Глава 8. Меня разбудили голоса из тьмы

Меня разбудили голоса из тьмы. Я сидел на маминых руках и видел женские лица, мокнущие под дождем и озаряемые вспышками молнии. Нас обступили женщины с распростертыми руками и добрыми глазами. Мы были окружены со всех сторон. Женщины прикасались ко мне и смотрели на меня так, как будто я был чудом, свалившимся с неба. Они гладили мои волосы, растирали кожу, щупали кости, словно, когда меня нашли, я стал принадлежать им всем. Они вселили в меня новую надежду, став веской причиной, чтобы остаться на этой земле – иногда нам выпадает вкусить радость возвращения домой.

Мама опустила меня. Ноги мои были еще слабые. Все выглядело странным. Наш барак выглядел чужим. Я пошел вперед, спотыкаясь на дрожащих ногах, и Мама взяла меня за руку, направляя мой шаг. Она провела меня в комнату, открыла входную дверь и сказала:

– Твой отец ждет тебя.

На стуле спал мужчина. Я не узнал его. На голове у него была повязка, и левая рука висела на грязной перевязи. Он был небрит, и его голая грудь вздымалась во время храпа. Комната была очень маленькая, она словно впитала в себя дурное настроение его сна, голод, отчаяние, бессонные ночи и свечной угар. На столе по центру прямо перед ним стояло полбутылки огогоро*, рядом была пепельница и пачка сигарет. Москитная спираль чадила едким дымом, который заполнял комнату. Мужчина, спящий на стуле, был похож на гиганта из сказки. Он положил большую ногу на стол. Мужчина спал очень глубоко, пугая меня движениями своей груди.

* Огогоро – крепленое вино.

Когда вспыхнула молния и дождь пошел еще сильнее, мужчина проснулся с суровым выражением лица. Вдруг его глаза изменились. Они стали большие, с кровавыми прожилками. Озадаченный, он оглядел комнату, как будто очутился в другом мире. Затем в дверях он увидел меня. На какое‑ то, довольно долгое, время он застыл в одной позе, с раскинутыми руками, застигнутый врасплох волшебством. И вдруг спрыгнул со стула с такой энергией, что стул отлетел далеко в сторону, и бросился ко мне. Я забежал за стол. Он преследовал меня, но я побежал в другую сторону, и стол остался между нами. Я понятия не имел, почему он бегает за мной, а я бегу от него. При первой возможности я с криком бросился к двери, но он нагнал меня в проходе между домами, под проливным дождем. С воплями ликования он подбрасывал меня в воздух так, что моя душа замирала. И когда он крепко прижал меня к себе и я ощутил его кипучую энергию, почувствовал его бьющееся сердце, то разразился плачем, сам не зная отчего.

* * *

Когда дождь кончился, Мама сняла с меня одежду мертвого мальчика и потом сожгла ее, пропитав керосином и жидкостями из трав. Одежда горела дольше, чем обычно. В глазах Мамы таился суеверный страх, и она все кормила керосином желтые языки пламени. Когда от одежды остались пепельные завитки, она собрала их в газету и пошла в темноту в сторону леса.

Вернувшись, она взяла меня за руку и отвела в ванную, где по стенам ползали многоножки и стоял бак специально приготовленной воды. Мне пришлось помыться коричневым мылом, которое почти не пенилось. Пока я старательно намыливал себя, Мама, стоя позади убогого бака, рассказала мне все, что случилось после той ночи восстания. Слушая ее рассказ, я все больше восхищался и изумлялся ей.

Той ночью, когда толпа разделила нас, разгневанный Маскарад гнал женщин по улицам, поскольку им не следовало его видеть. Она высматривала меня по всем углам, под каждой машиной, она кричала мое имя в горящие дома. И когда она вернулась домой в надежде, что я все‑ таки добрел туда сам и поджидаю ее, она убедилась, что и Папа тоже исчез.

– За одну ночь, – сказала она, – я потеряла своего единственного ребенка и своего мужа.

Она бодрствовала всю ночь, ходила по всему поселению, несмотря на то, что все наши пожитки валялись на улице. Наутро съемщики стали перемещаться в новые поселения, в другие гетто. Мама смогла отдать наши вещи на сохранение родственникам. И затем она прошлась по всем госпиталям и полицейским участкам, обошла весь город, убитая горем. И когда она уже была готова отчаяться, то вдруг очутилась возле полицейского участка в центре города, где ей сказали, что Папа посажен за то, что принимал участие в бунте. Ей удалось добиться с ним встречи. Он был избит полицией: на лбу у него был ужасный порез, ссадины на лице, и одна рука висела как плеть. На следующий день, после многих ходатайств и небольшой взятки, Папа был отпущен. Он пошел на работу и узнал, что уволен. Но за это время Маме удалось снять другую комнату. Она также смогла внести плату за месяц вперед. Папа пришел домой в дурном настроении и был очень озлоблен. Той ночью он слег, бормоча что‑ то о безумных солдатах, которые убивали белых людей на войнах за морями.

Мама сошла с ума от моего исчезновения. Друзья посоветовали ей проконсультироваться у травника. Поначалу она сомневалась, но после того как все испробовала, побывала во всех госпиталях и в полиции, она уступила. Ее отвели к травнице. Перед ее хижиной была насыпана гора битого стекла. Мама еще не успела войти, как травница, свирепого вида женщина, у которой один глаз светился ярче другого, крикнула ей, что тени уже сказали ей, зачем пришла Мама.

– Уходи отсюда, – прозвучал ее надтреснутый голос, – и принеси мне белого петушка, бутылку джина, перья голубя и три куска мела. Тогда я помогу тебе.

Когда Мама вернулась с предметами, женщина, одевшись в грубый черный балахон, расспросила свои каури. Она сделала подношения богине, которая сидела в углу комнаты в блестящих солнечных очках, вынашивая свои мысли во тьме. Затем она сказала Маме: «Уходи». Она захотела поспать в присутствии божества. Мама вернулась на следующее утро, и безо всяких предисловий травница сказала ей, что гонорар будет очень большой, потому что случай исключительной сложности.

– Твой сын заключен в доме призраков, – сказала она.

Мама была так испугана, что сразу же ушла, взяла все деньги, вырученные с торговли, взяла что‑ то у Папы, а остальное заняла. Травница продолжила мою историю, сказав, что я взят мужчиной и женщиной, и то ли они хотят оставить меня у себя как своего сына, то ли принести меня в жертву ради денег, и что я окружен такими мощными колдовскими силами, что если Мама не начнет действовать сразу, я буду потерян для нее навсегда. Мама заплатила гонорар и села в темноте, слушая, как травница со странными глазами стала выкрикивать самые необычные заклинания, которые Маме доводилось когда‑ либо слышать. Травница боролась с силами дома, пытаясь разрушить чары, окружавшие меня. После пяти часов, во время которых Мама сидела с прямой спиной от страха, женщина вышла из своего тайного помещения и сказала:

– Я разбила все чары, кроме одной. Она для меня слишком могущественна. Только молния может ее разбить.

Мама сидела в растерянности. Травница дала ей инструкции. Мама пришла домой с тяжелым сердцем.

Ночью, когда она оплакивала свою участь, кляня себя за то, что потеряла единственного сына, ребенка, которому была дарована жизнь, с визитом пришла дальняя родственница. Она слышала о бедах, выпавших Маме, и пришла со своими утешениями. Она принесла подарки и ободрила Маму в том, что меня найдут. Папа принял это как добрый знак. Мама была озадачена. Затем выяснилось, что родственница видела мою фотографию в газете на следующий день после моей пропажи. Таким образом Мама и вышла на этот полицейский участок, а потом и на дом полицейского чиновника.

Мама вернулась к травнице, которая дала ей последние указания. Мама должна подойти к дому, быть смирной, поблагодарить чиновника и его жену за то, что они меня сохранили, и затем подбросить белого петушка в комнату, чтобы жертвоприношение перенеслось с меня на птицу. А затем бежать от дома быстрее ветра. Но прежде, чем ей начинать действовать, дом должна поразить молния. Мама три часа ждала под дождем. Она запаслась терпением, слушая, как гремит гром и молнии бьют по соседним домам и деревьям. Так она и стояла, не двигаясь ни на дюйм, пока молния не ударила прямо в дом призраков, в котором я отбывал свое заключение.