Чудо из Того леса

ВИТЁК, двадцать два года

Бабку Арину в деревне не любят.

Каждый второй парень помнит впившуюся пониже спины соль из бабкиной гладкостволки, потирают затылки оттасканные за вихры крепкой бабкиной рукой пацаны, колупают царапины от ивового прута девки малолетние, которых солью бить бабка пожалела. А пусть не лезут! Только что делать, когда у одной Арины в саду яблоки сладкие, как мед, и не червивые вовсе, а в пруду, говорят, рыбки плавают из настоящего золота? Не захочешь, а полезешь! Вот и лазят, а бабка в засаде с берданой ждет, бьёт без промаха. Шалит бабка.

Дом у Арины — полная чаша, всё есть что надо и что не надо, соседей постарше завидки берут. Только воров, кому не яблочка надо, она и вовсе с трехлинейкой мосинской встречает, по-взрослому. Я всё пытал по малолетству, чего лучей смерти по-над забором не навешать, чтобы наверняка. Бабка не отвечала. Не умела мальцу объяснить, что кто в Тот лес ходит, тот человеческую жизнь уж всяко дороже яблок да цацек ценит. Сам про то позже понял.

В общем, бабку в деревне не любят, ждут, когда сдаст старая, надоела всем. Один я люблю и рад, что сил в бабке ещё на век хватит, хоть и вместо ноги у неё деревяшка, и шрамы по всему телу. А ещё я с семи лет в Тот лес хожу, как родной он мне. От меня и полон всегда бабкин сарай хабаром разным, и деньга живая не переводится. Раз в месяц скупщик приезжает, толстый дядя Валя на газоне шестьдесят шестом. Хабар принимает списком, деньгами не обижает, сколько бабка просит, столько и даёт. Компьютер нам привёз и антенну здоровую, как блюдо под пироги, телек плоский и мультиварку, а уж снаряги всякой самой крутячей — так и вовсе немеряно. Только я в Тот люблю налегке ходить. Воля ваша, когда на теле сапоги по килограмму весом, комбинезон глухой и респиратор, становишься на памятник похож, могильный, сам себе. Кто его знает, помешает ли лисьей трухе та химзащита и удержит ли фильтр зеленуху. Не, это пусть для салаг снарягу бабка держит, напрокат сдаёт, я уж так, по старинке. Мне так легче.

В общем, ждем мы с бабкой дядю Валю, сидим рядом на завалинке да на солнце щуримся. Бабка семки лузгает, я так просто сижу, не люблю пакость эту, один сор от них. Бабка с утра каши кукурузной запарила да борщ в казанке томится, в самой глубине печи, у теплой стеночки, вот это по мне лакомство, а лузга эта — тьфу. Бабка же как маслобойня работает, только шелуха с губ летит. Ждем, в общем. Ну так и дождались — подъехал. Вышел из кабины, гребёт вразвалку, живот колышется, кепарь на затылок сдвинул — того гляди, спадет, ан нет, держится.

- Приклеил? - бабка лопочет.

Видать, тоже кепку заметила, это мы с ней с детства одно и то же замечаем, выдрессировала она меня в Том, дай ей бог здоровья.

- Ну что, голытьба, семки на завалке да морква сушеная к чаю? - шутит дядя Валя.

Я уж собрался было ответить ему по-нашему, чтобы в три загиба и без непоняток, да язык проглотил: из кунга пассажиры вылезли. Да какие пассажиры! Сразу видно, городские, чистые-немятые, все из себя в грозном камуфляже с иголочки, берцах до колена и москитных сетках на панамках. Во ржака! Туристы, что ль?

Бабка сощурилась, смотрит из-под ладони. Это она чтобы не спугнуть сразу глаза прикрывает, взгляд-то у ней — дай боже, попервой каждый испугается.

Вылезли, значит, отряхиваются. Мужик под сорок, худой, жилистый, хищный, такому и в дурацкой панамке палец в рот ложить неохота — откусит и не поморщится. Следом парнишка, вылитый ботан, очочки круглые на цепочку подвешены, чтобы не потерял, значит, на бабочку засмотревшись. Такому в Том лесу жизни пять минут от силы, и то если повезет. Он и в обычном лесу первым делом на муравейник усядется и в осином гнезде палочкой поковыряет. Последней девчонка идет. Бледная, тонкая. Локти торчат, коленки, кажется, вот-вот штаны проткнут, из-под панамки чуб белый торчит, как челка у лошадки. Под чубом глазищи голубые, чистые, как озеро, ни мысли, ни чувства, тишина и пустота. Посмотрела она не меня, как в самое сердце уколола. Что ж делать надо с человеком, чтобы до такой пустоты довести? Чтобы ни любопытства, ни испуга, ни смущения — ничего? А дядя Валя калитку открывает и гостей по одному пропускает, сам сзади идёт.

- Вот, Акимовна, постояльцев тебе привёз! Встречай.

Мужик руку тянет бабке, пожимать, а она ладонь ото лба убрала, посмотрела прямо. Мужика как приморозило. Бабке веки огнь-травой пожгло в молодости ещё, поначалу оно жутко, конечно, потом легче, как притерпишься. Бабка говорит, что человек — та ещё скотина, ко всему привыкнет. И то верно, от Того леса даже комары и мошка посбегали, а мы — ничего, живем и навар с хабара имеем.

В общем, не стала бабка мужику руку жать, поднялась во весь немалый рост и пошла к избе. Молча, только деревяшка по дорожке, плитами выложенной, постукивает.

- Добро пожаловать, - говорю и руку тяну вместо бабки, - гостям мы завсегда рады. Проходите, Арина Акимовна вам комнаты покажет. Вам три?

- Кусаются комнаты у вас, нам одной хватит, - отвечает мужик и представляется, - Юрий Иванович.

Хватка у него сухая, нервная, ноготь от табака жёлтый. Голос хриплый, прокуренный, как выглядит, так и говорит, в общем. Знаю я таких, ничего мужики, не трусливые. Подлые бывают только, да мне с ним не детей крестить.

- А это, - продолжает мужик знакомство, - Валерик, племяш мой.

У ботана рука, как в кипятке вареная: потная, мягкая, вялая. Еле удержался, чтобы ладонь после него о штанину не потереть, не удобно, гость всё ж.

Девушку представлять Юрий Иванович не захотел, но я сам шагнул к ней и руку чуть ли не в живот ткнул.

- Вика, - сказала она и ресницы опустила.

Вот не ожидал такого голоса, низкого, мягкого, как перина пуховая. Точнее, таким голосом девка из перины шепчет, если её туда уложить удаётся. А руку жать она вообще не стала, сунула мне ладошку теплую, лодочкой сложенную, подержала и убрала. Фифа. Из тех, кто куда поведут, там и сядет. Только глаза смущают — больно уж тихий омут. Боюсь, водится там... много кто.

В общем, ощупал я гостей и отпустил, с дядей Валей остался. Закурили, бабку ждем, без неё не трём — а смысл?

Вышла наконец, хозяюшка. Поднос тащит, на подносе кувшин квасу и кружки звякают. Кинулся я, подхватил. Молодец бабка, квасцу сейчас в самый раз выпить.

- Что им надо? - спрашиваю.

- А я почем знаю? - огрызается дядя Валя, вытирая с усов квасную пену. - Горит у них. У пацана карта какая-то святая, никому не показывает. До гряды заплатили.

Бабка палец о палец потерла, смотрит вопросительно.

- Всё до копья, наличманом. Выходить завтра хотят. Проводника берут, а снаряга, говорят, своя. Только что там за снаряга, смех один. Городские побрякушки. Намучаешься с ними, Витёк.

Витёк — это я. Доживу - Виктором стану, а пока четвертака нет — Витёк, не поспоришь.

- Не впервой, дядь Валь, ничо, - тяну. - Да там до гряды — ерунда, полдня ходу, да по тропе.

А сам вспоминаю договор, который мы с бабкой из интернету скачали и всем экскурсантам подписывать даём, мол, иду в зону повышенной опасности, в смерти или причинённых увечьях никого не виню, предупреждён и согласен. Филькина грамота, конечно, но всё же греет. Не так страшно. Правда, у меня все возвращаются. Всегда. То ли Тот лес ко мне добр, то ли ещё что, только без руки чтобы турист вернулся — бывало, и ожоги на всю, скажем, спину, и ноги трухой одному проело — тоже случалось, но чтобы до смерти — бог миловал. Или Тот, тут уж — как знать.

- Ладно, - говорю, - понятно. Завтра выходим, двоих веду, один бывалый, второй рохля, ничего, бывало и хуже.

- Нет, - дядя Валя говорит, - не двоих. Троих ты ведёшь. Девка тоже пойдёт.

- Э-э-э-э, стоп, - говорю. - Так мы не договаривались! Ей-то что в Том делать? Ты её видел вообще, она же птичка-невеличка малохольная, пустоглазая, кто за ней там следить будет?

Дядя Валя с бабкой переглянулись и ржут, как кони.

- Мало что ты, Витёк, в девках понимаешь!

Тоже мне, знаток. Я-то кой-чего в девках понимаю, ученый.

Тут бабка рот открыла. Без языка трудно ей говорить, но старается:

- Позови на сеновал девку-ту. Колечко тебе дам, для ней. Отнесешь - пустит тебя в сою норку пошуршать, салага. Не зевай, завтра поздно будет.

И ржут опять на пару. Плюнул я и ушёл, так противно стало. Вставать рано, на заре пойдём. До гряды путь не близкий, только что там им надо, у гряды той? Ничего там особого нет, и дальше пути нет. Ну да моё дело левое, чем бы турист не тешился — его забота, пока деньги шуршат.

ВИКА, тридцать один год

Не надо меня учить, и баста.

Меня первый сутенер во как выучил, на пять баллов с плюсом. Как вспомню — вздрогну.

Нет, он жёстким не был, особенно поначалу. Я с ним познакомилась, когда в университете училась. Отличница была, старалась, как могла, маму с папой порадовать. Только им не до моих «пятерок» было, они пытались спасти свой брак. Как будто можно спасти то, что давно развалилось! Ушла я от их попыток в общежитие, чтобы не видеть и не слышать ссор и плача. Мне там даже понравилось: девчонки в комнате попались серьёзные, учились. Лекций мы не прогуливали и на экзамены всегда шли в первой пятерке.

Вовчик как-то к нам «в клетке» подсел, так мы кафе возле общаги называли, где студенты отвисают. Это я потом поняла, что он контингент искал, а тогда просто удивилась: такой красивый. Куртка кожаная белая, нос с горбинкой, на носу родинка аккуратная, кожа смуглая и пахнет от него одеколоном и чистым телом. Наши пацаны в общаге чем только не пахнут, а этот — как лев среди шакалят, холёный, сытый, хищный.

- Давайте знакомиться, девочки, меня Володя зовут. Хотите кофе?

Голос под стать: низкий, вальяжный. Сразу чувствуется, что этот мужик — что надо мужик. У меня мурашки по позвоночнику побежали и пальцы на ногах подогнулись. Смотрю — девочек тоже зацепило. Как бы не поссориться нам из-за красавца, думаю.

Но Володя сразу обозначил, что подсел ко мне, а девчонок угощает за компанию, исключительно как подруг. У меня даже голова закружилась, так странно и удивительно это было. Я ведь далеко не красавица, у меня внешность средняя, а уж тогда, с мышиными хвостиками и старательно нарисованными фиолетовыми губами, совсем как чучело выглядела. Только он так смотрел, будто я Золушка на балу, и хрустальные туфельки на моих тощих ножках звякают о королевский паркет в такт вальсу Чайковского — раз-два-три, раз-два-три.

Раз — вместо кофе передо мной бокал с горящим Б52, и надо скорее пить, пока не расплавилась соломинка;

два — мы едем по ночному городу, девчонки визжат на заднем сидении, между моих грудей крепко натянут ремень безопасности;

три — девчонки дома, третий сон видят, а я раскинулась на мохнатом зеленом покрывале, и меня ласкает самый прекрасный мужчина в мире.

Поначалу мне завидовали: каждый день Володя забирал меня после лекций и отвозил в клуб. Возвращалась я под утро, пьяная от коктейлей и оргазмов, и валилась спать, чтобы подскочить через два часа и клевать носом на химии и биологии, а вечером меня ждал Володя, и всё повторялось, как в дне сурка. Надо ли говорить, что учиться я бросила довольно быстро? Кое-как сдала сессию на тройки, за счёт былых успехов, и бросила. Потом я съехала из общежития и поселилась в маленькой квартирке, которую снял для нас Володя, где была счастлива ровно месяц, день-в-день.

Через месяц Володя сказал мне, что за квартиру надо платить, и что я прекрасно справлюсь с задачей, если буду мила с одним его приятелем. Я закричала и ударила его по лицу, а он, не меняя спокойного выражения, ударил меня. Я упала на пол, из носа потекла кровь. Володя поднял меня, уложил на кровать, приложил к переносице лёд из морозилки и ласково перебирал волосы, уговаривая не быть дурой.

- Это совсем не долго, детка, и я буду с тобой. Заведу тебя так, что ты и не заметишь…

- Нет! - закричала я и снова получила удар в лицо.

На утро мне стало всё равно, лишь бы меня не били больше. Не обзывали сукой и неблагодарной стервой. Не обещали продать на ночь бригаде гастарбайтеров «чтобы спесь сбить с твари упрямой».

Утром я позволила незнакомому мужику переспать со мной, и мне было всё равно. С того утра Володя стал для меня Вовчиком.

Потом много всего было, и та самая ночь с бригадой — тоже. От своих девочек Вовчик требовал полной покорности, верности и выносливости, и добивался этого кнутом и пряником. Или тем, что сам считал пряником. Он по-прежнему иногда ласкал меня, но я не чувствовала ничего, только изгибалась, когда надо, и постанывала в нужных местах, чтобы не выдать свою тайну: фригидных Вовчик не держал, и мне не хотелось знать, куда они деваются. В сутки я принимала от двух до шести мужчин. Когда меня брали на всю ночь, Вовчик позволял отоспаться. Мама с папой разошлись и разъехались по разным городам, иногда они звонили мне, и я врала, что у меня всё хорошо. Какое-то время я носилась с идеей обратиться за помощью, даже как-то встретилась тайком с подругой из общаги и рассказала ей историю в духе «я тут с одной познакомилась — слушай, вот кошмар!», и раз и навсегда забыла о попытках рассказать кому-то о себе, увидев брезгливое отвращение на лице подруги.

- Не общайся с такой тварью, ты что! - охнула она.

Я сымитировала неожиданный звонок от начальства, заплатила по счёту и сбежала.

Кое в чём мне везло: я по-прежнему жила одна, я была элитным товаром, дорогой девочкой. Пока не прошло три года и я не встретила Грига.

Григ — мой бывший сокурсник, подросший и заматеревший. Вместо растрепы-щенка он стал настоящим волком, молодым и сильным. Теперь он ездил на пежо и хотел меня с первой встречи. Он понял, кто я, трудно было ошибиться с профессией девушки, в декольте и вызывающей боевой раскраске сидящей у стойки бара «Интурист» глубоко заполночь. Ему это не мешало. Григ взял меня под локоть и увёл, не взирая на протесты — Вовчик запрещал покидать гостиницу. Когда мы ехали в лифте, меня затрясло от страха перед неминуемым наказанием, тогда Григ взял мой телефон, набрал единственный забитый в память номер и сказал, что забирает меня и даёт хорошую цену.

- О цене поговорим завтра, не обижу, браток. Если что — за Грига спроси, люди скажут.

Я не знаю, какова была та цена. Наверно, немалая, поэтому Вовчик отстал.

Первую нашу ночь, когда я попыталась сыграть для него лучшую свою роль, Григ прикрикнул, чтобы перестала, а потом ласкал меня и причитал: «Как же тебя так испортили?» Я старалась расслабиться, но тело больше не хотело верить мужчине.

Григ не отступил. Ни с одной женщиной в мире, наверное, не возились столько, сколько он возился со мной. Мой оргазм мы праздновали в ресторане «Валентино», вдвоем в зале, усыпанном серебряными звёздами из фольги под музыку лучшего джаз-бэнда города. А через три месяца я почувствовала некоторые неудобства внизу живота, пошла в аптеку и купила тест. Две полоски на нём показались следом маленькой колесницы, везущей меня к долгожданному, простому и светлому счастью. Григ танцевал на столе под собственное «тра-та-та» и мой хохот. Через неделю непрерывных разговоров о ребенке я встала с кресла и увидела, как на ковер упал кровавый сгусток.

Потом была боль, страх и приговор врача, холодные губы Грига на моём лбу и тихое: «Извини, детка, без детей — не семья».

Когда я вышла из больницы, мне никто не ждал, кроме разве Вовчика. Деньги, впрочем, у меня были, поэтому для начала я зашла в ближайший бар и напилась так, как никогда в жизни не пила. Я уже на ногах не стояла и мир клубился вокруг цветной ватой, а мне всё мало было. Я роняла голову на стол, потом поднимала и просила ещё «отвертку», забыв, что мне давно не наливают. Добрая официантка приносила мне чистый апельсиновый сок и не выгоняла на улицу. Когда я подняла голову в очередной раз, напротив сидел Ваныч.

- Хреново, сестрёнка? - заботливо поинтересовался он, и я зачем-то рассказал ему всё, с самого долбанного начала и до самого конца, до вот этого самого момента, когда я сижу перед ним с ненакрашенной рожей и остатками пьяной рвоты в волосах, и из носа у меня текут слёзы, и вкус у них — водки с апельсиновым соком.

В ответ он рассказал мне сказку о чуде. О самом настоящем сказочном лесу, полном сокровищ и опасностей, о сибирской зоне посещения.

Я потом гуглила это всё, и теории посещения, и разработки, и брызги все эти чёрные, только так и не поняла, что за чудо сможет мне помочь. Не зуда же и не лисья пыль, или как там её. О том мне уже Валера рассказал.

- Нам от посещения, Спичка, (это он так меня прозвал — Вичка-Спичка) не только ништяки достались. Сами места Посещения — они как выжженная земля. Природа в них иная, не такая, как наша. Некоторые учёные даже считают, что не Посещение это вовсе, а вторжение, и что люди, которые в зонах барахлом промышляют, подвержены влиянию мутагенного фактора, не известного земной науке, и что дети у них рождаются инопланетяне, и что со временем зоны разрастутся и сольются, покроют всю Землю. Тогда захватчики вернутся и будут жить здесь сами, но всё это не выдерживает никакой критики. Понимаешь, зоны не растут. Они как-бы очерчены жесткой границей раз и навсегда, и — не растут.

- И что тогда это значит?

- Мне наиболее вероятными кажутся две теории: зоны - просто следы пьянки в лесу, если можно так выразиться. То есть, ехали куда-то люди и остановились поесть-попить и развлечься. Не люди, конечно, Они, пришельцы, но — вот, намусорили и улетели, а мы теперь разбираемся. Или что это эксперимент такой над человечеством, экзамен. Вроде проверки, готовы ли мы к контакту. Мол, как мы со всем этим добром поступим, так и с нами поступать будут.

Он всё это с таким умным видом говорит, что смех разбирает, только этого всего в сети полно, без сопливых гениев давно прочитала и даже радиант сама пересчитала — до десятых парсека совпал, видать, голову мою бедную не до конца выхолостили, в отличие от живота.

- Ты сам, вот если честно, сам что думаешь?

- Оооо! - оживляется Валерик. - Я думаю, что это подарок. Шанс для нас, понимаешь? Вот жили мы, люди, на отшибе, одни во вселенной, ни про кого ничего не знали и отстали от цивилизации страшно, как староверы Лыковы на таёжной заимке. И вот кто-то добрый решил нам помочь. А что они, думает, хвою заваривают — колесу молятся? Взял и сбросил гумманитарку с вертолётов. Не с вертолётов, конечно, это я так, чтобы тебе понятно было… Что ты смеёшься, Спичка? Нет, ну что вот тут смешного? Не буду тебе дальше рассказывать! Ну тебя.

Тут я сообразила, что про чудо он мне не рассказал ещё, и замолкла.

- Прости, Валер, правда. Это у меня с непривычки, так много нового стазу узнала.

Вру, конечно, и что? Мне не трудно, а мальчику приятно. Он же у нас гений, и понятия не имеет, что я на биофаке училась. Для него я так, Вичка-Спичка, вроде глупой сестрёнки.

- Есть такая сталкерская легенда, - сдаётся Валерик, он вообще долго дуться не умеет. - О Золотом шаре. Что, вроде, любое желание выполнит. Была одна зона… Ты знаешь, их шесть было сначала посещаемых, а теперь пять?

- Да знаю, знаю! - не выдерживаю я. - Не бином Ньютона. Дальше-то что, про шар?

- Хармонт, - продолжает, словно не слышал, Валерик, и я понимаю, что он сел на своего конька. - Ходили ещё в такую зону в Хармонте, пока она не…

- Не сплыла! - подсказываю.

Да разродится он сегодня?

- Не сплыла, - послушно подхватывает Валерик.

Видно, что мысли его далеко, лицо такое стало задумчивое, поэтичное. А он и не страшный вовсе, просто щенок ещё, птенец не оперившийся. Никогда я на таких не смотрела, а зря, наверное. Вот из таких добрых умников настоящие мужики и вырастают.

- Не сплыла она, а заплыла вся, до края, не сунешься теперь. Залило её ведьминым студнем, это на местном жаргоне коллоидный газ так называется, который ещё ведьмин огонь, колдовское варево, зеленая хмарь…

- Да бросай ты про это! - теряю терпение. - Что шар-то?

- Там, говорят, шар был, - нехотя отрывается Валерик от коллоидного газа. - Золотой шар, или Машина желаний. Его один сталкер нашёл и использовал годами, а потом другу карту нарисовал, тот пошёл, и дошёл, и пожелал. Только Шар то желание выполняет, которое самое сокровенное, понимаешь? То, что в душе прячется. А тот сталкер зону ненавидел больше всего на свете. Ничего не хотел так сильно, как зону ненавидел, вот и — накрылась зона, нет туда больше ходу никому. Ничего из неё больше не вынесешь.

- Так а как же? - волнуюсь я. - Как это получилось? Как оно сработало? Что учёные говорят?

- Учё-о-о-о-ные, - тянет Валерик. - Ученые про то ничего не говорят, это я тебе байку сталкерскую пересказал.

- И как мне поможет твоя байка? - кричу я.

Теперь Валерик по-настоящему злится.

- Слушай, Спичка, у тебя другой шанс есть? Кроме чуда? Нет? Так вот и не ори. Или божьего чуда жди, или вон пошли с нами за чудом, к которому тропка проложена и на карте отмечена. Там, глядишь, и вернут тебе твою… детородную функцию, будешь со своим Григом жить-поживать. Фифа. Иди отсюда вообще, дай мне поработать.

На Фифу я не обижаюсь, и похлеще называли. Я смотрю на его упрямый, плохо стриженный затылок, и мне вдруг становится его очень жалко.

- Валер, - говорю. - А ты-то сам что у шара попросишь?

- Не твоё дело, - бурчит, и я понимаю — не моё. Ухожу.

ВАЛЕРИК, девятнадцать лет

Подняли нас затемно. Вышли на улицу туманную и холодную, зуб на зуб не попадает. Мы трое ежимся, руки прячем, а этому, альфа-Витьку, хоть бы хны, стоит в футболке на голое тело, торсом хвастается, мутант. Спичка на него, как завороженная, смотрит, а он взгляд её перехватил и улыбается сытым котом. Надел я панаму и чувствую себя нелепо до крайности. Снял, в рюкзак сунул. Смотрю, Спичка с Ванычем тоже от головных уборов избавились. Стоям, как солдатики на смотру, а Витёк у нас командир.

- Внимание, господа туристы. Двигаемся гуськом, желательно, след-в-след. То есть, первым идёт Юрий Иванович, за ним Валерик, прямо по его следам, дальше Вика, а я замыкающим. Если скомандую: «Стоп», значит надо замереть, объяснять там некогда. Тропа хоть и натоптанная, но в Том лесу всякое бывает, всего не упредишь. Это ясно?

Шпарит, как по писаному, экскурсовод. Не люблю таких, наглых, самодовольных.

- Ясно, - Ваныч отзывается.

Спичка кивнула, я тоже кивнул, мне не жалко. Что тут непонятного? Идёшь себе по тропе, и иди, эта аномальная зона не такая страшная. Говорят, если с тропы не сходить, всё хорошо будет.

- На тропе бывает блуждающая пасть и лисья труха, с боков может зеленка наползти. Я всё увижу и скомандую. Главное условие: с тропы самостоятельно — ни ногой. Без моего на то позволения вообще никуда — ни ногой. Но если уж прикажу бежать, бежать, куда указано, двумя ногами. Ясно?

Киваем. Инструктаж проходим у остряка-самоучки. Мёрзнем, как цуцики.

Цуцик. Слово такое милое, мамино, давнишнее. Ещё с того времени, когда мама меня помнила. Сейчас она и себя не помнит, спасибо болезни Альцгеймера, от которой лекарство — одно чудо, да и то, сомнительное. Я раньше думал, что это болезнь стариков и старух, маме же сорока нет! Я для неё на всё пойду, биться буду, как она за меня когда-то. Говорят, им, больным, не больно, главное не расстраивать, давать жить спокойно в «мутных» участках, тогда и просветления чаще приходить будут, только я не могу, когда она меня папой считает и целоваться лезет, и рассказывает такое, что… не могу я, вот и всё.

- Валер, пошли, что ты?

Это Спичка меня в бок толкает, видать, инструктаж закончился. Пошли, раз так.

До края леса как попало шли, а я всё в него всматривался. Со стороны — лес, как лес, ёлки острыми мордами в небо тычутся, листва шумит. Но есть что-то особенное, зловещее, тёмное молчание какое-то. А может, мне так просто кажется, потому что я знаю, что это за лес. Тот лес, надо же. Могу позавидовать местным жителям — такое отсутствие воображения. С другой стороны, как здесь жить человеку с воображением? Оно у них, даже если было, атрофироваться должно в целях самосохранения вида, иначе с ума сойти же.

Вышли мы на опушку. Ваныч на тропу встал, а у самого ноздри раздуваются, глаза горят то ли от страха, то ли от возбуждения. Я за ним. Чувствую, коленки дрожат. Ничего, подрожат, и перестанут, это у меня нервная реакция такая, кратковременная. Спичка сзади сопит, тоже волнуется, но с этой всё понятно, она бежать напрямик готова, лишь бы вернуть себе матку здоровую и Грига своего разлюбезного. Того не понимает, дурочка, что если бы любил он её, то не бросил бы, по врачам бы затаскал, пересадку оплатил, приёмного ребёнка бы взял, в конце концов, но не бросил одну в больнице, заплатив, как проститутке. Впрочем, почему как? Она и есть проститутка! Тупая. Стоит, мутанту глазки строит. Дрянь. Так я на дуру эту разозлился, что коленки дрожать перестали, и как раз Витёк скомандовал: «Пошли!». Мы пошли, шаг-в-шаг, гусиной тропкой.

Топали мы молча, а вокруг светало. Стали видны деревья, синим мхом обвитые, длинные нити до самой земли свисают, колышутся. Ни ветерка вокруг, а они колышутся, поскрипывая. Ни комарика, ни птичьего гомона рассветного, тишина вокруг, только наши шаги слышны. Состроились, маршируем. Я стараюсь туда ступать, откуда Спичка свою ногу забирает, и пятку ей не отдавить. Тропа широкая, метр где-то. С одного краю трава стоит высокая, сочная на вид, с другой как оранжевые опилки рассыпаны. Это, наверное, и есть лисья труха, которая быка за час обглодать до костей может, если интернет нам не врёт. Я уже собирался у Витька спросить, правда ли это, но тут мы на поляну вышли, и у меня дух захватило. Ваныч, кремень, и тот крякнул, а Спичка в голос вскрикнула.

Посреди поляны раскинулось почти круглое озеро, метров пять в диаметре, а из озера прямо на нас пялилось нечто, больше всего напоминающее дебелую бабу в кокошнике, растущем прямо из покатого лба.

- Разбудили, - сказал Витёк. - Сейчас играть будет.

Словно услышав, существо перевернулось на спину, явив взору тугой выпирающий живот и огромные розовые груди, и забило ногами, поднимая фонтан брызг. Стопы у чудовища были длинной с локоть, увенчанные тонкими сросшимися пальцами. Тугие маслянистые брызги летели на траву, сминая её так, будто не вода вовсе в том озере была.

- Что это? - прошептала Спичка.

- Это Луженица. Правда, красавица? - ухмыльнулся Витёк.

Нашёл, над чем смеяться, урод.

- Откуда она здесь? - не унимается Спичка.

Мне тоже интересно, жду ответа с нетерпением.

- Дачница одна ягоды собирала во время Посещения. Испугалась, заплутала, а потом поздно было уходить, так и осталась. Мы её Луженицей прозвали, потому как она из лужи той не вылазит. Живёт вот, никого не обижает особо, если близко не подходить. Младеней плодит.

- От кого?

Это мы одновременно со Спичкой спросили.

- Да кто его знает, тут много кого ходит. Упырники, например. Зомби, говорят, видели. Танцующего.

Луженица тем временем нырнула и пустила бульбы. Огромные пузыри поднимались из гелеобразной жидкости и лопались с громким плюмканьем. Мы смотрели, не отрываясь.

- Ишь, заманивает. Для вас старается, - пояснил Витёк.

Я собирался было спросить, куда потом младени деваются, но тут вмешался Ваныч.

- Я извиняюсь, гражданин начальник. Мы, может, дальше пойдём?

Витёк пожал плечами и скомандовал:

- Вперёд!

Мы прошли метров триста и снова углубились в лес. Всё это время Луженица плескалась и булькала, а убедившись, что мы больше не обращаем на неё внимания, обиженно заныла.

На сей раз долго шли, дошли почти, я по карте засёк. С полчаса до гряды оставалось, как Витёк скомандовал: «Стой!». Виденное на поляне даже у меня отбило желание своевольничать, мы замерли, как один. Я осторожно оглянулся и увидел, как справа от нас клубится зеленый, как молодая ёлочка, туман. Мелькавшие в толще тумана искорки усугубляли сходство с новогодним деревцем, но в том, как медленно и неотвратимо он на нас надвигался, ничего праздничного не было.

- Слушать внимательно, - сказал Витёк спокойно, и от этого спокойствия у меня похолодело в районе копчика. - Вика, стань за мной и обеими руками хватайся за пояс. Вот умница. Валерик, становись следом и бери за пояс Вику. Крепко. Юрий Иванович — замыкающим. Мне надо, чтобы вы держались друг за друга крепко, очень. Чтобы не отпускали, даже если мне вас всех волоком волочь придётся. Готовы?

Мы вразнобой подакали. Кажется, не один я прилип взглядом к надвигающейся зеленке.

- С правой ноги — пошли! Раз! Раз!

На манер гусеницы мы сошли с тропы, добрались до большого голого на вид холма, бодро протопали по склону и взгромоздились на вершину, где Витёк наконец скомандовал: «Стой!»

По мне пот катился градом, Спичка опустилась на землю без сил, стоило мне её отпустить, и даже Ваныч с лица спал. Только этому все ни по чём, троглодиту. Сказано слово — мутант.

- Часов пять у нас есть, можем поспать, - выдал троглодит Витёк и улёгся прямо на голую землю. - С видом на вашу гряду.

Я осмотрелся. Гряда выглядела, как гребень дракона-забияки, лишившегося в драках половины зубцов. А вон и проход, которым никто не ходит… Но мы сегодня пройдём. Мне стало жалко Спичку и троглодита, но я вспомнил про маму и сжал зубы. Интересно, чего Ванычу надо?

- Зачем на земле, гражданин начальник? - удивился Ваныч. - Мы сейчас коврики расстелем и спальники в одно одеяло состегнём, где трое, там и четверо лягут, выспимся в тепле.

Я поёжился и пошёл доставать пенку. На вершине дул холодный ветер, солнце зашло за тучи и почти не грело.

Ложе действительно получилось такое, что и на пятерых худеньких хватило бы. Крутой рейнджер Витёк подумал и согласился, прилёг с краю, конечно же, со Спичкиного, прижался спиной к девчачьей спине. Я тоже с краю лёг, и мне досталась спина Ваныча. Почему-то подумалось, что Ваныч наверняка дерет нашу Спичку, как сидорову козу. А может, и нет. На этой, надо сказать, успокаивающей мысли я и отрубился.

Проснулся я от жары. Шея, спина, под коленками — везде мокро от пота. Солнце вылезло из-под туч, добралось до зенита и шпарило оттуда во всю мощь прямых лучей, к тому же давил переполненный мочевой пузырь. Осторожно, чтобы не разбудить никого выбрался я из-под спальника и пошёл к ближайшему кусту, который просматривался на северной стороне холма, покоренного нами с юга. Облегчившись, я потянулся, подставляя тело ласковому, тёплому теперь ветерку и подумал, что мне не хватает птичьего гомона и неплохо было бы умыться настоящей водой, да хотя бы из фляги. Фляга была в рюкзаке, и я почти ушёл, но что-то у подножия холма привлекло моё внимание. Присмотревшись, я увидел маленький домик из малиновых кирпичей, и из окошка в голубых изразцах махала рукой… да не может быть! Как она здесь оказалась? Вот так и работает машина желаний, да? Значит, вот оно такое и есть, чудо чудное, когда не ждёшь и не просишь, когда почти забыл, а оно читает твоё тайное, сокровенное, выворачивает тебя наизнанку, потрошит, как рыбу судака острым кухонным ножом и всё, всё про тебя знает, и даёт то, что на самом деле хочешь, то желание исполняет, которое суть твоя и правда есть, и вон она, из окошка машет, кричит: «Валерик! Валерочка, сыночек!», узнала, значит, господи, узнала! Мама! Мамочка!!

ВАНЫЧ, сорок три года

Спине холодно стало. Засыпал — чуял спиной, что рядом оболтус мой, племяш, так его растак, Валерик, а сейчас смотрю — нет его. Куда попёр малахольный? Мало мне проблем с ним было, а не бросишь стервеца — карта у него. Да не, карту отобрать — раз плюнуть, только я в ней не понимаю нихрена. Для меня это так, каракули. Пришлось брать пацана с собой, по-другому он не соглашался. Зато я знаю, что там, за грядой, и почему по одному не пройти. Для того девку и взял, хорошая девка, учёная, где положишь — там и лежит, люблю баб дрессированных. Холодная только, как рыба снулая, драть — не уму, не члену, а так ничего, миленькая. Да нам по-любому без неё ту хреновину не пройти, что сразу за грядой. «Скрутка» тот старик говорил. Не говорил даже, свистел сквозь висящие лохмами изжеванные губы, и лицо, как рак, красное, кривил — объяснить пытался. Только что тут объяснять, по нему всё видно — скрутка. «Оди выхл, оди», - повторял старик. Я не сразу понял. «Один выжил», - он говорил. Всё повторял и повторял. Гордился, видать, дебил вонючий. Ну а я сразу тогда понял, что вот он, мой шанс, судьба даёт. Не возьмёшь — каяться будешь, да локоть не укусишь, поздняк. Надо брать, надо! Сейчас, пока горяченькое, пока не налетели стаей вороны, брать надо свой шанс, рвать со шкурой, наживо. Всё, что хочу — и бабло, и девки, суки вертлявые, и дом, мерс, все дела. Яхта, то-сё… Надо брать!

Вылез я, в общем, на свежий воздух, отлил с холма. Смотрю — пацан мой по склону вверх чешет, что-то к груди прижимает. Хабар нашёл, что ли? Только чем выше он поднимается, тем больше у меня в заду свербит: не так что-то с пацаном. Обнимает он, как дитя родное, серый булыган. Лыба во всю рожу счастливая и нитки из пасти болтаются. Ближе видно, что не нитки, а слюни пускает пацан, так и текут из уголков губ и стынут, мусор налип, и глаза, как у младенца недельного, без смысла вовсе. Муторно мне стало, чуть не стравил. Пошёл, пнул Витька, пусть разбирается. Мне всё уже ясно — был Валерик, да сплыл. Нет больше. Что ж, девка, повезло тебе. Жить будешь. Везучая, падла.

ВИТЁК

Это он в малиновый домик залез, придурок. Говорил же — не сметь от меня отходить, даже поссать без разрешения — не сметь! И я тоже хорош, заснул, расслабился, к девке прижавшись. Сладкая девушка, что и говорить, только парня упустил вот, что теперь людям скажу, когда такого обратно приведу? Поначалу если, можно откачать. Бабушке Арине в ножки кланяться, может, отпоит. Глаза у него белеть только начали, как растворяется радужка. Это плохо, это значит, крепко приложило его там. Чем? Да кто ж его знает. Кто там бывал, тот или насовсем замолкает, или про вспышку света, от которой из ушей кровь течёт, рассказывает. А почему мозги отмирают — кто его знает. Тот лес, у него свои секреты. Ох, и хотел бы я не знать некоторые!

- Его в деревню срочно надо, к бабке, возвращаемся, - говорю.

- Это с чего бы? - картинно удивляется Юрий Иванович и идёт ко мне, колени пружинит. - Мы заплатили! Никто не вернется никуда. Дальше двигаем.

- Да нельзя дальше! - ору. - У него глаза белеют, его лечить срочно надо, или останется таким навсегда.

- Не останется, - цедит он, и я вдруг понимаю, тормоз, недоумок.

Они не до гряды идут, они за гряду хотят. А туда не пройти, там скрутка. Мясорубкой ещё называют, и не пройти её одному, только вдвоём можно. Шло нас четверо, а вернутся двое, то-то бабка и говорила, что «завтра поздно будет», меня с девкой они хотели, как отмычки… Накормить мясорубку мясом, заплатить за свои желания, только нет ведь, нет там никакого шара, байки это всё. Бабка Арина знает. Проверяла? А и проверяла. Это я, чистюля, глазки закрывал и не слушал, что по деревне говорят, и не спрашивал, за что бабку не любят. Цветочки-яблочки приплёл, рохля, тряпка безмозглая, а она знала, точно знала, что нет там никакого шара, ни золотого, ни ещё какого. Кого? Кого она там оставила?

Только зря я отвлёкся. Пока меня пониманием пронимало и осознанием корёжило, Юрий Иванович из рюкзака пистолет достал и прицелился в меня. В середину корпуса, скотина. Стоит, лыбится.

- Пошли-ко давай, сталкер-шмалкер. Шагай, да смотри, без фокусов. Эй, ты! - это он уже Вике.

Вика как села, глаза распахнув, так и сидела молча, Валерику, слюни пускающему, под стать. Отмороженная девка напрочь, другая бы плакала, верещала, хоть что-то делала бы, а эта — нет, села и сидит.

- Бери его за руку, не упустить — в твоих интересах, - командует Юрий Иванович и пистолетом тычет — пошли, мол.

А я что? Зеленка прошла, до темноты далеко. Пошли, так пошли. Мне за то плачено.

На гряду, хоть и пологая она с виду, забраться не так легко. Вика Валерика крепко держала, не опускала. Валерик, в свою очередь, держал свой камень, не отпускал, шептал ему что-то, а Юрий Иванович пытался держать меня на мушке, когда не держался за валуны обеими руками. А я ничего не держал. Нет, держал. Хорошую мину при очень плохой игре. Потому что не собирался давать этому упырю убивать невинных людей. Не по-людски это, нельзя нам так, иначе не люди мы вовсе.

На мясорубку, как ни крути, к закату вышли. Высится на фоне зеленой тутошней зари сосульки черные, одна, две, пять… Это сколько же раз бабка Арина сюда ходила? Или не она одна? А зачем бы ей ходить, если шара там нет? А вдруг есть? Сказала бы она мне, если — есть? Под сосульками виднелись в наступающей исподволь темноте жирные чёрные кляксы, и меня затошнило, когда я понял, что это за кляксы.

- Дошли? - спросила Вика, тронув меня за плечо.

Другой рукой она крепко держала за пояс баюкающего камень Валерика. Лицо его теперь выражало смесь нежности и внутреннего напряжения. Пока я сообразил, что это означает, он с шумом опорожнился в штаны, от него резко запахло.

- Ффу, - скривилась Вика и отпустила Валерика, принялась тереть ладонь о майку. - Дошли, Вить? Можно туда?

Гляди ж ты, научилась! Разрешения спрашивает.

- А мы сейчас проверим! - весело отвечает Юрий Иванович, и вдруг стремительным жестом вырывает из рук Валерика камень и швыряет его вниз.

- У-ы-ы-ы-ы-ы! - кричит Валерик, пуская с губ огромный пузырь, и бежит за камнем.

Я ничего не могу сделать. Я могу только смотреть, как подхватывает Валерика невидимая петля. Вика кричит, и я машинально обнимаю её, прячу её лицо на своей груди и продолжаю смотреть. Валерика начинает выкручивать. Медленно. Не торопясь. Тело дёргается, нелепо размахивая руками, и воет. Воет так, будто стая голодных волков собралась на погосте. Словно из выкручиваемой половой тряпки, с него течет жидкость, и я не выдерживаю, отворачиваюсь сам. Рядом присел на камень Юрий Иванович. Он курит и тоже не смотрит, он ждёт. Интересно, зачем ему шар? Я слышу звук текущей воды и закрываю уши.

- Всё, салаги, конец, - говорит Юрий Иванович.

При этом он не забывает целиться в меня, точнее, в Вику, потому что она так и висит на моей шее.

- Вот уж точно, где положили халяву, там и лежит, - гогочет Юрий Иванович. - В общем, я пошёл за мечтой, мелкота, будьте счастливы. Или промеж собой жребий бросьте, на первый-второй!

- Ты же только что человека убил, падаль! - говорю ему.

- Человека? Хах! Человека убила та тварь в домике. Или не тварь, машина, да хоть сама природа — мне-то что? Я не человека убил, мясо. Стоять здесь, шаги за спиной услышу — застрелю. Человека, если тупая халява и сучий мутант — это люди.

Он пошел вниз, помахивая пистолетом. Он шёл шагом победителя, молодой звероватый мужик, но я шестым, или седьмым, тем самым чувством, которым знал о приближении блуждающей пасти, зеленки или сухожарки, понял, догадался, что сейчас будет и откуда бабка Арина знает, что за грядой ничего нет.

Вот он идёт по склону, счастливый человек, добившийся цели, а вот уже висит под небом, воющее мясо, и бесполезный пистолет падает из его руки, отлетает в густую траву.

- Нет там ничего, - говорю я, крепче прижимая Вику. - Понимаешь? Нет для нас чуда.

Она плачет, цыплячьи плечики вздрагивают под моей рукой. Я глажу худую спинку, перебираю косточки пальцами и шепчу:

- Ну что ты, маленькая. Нет — и не надо нам, слышишь? Мы сами с тобой, сами всё себе сделаем. Все чудеса мира, хочешь? Сами.