Это не ваша обычная матушка

БОЛЬШИНСТВО МОИХ РАННИХ ВОСПОМИНАНИЙ РАЗМЫТЫ ИЛИ СТЕРТЫ, но ты никогда не забудешь картинку того, как твоя мать дрочит семейной собаке. На самом деле это была даже не семейная собака. Это была собака отчима, и она нам не нравилась. Мне было около двенадцати лет, когда я стоял на верху лестницы в нашем новом доме в Пакстоне, штат Массачусетс, глядя как мама нагнулась и перешла от дружеского почесывания живота к дрочению двумя пальцами, чего ни я, ни пес не ожидали. Она оправдывала это, просто говоря – «Ну, им же это нравится».

Я уверен, что находил это неловко забавным, потому что мне было двенадцать и собачьи херы - они смешные. Трогать собачий хер – это отвратительно, и твоя мать, трогающая собачий хер, это еще более отвратительно и омерзительно, но все равно уморительно. Я не помню, чтобы пес нуждался в консультации психолога впоследствии. Я полагаю, вот почему вы никогда не увидите общество защиты животных, протестующими против ослиного шоу в Тихуане. Пока осел продолжает долбиться и не ловит простуду, тяжело кричать о жестоком обращении. Собака принадлежала моему дежурному отчиму – Джону Кирку, от которого моя мама Бонни, взяла свою фамилию. Мы с моим братом Джефом звали ее Ма, но в конечном итоге, обращались к ней, как к матери, обычно тем же мрачным тоном, которым Сайнфилд звал Ньюмана. Или иногда «МАТЬ!!!», когда того требовала ситуация, как когда она дрочила коту перед твоими друзьями, а тебе больше не двенадцать, ты полноценный взрослый и твой друг – это комик Ральфи Мэй. Или когда она рассказывала родителям твоей девушки – хоть ее и не просили - о том, как дрочит своим котам. Понимаете. В таких вот ситуациях.

«Что??? Им это нравится!», - по-прежнему говорила она.

Трудно точно сказать, когда мать начала вести себя странно. Мы выросли в доме на 20-ой РичСтрит в Вустере, в районе среднего класса с боковым двориком, достаточно большим, чтобы играть в футбол. За кустами голубики автоматически был Хоум-ран. Вот так я приукрасил воспоминания. Мама была, очевидно, совершенной алкашкой, до того как развелась с отцом, когда мне было шесть или семь лет. Но я не помню, чтобы она была неряшливой или отбившейся от рук. Я слышал историю, что сразу после моего рождения, соседка по улице поздравила мою мать, и спросила обо мне – новорожденном ребенке. Мама сказала, что я был самым уродливым ребенком, которого она когда-либо видела. Соседка попыталась отшутиться. Мама настаивала, что она серьезно, - «Нет, Рита, он реально пиздец уродливый! У него такая обвисшая кожа и странные пучки волос, торчащие во всех направлениях!» Прожив с ней всю жизнь, я могу довольно точно считать мамину неукротимую честность, никак не связанной с пьянством. Я смеялся, когда я услышал это и смеюсь над этим сейчас, вспоминая ее, рассказывающей это. До этого дня я никогда не слышал, чтобы чья-то мать – даже под давлением – сказала, что ее новорожденный был пугающе уродлив. Я помню, у нас с Джеффом было множество планов и приготовлений, чтобы сбежать из дома, включая палатки, набор для выживания, и складную пожарную лестницу для побега со второго этажа нашей спальни. Потому что недостаточно взять с собой только летние дни и лимонад. Но возможно, мы просто были дерьмовыми детьми, от недостатка воспитания. У меня было желание быть непослушным маленьким засранцем с самого начала. Странные ранние воспоминания о том, как я брал говно из туалета и клал его под подушку папе, а потом обвинял во всем Джеффа, который был на два года старше и даже близко не такой очаровательный лжец, как я. Другое воспоминание, когда я втыкал одну из маминых игл вертикально в ткань прямо туда, где она сидела на диване, и отрицал свою вину, когда она насаживалась на нее. Я клялся, что понятия не имею, как это случилось. Мне не могло быть больше четырех-пяти лет. Это не продукт алкогольного семейства. Это просто настоящее гребанное зло.

К тому же я был умным. Помню, я забирался в их постель в субботнее утро, пока шли мультфильмы, попросить денег для того, чтобы сходить в магазин за овсяными хлопьями. Конечно, я хотел дрянных хлопьев, и чтобы сбить меня с толку, они говорили, что мне нужно прочесть ингредиенты, и что сахар не должен быть одним из первых двух. Я возвращался с чем угодно, что хотел купить - «Графом Шокулой» или Арахисовым маслом «Капитан Хруст», а потом притворялся, что думал, что фактически кукурузный сироп не только, вообще, не сахар, но и это не два отельных ингредиента – кукуруза и сироп. Правдоподобное отрицание. Я должен был стать грёбанным адвокатом.

Более занимательным здесь является тот факт, что в 1972-ом не было абсолютно ничего странного в том, чтобы пятилетний ребенок бегал до супермаркета совсем один, чтобы купить себе своих собственных продуктов. Мысль о ребенке, изучающего пищевую ценность на стороне коробки, убивает меня. Это странно, что я представляю пятилетнего себя в образе с очками для чтения на конце своего носа.

Мать развелась с отцом примерно в то время, как она бросила пить и присоединилась к клубу анонимных алкоголиков (АА). Отец всегда говорил, что единственная причина, почему она хочет развода, потому что это стало модным, и позже она подтвердила это. Мой папа, Рассел Стэнхоуп, был маминым учителем биологии в старших классах школы и женился на ней, когда ему было тридцать шесть, а ей восемнадцать, или так гласит история. Копаясь в старых письмах при написании этой книги, теперь я знаю, что они уже были парой, когда ему было тридцать пять, а ей семнадцать, и она еще была его ученицей. В наши дни это бы сделало его сексуальным преступником и уголовником. Возможно, на мое восприятие повлияло то, что в действительности он был добрейшим и самым нежным человеком из всех кого я знал. Если вы посмотрите сквозь свое собственное семейное древо, вы не должны заходить далеко назад, чтобы отыскать то, что мы теперь называем педофилией. Ваш прапрадедушка, который вернулся домой с войны в двадцать два и женился на вашей четырнадцатилетней прапрабабушке. Сегодня этот герой войны торчал бы в тюремном дворе. Осторожней реагируйте на громкие слова. Если бы теперь я узнал, что сексуальный преступник бродит по соседству, часть меня станет думать о моем отце и считать, что он был прекрасным примером для подражания. Мой отец был кем угодно, но только не хищником. Он был как более беспечная, менее сложная версия отца Ричи Каннингема в «Счастливых днях». Я бы не удивился, если бы мы с братом оказались результатом всего двух перепихонов в его жизни.

_______________

ИЗНАЧАЛЬНО МЫ ОСТАЛИСЬ С ОТЦОМ ПОСЛЕ РАЗВОДА - ЗАДАЧА, С КОТОРОЙ он не слишком справлялся. Для такого испорченного ребенка, каким был я, у мамы, по крайней мере, было некоторое чувство дисциплины. Она могла быть страшной, как пиздец. Одной зимой, она взяла два наших огромных ящика с игрушками и выкинула их из окна нашей спальни на втором этаже, потому что мы не убрали свою комнату. Джефф и я всегда тянулись к пиромании, и я помню, как мой брат почти поджег гараж (со мной, застрявшим внутри), когда жег сухие листья. Мама завела его внутрь, зажгла спичку, задула и прижала ее к его кончику пальца, пока она все еще была горячей. Она хотела, чтобы он почувствовал, что значит огонь. Это звучит жестоко, но вы могли бы аргументировать ее точку зрения. Это, конечно, не убило нашу любовь к сранным поджогам, но она внушила нам то, что мы никогда не должны попадаться маме.

Папа был совершенно мягким. Он был слишком безразличен, чтобы ловить тебя, делающего что-нибудь даже под самым его носом, и даже если он ловил тебя, он был совсем как Мистер Роджерс. «Ну, ты чего, парень», было его коронной дисциплинарной фразой.

«Ну, ты чего, парень. Тебе лучше не стоять на краю крыши, запуская шары полные бензина для зажигалок и горящей туалетной бумаги битой на улицу».

«Прости, папа».

И так всегда.

Мы с Джеффом бесились. Папа переехал в пасторат церкви – дом, отведенный для священника – что не был занят, и большую часть времени мы оставались с ним. Теперь мы не только были без присмотра большую часть времени, мы также могли свободно бегать по всей обычно незанятой церкви, которую использовали как игровую площадку. Я знаю, что у них была совместная опека, но я не помню, чтобы было много опеки, вообще. Пасторат и 20-я Ричстрит были в нескольких минутах ходьбы, и, казалось, мы носились как угодно между ними. Мы были монстрами. Я не был достаточно большим, чтобы быть хулиганом, но я сделал то, что делают многие слабые дети. Я нашел кое-кого слабее и стебался над ним. На нашей крошечной улице, этим парнем был Джон Шафер. Джон был на два года младше меня и туп как пробка. Мы посылали его к дверям соседей, сказав, что если он позвонит в звонок и споет песню, ему дадут мешок конфет. Снова и снова, он вовсю шпарил «Твинкл-Твинкл», и потом стоял там, в болезненной тишине, лишь для того, чтобы, в конце концов, дверь захлопнулась у него перед носом. Мы заставляли его отсасывать нам за гаражом. Мы даже не знали, что это точно значит. Он просто дул на наши члены и потом мы угарали над ним, за то, что он это сделал. Мама как-то пришла к нам домой, когда Джон Шафер стоял на табуретке с петлей на шее и веревкой переброшенной через ветку. Она, должно быть, знала, что тут есть проблемы с дисциплиной.

_______________

МАУРА БЫЛА МОЕЙ ПЕРВОЙ ПОДРУЖКОЙ И ЖИЛА РЯДОМ с новой берлогой отца в церкви. Там была маленькая полянка – огромная, на мой взгляд в то время – за пасторатом, через которое мы проходили, когда Маура остановилась и сказала мне, чтобы я ее поцеловал. Я так и сделал, но также как ты бы поцеловал своего дедулю. «Нет. Поцелуй меня как Капитан Кирк». И потом она научила меня Французскому поцелую. Так что я поцеловал ее как своего дедулю, только теперь с торчащим языком.

Я не знаю, почему я был гипер-сексуален в столь юном возрасте. Нет, я не домогался, и вполне уверен, что Маура тоже. Но мы знали, что значит трахаться, и что мы не должны этого делать, но мы пытались все время в той церкви. Мы не чувствовали ничего. Девять лет не ебабельный возраст. Это ощущалось просто как большая шалость, вроде швыряния снежков по машинам. Это было веселое лето. Я не знаю, как расстаются девятилетние, но я знаю, что Маура не была больше моей подружкой после нашего переезда в Пакстон. Она все еще звонила мне время от времени, и я помню, она говорила, что у нее теперь новый парень по имени Барт, и что его член «намнооого больше», чем мой. Я помню Барта, потому что учителя всегда называли его полное имя – Бартоломью. Я завидовал, что никто не дразнит его за это глупое имя, так как он был спортивным и симпатичным парнем. А теперь я еще знал, что у него большой член, а это не то от чего вы должны быть в депрессии, когда вам около десяти лет.

Годы спустя, когда я, наконец, выступал в своем родном городе Вустере в печально известном Аку Аку Китайском ресторане и в Камеди Клабе, ко мне в баре подошла девушка по имени Сюзан Джой и спросила, помню ли я ее. Она была из тех, кого мы знали из папиной церкви, и у меня осталось смутное воспоминание о ней.

«Угадай с кем я? Ты помнишь Мауру?»

Блядь, не может быть! Я не мог поверить в это, и я готов был поспорить, что все те воспоминания стерлись из ее головы, но я был неправ.

Одним из первых трех предложений, что сказала Маура, было: «Ты помнишь, что мы трахались, когда были маленькими детьми???»

«Да! Да помню! Не могу поверить, что ты помнишь! Я заставил тебя положить мой член себе в рот и потом пописал! Ты стала кричать и гоняться за мной, поэтому я побежал к отцу, чтобы ты не могла ничего сказать!»

О, счастливые деньки!

Мы посмеялись и немного поболтали, кратко пересказав, что мы сделали с нашими жизнями. Когда она упомянула, что теперь замужем, первым делом я решил, что ее муж где-то здесь в заведении и сказал ей тащить его сюда, и я куплю нам выпить.

«О, его нет на этом шоу. Ты шутишь? Он даже злится, что я здесь. Он боится, что у нас с тобой есть «незаконченное дело».

Серьезно? Твой муж ревнует? Нам было долбаных девять лет! А сейчас нам под сорок и он дома злится? «Мистер Большая Шишка комедии вернулся домой, чтобы взять то, что принадлежит ему!» Я раньше был неуверенным бойфрендом, расхаживающим туда-сюда, глядя на часы, и каждый раз, когда моя девушка не отвечала на телефон, я представлял, как она трахается с каким-нибудь другим парнем. Но то было в зрелости. Со взрослой девушкой. Если ты представляешь двух трахающихся девятилеток, и первая эмоция, возникшая у тебя - это ревность – что то совсем не так с тобой.

Помоги ему Бог, если он когда-нибудь узнает про Барта и его огромный десятилетний член.

_______________

Я ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЮ, ЧТО БЫ СКАЗАЛ, КАК РОДИТЕЛЬ, ЕСЛИ БЫ УЗНАЛ, ЧТО мой ребенок пытается заниматься сексом в девять лет. Думаю, я бы, наверное, смеялся. По крайней мере, он не пытается спалить дом. Так в значительной степени мама реагировала на вещи. Она могла быть злющей, если это было оправданно, но если это было смешно, правильно или неправильно, она чертовски смеялась. Это всегда было первостепенно для мамы, независимо от того как она лажала с другими вещами. Юмор присутствовал всегда. Комедийные альбомы – Билл Косби и Боб Ньюарт – играли довольно редко. Я помню, когда был крохой, повторял «Маленькие волосики» из программы Косби своему отцу, пока он брился. Я мог произвести впечатление Эдита Банкера в детстве. Кэрол Бернет была главным элементом субботнего вечера, хотя я всегда обычно засыпал до ее начала. Пердеж и отрыжка были аплодисментами. Хоть не поджигал дерьмо.

Ну, этого еще не случилось. Жечь дерьмо и бить пивные бутылки были бесконечным бесплатным развлечением для детей, которые не могли позволить себе колесо обозрения. Но как говорится, это все игрушки и веселье до тех пор, пока твой брат Джефф не сожжет себе лицо.

Отец отвечал за нас на 20-й Ричстрит, когда мы решили взять игрушечного солдатика на его последнюю миссию. На противоположной стороне улицы был свободный деревянный участок, где мы могли незаметно для всех жечь дерьмо. Джефф набрал бензина в бумажный стаканчик из баллона для газонокосилки. Солдатик был вооружен получше. Прежде чем накроют флагом литой гроб для солдатика, Джефф решил бросить зажженную спичку в стаканчик с бензином, от чего получился столб огня намного больше, чем ожидалось. Джефф запаниковал и растоптал все это, вызвав огромный огненный шар, охватив его горящим бензином, пока он тушил себя в грязи.

«Не говори отцу! Не говори отц!» - вот и все что он смог сказать. Я сказал ему, что пойду за холодной водой – в тот момент это было все равно, что дать обезболивающее Джону Кеннеди для его открытых ран – а сам побежал и сказал все Отцу.

Это было скверно. Джеффа госпитализировали на восемь дней со второй и третьей степенью ожогов, и после провел несколько недель, мажась Сильвадином – мазью серебристого цвета, которая способствует заживлению ожогов, а также делает тебя похожим на отвратительного уродца в школьном дворе, где ты и так уже непопулярен. Он все еще не любит говорить об этом, и он будет взбешен из-за того, что это есть в данной книге.

Мама была в бешенстве из-за инцидента с солдатиком. Она была в ярости, что отца не было там, даже хотя он и был всего в пятидесяти ярдах солнечным днем. Он бы не смог остановить этого, без того, чтобы не посадить нас на поводок. Ее там тоже не было, и я уверен, что она направляла большую часть гнева на саму себя в сторону моего отца.

Она оформила развод гораздо быстрее, чем это требовалось. Не было причин сердиться на моего отца. Он всегда был приятным и неконфликтным, даже чересчур. Если голубика хорошо созревала, то это было хорошее лето. Он любил наблюдать за птицами и сохранять интересных насекомых на доске. Он вдавливал листья в вощеную бумагу и подписывал их. Он преподавал в Школе Выживания на природе в летнем лагере, куда мы ходили. Основным состоянием моего отца была удовлетворенность. Он не был холодным и неэмоциональным. Он был теплым и неэмоциональным. Его отношения были партнерскими, основанными на достижении общей гармонии. Страсть была чужда и неудобна. Мать бы стала убеждать меня, что он просто проглотил свои истинные чувства, что он был эмоционально не здоров. Прошло слишком много времени, прежде чем я понял, что она просто стерва, не способная принять, что кто-то на самом деле может быть непринужденным вместе с тобой.

Мы не были бы с папой гораздо дольше. Мать встретила Джона Кирка в АА, и теперь мы переезжали в Пакстон. Он был всего где-то в пяти милях к северу от Вустера, но это будет совершенно другое мучительно дерьмовое существование на следующие три года. Джон Кирк был словно жирный огр, который выглядел как липкий Дональд Плезенс. Он разыгрывал карту «когда я женюсь на вашей матери, я покупаю полный набор» с такой тонкой искренностью, что мог хорошенько дубасить нас, пока он это говорил. Он работал в страховой компании Джона Хэнкока и принес всем радость и юмор оценки рисков и комплексной ограниченной ответственности в дом. Он был уродливым тупицей и, слава Богу, теперь мертв. Мы с Джеффом были не в восторге от переезда.