Это важно

https://ficbook.net/readfic/5066243

Направленность: Гет
Автор: Be lonely no more (https://ficbook.net/authors/173817)
Фэндом: EXO - K/M
Основные персонажи: Ким Минсок (Сюмин)
Пейринг или персонажи: Минсок / ОЖП, Лу Хань / Минсок (фоном)
Рейтинг: R
Жанры: Ангст, Hurt/comfort
Предупреждения: OOC, ОЖП
Размер: Мини, 9 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен

Описание:
Кто-то должен быть рядом, когда дно под ногами теряется, а волны захлестывают с головой, подхватывают и разбивают о прибрежные скалы. Кто-то должен быть рядом, чтобы протянуть руку и удержать на поверхности, не позволяя захлебнуться.

Это важно.

Посвящение:
Спасибо огромное Рисовому переводчику за помощь!

Публикация на других ресурсах:
Запрещаю.

Примечания автора:
Я знаю, что в нашем фандоме с ОЖП большая беда.
Но мне хотелось попробовать. Вай нот, собственно говоря.

PS Я по-прежнему луминщик и никуда не собираюсь, если что:)

Вообще-то, Линь до хорошего танцора примерно столько же, сколько до луны пешком, возможно, к закату жизни и доберется. Колено, поврежденное еще в детстве при первом знакомстве с великим и ужасным двухколесным велосипедом, подводит в самый ответственный момент, на финальных движениях, которые, как назло, должны быть сильными и агрессивными. Не получается. И всю агрессию приходится вылить на гладкое ламинатное покрытие пола – кулаком желательно. Девчонки смотрят сочувственно, но и только, им всем за двадцать, время летит стремительнее ветра, и если не сейчас, то через год-два кому они будут нужны? Сзади напирают новички – не столь отшлифованные, может быть, не столь выдрессированные, но с преимуществом, противопоставить которому нечего теперь. Многим до совершеннолетия по пять-шесть лет, а самой Линь по паспорту катастрофические двадцать три. И поднимать себя с кровати в половину пятого утра, чтобы успеть на пробежку до основных репетиций, занятий, прогонов с каждым днем становится все труднее. Еще бы петь уметь, действительно петь, а не раскрывать рот под фонограмму, или танцевать так, что глаз не оторвать – какой-никакой запасной аэродром, но она из числа тех несчастных, кто в группе для числа скорее. И фона, на котором настоящим звездочкам и предстоит блистать в полную силу. И тошнит, действительно тошнит от осознания собственных перспектив.

- Онни? Устала?
Джун подбирается под бок и трется влажным лбом о плечо – ласковый котенок. Линь улыбается слабо – нормально, и треплет по волосам. В других обстоятельствах они могли бы стать неплохими друзьями, а так все больше друзья по несчастью.
- Мы собираемся, ты с нами?
Стоило бы, конечно, но не уснуть все равно – завтра отчетное выступление за истекший месяц, и нервы ни к черту, и времени жалко. И себя жалко тоже, но время все равно чуточку больше. Она отрицательно мотает головой – останусь, потом на такси. Джун делает вид, что верит, не верить чревато – сочувствием хотя бы, а они до того эмоционально выжаты, что и на себя не хватает, не то, что на других. Поднимается с пола и морщится чуть-чуть, наступая на горящие подошвы ног.
- Увидимся утром.

В конце коридора есть душевые, но пользуются ими редко, предпочитая добраться пусть едва живыми, но до собственных комнат, а уже там и душ, и ванная, по желанию, или беспробудный сон часа на три-четыре хотя бы, чтобы в обморок не свалиться перед комиссией. Линь включает музыку, пытаясь самостоятельно пробежаться по основным связкам, но кто-то подменил ноги на ватные, как будто кукольные конечности – и злые слезы помимо воли цепляются за ресницы. Еще не хватало! Она справится. Все равно справится. Смахивает слезы, подхватывает полотенце и идет все-таки в душевые. Вода всегда была ей другом. Смывала грязь, прятала отчаяние, поднимала из пепла – на что еще остается надеяться, когда собственных сил не хватает. Тут главное – не уснуть, а там посмотрим еще кто кого. Внушения хватает от силы на десяток шагов, но приходится замереть посреди коридора испуганным кроликом, когда из-за дверей одного из танцевальных залов начинает оглушительно орать, но тут же обрывается на высокой ноте музыка. Она знает прекрасно, как не знать, завсегдатаев этого зала, и думает, хмурится, кусая губы, заглянуть или нет. Общаться с сонбэ ей не по статусу, да и время слишком позднее, слишком неспокойное, в такое время не репетируют, прячутся. Линь не уверена, что хочет знать, от чего.

Сползает на коленки, зажимая полотенце подбородком, чтобы не упало с плеча, и шурует мимо на второй космической скорости, лишь бы не заметили. Присутствие трейни, пусть и таких великовозрастных, как она, в половине второго ночи в здании компании отнюдь не приветствуется – доказывай потом в суде, что не гоняют, как тягловый скот на износ. Летали, знают и остерегаются, разумеется. Но сегодня, кажется, весь мир против – линза на правом глазу, пересохшая за сутки, собирается складкой и выпадает, стоит только начать нервно моргать и тереть всей пятерней веко. И сменных нет. А без линз и очков она как крот, случайно выбравшийся под ослепительный дневной свет – до первого столба. Линь судорожно шарит обеими ладонями по полу, пытаясь нащупать пропажу и хоть как-то спасти завтрашний отчетный номер, но под руками только пыль и мелкий, скопившийся за день мусор.
- Черт! Черт, стой!

И кричит. Действительно кричит, когда в поле зрения, почти вплотную к ее лицу, образуются ноги в красивых ярких кроссовках.
- Не двигайся, пожалуйста.
И снова по кругу обеими ладонями, не сдерживая больше бессильных нервных слез. Ноги отходят на шаг назад, подчиняясь, а потом перед глазами Линь образуется лицо, спасибо второй оставшейся в глазу линзе – вполне себе узнаваемое.
- Ну, чего ты ревешь? Чего потеряла?
- Линзу, - губы дрожат, а сердце за грудиной пускается в неконтролируемый пляс, вот бы ноги так танцевали, а от сердца какой толк, - и запасных нет.
Она прижимается спиной к стене, подтягивая коленки к груди, прячет лицо в сложенных ладонях и плачет – слишком отчаянно, такое линзами не оправдаешь, но заслонки сносит приливной волной, и куда ей против такого, сметает за секунды.

И проревевшись только, выжав себя до сухого и болезненно ломкого, осмеливается открыть глаза и найти Ким Минсока взглядом. Вторую линзу смыло слезами, и вместо лица – улыбчивого и очень красивого, она знает – мутное очертание с пятнами глаз и провалом рта на сером полотне противоположной стены.
- Минсок, - зовут со стороны, и Линь вздрагивает крупно, потому что не заметила, Господи, - а как, когда Ким Минсок? – что в коридоре есть кто-то еще.
- Поможем девчонке, - кивает Минсок замершему у двери Лу Ханю, - пять минут? - поднимается и тянет Линь на себя за тонкое запястье, - пойдем.
Лу Хань хмурится, но молчит, разворачивается спиной, и секунду спустя двери смыкаются за его спиной, и это громче любого крика – мол, делай, что хочешь.
- Куда, - шепчет она на грани слышимости – не уверенная, что это с ней и для нее, но поднимается, конечно, и тянется, куда тянут. Ей двадцать три по паспорту, но не краснеть в ответ на пристальный, чуть-чуть насмешливый взгляд никак не получается.
- Решим твою проблему.
Минсок кивает охранникам, не напрягаясь объяснениями, – как минимум это он заслужил, притормаживает на мгновение уже у самого выхода на подземную стоянку, отмечая тонкую футболку и дрожащие плечи, снимает куртку и набрасывает поверх, и Линь теряет ориентацию в пространстве от одного только аромата парфюма, прошившего ее насквозь подобно электрическим разрядам.
- Короткими перебежками, как будто стреляют.
Натягивает кепку, пряча глаза и улыбку, и Линь ежится только, чувствуя, как по позвоночнику пробегаются стайки жирных мурашек размером с африканского слона.
- Хорошо, - так же шепотом, вцепляясь в его запястье обеими руками. – А если сзади?
- Тогда плашмя и ползком! Поняла?
- Поняла, - кивает Линь и фыркает совсем не женственно, не до того сейчас. И быстро-быстро, едва поспевая, торопится следом. А вдруг передумает, а ей сослепу до дому ползти разве что на ощупь. Не хотелось бы.

У него неприметная темная машина – красивая, но Линь не особенно в теме, чтобы назвать марку или прикинуть стоимость. Она слышала, конечно, что многие ребята в exo давно передвигаются самостоятельно, освободив менеджера от необходимости грузить их всем составом и доставлять на площадки, но лично никогда не видела. Минсок уверенно пристегивается и заводит мотор, набирает номер по памяти и хмурится, глядя в боковое зеркало, ожидая ответа. Линь слышала сплетни, глухой не услышит, и то, что ему хочется сейчас быть в другом месте – слишком очевидно, наверное, и это тревожит, ворочается в груди жирным питоном, мешая дышать.
- Мён, - зовет Минсок в трубку, - где у нас тут рядом линзы купить?
Трубка гудит неразборчивым интересом, Минсок переводит взгляд и улыбается.
- Да есть тут один… заяц.
Линь никто и никогда не называл зайцем. Заразой было, сукой и чем-то еще, столь же низкопробным, а зайцем нет, и это смущает. Он выруливает со стоянки, продолжая перекидываться короткими рублеными фразами, все больше «да» или «нет», «я не уверен» и «будет видно». И Линь почему-то думает, что это не потому, что он не хочет говорить, а потому что действительно «не уверен» и «не знает пока», а ей бы очень хотелось наоборот. Чтобы знал и понимал, и чувствовал, и верил – вот тому же Лу Ханю, к примеру, раз уж он смог оказаться так близко.

В магазине пусто, и, слава богу! Минсок уверенно тянет ее к автомату у дальней стены, вставляет купюры в отверстие и терпеливо подталкивает, помогая автомату проглотить и не подавиться. И только потом вспоминает как будто, что не для себя, отодвигается от панели и кивает – давай, выбирай. Линь подбирается вплотную, рассматривает ценники и имеющиеся в наличии диоптрии, вздыхает, припоминая, что глаза у нее разные, и голова будет болеть до ужаса просто. Но лучше так, чем слепым кротом. Тычет пальцем и кивает с облегчением, когда автомат довольно гудит, выплевывая из своего нутра коробочку с ежедневными линзами.
- Вот и все, - улыбается Минсок, когда Линь оборачивается, трогательно прижимая приобретение к груди, - а ты ревела. Заяц.
- Зачем ты? – глаза горят, намекая, что еще вот-вот и не остановить будет – водопадом хлынет. Минсок пожимает плечами, тянет руку и закладывает выбившуюся из ее хвоста темную прядь волос за ухо.
- Всегда должен быть кто-то, кто поможет. Это важно.
И все планеты внутри головы Линь, что спокойно вращались вокруг солнца на протяжении двадцати трех лет, вдруг идут по кривой, сталкиваются и взрываются к чертовой матери.

Отчетное выступление проходит, словно в тумане. И ладно. Быть одной из тех неудобных стажеров, которых и ругать не за что, но и хвалить тоже, давно стало привычным. Как и проходить все тем же неприглядным фоном для звездочек, любимиц менеджеров, продюсеров и спонсоров всех уровней и кандидатками на исключение. И иногда только, когда усталостью до голого железа стачивает тормоза и вышибает напрочь пробки внутри головы, ей хочется быть в числе последних, как будто пластырь оторвать от раны – пусть с болью, но разом и навсегда.

Линь покупает в автомате шоколадный батончик и мерзко приторный растворимый кофе, и только жмется ближе к стене, когда холл наполняется шумом и гамом, императорский выход, не меньше. И за секунды буквально мимо проносятся менеджеры, охрана и прочий персонал, без которого жизнь публичных персон оказалась быть чуть менее организованной и чуть более публичной, нежели есть.
- При полном параде, - хмыкает Джун, принюхиваясь к кофе и благодарно принимая протянутый стаканчик.
- Кажется, не хватает кого-то, - шепчет Линь, жадно всматриваясь в толпу и с облегчением находя выкрашенные в блестящий темный цвет волосы, совсем короткие теперь, но Минсоку идет. Она не признается ни за что, но скучала, и где-то в глубине души хотела бы, чтобы увидел, подошел, ну или улыбнулся на худой конец, давая понять, что помнит. Тоже помнит. – Лу Ханя?
- В Китае, наверное, - безразлично пожимает плечами Джун, - съемки.
Только Ким Минсок с тех пор, если и попадается на глаза, то в глубине всей этой непроницаемой толпы, в которой подойди ближе, чем на десяток шагов – почти преступление. И хорошо, если просто отодвинут в сторону, хорошо, если взглянут недобро, а не пройдутся катком, перемалывая кости в пыль. Цена популярности – опоясывающие по периметру каменные стены, не пробить. Она стискивает зубы, комкает в пальцах картонный стаканчик и отправляет в полет до ближайшей урны. Ей не пробить.

Линь покупает в магазинчике за углом пару банок пива и запрещенные под угрозой смертной казни чипсы, предвкушая вечер под очередную серию бессмысленной дорамки про любовь или последний выпуск Викли Айдол, лишь бы не думать. Не переваривать заново, разрезая на минуты затертый в памяти до дыр вечер. Но соседка внезапно находится на диване, замотанная по самые уши в шерстяной плед и с градусником наперевес, и это несколько меняет планы. Линь бросает взгляд на мерцающий в темноте экран и вздыхает - очередная трансляция сборного концерта, не то награждение какое-то, не то еще что-то, не интересно. Но послушно плюхается на диван, кивая в ответ на молчаливое приглашение присоединиться, приподнимает чужие ноги и укладывает их на собственные колени, снимая с бутылки крышечку и упираясь взглядом в экран. Потому что не может не. И это из тех слабостей, которые находить в себе совершенно не хочется.
- Мне всегда казалось, что между этими двумя что-то есть, - Шин чихает оглушительно и гудит хрипло, тыча кулаком с зажатой в пальцах салфеткой в сторону телевизора, а там мальчишки бодро отплясывают что-то из старого, набившего оскомину еще в рамках промоушена, - слишком уж их дружба, - умолкает, подбирая слово, - альтернативная.
Минсок очень пластичный, очень яркий, очень игривый рядом с Лу Ханем и любое его движение на сцене, помноженное на пронзительный, качественно отработанный взгляд, влияет на нее так же, как и на миллионы прочих заочно влюбленных дурочек. Разница лишь в том, что ей довелось узнать его вживую. И стать еще большей дурочкой, чем они все вместе взятые.
- Одно время было много слухов, - продолжает Шин, - но верить… - она пожимает плечами, - какое нам дело, в конце концов.

Правда, думает Линь.
Что из этого - правда?

***

О том, что Лу Хань уходит из EXO, Линь узнает ближе к вечеру, едва добравшись до репетиционного зала после мучительно проваленного зачета в университете. Трейни гудят, как рой обозленных, отмороженных с зимы пчел, и хочется заткнуть уши обеими руками и не слушать. Не слышать. Это не новость на миллион, не сенсация для желтой прессы, это десять заново разбитых сердец, неужели не понимаете? Хореограф кажется рассеянным, как будто не спавшим, путается в связках и последовательностях, но отрабатывает до последнего, и только отмахивается раздраженно, когда девчонки, измученные больше обычного, расходятся, кто по вокальным классам, кто на уроки китайского, кто до ближайшей забегаловки. Выпить не помешает. От кофе тошнит по-особенному мерзко, и Линь выгребает мелочь из кармана, а потом бутылку холодной негазированной воды из автомата. И распечатывает только, отвинчивает крышку, едва справившись, как впечатывается плечом в чужое плечо, и поймать не успевает – ни воду, ни стену хотя бы, чтобы удержаться на ногах.
- Прости.
Ким Джунмён автоматически проскакивает мимо, но воспитание как будто под кожу вшито, такое не отнимешь, оборачивается, помогает подняться, кланяется, извиняясь. Но взглядом все там же, за ее плечом, где, не останавливаясь на призыв, скрывается за дверью Ким Минсок.

Он проходит мимо, словно незнакомец - холодный и невозмутимый, уверенной походкой и с как будто задеревеневшей спиной, и только нездоровая бледность и размазанные под глазами глубокие тени выдают, да, больно. Девчонки продолжают ядовито шушукаться за спиной, хмыкать в три голоса, мол, жалко, наверное, терять популярность, и падать с вершины во сто крат больнее, развалятся, как пить дать, распадутся на куски, когда от группы кучки только, какая же это группа? И Линь не сдерживается, окидывает их презрительным взглядом из-под ресниц, подхватывает рюкзак, кивает, увидимся, и скользит к запасной лестнице, быстро спускаясь до подземной стоянки. Думать не хочется, потом подумает, пожалеет, возможно, но она помнит, да, рядом должен быть тот, кто поможет. Это важно.

Минсок кажется ледяной статуей – очень красивой и столь же безразличной к происходящему вокруг, небрежно засовывает руки в карманы джинсов и отвечает Джунмёну с легкой насмешливой улыбкой на губах, и головой мотает, мол, не придумывай, я в норме. Мне не пятнадцать, я не девочка-цветочек с нервно обкусанными ногтями, я справлюсь, нужно время. Джунмён удерживает его за рукав куртки, не позволяя уйти, прожигает требовательным взглядом, но Минсок смотрит в ответ так, что лидер разом сдувается. И тонна чужой ответственности, неподъемными камнями повисшая на плечах, – пустой звук сейчас, Минсок старше, и не дурак вовсе, в курсе всех возможных рисков и последствий. А Линь и не думала никогда, что он умеет быть таким. Злым и безразличным. Но можно, наверное. Можно, когда больно.

Джунмён послушно отходит в сторону, вскидывая ладони – как знаешь, и Линь понимает: вот оно, или сейчас, или никогда. Дважды такие шансы не выпадают. Минсок обходит машину и распахивает дверь, и она, пересекая в три шага застеленное бетоном и заставленное машинами пространство, открывает противоположную, запрещая себе реагировать на полный удивления взгляд.
- Я помогу ему, обещаю.
Джунмён смотрит настороженно, и оснований у него хоть отбавляй, мало ли таких вот - пробраться в номер, своровать белье, выложить в сеть личные фото, но они встречались по коридорам не раз, и не два, знакомы, хоть и поверхностно. И, глядя на выражение ее лица, Джунмён впервые, наверное, решает пустить все на самотек и не останавливать. Возможно, так будет лучше. Правильнее. Минсок смотрит на нее только единожды – косым скользящим взглядом, и заводит мотор. Линь пристегивается, не решаясь нарушить повисшее в салоне молчание, и только прокручивает без разрешения радио, наполняя холодный салон едва слышной мелодией. Машина петляет по центральным улицам, и дальше, и дальше, с каждым поворотом увеличивая расстояние между ними и зданием компании. Яркие росчерки неона раздражают пересохшие за день глаза, и она упирается взглядом в разделительную линию, пересчитывая пульсирующие по серому полотну прямоугольники, которые неизбежно сливаются в непрерывное полотно, вызывая тошноту. Минсок послушно выстаивает светофоры, перестраивается, не торопясь, ускоряется и притормаживает там, где этого требуют знаки, и не хмурится даже, когда его неосторожно подрезает что-то очень пафосное и дорогое. Линь оглаживает кончиками пальцев ремень безопасности, прислоняется лбом к стеклу, и доходит в счете до пятой тысячи, когда Минсок, наконец, выруливает на знакомую улицу.

Ей не хочется выходить. Вот бы бесцельно кружить с ним по улицам час за часом, едва слышно напевая знакомые песни, льющиеся из приемника, – голоса у нее нет, она для фона и только, но это отболевшее, давно не причиняющее острой боли, а с тоской худо ли, бедно справляться умеет. Вглядывается пристально, пытаясь понять, куда их занесло, и только спустя минуту понимает, что дом, у которого он притормаживает, ее собственный. И странно, что помнит, хоть и подвозил всего раз. И ладно – пусть так. Отстегивает ремень, выбирается из машины, обходит ее и распахивает водительскую дверь прежде, чем Минсок успевает тронуться с места.
- Выходи.
Он смотрит непонимающе.
- Иди домой, я буду в порядке, - медленно, с расстановкой, как будто маленькому ребенку, и это злит неимоверно.
- Выходи, я сказала!
И он подчиняется внезапно. Паркует машину на свободном местечке и послушно следует по скудно освещенным лестницам до третьего этажа. Соседки нет, и, слава Богу! У нее нет совершенно никаких вразумительных объяснений тому, какого черта Ким Минсок умудрился забыть в ее квартире.

Минсок без особенного интереса проходит в комнату, оглядывается и отходит к окну. А там чернильно-темное небо, жгущее изнутри тоской. Вина бы немного, пьяного и густого, как кровь, но в холодильнике находятся только пара бутылок оставшегося с последних посиделок пива. И Минсок, наверное, давно отвык от такого дешевого алкоголя, но берет без слов, опустошая одним глотком почти на треть. Молчание не гнетет, и Линь подбирается ближе, скидывая куртку на кресло, и смотрит на расчерченную следами от колес стоянку перед подъездом, безошибочно находя взглядом его машину. Все ту же неприметную, но красивую, похожую на него больше, чем ей хотелось бы. Линь смотрит на него, и профиль в желтоватом свете фонаря кажется высеченным из мрамора. Открывает рот, чтобы утешить, наверное, но Минсок улыбается насмешливо, а в глазах предупреждение – не смей жалеть, слышишь? И Линь подчиняется. Отставляет бутылку на подоконник, ухватывает пальцами за отворот рубахи и, вынудив наклониться, целует. А Минсок берет и целует в ответ.

Прихватывает волосы на затылке, наматывает на кулак, не позволяя вывернуться, и кусает практически, глотая вырвавшийся из ее горла стон. Спускается короткими поцелуями вниз по шее до ямочки между ключиц, лижет, оставляя влажные росчерки вдоль рельефно выделяющихся косточек. Мажет обеими руками под тонкой майкой – по бокам, талии, вдоль ребер, подхватывает ладонями груди и прихватывает губами сначала один сосок, а следом и второй прямо через ткань, вынуждая прогнуться в спине с удивленным всхлипом, лишь бы теснее, и сразу в кровь. Линь двадцать три по паспорту, и жаловаться на отсутствие мужчин смешно и глупо, но было ли когда-нибудь вот так? Остро, с рассыпающимися вокруг искрами, больно, и по коже жемчужной россыпью пылают поцелуи укусы, сладко, с тягучим, прошивающим сплошной строчкой, густым наслаждением. Она позволяет стянуть с плеч бесполезный кусок ткани, оставаясь обнаженной по пояс, но какой резон стесняться теперь, когда не осталось ни единого сантиметра кожи, не одаренного неторопливым поцелуем? Тянется вперед, и Минсок поднимает руки вверх, помогая снять с себя тонкий свитер, и трогать его - горячего, напряженного, с проступившими рельефными мышцами, особый вид мазохизма. Линь закусывает губу, лишь бы не хныкать в голос, распластывает обе ладони по твердой груди и ведет вниз. Не выдерживает долго, приближается еще на шаг и теперь уже сама поочередно втягивает в рот острые горошинки сосков. У нее были мужчины, да, и они прикасались к ее телу вот так, по-хозяйски, но ничто из того, что было в прошлом, не сравнится с происходящим сейчас.

И ноги подгибаются сами собой, вынуждая опуститься коленями в пол, ухватившись пальцами за крепкие бедра. И это выглядит слишком недвусмысленно, чтобы понять превратно, но смотреть в его почти черные от расплывшегося по радужке зрачка глаза снизу вверх, подчиняясь направляющей руке невыносимо. Она с трудом выпутывает металлическую пуговицу из петли, спускает замочек ширинки и тянет джинсы по бедрам вниз. Белье не скрывает возбуждения, и Линь сглатывает скопившуюся во рту горьковатую слюну, когда горячая пульсирующая плоть оказывается в ее ладони. Оглаживает обеими руками перевитый венами ствол от основания до гладкой головки и без лишних слов укладывает тяжелый крупный член себе на язык. Минсок откидывает голову назад и стонет чуть слышно, прихватывая за затылок. У нее недостаточно опыта, чтобы удовлетворить его подобным образом, но Минсок и не настаивает, позволяя себе лишь пару раз неглубоко толкнуться в глубину ее рта. Отстраняет от себя, переступает через спущенные до лодыжек джинсы, помогает подняться с пола и ухватывается за пояс брюк. Но не снимает, расстегивает только, спускает ниже на бедра, разворачивает спиной, прижимая крепче, и проскальзывает пальцами между ног. Линь стонет теперь в голос, вцепляется пальцами в его предплечья и инстинктивно вытягивается всем телом, становясь на носочки, желая избежать почти болезненных ощущений, но лишь сильнее сжимая его ладонь между своих бедер, не позволяя остановиться. И там все горячее, влажное, пульсирующее, готовое для него. Минсок скользит пальцами глубже, резче, сжимая свободной рукой шею под подбородком и прикусывая тонкую кожу под ухом, и Линь вспоминает собственное имя только несколько мгновений спустя, когда первая и самая острая судорога накатившего приливной волной оргазма сменяется второй, более мягкой, но не менее сочной.
- Тише, - шепчет Минсок, перекрывая ее немо распахнутый рот ладонью, и Линь отчетливо чувствует собственный вкус на кончиках его пальцев. - Тише, маленькая.

Подхватывает ослабевшее тело на руки, и она только машет в темноту - туда, вряд ли способная сейчас на что-то большее. Минсок сдергивает с кровати плед, осторожно укладывает, ложится рядом и упирается взглядом – как будто кожу пластами снимает, а под ней наивное ничем не защищенное нутро. И это что-то за гранью фантастики, потому что ну как - как, скажите? - этот парень может хотеть ее? Линь тянется вперед и целует в ответ - нежно, сладко, благодаря за доставленное удовольствие, но Минсок углубляет поцелуй, сплетая их языки, перехватывает невесомо скользящую по его груди ладонь и спускает вниз, к члену. Ей нравится это ощущение - полного контроля над чужим телом, когда каждое движение отражается на расцвеченном тенями лице целым спектром эмоций. И она не может насмотреться, глотает с жадностью каждую, перехватывает губами стоны, крадет ладонями дрожь, скользящую по его телу. И откидывается назад, разводя бедра, когда Минсок сползает поцелуями по впалому животу, разводит пальцами складки и мажет языком, но она, едва отошедшая от первого оргазма, слишком чувствительна, и Минсок отстраняется, поднимается с кровати, позволяя любоваться собственным обнаженным телом в разбавленном световыми всполохами полумраке комнаты. Поднимает с пола джинсы, и Линь хнычет протестующе - не смей уходить от меня! - но он улыбается слабо и мотает головой - куда я пойду? - вытаскивает из кармана бумажник и квадратик презерватива из внутреннего его кармашка и бросает на край кровати. Линь усаживается на колени на самом краю, обхватывает обеими ладонями за шею и целует. Невесомыми касаниями – не поцелуй даже, едва соединенное дыхание, но по позвоночнику и вниз скатываются крупные тяжелые капли расплавленного железа.

Она мечтала об этом или нет? Смотрела издали, как на сонбэ всего лишь, прячась в темных танцевальных залах или за спинами более смелых, не позволяя мысли закрасться в голову, что может быть иначе. Слишком много примеров, болезненных драм, из которых цельными, не поломанными крупными кусками никто из девчонок не уходил. И сопливые поклонницы, текущие всем своим юным, не познавшим мужской ласки телом на сказочно красивых мальчиков, поющих им со сцены о любви, на деле – огромная машина с заточенными до бриллиантовой остроты ножами, перемелет в пыль, и памяти не останется. Поэтому нет, избавьте, лучше в тени, фоном, а получается наоборот. Линь целует еще раз, мажет кончиками пальцев по лицу – брови, скулы, губы, изгиб челюсти, и шепчет тихо, склоняясь к самому уху:
- Все будет хорошо, веришь?

Все будет хорошо.

Минсок не торопит, и только когда сама Линь начинает двигаться навстречу ласкающим ладоням, раскатывает презерватив по члену, переворачивается на спину и притягивает ее ближе. Она послушно усаживается на его бедра, сжимает член ладонью и направляет в себя. И с ума, наверное, сходит, потому что все последующее размывается внутри ее головы блеклым акварельным пятном. Минсок сильный и смелый, слишком взрослый, слишком честный, чтобы стесняться собственных сексуальных желаний, в отличие от нее. Он ставит ее на колени и доводит до оргазма еще раз, и Линь плачет, сотрясаясь крупной дрожью, и зовет бездумно, не делая пауз. И проглатывает его хриплый финальный стон, впитывает до последней капли пробежавшую по телу дрожь, смазывает с кожи вязкие теплые капли спермы и долго-долго гладит по влажным от пота волосам, прижимая крепче отяжелевшее в истоме, расслабленное тело, старательно не прислушиваясь к задушенному «Лу Хань» в подушку.

- Прости меня, заяц, - как будто пьяно шепчет Минсок минуты спустя и целует в плечо, - прости за это.

Она бездумно возвращает поцелуи: в щеку, в висок, в краешек губ, смахивая запутавшиеся в ресницах слезы – лишь бы не увидел, шепчет какую-то нежную невнятную чепуху, сейчас можно, даже если Минсок не слышит – неважно. Неважно, что будет утром, насколько холодной окажется покинутая им кровать, насколько непреодолимым проложенное расстояние, насколько непробиваемыми выстроенные стены. Кто-то должен быть рядом все равно, даже если все планеты внутри головы Линь, что спокойно вращались вокруг солнца на протяжении двадцати трех лет, вдруг идут по кривой, сталкиваются и взрываются к чертовой матери.

***

Вообще-то, Линь до хорошего танцора примерно столько же, сколько до луны пешком. Ей самая дорога в толщу офисного планктона, куда уж там карабкаться из последних сил на вершину музыкального Олимпа, но карабкается все равно. Колено отзывается болью на финальных движениях, которые, как назло, должны быть сильными и агрессивными. Не получается. Девчонки смотрят сочувственно, но и только, им за двадцать, время летит стремительнее ветра, и если не сейчас, то через год-два кому они будут нужны? Сзади напирают новички, многим до совершеннолетия по пять-шесть лет, а самой Линь по паспорту катастрофические двадцать три. И поднимать себя с кровати в половину пятого утра с каждым днем становится все труднее. Еще бы петь уметь, действительно петь, а не раскрывать рот под фонограмму, или танцевать так, что глаз не оторвать – какой-никакой запасной аэродром, но она из числа тех несчастных, кто в группе для числа скорее. Только Линь не сдастся. И справится. Все равно справится. Она смахивает слезы, с раздражением глядя на влажные пальцы. Вода всегда была ей другом. Смывала грязь, прятала отчаяние, поднимала из пепла – на что еще остается надеяться, когда собственных сил не хватает. Тут главное – не сдаться раньше времени, а там посмотрим еще кто кого. Ей бы до вечера дожить, зарыться под одеяло, как в берлогу, набрать дрожащими пальцами номер, словно выбитый несмываемыми чернилами на подкорке, и услышать теплый голос после первых гудков:
- Привет, заяц.

У каждого должен быть тот, кто будет рядом, когда терпеть не остается никаких человеческих сил. Когда боль выламывает изнутри, раздвигает ребра, выдирает безжалостной рукой сердце, вынуждая вены-провода лопаться с противным звоном и ошпаривать кипятком. Кто-то должен быть рядом, когда дно под ногами теряется, а волны захлестывают с головой, подхватывают и разбивают о прибрежные скалы. Кто-то должен быть рядом, чтобы протянуть руку и удержать на поверхности, не позволяя захлебнуться.

Это важно.

Не забудьте оставить свой отзыв: https://ficbook.net/readfic/5066243