Конец эпохи?

Политические заявления Трампа путаны и противоречивы, поскольку исходят от самовлюбленного манипулятора СМИ, не имеющего ясной платформы, программы или идеологии. Но общая тема, сделавшая его привлекательным для многих простых избирателей-республиканцев, – позиция, которую он в какой-то мере разделяет с Сандерсом: националистическая повестка дня в экономике, призванная защитить и восстановить рабочие места для американцев. Этим объясняется его отторжение иммиграции – не только нелегальной, но и приезда квалифицированных кадров по визам H1B. Отсюда же и осуждение американских компаний, которые переводят производство за рубеж, чтобы сэкономить на стоимости рабочей силы. Он критикует не только Китай за манипулирование валютным курсом, но и дружественные страны, такие как Япония и Южная Корея, за то, что они подрывают производственную базу США. И, конечно, он непримиримый противник дальнейшей либерализации торговли через такие инструменты, как Транстихоокеанское партнерство в Азии и Трансатлантическое торговое и инвестиционное партнерство с Европой.

Все это покажется страшной ересью для тех, кто прошел полноценный курс теории торговли в колледже и знает, в чем рикардианские модели превосходят теорию обеспеченности ресурсами Хекшера–Олина. Они понимают, что свободная торговля – беспроигрышный вариант для любых торговых партнеров, поскольку способствует увеличению совокупного дохода всех стран. И за последние два поколения мы действительно увидели взрыв мирового производства и потребления после либерализации глобальной торговли и инвестиций под эгидой Генерального соглашения по тарифам и торговле, а затем Всемирной торговой организации. С 1997 по 2008 гг. мировой продукт вырос вчетверо. Глобализация освободила сотни миллионов людей в таких странах, как Китай и Индия, от унизительной бедности и способствовала накоплению немыслимого богатства в Соединенных Штатах. Вместе с тем консенсус по поводу выгод экономической либерализации, который разделяют элиты обеих политических партий, также подвергается критике. Все существующие модели торговли приводят к выводу, что либерализация, хотя и содействует росту совокупного дохода, чревата неблагоприятными последствиями в смысле распределения богатства. Иными словами, кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает. По оценке авторов недавно проведенного исследования, в результате конкуренции, создаваемой импортом китайских товаров, США с 1999 по 2011 гг. потеряли от 2 до 2, 4 млн рабочих мест.

Стандартный ответ экономистов заключается в том, что торговля приносит достаточную выгоду, чтобы более чем адекватно компенсировать возможные потери тех, кто оказывается в проигрыше – в идеале через обучение, благодаря которому у людей появятся новые навыки. Таким образом, все части торгового законодательства сопровождаются множеством мер, направленных на сохранение рабочих мест, а также поэтапное внедрение новых правил, дающих рабочим время приспособиться к изменившимся условиям.

Однако на практике адаптироваться удается редко. Американское правительство осуществило 47 не связанных между собой программ по сохранению рабочих мест (впоследствии укрупнив их до 12), помимо бесчисленных инициатив на уровне отдельных штатов. Но все они не выполнили поставленной задачи, и большинство рабочих не получили более квалифицированную работу. Отчасти это провал реализации, но и крах самой идеи: непонятно, как и чему учить 55-летнего человека, проработавшего большую часть жизни на конвейере, чтобы из него получился программист или веб-дизайнер. В стандартной теории торговли также не учитывается политэкономия инвестиций. У капитала всегда были преимущества коллективных действий над трудом, потому что он более концентрирован и им легче управлять. Это стало одним из первых аргументов в пользу профсоюзного движения, которое заметно размывалось в США с 1980-х годов. Преимущества капитала лишь увеличиваются с ростом его мобильности в глобализированном мире. Рабочая сила тоже стала более мобильной, но у нее гораздо больше ограничений. Возможности профсоюзов при ведении переговоров быстро подрываются работодателями, которые могут угрожать переносом производства не только в другой штат, более дружественный к предпринимателям, но и в другую страну.

Разница в стоимости рабочей силы между Соединенными Штатами и многими развивающимися странами настолько велика, что трудно себе представить, какая политика могла бы защитить массу рабочих мест, не требующих высокой квалификации. Наверно, даже Трамп не верит в то, что ботинки и рубашки должны производиться в Америке. Любая промышленно развитая держава, включая страны, которые куда больше привержены идее защиты своей производственной базы (например, Германия и Япония), в течение нескольких десятилетий переживают снижение относительной доли производства в ВВП. И даже Китай начинает терять рабочие места из-за автоматизации и производителей с более низкой себестоимостью продукции в таких странах, как Бангладеш и Вьетнам.

Вместе с тем опыт Германии говорит о том, что путь, на который встали США, не был неизбежным. Немецкие бизнес-элиты никогда не стремились подорвать силу и влияние профсоюзов. В итоге стоимость рабочей силы в Германии примерно на 25% выше, чем в Соединенных Штатах. Тем не менее Германия остается третьим по величине экспортером в мире, и доля занятости в производственном секторе, хотя и сокращается по сравнению с другими сферами экономики, выше, чем в США. В отличие от французов и итальянцев, немцы не пытались защитить рабочие места частоколом трудовых норм и законов – при канцлере Герхарде Шрёдере в 2010 г. была проведена реформа, упрощающая увольнение избыточной рабочей силы. Но страна вложила большие деньги в повышение квалификации рабочих и другие меры активного вмешательства в ситуацию на рынке труда. Немцы также изыскивали возможности защищать собственную цепь поставок от неограниченного аутсорсинга, наладив тесные связи между малым и средним бизнесом и крупными работодателями.

В отличие от немецких теоретиков, экономисты и социальные мыслители в США изображали сдвиг от производственной экономики к постиндустриальной, основанной на услугах, как неизбежность. Более того, они призывали приветствовать наступление новой эры и ускорять этот процесс. Предполагалось, что, например, рабочие, занятые изготовлением автомобильных антенн, после переобучения найдут работу в новой экономике, основанной на аутсорсинге и неполной занятости, и будут зарабатывать больше благодаря вновь обретенным навыкам. Но, несмотря на отдельные меры, ни одна из политических партий не воспринимала всерьез программу переквалификации рабочих в качестве краеугольного камня процесса необходимой адаптации. Они также не инвестировали в социальные программы, призванные стать амортизатором для рабочего класса на время его приспособления к новым реалиям. И белые рабочие, как и их афроамериканские собратья в предыдущие десятилетия, оказались предоставлены самим себе.

В первом десятилетии XXI века все могло сложиться иначе. Сегодня китайцы не манипулируют курсом валюты для поддержки экспорта. Скорее, напротив: в последнее время они пытаются поддержать курс юаня, чтобы предотвратить бегство капитала. Но после финансового кризиса в Азии 1997–1998 гг. и после того, как лопнул доткомовский пузырь в 2000–2001 гг., они, конечно, манипулировали своей валютой. Вашингтон вполне мог пригрозить или фактически ввести заградительные пошлины против китайского импорта в качестве ответной реакции. Это повлекло бы за собой известные риски: китайцы могли перестать скупать американские долговые бумаги, и тогда потребительские цены, а вместе с ними и процентные ставки поднялись бы. Однако элиты в Америке не относились всерьез к такой возможности из-за опасений, что это толкнет их страну на скользкий путь протекционизма. В итоге в течение следующего десятилетия было потеряно более двух миллионов рабочих мест.