Отшельничество и аскетизм

Частными проявлениями отшельничества и аскетизма являются случаи, которые, возможно, трудно идентифицировать, потому что эти формы индивидуального проявления личности можно обнаружить в любых социальных условиях. В жизни примитивных обществ, например, с ее циклическим ритмом два противоположных настроения – оргизм и аскетизм – выступают как сменяющие друг друга в зависимости от времени года и формы племенных обрядово‑ ритуальных актов. Эти же два настроения можно наблюдать в их гармонии, хотя и в более скрытом виде, в жизни цивилизаций в эпоху их роста; на этой ступени их взаимодействие представляется творческим. И лишь когда мы подходим к исследованию цивилизаций в стадии распада, обнаруживается, что эти пути личного поведения, будучи по‑ прежнему характерными для общества, находятся теперь в антагонизме и нарушают некогда гармоничное движение.

В истории распадающейся цивилизации феномен отказа как избранный личностью путь поведения не следует, конечно, путать или сравнивать с состоянием полной деморализации и инверсией сословий, ролей и ценностей, что является всего лишь внешними, хотя и наиболее яркими, признаками процесса надлома и распада. Отказ есть нечто большее, чем просто отказ от деятельности. Это состояние ума, в котором антиномичность принимается как таковая – сознательно или бессознательно, в теории или на практике – и служит заменой творчеству.

Бегство от мира в его внутреннем духовном смысле выступает наиболее определенно, если рассматривать его наряду с альтернативным ему путем аскезы как иную форму замены творчества, также характерную для эпохи социального упадка.

В эллинское смутное время, например, в первом поколении после надлома путь отшельничества и аскезы ярко представлен платоновскими образами Алкивиада и Сократа в «Пире» и Фрасимаха и Сократа в «Государстве». Алкивиад, раб собственных страстей, на практике выбирает отказ. Фрасимах, защитник фаустовского динамизма, склоняется к тому же в теории [488]. В последующей эллинской истории эти две линии самовыражения свелись к принципу «жить в гармонии с естеством».

С одной стороны, эта добродетель «жизни по естеству» принималась вульгарными гедонистами, которые прикрывались именем Эпикура, чем лишь дискредитировали его. Поэтому они и были подвергнуты осуждению со стороны эпикурейского поэта Лукреция, подлинного последователя своего учителя.

С другой стороны, мы видим, как санкция «жизни по естеству» находит свое воплощение в грубой литературной практике и примитивной аскезе киников и в более утонченной философии стоиков.

Меланхолия стоического мировоззрения выразилась в размышлениях императора‑ философа Марка Аврелия, но эта философия уже не могла удовлетворить потребности людей, на плечи которых ложилась тяжесть распадающегося мира.

Дух императора‑ стоика, преисполненного мудрой надеждой, был подхвачен рабом‑ стоиком Эпиктетом в его «Dissertationes». « Что еще надлежит нам делать, кроме как молиться Богу, вознося хвалу в Его адрес, пытаясь выразить Ему благодарность? Когда сеем и пашем и когда едим, разве не должны мы всегда воспевать гимн Богу?. И поскольку все мы слепы, разве следует ожидать того, кто сможет за всех петь гимн Богу? А что остается мне, хромому старику, как не молиться Богу? Будь я соловьем, я запел бы по‑ соловьиному; будь я лебедем, я запел бы по‑ лебединому. Но я наделен разумом и, следовательно, должен творить молитвы Богу. Это труд мой, и я никогда не откажусь от него, он назначен мне. И призываю вас остальных спеть ту же самую песню… А когда смерть явится ко мне, я надеюсь, тот, кто следует моим поучениям, придет ко мне, чтобы я мог сказать Господу: «Нарушал ли я когда‑ либо заповеди Твои?.. Твоей волей я познал бедность, но в ней я возрадовался. Никогда не было у меня власти, потому что Ты не возжелал этого; но я никогда к ней и не стремился. Видел ли Ты, чтобы я когда‑ либо был опечален этим? Разве был хоть один случай, когда бы я был опечален? Или не был готов исполнить любое Твое повеление, любой Твой знак? А теперь волею Твоей я должен покинуть праздник жизни, и я принимаю свой уход с сердцем, полным благодарности к Тебе».

В этом состояла вся суть аскетического слияния с Природой. В заключительной главе эллинской истории можно видеть, как эта аскетическая традиция уходящего эллинского правящего меньшинства сливается с аскетизмом пролетариата, когда эллинская философия в эпоху своего неоплатонического заката и возвышения поднимается до высот мистического чувства, где ее умирающая песнь хвалы Господу сливается с более молодым и более сильным голосом христианства.

Если от эллинского мира перейти к сирийскому в эпоху его смутного времени, можно обнаружить ту же разительную противоположность между отшельничеством и аскезой, проявляющуюся в контрасте между умонастроением Книги Екклесиаста и чисто аскетической практикой монашеской общины ессеев [489].

В заключение если посмотреть на историю западного общества, то, во‑ первых, нельзя не обратить внимания на столкновение между отказом и аскетизмом в период распада средневекового итальянского муниципального порядка. В XV в. Флоренция Макиавелли и Медичи столкнулась с пуританским религиозным жаром Савонаролы; а в XVI в. линия раздела пролегла между родными братьями Гонзага.

Являются ли два этих конфликтующих пути в какой‑ то мере характерными для современной жизни западного общества? Нет недостатка в положительных свидетельствах, ибо, с одной стороны, жива еще философия Жан‑ Жака Руссо с его проповедью «возвращения к Природе», а с другой – существует целый ряд разнообразных аскетических течений, однако мощного движения в этом направлении в настоящее время нет. Может быть, это дает некоторую надежду, что распад цивилизации еще не зашел слишком далеко.