Глава 1. Кампилья 7 страница

Я смотрел на четкие, словно оставленные резцом мастера, черты лица Шикхандини и думал о том, как мало мы еще умеем за внешним обликом, за майей слов и движений распознавать тайный огонь истинного «я». Ее суровость, неженское упорство и сила были неизбежным порождением ее кармы, не виной, а бременем. Теперь, думаю, никто из нас не сомневался, что где-то в сияющих небесах брахмы существует замысел. И вся ее жизнь — лишь воплощение этого замысла, следование по стезе, проложенной богами. Теперь ее красота и гордость, обуздание чувств, устремленность воли стали для меня лишь свидетельством, что судьба этой женщины давно предрешена. Но почему-то я ощутил не жалость, а гордость и преклонение. Я никогда не говорил об этом с Митрой, но не сомневаюсь, что в ту ночь он понял нечто подобное. Гордость и самообладание, которые мы прозрели в Шикхандини, научили и нас воспринимать предначертанный кармой путь не как неизбежное зло, а как полет сияющих искр, пронизанных острым, сладостно жгучим чувством предопределенности, молитвой, достигшей цели и воплощенной в жизнь.

Медленно уходила ночь. Алые угли костра подернулись трепетной паволокой. Утренняя свежесть отгоняла сон. Сердца с необыкновенной ясностью, минуя зрение, слух и осязание, впитывали силу пробуждающегося мира. Рядом с нами на мягких циновках застыли, погрузившись в созерцание, три прекрасные женщины: скромно одетая, но словно озаренная внутренним огнем Кришна Драупади, нарядная и искрящаяся, как цветок, Сатьябхама, облаченная в панцирь Шикхандини. Все три казались мне воплощениями одной великой и милосердной богини, которой под разными именами поклоняются мужчины — жрецы, воины, земледельцы, вымаливая любовь и прощение за все то, что успели совершить в этой жизни.

* * *

Я, пишущий эти строки на исходе двадцатого века, вынужден с горечью признать, что мой рассказ бессилен отразить реальность давно отгоревшей жизни так же, как пепел костра — причудливые формы ветвей, преданных огню. Я не знаю названий чувств, которые всплывали на поверхность сознания из глубин прозревшего сердца. Как называли их мы с Митрой? Говорили ли мы об этом? За время, проведенное в ашраме, много глубоких и благозвучных слов вошло в нашу речь. А мы уже могли обходиться без них. Много слов требуется дуракам, не умеющим выражать свои мысли, или лжецам, пытающимся за лавиной фраз скрыть правду. Дваждырожденные, воплощаясь друг в друга, могли взглядом или жестом передать больше, чем самая изощренная речь. Если я и знал названия этих пронизывающих меня сил в той, растаявшей, как дым, жизни, то теперь я не могу вспомнить их, как ни пытаюсь. Лишь иногда знакомый запах или пришедшая во сне мелодия… нет, не помогают вернуться, а лишь приносят эхо дальнего зова; бывает даже, почудится приближение того, неназванного… И тогда я не сплю ночами, я задыхаюсь от невыразимой муки ушедшего счастья на грани смеха и слез, восторга, гордости и отчаяния. А утром я смотрю в мир, как сквозь окошко в башне, ищу новые краски, прислушиваюсь, трогаю привычные вещи руками: вдруг где-то живет еще тот погасший свет, вдруг отзовется…

— Надо будет — умрем друг за друга, — однажды сказал жизнерадостный Сатьяки. Я до сих пор благодарен ему за эти слова, тем более, что они оказались правдой.

* * *

Когда рассвет осыпал золотой пудрой взъерошенные кроны пальм, к нам в лагерь въехала сияющая колесница, на которой рядом с лучшим из ратхинов Сатьяки Ююдханой стоял сам покровитель земли, сын Дхармы Юдхиштхира. Двенадцать дней и ночей провел он в сосредоточении на берегу Ганги. По вечерам у огромного баньяна вспыхивали три огня, и мы знали, что лучший из блюстителей дхармы устремляет мысль к недостижимым для нас высотам в поисках путей спасения.

Трубный зов его раковины собрал всех нас под розовым куполом рассвета. Юдхиштхира стоял на колеснице, чуть подавшись вперед. Его глаза сияли, как два драгоценных камня.

— Сроки истекают, — говорил Юдхиштхира, и его правая рука, поднятая над головой, казалось, чертила в небе зловещие знаки, — Кампилья об речена, если панчалийцы не забудут распри. Каз ни не помогут. Не жаль нерадивых голов, но мож но ли вдохновить на битву казнями?

Мы стояли вокруг колесницы сосредоточившись, как и подобало дваждырожденным, завороженные не столько словами, сколько напором огненной силы, которую изливал на нас Юдхиштхира.

Мы уже не можем отказаться от борьбы. Нам нет места на этой земле, окаймленной горами и океанами. Вы — последнее эхо великого братства. Вы не виноваты в его гибели, но вам принимать последний удар. Каждый из вас скоро осознает свою силу и сможет увлечь за собой тысячи. Не рабами панчалов и мадров, а путеводными огнями на пути к спасению.

Других таких, как вы, больше не останется на земле. — говорил Юдхиштхира. И я чувствовал, что в его устах это лишь признание невозможности повернуть колесо дхармы вспять. — Для вас, последнего осколка узора брахмы, уже не осталось свободы выбора. Лучи кармы сошлись на одном алтаре, где будущее мира, борьба за сохранение древней мудрости и спасение каждой отдельной жизни слились в единое целое.

Юдхиштхира весь дрожал от напряжения. Капли пота выступили на его висках, и мы заражались его страстной уверенностью.

Рядом со мной, запрокинув голову, стоял Ку-мар. Он не сводил глаз с лица Юдхиштхиры, и на длинных ресницах южанина вспыхивали слезы. Для него Кампилья уже не была просто городом, приговоренным к гибели. Он вместил в свое сердце эту шумную суетливую обитель людей и, казалось, ждал, молил Юдхиштхиру об отмене страшного приговора городу.

Я не могу и не хочу пытаться вспомнить, какие еще слова говорил нам тогда Юдхиштхира. Слова стерлись в моей памяти, осталось лишь захватывающее дух ощущение края пропасти. Но не падение, а взлет уготован мне. Когда в сердце жгучим огнем вспыхивают готовность жертвы и жажда подвига, тогда что бы ни случилось с твоей телесной оболочкой, дух твой постигает истину бессмертия. Эта истина пребудет со мной во всех воплощениях, как священная мантра, открывающая врата в беспредельность. Даже сейчас, стоит мне закрыть глаза, и вот он — Юдхиштхира — в простых, отнюдь не царских одеждах, с каплями пота на висках. Он стоит на колеснице, и мы смотрим на него, подняв головы и дивясь тому, как ярко разгораются черные звезды его глаз на лице, впервые потерявшем щит бесстрастия. Над головой Пандавы сияют налитые могучей силой небеса брахмы. Ожидание кончилось.

* * *

И вот мы с Митрой снова оказались на совете властелинов в огромном зале царского дворца Дру-пады. Сидя на мягких подушках среди сосудов с цветами, вожди говорили о предстоящей войне. Несмотря на спокойные и учтивые речи, мы с Митрой ощущали, как напряжено поле мыслей дваж-дырожденных.

Передышка не принесла ожидаемых плодов, — сказал Бхимасена — сыновья Дхритараш-тры слишком долго жили в роскоши, чтобы отказаться от нее теперь. Если ты будешь и дальше проявлять смирение, о Юдхиштхира, то они сочтут это за слабость. Пора двинуть армию на Ха-стинапур.

Получить законное без войны — вот самый достойный путь, — ответил Юдхиштхира. — Не забывайте, что кауравы — наши родственники. Я уж не говорю о том, что многие в окружении Дхрита-раштры принадлежат братству дваждырожденных.

Они нам не родственники, — громко и ясно сказал Накула, сидящий вместе с Сахадевой по левую руку от Бхимы. — Что с того, что наши отцы были родными братьями? На одном и том же дереве могут быть ветви плодоносящие и бесплодные. Кто настраивал против нас придворных и армию еще в годы нашей юности? Кто убедил Дхритараш-тру выслать нас из Хастинапура? Кто побудил тебя доверить судьбу решению Игральных костей?

Мы сами согласились уйти в изгнание, — тихо заметил Сахадева.

Но как получилось, что даже кости в этой игре катились по воле Шакуни? — настаивал Накула. — Я потом тысячу раз бросал кости, и ни разу они не выпали в такой последовательности.

Юдхиштхира мрачно кивнул:

Я допускаю, что Дурьодхане как-то удалось повлиять на справедливость решения костей. Но считаю, что был прав, согласившись увести вас в изгнание.

И был прав, даже когда позволил Дурьодхане смеяться нам в лицо? — прорычал Бхимасена, — Прав, позволяя издеваться над Драупади, попирая дхарму и кшатриев, и дваждырожденных?

Прекрасная супруга Пандавов одарила его благодарной улыбкой, и лицо царевича обрело умильно-кроткое выражение. Успокоившись, он дал возможность продолжать Юдхиштхире. Старший Пандава стоял посреди зала собраний и говорил тихим смиренным голосом, сквозь который, как огонь сквозь занавес, пробивалась невидимая для простых смертных неодолимая сила.

— Войны не будет, — сказал Юдхиштхира, — по крайней мере, сейчас.

Разве вы не видите, что нас просто сметут? Пока панчалийцы на самом деле не видят угрозы со стороны Кауравов. Их воинственные бахвальства не стоят ничего. Вот когда ненависть сведет им челюсти, а руки сами потянутся к рукоятям мечей, тогда придет время. До сих пор неясно, придут ли нам на помощь все ядавы.

При этих словах Кришна, сидевший на почетном месте рядом с царем Друпадой, привстал с циновки и наклоном головы подтвердил слова Юд-хиштхиры.

Разве мы знаем всех возможных союзников? — продолжал любимец бога Дхармы, — Я мало смыслю в том, как вести конницу в атаку, но я очень хорошо чувствую наступление сроков. Наше время не пришло. Течение жизни еще кружит нас в водовороте и надо…

Опять ждать? — почти прорычал Бхимасена. От возмущения он приподнялся с подушек, как лев среди высокой травы.

Дваждырожденный не должен поддаваться страстям, — быстро сказал Юдхиштхира. Прыжка льва не последовало. Бхимасена сел, пытаясь ритмичным дыханием смирить свое возбуждение.

Мы не будем ждать, — увещевал Юдхиштхира, — но не руками, а разумом надо действовать. А для этого нужно спокойствие.

Я совершенно спокоен, — сказал сквозь зубы Бхимасена, — я настолько владею своими страстями, что появись сейчас предо мной Дурь-одхана, я и за сто шагов, не промахнувшись, всадил бы ему стрелу меж глаз.

Сама по себе игра в кости была величайшей ошибкой, — подал голос Накула, — то, что мнение дваждырожденных разделилось, еще не означало, что надо прибегать к этому последнему средству. И разве нападение на матсьев не есть лучшее подтверждение тому, что Кауравы не намерены решать дело миром. Они не вернут нам царства.

Накулу поддержал степенный Друпада:

— Сына Дхритараштры уже не образумить мягкими словами. Его злонравие победило в нем долг дваждырожденного. Юдхиштхира мог бы по ложиться на слово Бхишмы и Дроны, до конца вер ных дхарме брахманов и кшатриев. Но не они по велевают в Х^стинапуре. Дхритараштра стар и слеп. И слепота |его распространилась на сердце. Он пойдет за своим сыном, как за поводырем, не слушая предостережений патриархов.

Собравшиеся в зале одобрительно зашумели. Тогда со своей циновки, застланной пурпурным покрывалом, поднялась Кунти. Кроткий облик царственной матери Пандавов смирил страсти высокого собрания. Обратившись к Юдхиштхире, она сказала:

— Верни, могучерукий, царство, утраченное тобой. Пока ты жив, не поддавайся отчаянию, а продолжай нести бремя царственного долга. Не покрывай позором душу свою, довольствуясь малым. Я, мать, говорю своим сыновьям: «Доверьтесь карме. Вспыхните хоть на мгновение, как эбеновое дерево, но не тлейте подобием рисовой шелухи из одного желания продлить свою жизнь».

Мы не бездействуем, — сказал Юдхиштхи-ра, — поверьте мне, в сложном переплетении кармических течений я ищу путь спасения общины дваждырожденных. Сегодня в этом зале, соединив благие помыслы в единую гармонию, обуздав нетерпение и гнев, мы найдем единственно верный путь спасения нас самих и всей общины дваждырожденных.

У братства нет будущего под властью Ду-рьодханы! — вскричал Дхриштадьюмна. — Ду-рьодхана будет лелеять общину дваждырожденных, если патриархи склонятся под его волей. Но что ждет общину под властью честолюбивого и гордого царя? Мы должны вернуть ее на праведный путь любыми средствами: увещеваниями, подкупом, сеянием раздора и даже войной. Лучше пылать недолгий миг, чем тлеть вечно.

И Бхимасена поддержал сына Друпады:

— Только с ослом можно прибегать к мягким уговорам, быка надлежит принуждать силой. Ду– рьодхана примет призывы к миру за проявление слабости и станет еще более несговорчивым. Пусть устремятся быстрокрылые вестники к на шим друзьям — к могучему царю мадров, дяде Накулы и Сахадевы, к царю кекайев в городе Рад– жгрихе и царю южных земель Пандье. С нами вы ступит сын нишадского царя Экалавья. Он тоже ученик Дроны, но именно Дрона заставил его от рубить себе большой палец правой руки, чтобы обуздать его жестокость. Думаю, он не простил этого Дроне и встанет на нашу сторону. Надо по слать гонцов в страну Чеди, ее царь Дхриштакету унаследовал трон после того, как Кришна убил его отца Шишупалу. Но границам его царства угро жает Хастинапур, и ради спасения трона, я думаю, он забудет о кровной обиде.

Мы с Митрой слушали имена царей-союзников Пандавов, и в наших сердцах разгорался огонь надежды на победу. По лицам всех присутствующих я видел, что и они увлечены боевым задором Бхимасены. Но тогда встал Кришна, одетый в золотые доспехи бесстрашный царь ядавов и напомнил об огромной армии Хастинапура, о конных отрядах тригартов, о воинственных калингах и бход-жах, готовых примкнуть к Дурьодхане, о затаившейся мощи Магадхи, где за трон боролись сыновья царя Джарасандхи, убитого Бхимой. Воинственный пыл, нараставший в зале собраний, начал угасать. И когда под воздействием благоразумных речей Кришны, здравомыслие дваждырожденных смирило чувства, царь ядавов сказал:

— Будем готовить войска, но пусть Друпада направит посольство в Хастинапур. Он самый старший из нас по возрасту, и Дхритараштра пи тает к нему неизменное уважение. Если повелитель рода Куру захочет заключить мир по справедливости, то не ущемлены будут ни Пандавы, ни Кауравы, если нет — пусть двинутся армии и запоют боевые раковины. Да, кто-то должен отправиться в Хастинапур, прямо в пасть к Каура-вам и убедить их решить дело миром, — заключил Кришна.

Это невозможно, — рявкнул Бхимасена.

Нет, возможно, — тихо, но веско произнес Юдхиштхира, — я старший, и вам придется меня слушать. Тот, кто поедет в Хастинапур, скажет Ка-уравам, что мы готовы удовлетвориться одним лишь городом… даже не городом, пусть хоть пять деревень дадут нам… Это будет лучше, чем погибнуть в битве за высокий трон.

Не бывать этому, — хрипло, словно задохнувшись, проговорил Бхимасена.

Все взгляды обратились на него, и он с усилием погасил свой горящий взгляд, обуздал раздражение и продолжил уже другим тоном:

Я, конечно, соглашусь с любым решением моего старшего брата.

Так вот, — повторил Юдхиштхира, — мы согласны даже на пять деревень, куда стянутся наши сторонники, и где вновь откроются ашрамы дваждырожденных. Тогда мы выстоим перед лицом надвигающейся бури.

Какой бури? — спросил Арджуна. — Раз ты, мой высокочтимый брат, уже согласился отказаться от царства без боя, то о какой буре может идти речь? Ты отверг сердцем войну и избрал мир во имя сохранения общины — венка дваждырожденных. Правда, в руках Дурьодханы он и так увянет, а вернее, станет орудием покорения других народов. Дурьодхана уже и сейчас ни во что не ставит патриархов, а они, как и его слепой отец Дхритараштра, позволяют молодым Кауравам разрушать святые устои нашего братства… Но раз ты решил, что наша карма — смиренно созерцать успехи Кауравов, то я сбрасываю доспехи и ухожу на покаяние в леса. Пусть меня лучше сожрут дикие звери, чем дожидаться, пока нам ночью перережут горло солдаты Дурьодханы. Неужели ты думаешь, что он потерпит нас живыми, даже когда ты откажешься от притязаний на царство? Наоборот, чем быстрее мы распустим солдат, тем быстрее он нас прикончит! Или ты надеешься на его верность дхарме дваждырожденного? До сих пор надеешься, даже когда поколеблены все устои, когда им же самим разрушены вековые традиции и в народе посеяны безверие и жестокость?

Братья, — сказал Юдхиштхира, — я знаю, что после событий в Зале собраний Хастинапура, после злосчастного решения положиться на выбор Игральных костей, у вас есть право усомниться в мудрости моего совета. Но поверьте, даже игра в кости, даже наша верность взятым обетам и уход в изгнание, не были ошибкой или плодом незрелого решения. Вспомните, что меня зовут знатоком закона, сыном бога Дхармы. Я кожей, сердцем, брахмой чувствую, куда неудержимо стремятся потоки этого мира.

Мы пересчитали союзников, мы ждем, когда настанет благоприятное время, — подал голос Арджуна, — но мы не бросили на чашу весов оружие небожителей. Неужели Карна действительно обрел стрелу бога, о чем поют чараны? Мы вообще слишком многого не знаем.

Каждый знает, что сам Индра дал Карне неотвратимое копье в обмен на золотой панцирь, что был на сыне суты от рождения, — вежливо возразил кто-то из придворных царя Друпады.

Да, так поют чараны, — ответил Кришна, — здесь вообще одни тайны. Многие не верят, что Карна мог родиться в семье простого колесничего. Разве могла олениха породить такого тигра? Ни от Карны, ни от Дурьодханы мы ничего не узнаем. Их мысли закрыты от нас. Закрыт и весь Ха-стинапур. Какие цари ездят на поклон к Дурьод-хане? Какие замыслы вынашивает хитроумный Шакуни? Чего жаждут и чего страшатся жители города Слона? Как можем мы принимать решения и рваться в бой, не ответив на эти вопросы?

Кришна, как всегда, сказал истину, — вновь заговорил Юдхиштхира, — но не кознями Каура-вов обеспокоено мое сердце, не их армий или хитроумных планов пытаюсь я избежать. Я ищу путь в изменяющемся мире. Мое сердце полно страшной вестью. Не потому идет войной брат на брата, что плохие Кауравы сели на трон Хастинапура при слепом царе. Наоборот, сила и власть упали в их руки потому, что мир встал на пороге Калию-ги. Изменилось его течение, и светлые озера брах-мы обмелели в людских сердцах.

С ужасом смотрел я, — продолжал Юдхиштхира, — как пригоршней бросает Дурьодхана, побуждаемый Шакуни, игральные кости из камня вайдурья, и по его желанию выпадает то чет, то нечет. Не кости слушались Шакуни. Просто Шакуни сам был игральной костью в руках богов, сделавших ставку на гибель старого мира. И Кауравы, и слепой их отец, и все их союзники не более, чем щепки в бурлящем потоке Калиюги. Нет, не на победу, не на счастливый исход надеялся я, уводя вас в леса. Я лишь пытался оттянуть время решений в ожидании, что изменится течение мира, но, видно, созрели плоды кармы нашей расы. Даже если мы сейчас победим в войне и перебьем тех, кого Бхимасена считает нашими врагами, мы не сможем вырастить на пустоши, пропитанной кровью семена добра и закона.

Юдхиштхира в изнеможении опустил голову. Некоторое время все молчали, потрясенные его высокой мудростью. Потом Бхимасена нарушил молчание:

— Прости брат, — глухо, через силу сказал он и, поднявшись с циновки, почтительно взял прах у ног царя Справедливости, — ты еще раз доказал, что мы без тебя подобны слепым щенкам в ночном лесу. Прости наши поспешность и пыл. Мы готовы следовать за тем, кому ведомы Высокие поля брахмы и законы, управляющие течениями этого мира.

Арджуна тряхнул головой, словно перемешивая в ней мысли, как игральные кости, и весело взглянул на Юдхиштхиру.

— Ты, как всегда, всех убедил. Мы попытаем ся сдержать свой воинский пыл. Пусть мудрый и осмотрительный посол отправится в Хастинапур для встречи с Дурьодханой, его дядей Шакуни и сыном возницы Карной. Пусть обсудят они наше предложение с царем Дхритараштрой и патриар хами Высокой сабхи: Бхишмой, Дроной и Виду– рой. Пусть именитые горожане Хастинапура уз нают, что мы не жаждем трона, а ищем примире ния. Только так мы можем соблюсти дхарму и со хранить мир.

Все громкими криками: «Да будет так!» и хлопками ладоней выразили свое согласие. Юдхиштхира поклонился собравшимся.

Спасибо, что согласились следовать моим советам. Пусть даже это посольство не достигнет цели. Я знаю, что Дурьодхана в безумии своем примет наши призывы к миру за проявление слабости и поведет дело к открытому столкновению. Тогда от него отшатнутся многие наши братья, верные дхарме дваждырожденного. Ну, а если Дурьодхана пойдет на мирные переговоры и отдаст нам в управление часть своего царства, то там мы вновь шаг за шагом начнем возрождать общину дваждырожденных, собирая в ашрамы учеников и поддерживая священный огонь. Не для богатства и славы предпринимаем мы эту попытку. Сокровенные сказания зовут нас отрешиться от плодов деяний, выполняя свой долг, бескорыстно следуя дхарме. Главное — сохранить узор нашего братства, передать следующим поколениям мудрость и законы Сокровенных сказаний. Тогда огонь не потухнет. Сила Арджуны и Бхимасены только тогда имеет смысл, когда направлена на защиту этих высших ценностей.

Мы знаем, — сказал Арджуна, — можешь рассчитывать на нашу силу.

Кто поедет к Кауравам? — спросил Друпа-да. — Никому из Пандавов там появляться нельзя. Если Дурьодхана окончательно решил начинать войну, что весьма вероятно, то вас могут взять в заложники.

Но точно так же заложниками могут оказаться и цари, — сказал Юдхиштхира.

Тогда кто?

Тот, кто никому не желает зла, кто полон смирения и благочестия. Один из наших домашних жрецов.

Но разве можно отпускать его одного без сопровождения? — сказал Кришна. — Конечно, с ним будет охрана, но наши кшатрии хорошо рубятся в открытом поле. В лабиринтах дворцов Хасти-напура они не смогут ни защитить нашего посла, ни заблаговременно почувствовать запах измены и предательства. Да и кто из патриархов Хастинапу-ра пустит их в свои покои? Нет, с нашим брахманом должен ехать дваждырожденный, способный держать меч, вести учтивую беседу и при этом не вызывать приступов ненависти и подозрительности у Дурьодханы и его своры.

А кто бы это мог быть? Может, ты сам, Кришна, отправишься туда? — лукаво спросил Ар-джуна.

Мое время еще не пришло, хотя, может быть, и мне скоро придется рискнуть стать заложником Дурьодханы, — улыбнулся Кришна, — но я знаю, кого мы можем послать в Хастинапур вместе с нашим многомудрым брахманом. И (о, всесильные боги!) Кришна указал на Митру и меня.

Эти двое недавно посвящены в братство. Они далеки от паучьей сети хитроумных планов, расчетов и предательств, которая опутала в последние годы дваждырожденных, затеняя сознание и ясность мыслей, плодя врагов и недоброжелателей. У этих юношей пока чистая карма, не тянется за ними след клятвопреступлений и убийств. Но они уже побывали в битве, доказали свое мужество и стойкость. Я считаю, что мы можем возложить на них тяжкую ношу ответственности за безопасность нашего посла.

Окончание этой речи мы с Митрой выслушали уже стоя. Все взоры были обращены на нас. Я ощущал себя словно раздетым под проницательными, а кое-где недоверчивыми взглядами дваждырожденных. Казалось, что они проникают под мою черепную коробку. Уже привычным усилием воли я попытался защититься, закрыть собственное сознание и сердце щитом брахмы, но у меня ничего не получилось. Легкие, но настойчивые потоки чужой силы сметали всю мою защиту, я чувствовал себя игрушкой в заботливых, но сильных руках. Все это происходило в тех тонких полях, куда не достигают ни наши глаза, ни даже четкие мысли. Тем, кто не обладал внутренним зрением, со стороны казалось, наверное, что двое молодых людей застыли в почтительном ожидании, а вожди и патриархи спокойно и благожелательно их рассматривают. Наконец, я сдался и снял всю защиту — все равно она была бесполезна. Случайно мы встретились глазами с Кришной, и я могу поклясться, что могучий властелин весело подмигнул мне.

Может быть, он прочел в моих мыслях, что если бы я умел, как великие дваждырожденные в древности, летать, то упорхнул бы из зала собраний обратно в свою уютную хижину среди джунглей и поскорее забыл о том бремени ответственности, которое эти мудрые патриархи хотели возложить на мои плечи. Я бросил взгляд на Митру. Он сиял, как луна в ночь полнолуния. Плечи разведены, подбородок задран, на губах самоуверенная улыбка. По всему было видно, что в нем проснулся кшатрий и заснул здравый смысл. Митра жаждал славы и ради нее был не прочь рискнуть собственной жизнью. Да, в общем-то, и я был готов. Но крайней мере, мне, привыкшему считать себя частью братства, не пришла мысль об отказе. Учители сами должны были решать, где предел моих возможностей.

— Значит, решено, — милостиво сказал Кришна.

— Решено.

В тоне, каким повторил это слово Юдхиштхи-ра, мне послышались нотки погребальной песни. На этом наше пребывание во дворце Друпады закончилось. Накула и Сахадева предложили отвезти нас в лагерь на своей колеснице. Но день уже прошел, и вечерняя прохлада манила на прогулку, тем более, что нам с Митрой было о чем поговорить. Мы вышли из душной Кампильи пошли пешком меж полей, оборонительных валов, ям-ловушек по извивающейся тропинке к лагерю. Митра, простая душа, не мог сдержать своего ликования.

— Загадочны и благословенны пути кармы, — радостно говорил мой друг, — какой немыслимый узор соткала она на полотне моей жизни! Мог ли я гадать, очнувшись в черной пещере после того, как воины раджи чуть не вышибли из меня дух, что одетый в лохмотья деревенщина станет моим самым близким другом и, не дрогнув, отправится со мной в логово Кауравов?! Каким же слепым я был, не понимая, что аскетизм горного ашрама, тренировочные поля Двараки и, наконец, этот раб ский труд под стенами Кампильи — лишь необ ходимые ступени, ведущие к настоящей борьбе и подвигам, достойным песен чаранов.

Очевидно, удивившись, что я не выражаю вместе с ним громкого восторга, Митра замолчал и попытался воплотиться в мое настроение.

Постой, Муни, — воскликнул он, — ты, кажется, не рад открывшимся перед нами возможностям? Новые испытания разбудят в тебе творческую силу.

А если этот восторг и жажда славы есть лишь майя, ловушка судьбы, которая приведет тебя к бесславной гибели в темнице Хастинапура? — не без раздражения спросил я у Митры. — Послушать тебя, так вся борьба за трон Хастинапура — лишь повод пробудить в тебе силу брахмы и помочь воплотить примитивные устремления к славе.

Митра несколько оторопело посмотрел на меня.

— Ты почему такой злой сегодня?

— Потому что твои речи доказывают, что ты опьянен гордыней, лишен способности трезво рас суждать, потому что я вижу, как тебя потянуло на подвиг, а значит, в минуту опасности ты будешь склонен жертвовать своей жизнью, а не напрягать мысли. Все это вместе сходится во мне предчув ствием беды.

Да буду я рассуждать, — примирительно сказал Митра. — Мы не младенцы, и способны постоять за себя.

Интересно, как? Наши мечи, конечно, защитят нас от армии Дурьодханы, а наши знания дворцовых порядков, может быть, даже позволят полдня не становиться посмешищем среди знати Хастинапура.

Нет, — ответил Митра, — все будет иначе. Наш брахман подскажет нам правила благого поведения. Мы выясним настроение придворных Хастинапура, встретимся с патриархами и расскажем им об искреннем желании Пандавов сохранить мир, попутно соберем сведения о войсках Каура-вов и вернемся обратно в Кампилью, где чараны воспоют наши подвиги.

По твоему лихорадочному оживлению и сумасшедшему блеску в глазах я предсказываю совершенно иное развитие событий. Ты не будешь ни думать, ни рассуждать, а станешь искать способ доказать Пандавам свою доблесть. Тогда карма подсунет тебе какого-нибудь рубаку-кшатрия, который рвется к подвигу во имя Кауравов. Вы устроите поединок. Либо он тебя прикончит, либо нас прикончат слуги Дурьодханы за нарушение покоя его дворца. А еще судьба может нам послать красивую девушку, даже наверняка пошлет, мы ведь едем во дворец. И ты не сможешь пройти мимо, а будешь испытывать высокие переживания, совершишь много славных поступков, среди которых будут и хорошие, и дурные, и храбрые, и глупые, но которые не будут иметь никакого отношения к цели нашего пребывания в Хастинапу-ре, а лишь поставят наши жизни под угрозу.

Я же не Кумар, — воскликнул Митра, — я способен обуздывать свои желания.

Некоторое время мы шли молча, каждый погруженный в свои мысли. Митра возмущенно сопел в такт ритмичным шагам, потом, наконец, сказал:

Ладно, я обещаю вести себя мудро и осмотрительно. Ни поединков ни женщин. Все будет в порядке, если, конечно, не подвернется других опасностей.

Не подвернется, — сказал я с уверенностью, о которой потом мне было стыдно вспоминать.

* * *

Мы покидали Панчалу на рассвете, утренние звезды еще тлели, как угли в костре, когда из ворот Кампильи выехали две колесницы под флагами Друпады и Юдхиштхиры. Вокруг, утопая по бабки в утреннем тумане, нетерпеливо топтались кони нашей стражи. Спутники были набраны из самых надежных воинов Друпады. На огне и воде они принесли клятву защищать нас ценой собственных жизней. Это вселяло надежду, что, по крайней мере, до Хастинапура мы будем ехать в безопасности. В передней колеснице рядом с возницей стоял высокий седой и морщинистый старик — брахман-посол. Он был одет в белые одежды и шафрановую накидку. На голове у него благоухал венок из свежесорванных цветов. Вторая колесница с возницей была дарована нам с Митрой. Пятеро Пандавов верхами, да сын Друпады Дхриштадьюмна — вот и весь наш почетный эскорт, прибывший на проводы из Кампильи. Ни ликующих толп горожан, ни прекрасных панча-лиек, глядящих вслед героическому отряду глазами, полными восторга и слез. Моя рука, лежащая на борту колесницы, слегка дрожала, но я все-таки справился и с утренним холодом, и с липким страхом, который, подобно туману, сжимал ледяным обручем мою грудь. К нам подъехал Юдхиштхи-ра, одетый в простые кожаные доспехи. Его лицо было словно высечено из гранита, а глаза смотрели пристально и тяжело. Он застыл рядом с нашей колесницей, слегка натянув поводья сильными руками.