Волчьей падью, на Стожар-горе

Приехал стрелец из дальних краев наведать свояка, а в деревне бабы голосят.

— О чем печаль? — стрелец спрашивает.

— Да ночью опять, как о прошлогодье, по деревне Ховала бродил со своими слугами — разбойными молодцами. Унесли все, что плохо лежит. Сети рыболовные с шестов для просушки, упряжь конскую, что в конюшню убрать забыли. Мельницу-крупорушку ручную, что в амбар забыли отнести. Телят-жеребят-козлят увели, которых в хлев не заперли. Уволокли все подчистую!

— А каков он, этот Ховала?

— Да старик седобородый с клюкою. На голове корона, вокруг нее двенадцать глаз огненных: ничто от них не скроется.

— Что ж мужики-то ваши деревенские за добро свое не вступились?

— Поди вступись, — свояк отвечает. — Лучами из глаз своих Ховала так ослепит — потом три дня будешь незрячим ходить, молочком козьим глаза протирать. Нет управы на Ховалу, нет. Хоромы его за Волчьей падью, на Стожар-горе. Туда ни пройти, ни проехать. Днем птицы с железными клювами заклевывают неосторожного путника до смерти, ночью волки рыщут, добычу себе кровавую ищут.

— Нам, стрельцам, бояться грех. Ладно, утро вечера мудренее. А к утру приготовь мне, свояк, три дюжины факелов смоляных, да шкуру толстую бычью в чане размочи, да латы железные со шлемом стальным кузнец пусть выкует.

Утром облачился в доспехи стрелец, коня вместо попоны шкурою покрыл.

…Вот подъезжает уже на закате дня к Волчьей пади. А в небесах-то темным-темно от страшных птиц, каких стрелец и видом не видывал. Кричат они, клюют чужаков носами железными, а поделать с ними ничего не могут: конь бычачьей кожей защищен, а на латах и шлеме стрельца клювы ломаются.

Ночь настала. Волки вышли на охоту, глазами люто во тьме сверкают. Поджег стрелец огнивом факел — звери-то и отпрянули: боятся огня, как черт ладана.

Утром добрались до Стожар-горы, тут, у своих хором, встречает их сам Ховала.

— Отдай добро, кое в позавчерашнюю ночь награбил, — говорит стрелец, с коня не сходя. — По-хорошему отдай. Не то саблей порублю, конем потопчу.

Усмехнулся старик, заиграли, зажмурились двенадцать глаз вокруг его короны — и помутился в глазах стрелецких белый свет. А конь рухнул как подкошенный.

Очнулся стрелец в горнице. Поднялся, выглянул в окно — батюшки-светы, на дворе уж осень, листья желтеют. Тут входит в горницу Ховала и говорит с улыбкою:

— Теперь ты понял, гость непрошеныый, каково хозяину честь не оказывать?

— Прости, старче, за горячность. Больно уж людишек жалко мне стало!

— Кого ты жалеешь, лихой молодец, жизнью своей понапрасну рискуя? Нерадивых, да нерачительных, да неосмотрительных, да непамятливых, да нехозяйственных. У хорошего-то хозяина все под присмотром, все под замком. А плохо лежащее — моя добыча. Вот я ее и ховаю, прячу. Так предначертано небесами. Ладно, повинную голову меч не сечет, — сказал Ховала мирно. — Верну пожитки деревенские тебе, храброму стрельцу — лихому молодцу.

Вернулся стрелец в деревню с целым обозом разного добра. А деревенские уж и не чаяли увидеть его живым!

ХОРС