Восточная Римская империя: поклонение

эфемерному институту. Кара Немезиды за

творческие успехи, которую мы только что

наблюдали в виде идолизации эфемерной личности,

может также принять форму идолопоклонства, когда

предметом безудержного поклонения становится

некий эфемерный институт Классическим случаем

несчастий, порожденных идолизацией института,

является увлечение православного христианства

призраком Римской империи - древнего института,

уже исполнившего свою историческую роль к тому

моменту, когда православное общество совершило

свою ставшую роковой попытку возродить его.

Признаки надлома православной цивилизации

обнаружились к концу Х в.. Наиболее явным

признаком надвигающейся катастрофы явилась

серия войн 976-1018 гг. [+24] Неудачи преследовали

православие в течение трех столетий, сея хаос,

какого не знали со времен постэллинистического

междуцарствия. Однако этот период ничтожен по

сравнению с историей западного христианства -

сестринской по отношению к православию

цивилизации, не знающей надлома даже сейчас,

спустя тысячу лет, после того как православие

вступило в полосу своего смутного времени.

Чем же объясняется это поразительное различие

в судьбах двух обществ, начавших свое

существование одновременно и при одинаковых

обстоятельствах? В настоящее время, всматриваясь

в тысячелетнюю историю, исследователь,

занимающийся сравнительным изучением

православия и Запада, может сказать, что начиная

с середины Х в. н.э. эти два общества пошли

противоположными путями. Этот исследователь мог

бы сказать, что первоначально у православия были

более многообещающие перспективы, чем у Запада.

Он припомнит, что двумя-тремя столетиями раньше

арабские завоеватели захватили всю

Северо-Западную Африку и Иберийский полуостров и

уже перевалили через Пиренеи, прежде чем

встретили сопротивление Запада, тогда как

православие остановило арабов на востоке перед

Тавром, защитив земли Анатолии от Омейядов, Этот

замечательный успех православия, достигнутый с

помощью наращивания и концентрации сил через

эвокацию призрака Римской империи, был

грандиозным политическим достижением

византийского императора Льва III (717-741). Особенно

впечатляет победа Льва Исаврийца в сравнении с

провалом аналогичных попыток, предпринятых на

Западе двумя поколениями позже Карлом Великим.

Почему же православие так и не оправдало

ожиданий, а Запад, не подававший никаких надежд в

начале своего пути, достиг столь замечательных

результатов в конце его? Объяснение следует

искать в неудаче Карла Великого и победе Льва III.

Если бы попытка Карла Великого вызвать призрак

Римской империи оказалась успешной, то

младенческое западное общество попало бы во

власть болезнетворного вируса идолопоклонства.

Но западное общество было спасено неудачей Карла

Великого, а православное общество начало

разрушаться именно из-за успеха Льва III.

Возрождение института Римской империи на

православной почве было слишком удачным ответом

на слишком сильный вызов. Расплачиваться за

перенапряжение пришлось аномалиями в дальнейшем

социальном развитии. Внешним симптомом

начавшихся аномалий стал преждевременный и

ускоренный рост государственности в

православно-христианской социальной жизни за

счет других институтов. Внутренняя аберрация

состояла в сотворении кумира из мертвого,

отжившего свой век политического образования,

искусственно и неискренне прославляемого якобы

во имя спасения растущего общества от неминуемой

погибели. Если Мы посмотрим на Византийскую

империю не в свете ее внешних военных успехов, а в

свете социального развития, то увидим долгий

процесс, в котором византийские императоры

неустанно искажали и уродовали свое истинное

наследие, принося его на алтарь собственного

порока.

В последней главе истории Римской империи,

которую условимся отсчитывать с 395 г. н.э. - со

смерти императора Феодосия Великого, - произошел

первый заметный сдвиг в судьбах западных

латинских и восточных греческих провинций

эллинского универсального государства.

Латинские провинции поразил финансовый,

политический и социальный кризис. Остов империи

зашатался. В политический вакуум хлынули

обладатели огромных сельскохозяйственных

угодий и вожди могущественных варварских

отрядов. Церкви оставалось заполнять социальные

бреши. Когда на западе полным ходом шло

разложение империи, греческие и восточные

провинции успешно справлялись со своими

проблемами, не разрушая устоявшегося режима.

Трезвым правлением, подкрепленным военной

реформой. Лев Великий (457-474) освободил империю на

востоке от опасной зависимости от

наемников-варваров, а его преемники Зенон и

Анастасий [+25]

провели административную и финансовую реформы и

успешно преодолели раскол, грозивший отделить

греческие провинции от восточных [*12]. Короче говоря, политика

Константинополя в V в. отличалась от западного

" пораженчества" своей эффективностью, и

некоторое время казалось, что Константинополю

воздается победами за дела его. Однако уже к VI в.

стало ясно, что победы эти иллюзорны и

недолговечны. Все, что Лев. Зенон и Анастасий

усердно собирали и копили, было пущено на ветер в

годы правления Юстиниана (527-565), который впал в

идолизацию отжившей империи Константина и

Августа. Все богатства, столь тщательно

собранные предшественниками Юстиниана, были

растранжирены им в одной неудачной попытке

восстановить территориальную целостность

империи, присоединив утраченные латинские

провинции в Африке и Европе. Его смерть в 565 г.

стала началом застоя, похожего на оцепенение,

охватившее Запад после смерти Феодосия Великого.

После смерти Юстиниана война не прекращалась 152

года, в результате чего восточные провинции и

африканские владения Константинополя захватили

арабы, а провинции в Юго-Восточной Европе и в

Италии достались славянам и лангобардам,

В VII в. появились некоторые признаки

запоздалого, но решительного возвращения на

путь, избранный для Запада папой Григорием

Великим (590-604). После крушения империи на Западе

политический вакуум, созданный территориальной

раздробленностью, заполнялся церковной

экуменической властью римского патриархата, или

папства. Роль Григория на Западе схожа с ролью

православного патриарха Сергия (610-638), также

имевшего возможность создать экуменическую

церковную альтернативу погибшей империи, когда

император Ираклий под сильным давлением

Сасанидов, напавших на Константинополь в 618 г.,

хотел перенести столицу в Карфаген [+26]. Именно

Сергий заставил тогда Ираклия отказаться от

этого плана и тем самым сохранил империю с

центром в Константинополе. Если бы Ираклий сумел

перенести православно-христианский патриархат

из Константинополя, то можно полагать, что это

преобразило бы лицо общества. Не дав Ираклию

сделаться героем, Сергий предоставил

возможность сыграть эту впечатляющую роль

Григорию, а через сто лет Лев Исавриец смог

повернуть православно-христианскую историю на

совершенно незападный путь. Реставрация империи

сделала невозможным развитие вселенского

патриархата в духе папства.

Призрак Римской империи в православном

христианстве VIII в. был успешно вызван и воплощен

в централизованном государстве,

просуществовавшем почти 500 лет. В своих основных

чертах эта Imperium Redivivum [*13] была тем, чем она и должна

была быть. Она представляла собой копию

первоначальной Римской империи и опережала

западное христианство на семь или восемь

столетий, ибо ни одно государство на Западе не

могло сравниться с Восточной Римской империей

вплоть до XV-XVI вв., когда стало заметным

итальянское влияние на западные королевства.

Успехи Льва Исаврийца и его преемников в

значительной мере обусловливались отсутствием

больших военных кампаний, а это в свою очередь

было следствием деятельности двух

восточноримских институтов: постоянной армии и

отлаженной администрации, которые были почти

неизвестны на Западе в период с V по XV в. Эти

институты могут хорошо функционировать только в

государстве, где экономическая и культурная

жизнь централизована, а военная и

административная верхушка воспитана

государством и безупречно служит ему. Именно

корпус хорошо обученных офицеров и иерархия

образованных чиновников позволили призраку

Римской империи в православном христианстве

одержать самую замечательную и самую горькую

победу над церковью, полностью подчинив ее

государству. История отношений между церковью и

государством указывает на самое большое и самое

серьезное расхождение между католическим

Западом и православным Востоком. И именно здесь

кроется причина успешного продвижения Запада по

пути роста и неуклонного сползания

православного общества к краху.

Лев Исавриец и его преемники на престоле

достигли цели, так и оставшейся недоступной ни

Карлу Великому, ни Оттону I, ни Генриху III [+27].

Византийские императоры превратили церковь в

государственное ведомство, а вселенского

патриарха - в министра по церковным делам.

Поставив церковь в такое положение, византийские

императоры просто выполнили часть намеченной

программы по восстановлению Римской империи.

Именно такое отношение между церковью и

государством вынашивал в своих планах

Константин Великий, взявший христианскую

церковь под свое покровительство. Концепция

Константина была фактически реализована в

истории поздней Римской империи - начиная с

правления самого Константина вплоть до

правления Юстиниана включительно.

Политика Константина оказалась в высшей

степени успешной. Церковь заняла уготованное ей

место без сопротивления и даже охотно. Она и не

помышляла о независимости, пока не столкнулась

лицом к лицу с выпадами против себя, начавшимися

сразу после смерти ее покровителя [+28]. С тех пор папы и патриархи

постоянно сетовали на утрату императорской

защиты, тщетно пытаясь найти обратный путь. В

западном христианстве эта дилемма была решена с

помощью воссоздания в виде папской Respubliса

Christiana - системы подчинения множества местных

государств единой вселенской церкви. В

соответствующей главе православно-христианской

истории не было аналогичного творческого акта,

потому что в более ранней главе православное

общество, успешно реставрировав Римскую империю,

отказалось от самой возможности творчества в

пользу более легкого пути идолизации института,

извлеченного из прошлого. Эта естественная, хотя

и сулившая катастрофу аберрация стала причиной

преждевременного упадка православия.

В православном поклонении призраку Римской

империи подчинение церкви государству было

решающим актом. Это был акт сознательный и

искренний. Однако подчинение церкви государству

явилось только первым звеном в роковой цепи

событий, приведших в итоге через два с половиной

столетия к надлому православно-христианской

цивилизации.

Изучая трагедию православно-христианской

истории, можно заметить, что разрушительное

деяние Льва Исаврийца в отношении церкви и

государства проявилось как в общем аспекте, так и

в частном.

Общий аспект - жесткий контроль и пресечение

тенденций к разнообразию, гибкости,

экспериментированию и творчеству. Ущерб,

нанесенный православному обществу в этом

отношении, можно оценить, лишь приблизительно

сравнивая успехи Востока с достижениями Запада

за соответствующий период исторического

развития. В православии в период его роста мы не

только не обнаруживаем гильдебрандова папства [+29]; нет здесь и

самоуправляемых университетов, подобных

университетам Болоньи и Парижа [*14]. Не видим мы здесь и

самоуправляемых городов-государств. как в

Центральной и Северной Италии или во Фландрии. К

тому же западный институт феодализма,

независимый и находившийся в конфликте со

средневековой западной церковью и

средневековыми городами-государствами, если не

полностью отсутствовал на Востоке, то наравне с

церковью нещадно подавлялся. следствием чего

стало его запоздалое самоутверждение силой,

когда императорская власть ослабла.

Позднейшее самоутверждение как феодализма, так

и церкви в православно-христианском мире

показывает, что по крайней мере в этих двух

сферах относительная ограниченность и

однообразие православно-христианской жизни в

предыдущий исторический период проистекали не

из отсутствия жизненных творческих сил в

православно-христианской социальной системе, а

явились результатом их подавления. В отличие от

западного общества, с его отлично

сбалансированными институтами, православное

христианство выглядело болезненно

дисгармоничным, что было платой за выбор

неверного пути.

Мнение, согласно которому отсутствие здорового

роста в православно-христианском обществе было

обусловлено не его бесплодием, а

государственными репрессиями, подтверждается

теми редкими вспышками творческого гения,

которые освещали православно-христианское

общество, как только ослабевало давление

власти...

В православии возрождение эллинистической

культуры стало скорее кошмаром, чем стимулом.

Только на живом интеллектуальном фоне Италии XV в.

это возрождение действительно имело

положительный эффект.

Почвой, на которой взрастало первоначальное

христианство, была Малая Азия, и, играя свою

историческую роль, азиатский полуостров дал

щедрый урожай. Одним из первых плодов азиатского

наследия стало иконоборческое движение,

подавленное после затянувшегося на сто лет

конфликта (726-843). Но упрямый азиатский

религиозный дух из центральных провинций

Восточной Римской империи перекочевал к

павликианам [+30],

организовавшим в IX в. воинственную республику в

отдаленной и труднодоступной ничейной земле

между империей и халифатом Аббасидов. Павликиане

предложили новый вдохновляющий лозунг, весьма

отличный от идей иконоборцев. Если бы община

павликиан выжила, она, вероятно, смогла бы спасти

жизнь православного христианства и, может быть,

даже вернула бы православию те живительные

элементы православного социального наследия,

которые были несовместимы с фактически

подчиненным положением церкви византийскому

режиму. Произошла поляризация составляющих

элементов православного религиозного гения в

столице империи Константинополе и павликианском

центре Тефрике. Как только война относительно

статуса икон закончилась решительным

запрещением иконоборчества, империя занялась

искоренением павликианской ереси. На разрешение

этого конфликта были брошены военные и

теологические силы Восточной Римской империи.

Исход войны при столь вопиющем неравенстве

сторон не подлежал сомнению, хотя он мог быть и

отсрочен. Однако после ожесточенной борьбы,

длившейся с 843 по 875 г., " осиное гнездо" в

Тефрике было выкурено хозяином императорского

" улья" в Константинополе.

С точки - зрения Константинополя, это была

знаменательная победа. Свирепость, с которой

империя расправилась с павликианами, выдавала ее

убеждение, что павликианское самоуправляющееся

государство представляло угрозу безопасности

империи. Учитывая несовместимость основных

принципов этих двух режимов, можно согласиться с

резонностью официальной точки зрения. Тем не

менее, разгром павликиан не уберег православное

христианство от дуализма.

Благодаря имперской политике депортаций

группы павликиан расселились в 755-757 гг. во Фракии

на границе с Болгарией, а последующие депортации

лишь усиливали их проповедническую активность.

После вековых усилий по искоренению павликиан

византийский император Василий I, к своему

огорчению, обнаружил, что в Болгарии появился

новый ересиарх дуалист Богомил [+31]. Это был священник

православной церкви. Неизвестно, заимствовал ли

он свой дуализм от новых соседей-павликиан или же

пришел к нему самостоятельно. В Болгарии Х в.

социальные условия были достаточно тяжкими,

чтобы без подсказки извне прийти к мысли, что не

только Добро правит Вселенной. Как бы то ни было,

дуализм Богомила нашел очень широкое

распространение, придя в Западную Европу как

движение катаров. На Западе, как и в православии,

ереси встречали жестокий отпор, и воинственная

политика императора Василия I против павликиан 350

лет спустя была повторена папой Иннокентием III,

начавшим крестовый поход против альбигойцев [+32]. Была ли эта

истребительная война, затеянная папством от

имени Христа, грехом, явившимся причиной

чудовищного падения? На этот вопрос могут быть

разные ответы, но очевидно, что трагедия Альби

была повторением трагедии Тефрике в еще большем

масштабе. Однако вызов, на который православное

христианство ответило лишь кровавым

преступлением, на Западе стимулировал не только

творчество, но и разрушение. Францисканский и

доминиканский ответы на вызов, брошенный

западному христианству на рубеже XII-XIII вв.

движением катаров, вдохнули новую жизнь в

западнохристанский институт монашества, ибо

Франциск и Доминик вывели монахов из сельских

монастырей в широкий мир, призывая служить

духовным запросим растущего городского

населения Западной Европы. Напрасно мы будем

искать какую-либо параллель этому движению в

православии. Павликиане не только не смогли

совершить свой творческий акт, но и не дали

возможности совершить творческий акт своим

гонителям и притеснителям.

Мы уже заметили вскользь, что первым

проявлением надлома стала серия

византийско-болгарских войн 976-1018 гг. Если одна из

воюющих сторон представляла собой подобие

Римской империи, рожденное в центре

развивающегося православно-христианского мира,

то противостояла ей крупнейшая из соседних

варварских общин, вошедших в состав православной

социальной системы вследствие экспансии

последней. Иными словами, экспансия и надлом

православного христианства обладают глубокой

внутренней связью. В предыдущей части настоящего

исследования мы доказали, что экспансия сама по

себе не является критерием роста. В то же время,

когда общество, отмеченное явными признаками

роста, стремится к территориальным

приобретениям, можно заранее сказать, что оно

подрывает тем самым свои внутренние силы.

Православное общество не смогло обогатить себя

новыми силами, почерпнуть энергию у тех обществ,

на которые оно распространялось. Напротив,

затянувшаяся братоубийственная война между

болгарскими неофитами и их византийскими

учителями привела к надлому. Болгары приняли

православие в IX в., а франки обращали саксов в

течение ста лет. На Западе христианизация

сопровождалась распространением политической и

социальной сети западного христианства. Однако

православные болгары, приняв христианство, не

ликвидировали тем самым пропасть, отделявшую их

от восточноримских единоверцев.

Прежде чем мы попытаемся объяснить

поразительное различие между последствиями

экспансии западного и православного

христианства, необходимо обратить внимание еще

на одно обстоятельство. В сравнении с Западом

православие не стремилось к расширению своих

границ за счет европейских варваров. После

ранней и, очевидно, неудачной попытки своей

миссионерской активности в Западной Иллирии VII в.

в последующие века православные игнорировали

язычников Балканского полуострова. Обращение в

православие Болгарии произошло в 864 г. Западное

христианство к этому времени прибрало к рукам не

только все европейские земли, ранее

принадлежавшие Риму, но и распространило свое

влияние вплоть до Эльбы. Это явное неравенство

особенно впечатляет, если вспомнить, с каким

равнодушием православие относилось к западной

миссионерской деятельности. На Западе

безоговорочно считали, что латынь является

единственным и всеобщим языком литургии. В этом

вопросе западные священники были неколебимы,

даже несмотря на риск утраты доверия со стороны

неофитов. Разительным контрастом этой латинской

тирании выглядит удивительный либерализм

православных. Они не предприняли ни одной

попытки придать греческому языку статус

монопольного. И конечно, нет сомнений, что

политика, допускающая перевод литургии на

местные языки, давала православным заметное

преимущество перед Западом в миссионерской

деятельности. Учитывая это обстоятельство,

реальный успех западного христианства в области

миссионерской деятельности, намного

превзошедший успехи православия, кажется более

чем парадоксальным. Однако парадокс сей легко

разрешить предположением, что, с точки зрения

язычников, у православия был какой-то

существенный недостаток, перекрывающий

достоинства литургии на местном языке. И надо

признать, что недостаток этот вполне очевиден.

Миссионерская деятельность православной

церкви затруднялась подчинением вселенского

патриархата мирской власти. Подчинение

православной церкви государственной машине

Византии ставило предполагаемых неофитов

православной веры перед болезненной дилеммой.

Оказавшись в руках вселенского патриарха, они

тем самым подпадали под его церковную

юрисдикцию, но, приняв юрисдикцию вселенского

патриарха, они одновременно оказывались и в

политической зависимости. Иными словами, они

должны были выбирать между сохранением

традиционного язычества и принятием

христианства с неизбежной утратой политической

независимости. Естественно, они выбирали первое.

Но перед варварами не стояло этой дилеммы, когда

их обращали миссионеры западной церкви, ибо

принятие церковной юрисдикции Рима не влекло за

собой политической зависимости.

Православная экспансия была неудачной, потому

что подчинение патриархата императорской власти

было не просто условностью, а суровой

реальностью. Печальные последствия этого

сказались уже в 864 г., когда Византия сочла себя

обязанной защищать новообращенную Болгарию.

Катастрофичность подчинения православной

церкви византийской государственности,

полностью раскрывшаяся в этом историческом

эпизоде, смягчалась тем фактом, что

восточноримское правительство традиционно

отличалось умеренностью. Катастрофичность

заключена в самой институциональной структуре, и

именно она производит свое неотвратимое

действие, несмотря на зрелость государственной

политики.

Обращение Болгарии в православное

христианство началось морскими и сухопутными

военными маневрами. Такое использование

политической власти в религиозных целях было,

следует отметить, весьма тактичным по сравнению

с кровопролитными религиозными войнами, которые

вел Карл Великий в аналогичной ситуации. Тем не

менее болгарский хан Борис [+33] отреагировал весьма

болезненно даже на это слабое прикосновение

византийского политического кнута. Всего через

два года после византийско-болгарского

соглашения 864 г. Борис разорвал обязательства

верности вселенскому патриарху и перешел на

сторону папского престола. И хотя он добровольно

возвратился в лоно патриархата в 870 г., эта первая

болгарская попытка избежать политической

зависимости рассматривалась империей как

ужасное зло.

Возвращение блудного сына весьма сдержанно

приветствовалось Константинополем. Между

Борисом и императором Василием установились

терпимые отношения, что продолжалось до 893 г.,

когда сын Бориса Симеон, унаследовавший

болгарский престол, вновь пошел на обострение

отношений. Получив образование в

Константинополе, Симеон увлекся " великой

идеей" эллинистического универсального

государства, идеей, нашедшей свое воплощение в

Константинополе. Он решил добиваться

императорской короны, чем поставил под угрозу не

только свое царство, но и всю империю.

Амбиции Симеона привели к двум войнам с

Восточной Римской империей - в 894-896 и 913-927 гг.

Наконец, отчаявшись занять престол в

Константинополе, Симеон присвоил себе

императорский титул в своих собственных

владениях и посадил своего собственного

патриарха. В 925 г. он провозгласил себя

" Императором римлян и болгар". Естественно,

Константинополь не признал ни одного из этих

актов. Однако в 927 г., после смерти Симеона,

начались мирные переговоры, в результате которых

Византия пошла на беспрецедентную уступку,

признав преемника Симеона Петра императором в

обмен на болгарское признание территориальной

целостности Восточной Римской империи в

границах 913 г.

Заключенный на этих условиях мир сохранялся 42

года, однако фактически это была передышка.

Компромисс лишь высвечивал несовместимость

церковного подчинения и политической

независимости, что неустанно подчеркивал Симеон.

К 927 г. стало уже невозможно игнорировать эту

проблему.

Два ведущих государства

православно-христианского мира обрекли себя на

борьбу до победного конца. На первый взгляд может

показаться, что все зло коренилось в самой

личности Симеона. Но главная причина катастрофы

крылась в неизбежности подчинения церкви

государству в Восточной Римской империи. Именно

это обстоятельство заставило Симеона стать на

неверный путь, а возвращение с полпути оказалось

невозможным. В обществе никогда нет места более

чем для одного универсального государства.

Первый раунд борьбы закончился в 972 г.

поражением болгар и аннексией Восточной

Болгарии. Однако уже через четыре года остатки

болгарского государства объединились под

началом новой династии, и следующие полвека

православное общество содрогалось в конвульсиях

войн. Решающий удар был нанесен в 1018 г.

византийским императором Василием II. Война,

длившаяся более ста лет, закончилась

объединением всего православного мира (к тому

времени крещеная Русь также молчаливо признала

единоначалие византийской власти,

предполагавшееся самим актом крещения) [+34]. Однако

жертвой затянувшегося конфликта оказалось не

болгарское государство, которое в конце концов

просто включили в состав Восточной Римской

империи. Настоящей жертвой стала победившая

империя. Расплату за победу пришла в 1071 г., когда

Малую Азию заняли тюрки-сельджуки.

И если Болгария после серии неудачных попыток

все же получила свободу в 1185-1187 гг. [+35], то Восточная Римская империя

так и не сумела оправиться от

сверхъестественного перенапряжения

изматывающих войн, приведших страну к хаосу.

Византия вышла из них тяжелобольным обществом.

Во-первых, ее поразил глубочайший аграрный

кризис; во-вторых, жизненные силы подтачивал рост

милитаризма. Крестьянство Малой Азии, платившее

налоги и поставлявшее воинов, разорялось. Когда

центральную часть Малой Азии заняли

тюрки-сельджуки, крестьяне приветствовали

завоевателей и широко принимали мусульманство.

Они восприняли это как освобождение от

грабителей-землевладельцев и сборщиков налогов.

Массовое культурное и религиозное

отступничество крестьян говорит о том, что

задолго до того, как на исторической сцене

появились тюрки, крестьянство Византии уже было

полностью отчуждено не только от политического

режима, но и от православно-христианской

цивилизации в целом.

Если восточноримский аграрный кризис привел к

столь катастрофической развязке, сама

катастрофа еще более углублялась растущим

милитаризмом. Даже не дожидаясь окончательной

победы над Болгарией, византийское

правительство столь радикально переменило свою

политику, что стало само развязывать войны

против мусульман. С 926 г., когда Византия впервые

послала экспедиционные войска на Евфрат,

агрессия не прекращалась в течение 125 лет [+36], что, конечно,

усугубляло внутренние проблемы, и без того

обостренные войнами с Болгарией.

Выбрав политику завоеваний, пожертвовав

стабильностью и безопасностью страны,

византийское правительство продемонстрировало,

что оно утратило дух умеренности и сдержанности.

Это, однако, не было ни игрой случай, ни коварным

ударом судьбы, ни " завистью богов".

Первоначальный восточноримский этос в корне

переменился. И перемена эта произошла благодаря

внутреннему импульсу, а не внешнему воздействию.

Поскольку призрак Римской империи мог

поселиться только в одном доме, борьба между

Константинополем и его болгарским двойником

неизбежно должна была закончиться обращением

Болгарии в православие. В братоубийственной

войне между идолизированными призраками и

потерпела свое поражение православная

цивилизация.

Эта трагическая история проливает свет не

просто на кару Немезиды за поклонение эфемерному

институту, а на нечто большее; она показывает

извращенную и греховную природу самого

идолопоклонства, которое есть замена целого

частью и обожествление твари вместо Творца.