Есть ли защита.

На следующее утро я проснулась с чувством напряжения. Сегодня снова соберутся члены семьи, все вместе или по одному. И в том и в другом случае я смертельно боялась этой встречи. Я боялась обвинений, злобных предостережений, упреков и угроз, которых мне не миновать. Но более всего я боялась причинить им боль.

Не совсем веря в то, что Бог ответит на мою просьбу, я велела Райшам принести мне лучшее сари, выбрала наиболее привлекательное, отдала распоряжение слуге у ворот принимать всех посетителей и вернулась в свой кабинет. Там я села на один из стульев с белым шелковым чехлом и погрузилась в чтение, пока Махмуд играл с машинками, увозя и вывозя разные сооружения на большом персидском ковре.

Огромные настенные часы в зале пробили десять, одиннадцать и, наконец, поддень. «Ну что ж, — подумала я, — наверное, они планируют послеобеденный визит».

Подали обед, и когда Махмуд отправился на тихий час, я продолжала ждать. Наконец в три часа дня я услышала, как у ворот остановилась машина. Я успокаивалась перед битвой, но машина отъехала! В чем дело? Я спросила горничную, и она ответила мне, что кто-то привез посылку.

Наступил вечер, за окнами кабинета стемнело. И тени появились на потолке. Мне позвонили. Я глянула на часы, было семь. Почему они звонят вместо того, чтобы прийти лично?

Я подняла трубку и услышала нежный голос, который сразу узнала — Мэри Олд. Голос ее звучал взволнованно. Весть о моем обращении уже успела облететь многих, что показало вчерашнее вторжение родственников. Что ее волновало?

«У Вас все в порядке? — спросила Мэри. — Я беспокоилась о Вас».

Я уверила ее, что со мной все в порядке. Повесив трубку, я велела принести шаль и приготовить машину. В то время года члены моей семьи обычно не наносили визиты после восьми часов вечера, поэтому я чувствовала, что теперь могу спокойно покинуть дом. Странно, однако, что никто из родственников не позвонил и не пришел ко мне.

Я хотела ощутить поддержку своей христианской семьи. Может быть, Олдов? Почему голос Мэри звучал так взволнованно и загадочно? Я подъехала к дому Олдов и с удивлением заметила, что все окна темные.

И тут совершенно неожиданно, довольно резко, я почувствовала настоящую тревогу, стоя у ворот их дома, — меня охватил настоящий страх. Он сжимал меня тисками холодного ужаса. Темные мысли окатывали меня из темных углов двора. Конечно же, я поступила глупо, поехав поздно вечером без сопровождения! Что это там в тени? Сердце мое бешено забилось.

Я обернулась, уже готовая бежать к машине.

И тут я остановилась. Нет! Так нельзя поступать, если я часть Царства, у меня есть право просить защиты у Царя. Стоя в этой страшной темноте, все еще испытывая страх, я сознательно предала себя в руки Царя. «Иисус, Иисус, Иисус,» — повторяла я это имя снова и снова. К моему удивлению, страх стал рассеиваться. Он ушел так же, как и пришел. Я была свободна!

Почти улыбаясь, я снова повернулась к дому Олдов. Пройдя несколько шагов, я увидела полоску света между задернутыми занавесками в гостиной. Я постучала. Дверь медленно отворилась. Это была Мэри. Когда она увидела меня, она вздохнула с облегчением, быстро втащила меня в дом и обняла.

«Кен! Кен!» — позвала она. Он тут же подошел. «О, слава Богу! — воскликнул он. — Мы очень беспокоились о Вас». Кен рассказал мне, что пакистанский пастор, проводивший мое крещение, очень беспокоился о моей безопасности, поэтому он сказал им, что они совершили непростительную ошибку, оставив меня одну.

«Так вот почему Ваш голос был таким взволнованным по телефону, Мэри! — Я подавила нервный смешок. — Ну что ж, думаю, что скоро вся страна узнает о моем обращении, но в любом случае, спасибо. Пока ничего не произошло. Даже моя семья не нанесла мне визита, и Вы даже себе не представляете, как я благодарна Богу за такой ответ на молитву».

«Давайте поблагодарим Господа», — предложил Кен, и мы все вместе преклонили колени в гостиной. Кен благодарил Бога за мою защиту и просил Его продолжать оберегать меня. Итак, я вернулась домой, чувствуя себя увереннее, потому что я просила у Бога помощи перед лицом страха, я использовала свое право взывать к имени Иисуса. Слуги сказали мне, что никто не звонил в тот вечер. «Ну что ж, — подумала я, готовясь ко сну, — посмотрим, что будет завтра.» И снова я ждала в кабинете целый день, молясь, благодаря, изучая белый мозаичный пол и богатый узор персидского ковра. Ни от кого не было ни слова.

«В чем дело? Может быть, это игра в кошки-мышки?» Потом я решила проверить, что известно слугам. В Пакистане, если вы хотите что-то узнать, спросите свою экономку. Они знают все обо всех.

Наконец, я обратилась к своей горничной Нурджан: «Скажи мне, что происходит с моей семьей?».

«Ах, Бегума Саиб, произошло самое странное. Такое впечатление, что все Ваши родственники оказались занятыми в одно и то же время, — сказала она, подавляя нервный смех. — Ваш брат уехал на ежегодные зимние соревнования по крикету». Я улыбнулась: моему брату крикет был важнее сестры, которая стояла на «пути в ад». «Ваш дядя Фатех уехал из провинции по какому-то судебному делу, ваша тетя Амина отправилась в Лахор, двух Ваших кузенов вызвали из города по делу, и...».

Я остановила ее, не было нужды продолжать. Господь сказал, что рассеет их, и действительно, рассеял. Я почти слышала, как смеялся Господь. Я была уверена, что озабоченные родственники не оставят меня в покое, но теперь они будут приходить по одному.

Так и было. Первым посланником оказалась тетя Амина, царственная женщина семидесяти лет, чья восточная красота никак не вязалась с моим кабинетом и его современной европейской мебелью. Годами нас связывали хорошие отношения, любовь и доверие. Теперь, когда она вошла, ее и без того бледное лицо, напоминавшее цвет магнолий, казалось еще бледнее, а серые глаза затуманила печаль.

Мы немного поболтали. Потом я, наконец, почувствовала, что она подходит к цели своего визита. Прочистив горло, она откинулась в кресле и, пытаясь придать разговору светский тон, спросила: «...Билкис... ах, я слышала..., что ты стала верующей. Это правда?». Я лишь улыбнулась в ответ.

Она поежилась в кресле и продолжала: «Я думала, что люди распространяют о тебе ложные слухи». Она поколебалась немного, ее мягкие глаза просили меня сказать, что это ложь.

«Это не ложь, тетя Амина, — сказала я. — Я полностью подчинила себя Исе. Я крестилась. Я поверила».

Она всплеснула руками. «Ах, какая страшная ошибка!» — воскликнула она. Мы посидели молча с минуту, будучи не в силах что-то добавить к своим словам. Затем, медленно расправив на себе складки шали, она поднялась и с холодным достоинством покинула мой дом.

Я была подавлена, но просила Господа защитить ее от боли, которую она испытывала. Я знала, что мне нужно было молиться за всю свою семью, иначе я оставила бы за собой страдающих людей, которых очень люблю.

«Господь, — сказала я, — конечно же, было бы лучше всего, если бы Ты обратил каждого из этих людей. Но я знаю, что даже сейчас, когда они не обратились, Ты любишь их, и прошу, чтобы Ты коснулся каждого из этих дорогих мне людей Твоим особым благословением, начиная, если на то есть Твоя воля, с моей тети Амины. Спасибо, Господь!»

На следующий день мне пришлось повторить ту же самую молитву. Теперь я молилась за Аслама, пожилого кузена, который пришел навестить меня. Он был юристом и жил в 45 милях от Ваха. Будучи сыном брата моего отца, он унаследовал многие качества моего отца: ту же самую теплую улыбку, мягкое чувство юмора. Я очень любила Аслама. Из его отношения я поняла, что он не до конца знал, что произошло со мной. Мы обменялись несколькими любезностями, а затем Аслам сказал: «Когда собирается семья? Я заеду за тобой, и мы поедем вместе».

Я усмехнулась: «Я не знаю, когда собирается семья, Аслам, но я знаю, что меня не пригласят, потому что все собираются как раз по поводу меня».

Он посмотрел на меня в замешательстве, и я поняла, что мне нужно объяснить ему все. «Пожалуйста, поезжай на встречу, Аслам, — сказала я, закончив свое повествование. — Может быть, ты замолвишь за меня свое слово».

Я с грустью смотрела, как он уходил из дома, было очевидно, что кризис назревал. Мне нужно поехать в Равалпинди и Лахор, и как можно быстрее. Я не хотела, чтобы Тоони и мой сын Халид услышали преувеличенные рассказы обо мне. Я не могла поговорить лично со своей дочерью Халидой, потому что она жила в Африке, но я могла поговорить с Халидом и Тоони. На следующий день я отправилась в Лахор. Халид был преуспевающим бизнесменом, что было видно по его дому: прекрасное городское бунгало, окруженное верандами и лугом с подстриженной травой.

Мы проехали через его ворота, припарковали машину у входа и вошли на широкую веранду. Халид, предупрежденный семьей и моим телефонным звонком, выбежал мне навстречу. «Мама! Я так рад тебя видеть», — сказал он, хотя я почувствовала, что он приветствовал меня несколько неловко. Мы проговорили целый день о том, что я сделала, но, в конце концов, я увидела, что Халид ничего не понял.

Дальше мне нужно было поговорить с Тоони. Я поехала в Равалпинди и отправилась прямо в госпиталь. Я попросила позвать Тоони и, ожидая ее, думала, как я смогу рассказать ей обо всем. Вне всяких сомнений, она уже слышала разговоры обо мне. Конечно же, она знала, что я читаю Библию. Может быть, она даже слышала мой разговор с католической монахиней доктором Сантьяго в этом самом госпитале, где обследовали Махмуда. Но одного она точно не знала — как изменил мою жизнь тот визит доктора Сантьяго, потому что именно эта маленькая монахиня вдохновила меня молиться Богу и обращаться к Нему как к Отцу.

«Мама!» — я увидела, как она спешит ко мне, ее каштановые волосы резко выделялись на фоне белого халата, ее лицо пылало, она протягивала ко мне руки.

Я поднялась, и сердце мое учащенно забилось. Как я сообщу ей эту новость? Я старалась найти более мягкий подход, но страх ощутить давление со стороны был непереносимым. Даже не пытаясь быть осторожной, я выпалила все сразу. «Тоони, — сказала я, — подготовься к шоку, дорогая. Два дня назад я крестилась».

Тоони застыла, она перестала протягивать ко мне руки, ее чувствительные глаза наполнились слезами. Она опустилась на банкетку рядом со мной. «Я знала, что все к этому идет», — сказала она голосом, который я с трудом расслышала.

Я постаралась утешить ее, но безуспешно. «Нет смысла притворяться на работе», — сказала Тоони. Она отпросилась, и мы вместе поехали к ней домой. Как только Тоони открыла дверь, в ее квартире зазвонил телефон, она подбежала, подняла трубку и повернулась ко мне. «Это Нина». Это была племянница, жившая в Равалпинди. «Она хочет знать, правда ли это». Она снова повернулась к телефону, потому что Нина продолжала говорить. Даже с того места, где я стояла, я слышала, что Нина повысила голос, затем Тоони мягко сказала: «Да, Нина, это правда. Она действительно это сделала». Наверное, Нина бросила трубку, потому что Тоони отняла трубку от уха, посмотрела на нее, пожала плечами и медленно положила ее на рычаг. Лучше всего было дать ей время собраться с мыслями. Я собрала свои вещи.

«Приезжай ко мне, дорогая, — сказала я, — когда у тебя появятся силы для этого. Мы поговорим». Тоони не возражала, и через несколько минут я уже устремилась домой. Как только я приехала, все слуги собрались вокруг меня. Нурджан ломала свои пухлые руки, и даже лицо Райшам было бледнее обычного. Телефон звонил целый день, родственники толпились у ворот с раннего утра, спрашивая меня. Слуги еще продолжали говорить, когда телефон снова зазвонил. Это был муж моей сестры, Джамиль, работавший в британской нефтяной компании, Я всегда думала, что он — человек без предрассудков, но его голос быстро разубедил меня в этом.

«Билкис, я слышал очень странные слухи и никак не могу поверить, что это правда, — сказал он прямо. — Мой деловой партнер сообщил мне о том, что ты стала верующей. Конечно, я посмеялся над ним и уверил его, что такое невозможно».

Да, весть действительно облетела всех. Я ничего не сказала.

«Билкис! — Джамиль настаивал. — Ты меня слышишь?»

«Да».

«Это правда?»

«Да».

Снова наступило молчание. Затем:»Что ж, хорошо, — сказал Джамиль, — только ты потеряла больше, чем можешь себе представить. И ради чего? Ради еще одной религиозной точки зрения. Только и всего». Он повесил трубку.

Через десять минут мне позвонила рыдающая Тоони. «Мама, дядя Наваз только что позвонил мне и сказал, что отец Махмуда заберет его у тебя. Наваз говорит, что ни один суд не разрешит оставить его у тебя!»

Я постаралась ее успокоить, но она с плачем повесила трубку.

Поздно вечером, когда мы с Махмудом ужинали в моей спальне, Тоони и две мои племянницы приехали ко мне домой. Я удивилась, увидев их посеревшие лица.

«Пожалуйста, садитесь и присоединяйтесь к нам», — сказала я и распорядилась, чтобы слуги принесли для них ужин.

Тоони и племянницы едва притронулись к еде. Я была рада этим двум девушкам, но видела, что они-то совсем не радовались встрече со мной. Разговор был напряженным, и все три женщины поглядывали на Махмуда и предлагали ему пойти поиграть. Только после того, как он ушел, одна из племянниц осторожно наклонилась ко мне.

«Тетя, Вы понимаете, что это значит для других? — она расплакалась. — Вы подумали о ком-нибудь из нас?» Ее вопрос эхом отозвался в темных глазах второй моей племянницы, которая молча сидела напротив меня.

Я потянулась через стол и взяла в свои ладони маленькую ручку племянницы. «Моя дорогая, — сказала я с грустью, — я ничего не могу поделать, я должна повиноваться».

Теперь Тоони смотрела на меня сквозь слезы, и, будто не слыша ничего, что я сказала, она попросила меня. «Мама, собери свои вещи и уезжай. Уезжай, пока есть еще с чем... или с кем...».

Она повысила голос. «Ты знаешь, что говорят люди? На тебя нападут. Твой собственный брат будет вынужден пойти против тебя!». Потом она разрыдалась. «Мои друзья говорят, что тебя убьют, мамочка!»

«Мне очень жаль, Тоони, но я не собираюсь бежать, — ответила я мягко. — Если я убегу сейчас, то придется быть в бегах всю оставшуюся жизнь». Решительность появилась во мне, пока я говорила. «Если Богу угодно, Он позаботится обо мне в моем собственном доме. И никто, никто не выгонит меня из него». Я села в кресло, неожиданно почувствовав драматичность положения. «Пусть они приходят и нападают на меня!»

И тут, как раз тогда, когда я чувствовала себя настолько уверенной, что-то произошло. Теплое Присутствие Бога исчезло... Я сидела почти в панике, безразличная к голосам вокруг меня. Но так же неожиданно я поняла, в чем дело. Это моя старая натура, полная гордыни и упрямства, взяла верх. Я самовольно решила и была уверена, что никто не выставит меня из собственного дома.

Я утонула в кресле, не понимая, что говорила мне Тоони.

«... хорошо, мамочка, — плакала Тоони, — ты стала христианкой, теперь ты должна еще стать христианской мученицей?» Она стояла у моего кресла, положив мне голову на плечо. «Ты понимаешь, что мы любим тебя?»

«Конечно, дорогая, конечно», — пробормотала я, гладя ее по волосам. Про себя я просила Господа простить меня за такое своеволие. Что бы ни ждало меня впереди по Его воле, я была готова на все, даже если я должна буду покинуть свой дом. Повторяя эти слова в глубине души, я снова почувствовала Присутствие Отца. Все эти перемены во мне

произошли очень быстро, всего лишь за несколько минут: пока три женщины, сидевшие напротив меня, разговаривали, моя жизнь перешла на другой уровень. Господь был рядом со мной в тот момент, Он работал во мне и учил меня. Он показывал мне, как пребывать в Его Присутствии.

«...мы сделаем так? Хорошо?» Это был голос Тоони, но я никак не могла понять, в чем она убеждает меня. На мое счастье, она продолжала. «Если отец Махмуда придет за ним, ты можешь позволить мне забрать его. Я же не стала верующей», — добавила она.

Постепенно девушки успокоились. Я предложила им остаться на ночь, и они согласились. Пожелав Тоони и племянницам спокойной ночи, я подумала о том, насколько мы поменялись ролями. Когда-то я защищала их и заботилась о них, а теперь мы одинаково волновались друг о друге. В ту ночь я молилась: «Господь, как трудно разговаривать с человеком, не имеющим веры в Тебя. Пожалуйста, помоги моей семье. Меня так беспокоит благополучие близких мне людей».

Когда я засыпала, мне снова показалось, что дух мой покинул тело. Я увидела себя на зеленой поляне, окруженной соснами. Вокруг царила весна. Везде кругом меня были ангелы, их было так много! Я слышала одно имя — «Святой Михаил»! Ангелы ободрили меня. А потом я снова оказалась в постели. Я встала и пошла в комнату' Махмуда, там я указала на него в постели, затем пошла в комнату дочери и племянниц и сделала то же самое. Потом я вернулась в спальню и опустилась на колени. «Господь, — молилась я, — Ты показал мне так много ответов, теперь покажи, молю Тебя, что Ты собираешься делать с Махмудом. Мне хотелось бы утешить Тоони».

Я почувствовала непреодолимое желание открыть Библию, и один отрывок сам обратил на себя мое внимание — Бытие 22: 12: «Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего...».

«Спасибо, Отче», — вздохнула я.

За завтраком мне удалось утешить Тоони. «Дорогая, ничего не случится с твоим сыном, не беспокойся о нем». Я показала Писание, которое было дано мне в откровении.

Может быть, вера моя была заразительной или Тоони коснулся Святой Дух, я не знаю, но лицо ее действительно смягчилось, и она улыбнулась первый раз за два дня.

Моя дочь и племянницы покинули дом на более веселой ноте. Но поток других родственников и друзей продолжался.

Спустя несколько дней Райшам объявила, что ко мне пришли семь человек, это были дорогие мне друзья, ждавшие меня внизу. Я не хотела встречаться с ними без Махмуда. Мальчик должен знать все, что происходит. Я нашла его, и мы вместе спустились по лестнице в кабинет. Они сидели на стульях прямо, сохраняя официальный вид. После чая, кексов и небольшой беседы один из присутствующих прочистил горло, я приготовилась к тому, что должно было последовать за этим.

«Билкис, — сказал друг, которого я знала с детства, — мы любим тебя, мы думали о тебе и о том, что ты сделала, и мы хотели бы предложить тебе свою помощь».

«Да?»

Он наклонился вперед и улыбнулся.

«Не заявляй публично о том, что ты верующая».

«Ты хочешь сказать, что я должна хранить свою веру в секрете?»

«Ну...»

«Но я не могу, — сказала я, — я не могу играть в игры с Богом. Если мне нужно умереть, я умру».

Мне показалось, что все семеро приблизились ко мне. Старый друг моего отца сурово посмотрел на меня. Я хотела ответить ему таким же взглядом, но вовремя остановилась. Им казалось, что они близко к сердцу принимают мое благополучие.

«Мне очень жаль, — сказала я, — но я не могу сделать то, о чем вы меня просите», — я объяснила им, что моя вера очень быстро, меньше чем за месяц, стала главным событием моей жизни. «Я не могу молчать об этом», — сказала я. Я процитировала им Писание, где Господь говорит: «Итак, всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным. А кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным» (Матф. 10: 32-33).

«Но, — сказал другой пожилой джентльмен, — ты оказалась в очень сложной ситуации. Я думаю, Бог не станет возражать, если ты будешь молчать. Он знает, что ты веришь в Него. Этого достаточно». Он процитировал закон по Корану об отступниках. «Мы боимся, — сказал он, — что ты попадешь в беду, никто из друзей или родственников не будет на твоей стороне. Те, кому ты больше всего дорога, будут вынуждены отвернуться от тебя».

Я кивнула. Я хорошо понимала их слова. Теперь мне хотелось послать Махмуда поиграть в саду, чтобы он не слышал этого. Когда я посмотрела на него, сидящего на маленьком стульчике рядом со мной, он просто улыбнулся. «Все хорошо», — как будто говорил он мне.

На глазах у друзей появились слезы, когда они уходили. Близкая подруга моей матери поцеловала меня, «До свиданья», — сказала она. Она повторила это слово со странным ударением. Затем она расплакалась, отошла от меня и поспешила к выходу.

Дом показался мне гробницей после того, как они ушли. Даже обычно шумные игры Махмуда прекратились.

Прошло три недели, и единственным звуком в моем доме были голоса слуг. Если бы не было Митчеллов и Олдов и наших обычных воскресных собраний, я бы, наверное, не выдержала.

Каждый день битва с семьей становилась все более ясной. Я замечала выражение лица кузины, которую встретила на базаре. Я видела ее в хмуром взгляде племянника, с которым столкнулась на улице в Равалпинди. Я услышала ее в холодном голосе тети, которая позвонила и отклонила приглашение на обед. Бойкот начался. Телефон молчал, и никто не звонил у моих ворот. Ни один из членов семьи не позвонил мне даже для того, чтобы отчитать меня. Я не могла не вспомнить стих из Корана (Сура 74: 20): «Если ты отказался от веры, ты принесешь зло стране и разрушишь кровные узы. Таковых проклинает Аллах, лишая их зрения и слуха».

На самом деле все так и было. Я разрушила кровные узы и не сомневалась, что не увижу своих родственников и не услышу от них ни слова.

Обычная болтовня и смех слуг стихали, когда они входили или выходили из моей комнаты. Мне с трудом удавалось разговорить их, чтобы добиться от них чего-то еще, кроме обычного «Да, Бегума Саиб».

Но как-то раз утром бойкот принял необычный оборот. Мягко скрипнула дверь, я обернулась и увидела Нурджан, которая тихонько вошла в комнату, чтобы заняться моим туалетом. Такое поведение как-то не вязалось с ее всегдашней разговорчивостью. Райшам вошла в комнату еще более строгая, чем всегда. Они занялись обычным делом, но не разговаривали между собой, и я почувствовала их тревожные взгляды.

Я ждала, что они скажут, но Нурджан продолжала выполнять свои обязанности молча, не сплетничая, как обычно, и не болтая. Лицо Райшам было очень серьезным. Наконец, с отголосками прежнего огня в голосе, я сказала:

«Ну хорошо, я же вижу, что что-то не так. Расскажите, в чем дело».

Расчесывание прекратилось, и я услышала новость. Кроме Райшам, стоявшей передо мной сейчас, все мои верующие слуги, включая Манзура, убежали ночью из дома.

БОЙКОТ

Что значит этот побег? Четверо слуг бросили работу! В таком городе, как Вах, где работу найти очень сложно, их решение было трудно понять.

Конечно же, все дело в страхе. Манзур боялся, потому что это его я просила достать мне Слово Бога, и отвезти меня к миссионерам. Еще трое верующих слуг, наверное, также поддались страху. Видимо, они услышали рокот вулкана, который вскоре должен был взорваться, и не хотели попасть под горячую лаву.

А как же Райшам, поверившая, моя горничная, которая сейчас расчесывала мне волосы? Я чувствовала, что ее грациозные руки дрожали, когда она работала.

«А ты?» — спросила я.

Она прикусила губу и продолжала причесывать меня. «Наверное, мне не нужно было оставаться, — сказала она мягко. — Это будет очень...»

«Очень одиноко», — окончила я за нее.

«Да, — сказала она, сглотнув, — и...»

«И ты боишься. Ну что же, Райшам, если бы ты покинула меня, я бы не стала осуждать тебя. Тебе нужно принять решение, точно так же, как это сделала я. Однако, если ты останешься, помни, что Иса сказал нам, что мы будем гонимы за Него».

Райшам кивнула, и ее темные глаза увлажнились. Она вынула шпильку, которую держала в зубах, и продолжала укладывать мои волосы. «Я знаю», — сказала она грустно.

Райшам молчала весь остаток дня. Ее тревога оказала влияние на Нурджан, которая вот-вот готова была впасть в тихую истерику. На следующее утро, когда я проснулась, мне было трудно даже заставить себя позвонить. Кто ответит» на звонок? Дверь в спальню медленно открылась, и вошла Нурджан. Затем в темноте раннего зимнего утра появилась еще одна фигура. Это была Райшам!

Позже я сказала ей, насколько благодарна ей за то, что она осталась. Она покраснела. «Бегума Саиб Джи, — сказала она мягко, добавляя это последнее приветствие, которое означало — Пусть Ваша жизнь будет долгой, — Вы служите Господу, а я буду служить Вам».

С тех пор, как остальные поверившие слуги покинули мой дом, в нем стало еще тише, может быть, из-за того, что я не заменила их новыми людьми. Мои запросы теперь сократились, потому что ни одна семья больше не приходила ко мне в гости. Я решила не нанимать какое-то время верующих. Я нашла себе нового шофера — мусульманина, которого звали Фазад, и нового помощника повара, тоже мусульманина, но больше никого нанимать не стала. Меня очень радовал Махмуд, который продолжал весело играть в доме и в саду. Я просила его приглашать друзей из деревни, и к этому предложению он отнесся с восторгом. В основном, дети были старше его, им было пять или шесть, в то время как Махмуду было всего пять лет. Но тем не менее, Махмуд как-то постепенно становился вожаком среди них; я думаю, это не из-за того, что он принимал их у себя в гостях, а, скорее, потому, что семьсот лет руководства и управления были заложены в генах этого ребенка и этому было точно так же трудно противиться, как и его влажным темным глазам.

Сколько из этого семейного наследия я поставила под угрозу? Скольким семейным узам этого мальчика я угрожала? Еще вчера он спросил меня снова, когда его кузен Карим возьмет его на рыбалку. Карим обещал научить Махмуда всем премудростям ловли форели, которая скользила между подводными камнями в источнике нашего сада, впадающем в реку Тамру.

«Мама! — спросил Махмуд. — Когда к нам придет Карим?»

Я смотрела на этого мальчика с сияющими глазами, и у меня не хватило смелости сказать ему, что рыбалка отменяется навсегда.

Пока Махмуда не очень тянуло к новой вере. Я читала ему истории из Слова Бога, которые он полюбил настолько, что мне приходилось укладывать его не в 8, а в 7.30, чтобы у нас было достаточно времени для чтения. Но разве могут сравниться несколько историй с рыбалкой и с друзьями? Постепенно друзья Махмуда перестали приходить к нам. Махмуд этого не понимал, а когда я пыталась объяснить ему, он смотрел на меня в замешательстве.

«Мама, — сказал он, — кого ты любишь больше, меня или Иисуса?»

Что я могла ему сказать? Особенно теперь, когда он был настолько одинок. «Бог всегда должен быть на первом месте, Махмуд», — сказала я, перефразируя предупреждение Господа о том, что если семья для нас важнее Него, то мы не любим Его на самом деле. «Мы должны всегда ставить Бога на первое место, — сказала я, — даже по сравнению с теми людьми, кого мы больше всего любим в этом мире».

Казалось, Махмуд понимал это. Казалось, он слушал меня, когда я читала ему Слово Бога. Однажды, после того, как я прочла ему «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас», я услышала его молитву перед сном: «Господь Иса, я люблю Тебя и я приду к Тебе, но,...пожалуйста, не успокаивай меня. Я не хочу отдыхать и жить в покое». Он даже складывал руки для молитвы, но я знаю, что ему было трудно в одиночестве и было трудно видеть в одиночестве меня. Ни один из родственников, друзей или знакомых не сворачивал с дороги к нашему дому. Телефон вообще не звонил.

Но вот как-то в 3 часа утра мой белый телефон, стоящий на столике у постели, зазвонил. Я протянула руку к трубке, и сердце учащенно забилось. Никто не станет звонить в такой час, разве если кто-то умер в семье. Я подняла трубку и сначала услышала лишь тяжелое дыхание. Потом три слова ударили меня, как камни: «Неверная. Неверная. Неверная».

Телефон замолчал. Я снова улеглась. Кто это был? Один из тех фанатиков, о которых меня постоянно предупреждали? На что еще они способны?

«О, Госдодь, Ты знаешь, что я готова к смерти, но я ужасная трусиха. Я боюсь боли. Ты знаешь, что я теряю сознание, когда доктор делает мне укол. Но я молю Тебя, дай мне силы перенести боль, если это будет необходимо». Мои глаза наполнились слезами: «Я думаю, что я не из одного теста с мучениками, Господь. Я сожалею об этом, но просто позволь мне пройти с Тобой через все, что мне уготовано и что меня ждет».

Затем последовало анонимное письмо с угрозами — «Пора определиться. Только одним словом можно назвать тебя: предательница!». За этим последовало еще одно письмо, а вскоре за ним и еще одно. Все они содержали в себе предостережения. Я была перебежчицей, и ко мне относились как к таковой.

Как-то раз днем в начале лета 1967 г., спустя полгода после моего обращения, я стояла в саду, комкая в руках одно из таких писем. Оно было особенно непримиримым, меня в нем называли не только неверной, но и совратительницей правоверных. Истинные верующие, было сказано в письме, должны выжечь меня, как гангрену выжигают на здоровой конечности.

Выжечь меня? Неужели это было не просто образным выражением? Я прошла вглубь сада, туда, где на клумбах цвели тюльпаны и гиацинты. Весна превращалась в лето. В саду цвела айва, и последние белые лепестки осыпались с деревьев. Я обернулась и посмотрела на свой дом. «Они не посмеют прикоснуться к моему дому!» — воскликнула я про себя. Им не удастся выжечь Бегуму! Но как будто для того, чтобы напомнить мне о том, что мне больше не приходится рассчитывать на защиту своего положения и благосостояния, ко мне пожаловал гость, О нем доложила служанка.

«Генерал Амар хочет видеть Вас», — сказала она.

Сердце перевернулось во мне. Я посмотрела в сторону ворот и, конечно же, увидела знакомую командирскую машину. Генерал Амар был моим хорошим старым другом еще тогда, когда я была связана с армией. Во время второй мировой войны мы часто общались, а теперь он был одним из верховных генералов пакистанской армии.

Мы продолжали общаться многие годы, особенно тогда, когда мой муж был министром внутренних дел и работал с ним в тесном контакте. Неужели и он пришел, чтобы обвинять меня?

Вскоре его шаги уже раздавались на садовой дорожке, и он шел ко мне навстречу, как всегда, подтянутый, в униформе цвета хаки и кожаных ботинках. Он взял мою руку, наклонился и поцеловал ее. Мое напряжение понемногу стало отступать, совершенно очевидно, что сн пришел не для того, чтобы сражаться.

Он посмотрел на меня, и его темные глаза сверкнули юмором. Как всегда, генерал начал с самого главного: «Правда ли то, что говорят люди?» «Да», — сказала я.

«Что тебя толкнуло на это? — воскликнул он. — Ты поставила себя в очень опасное положение! Я слышал слухи о том, что тебя хотят убить!». Я посмотрела на него молча.

«Ну хорошо, — добавил он, усаживаясь на скамейку, и я услышала скрип его кожаного ремня. — Ты знаешь, что я тебе как брат?».

«Я надеюсь, что это так».

«И как брат я отношусь к тебе с нежной заботой?» «Я надеюсь на это».

«Тогда помни, что мой дом всегда открыт для тебя». Я улыбнулась. Это было первое предложение, исполненное доброты, которое я слышала за последнее время.

«Но, — продолжал генерал, — я хочу, чтобы ты знала. Это личное приглашение». Он потянулся за цветком, сорвал его и понюхал, затем вернул мне и добавил: «На официальном уровне я вряд ли что смогу для тебя сделать, Билкис».

«Я знаю». Я взяла генерала за руку, мы поднялись и устремились к террасе, а затем вошли в дом. По пути я рассказывала ему о своих трудностях.

«Не жди, что тебе станет легче, дорогая», — сказал мой друг в своей излюбленной манере. Позже, когда я велела подать чай в кабинет, он спросил меня с улыбкой: «Расскажи мне, Билкис, почему ты пошла на это?». 1 Я объяснила ему, что произошло со мной, и заметила, что генерал Амар слушал меня внимательно. Как необычно! Оказалось, что я, даже не подозревая об этом, делала то, что миссионеры называют свидетельством. Я говорила о Исе с мусульманином, и, кроме того, занимающим высокий пост.

И он слушал меня! Сомневаюсь, что в тот вечер мои слова действительно дошли до генерала Амара, но он был склонен к размышлениям, и через полчаса, когда мы попрощались, он снова поднес мою руку к губам.

«Помни, Билкис, — сказал он, — в любое время, когда тебе понадобится моя помощь... все, что я смогу сделать для тебя как друг...».

«Спасибо, Амар», — сказала я.

Он повернулся, его шаги прогремели по коридору и затихли в вечерней темноте, где его ожидала командирская машина. Этот единственный странный визит был закончен. «Интересно, увижу ли я когда-нибудь его снова?», — подумала я.

Впервые со времени бойкота, анонимных писем и телефонных звонков, предупреждений от старых друзей я стала понимать, что значит жить от одного часа до другого. Это была противоположность тревог. Я ждала и хотела увидеть, что Он допустит. Я была уверена, что ничего не произойдет без Его позволения. Я знала, например, что давление на меня только усилится. Если это произошло, значится допустил это^и я должна научиться искать Его Присутствие даже во время таких бедствий. Мне нужно было жить каждым часом, стараясь быть рядом с Ним.

Да, это и есть мой ключ. Я должна научиться быть в Его Присутствии, чтобы, несмотря ни на что, я могла пребывать в Его славе.

Когда давление со стороны усилилось, я подумала, что теперь мне стали понятны переживания царя Давида, который был вынужден бежать от своего сына Авессалома; я могла себе представить, как он взял лиру и спел: «Но Ты, Господи, щит предо мною, слава моя...»(Пс. 3: 4). Это была слава, которую, по моему пониманию, он представлял себе как несказанное благословение, радость и ликование святых на небесах.

В то время давление моей семьи по-прежнему выражалось в бойкоте. Ни один из ее членов мне не звонил, даже для того, чтобы отчитать меня. За редким исключением, старые друзья тоже перестали мне звонить. Насмешки на рынке продолжались. Меня также исключили из всех важных событий в семье — рождений, смертей, бракосочетаний.

Как только я позволяла себе задумываться о своем одиночестве, я чувствовала, что слава начинала меркнуть, и тогда я сразу же усилием воли заставляла себя думать о том, что Иисус тоже было одинок. Это помогало. Но я замечала, к своему удивлению, что мне отчаянно не хватало общения. Я, настолько отчужденная от всех, теперь нуждалась в близости. Даже Олды и Митчеллы не приходили ко мне больше. Ради их собственной безопасности я посоветовала им не посещать меня.

Как-то раз был скучный серый день, и я удалилась в спальню, чтобы почитать Слово Бога. Было необычно холодно для начала лета. Резкий ветер бил в окна. Начав читать, я почувствовала тепло на своей руке и, посмотрев на руку, увидела лучик солнечного света. Я выглянула из окна и заметила, что солнце снова скрылось за облаками. Мне показалось, что на одно мгновение Он сошел и коснулся меня, чтобы утешить.

«О, Господь, — сказала я. — Я так одинока, мне не хватает общения. Пожалуйста, пошли кого-нибудь, с кем бы я могла сегодня поговорить».

Чувствуя себя в глупом положении, высказав Богу такие дерзкие просьбы, я вернулась к чтению Писания. В конце концов, я в Его Присутствии, и этого должно быть достаточно. Но через какое-то время я стала прислушиваться и различила странный звук в доме, странный, потому что его не было так долго. Снизу доносились голоса.

Я накинула халат и вышла в коридор, где встретила Нурджан, которая спешила ко мне, задыхаясь. «О, Бегума Саиб, — пролепетала она, — приехали Олды».

«Слава Богу», — ответила я и поспешила к ним навстречу. Конечно же, я видела Кена и Мэри во время наших воскресных собраний у них в доме, но это было нечто другое. Это был визит посреди недели. Мэри бросилась ко мне и взяла меня за руку. «Нам нужно было увидеть Вас, Билкис, — сказала она, и ее голубые глаза сияли. — У нас нет никаких особых причин для визита, мы просто очень любим Вас».

Что это был за визит! Когда мы разговаривали, я поняла, что сама совершила ошибку, не приглашая людей к себе.

Гордыня удерживала меня от признания такой потребности. Неожиданно я почувствовала вдохновение. Почему бы мне не приглашать людей к себе в дом на воскресные собрания? Но разве это не значит сыпать порох в огонь? Я постаралась отмахнуться от этой мысли, но она не уходила. И когда друзья собирались уходить, я быстро сказала: «Может быть, вы придете ко мне в это воскресенье?».

Олды посмотрели на меня с изумлением.

«Я серьезно, — сказала я. — Этому старому дому нужна жизнь».

На этом и порешили.

В тот вечер, когда я готовилась ко сну, я подумала о том, •»как Господь заботится о нас. Когда моя семья и друзья оставили меня, Он заменил их Своей семьей Верующих. Ночью я спала спокойно и проснулась от ощущения теплого солнечного света, заливавшего окно. Я встала, открыла окно, наслаждаясь мягким ветром, наполнившим комнату. В этом земном аромате я почувствовала теплое дыхание настоящего лета, которое, наконец, пришло к нам.

Я не могла дождаться воскресного собрания. В субботу вечером старый дом наполнился цветами, пол и окна везде натирались до блеска. Я сказала Райшам, что она может присоединиться к нам, но она не решилась, она еще была не готова к такому смелому шагу, и я не стала настаивать.

Наступило воскресенье, и я старалась не пускать Махмуда в кабинет, расправляла персидский ковер и все время переставляла цветы. Я постоянно находила пыль то здесь, то там и вытирала ее. Наконец, я услышала, как открылись ворота и подъехали машины.

Вечер прошел так, как я и надеялась, с пением, молитвами и свидетельствами друг другу о том, что сделал Господь. Нас было двенадцать и еще Махмуд, мы уютно сидели в кругу в кабинете, но я клянусь, что в тот вечер с нами были тысячи других гостей, невидимых, но желанных.

У вечернего собрания была еще одна цель, и я не могла этого не заметить. Оказалось, что все мои верующие друзья очень беспокоились за меня.

«Надеюсь, Вы проявляете особую осторожность?» — спросила Мэри.

«Ну, — рассмеялась я. — Вряд ли я что-то смогу сделать, если кто-то захочет причинить мне вред».

Кен обвел взглядом кабинет и посмотрел на большие стеклянные двери, ведущие в сад. «Вам тут вряд ли удастся быть в безопасности, — сказал он. — Я даже не подозревал, что Вы настолько уязвимы».

«А Ваша спальня?» — поинтересовалась Синов. Всем захотелось взглянуть на мою комнату, и мы поднялись наверх. Кена особенно волновали окна, выходящие в сад, их защищало лишь тонкое стекло и узорчатый экран.

Он покачал головой. «Нет, это вовсе небезопасно, Вы сами понимаете. Вам нужно что-то придумать, Билкис, Вам нужно поставить тяжелые металлические решетки. Любой может влезть через такое окно». Я сказала ему, что подумаю об этом на следующий день.

Было ли это игрой воображения или на самом деле Его слава немного померкла, как только я дала такое обещание?

Наконец, мы распрощались, и я стала готовиться ко сну, чувствуя себя более счастливой, чем за все прошедшее время. На следующий день, уже собираясь послать за работником в деревню, чтобы поставить решетки, я снова почувствовала, что слава Господа отходит от меня. Почему? Неужели потому, что я собиралась совершить поступок, который основывался на страхе? Мне показалось, что, как только я собираюсь звонить рабочему, мне что-то препятствует сделать это.

Потом я поняла, в чем дело. Как только по деревне пронесется слух о том, что я ставлю решетки на окна, все поймут, что я боюсь. Мне показалось, что я уже слышу сплетни: «Как! Ну что это за религия! Разве христианство — настоящая религия, если, став верующим, начинаешь всех бояться!».

Нет. Я решила, что не буду закрывать окна. В ту ночь я легла спать, чувствуя, что приняла правильное решение. Я сразу же заснула, но вскоре проснулась от какого-то звука. Я села в напряжении, но не ощущая страха. Передо мной открылось захватывающее зрелище.

Сквозь стены своей комнаты каким-то сверхъестественным образом я видела весь сад. Он купался в небесном белом свете. Я видела каждый лепесток розы, каждый лист на дереве, каждую травинку. Над садом стояла удивительная тишина. В глубине сердца4? услышала слова Отца: «Ты поступила правильно, Билкис.^Я с тобой»^

Постепенно свет померк, и комната снова стала темной. Я включила ночник, вознесла руки и прославила Господа. «Отче, разве я смогу отблагодарить Тебя? Ты так заботишься о нас, о каждом из нас».

На следующее утро я собрала всех слуг и объявила им, что они могут ночевать у себя дома, если захотят. Только Махмуд и я будем спать в большом доме. Слуги обменялись взглядами, кто-то с удивлением, кто-то с радостью, один или два с тревогой. Но я знала, что наконец-то хоть что-то сделано. Я положила конец любым попыткам защитить себя самостоятельно. После принятия этого решения вернулась слава и осталась со мной дольше, чем обычно. Может быть, это было необходимо для следующего поворота событий.

Как-то раз утром Райшам расчесывала мне волосы и, между прочим, заметила: «Я слышала, что сын вашей тети Карим умер».

Я вскочила со стула н посмотрела на нее, не веря своим ушам. «Нет, — произнесла я. — Только не Карим!». Он был одним из моих любимцев! Что произошло? Почему я должна была узнать о смерти Карима через слуг! Железным усилием воли я взяла себя в руки и заставила сесть в кресло, чтобы Райшам могла продолжать работу. Но мысли мои были в беспорядке. Может быть, это всего лишь слухи, думала я. Райшам могла перепутать имя. Позднее я попросила старшую из штата прислуги сходить в деревню и узнать, что произошло. Она сходила и вернулась через час очень расстроенная.

«Мне очень жаль, Бегума Саиб, — сказала она. — Но это правда. Он умер прошлой ночью от инфаркта. Похороны сегодня».

Затем эта служанка, у которой была способность узнавать все обо всех, поведала мне новости, от которых мне стало еще больнее. Моя тетя знала, как сильно я любила ее сына, и специально попросила членов семьи: «Обязательно скажите Билкис, что мой мальчик умер». Но никто не выполнил ее желания.

Позже я сидела у окна, раздумывая обо всем этом. Я была исключена из семейных событий уже полгода, но никогда бойкот не причинял мне такой боли, как сейчас. Покачиваясь в кресле, я начала молиться, прося у Него помощи, и, как всегда, помощь пришла. В этот раз я почувствовала ее как теплую накидку на плечах. И вместе с этим чувством появился необычный план действий. Сама идея шокировала меня. Она была слишком смелой, но я знала, что она от Господа.