Возникновение (emergence), а не начало

Итак, следует говорить скорее о возникновении государства, чем о его начале. Оно представляет собой некую структуру, которая в рамках определенного процесса становится более отчетливой, более совершенной, более устойчивой. Ее организация становится отличной от организации родства. Обычай переходит в закон. Патриарх становится политическим вождем, судья становится царем. Прослеживая этот процесс исторически, мы можем лучше понять утверждение: хотя и было такое время, когда не было государства, само государство не имеет никакого начала во времени. Его рождение есть логический факт, истории принадлежит лишь его эволюция. Идея исторических начал соотносится здесь с идеей особого творения в доэволюционном смысле. У индейцев-юрков или андаманцев нет никакого государ­ства, и все-таки в определенной степени они являются политиче­скими существами, так же как в определенной степени они являются религиозными существами, хотя и не имеют никакой церкви.

В другом контексте мы указали, что применение нами к более ранним социальным стадиям терминов, соответствующих более поздним и более развитым условиям, способно исказить наше понимание этого факта. Иногда какой-нибудь термин достаточно объемен, чтобы охватить и менее и более развитые типы какой-то подразумеваемой под ним социальной формы. Примером является термин «семья». Но в других случаях наши современные термины обозначают такие феномены, которые не существовали как таковые на более ранних стадиях. Примерами таких терминов являются термины «власть», «правительство» и «право» («за­кон»). Обозначаемые подобным образом специфические формы и функции отсутствуют не только у первобытных племен, таких как меланезийцы и эскимосы, но и в гораздо более развитых условиях. И даже тогда, когда сами политические институты высокоразвиты, как в классической Греции, часто представляется сомнительным, можем ли мы использовать применительно к ним терлин «государство». Как мы сейчас покажем, специфические институты развиваются раньше, чем специфические ассоциации. Сами афиняне или спартанцы не имели никакого специального термина для обозначения государства. Их слово «полис» не делает различия между государством и обществом (The community).

Каждое сообщество, сколь бы ни было оно примитивным, содержит зародышевые элементы государства. Мы полагаем, что первобытные сообщества, в отличие от современных, были основаны на родстве. Но это не значит, что всеобщие основания сообщества — общежитие и общее землепользование — отсутствовали в их сознании своей сплоченности. В некоторой степени они и присутствовали, и были определяющими. Р. Г. Лоуви хорошо показывает тот факт, что в сообществе, на первый взгляд основанном исключительно на родстве, и лояльность также служила в качестве социальной связи (Lowie R. The Origin of the State Chap. IV. Ср. также: Goldenweiser A. Early Civilization, Chap. XII. N. Y., 1922). Если бы чувство смежности не функционировало, социальная связанность родовой группы разрушилась бы. И как раз в силу этого чувства смежности — по крайней мере частично — племя и осуществляет юрисдикции, возвышаясь над различиями между семьями в преде­лах своей области, принимает чужаков в число родичей и т. д. И другие узы, например, религиозные, также могли сливаться с узами родства. На деле под эгидой родства были наполовину сокрыты все основания социальной взаимосвязи, в том числе и зародыши государства.

То, что мы доказали применительно к государству, — что поиск каких-то специфических начал тщетен, — может быть доказано применительно и к другим значимым элементам социальной структуры. Мы уже видели, сколь неудовлетворитель­на попытка обнаружить некую специфическую изначальную форму семьи. А вскоре, исследуя возникновение церкви, мы увидим, что и этот процесс не допускает идеи, будто она имела какое-то историческое начало. В этом контексте о началах допустимо говорить лишь в том случае, если мы подразумеваем под этим некий процесс оформления, который сам по себе не имеет никакого отчетливого отправного пункта.