Доктор психологических наук, член-корреспондент РАН, профессор факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова

Новый век уже стучится в наши двери. Будущее неотвратимо, как паровой каток, надвигается на настоящее. Станет ли XXI век веком психологии? Ответ на этот вопрос требует некоего футорологического прогноза: а каким, собственно, будет этот XXI век для человека? что изменится в его бытии? как изменится сам человек?

Согласно концепции О. Тоффлера, мир движется к постиндустриальному обществу, где на смену энерго- и материалоемким производствам приходит производство идей и информации. Уже сейчас в наиболее экономически развитых странах большая часть людей занята, если пользоваться классификацией трудовой деятельности, предложенной Е.А. Климовым, не в сфере “человек — объект” (сырьедобывающая, тяжелая и легкая промышленность), а в сфере “человек — знак” (от финансово-банковской сферы и юриспруденции до производства компьютерных программ) и “человек — образ” (от художника, дизайнера, видеооператора, имиджмейкера до актера и режиссера). Уже сейчас в США более 60 % трудоспособного населения занято в сфере информатики (для сравнения: в сельском хозяйстве — только 3 % и около 13 % — в промышленности). В будущем эта тенденция только усилится и основным производителем станет работник за монитором своего собственного компьютера (кстати, снимется и проблема собственника на средства производства), сидящий в своем собственном жилье (уменьшится и нагрузка на транспорт) и одновременно через “мировую паутину” имеющий доступ к любым информационным ресурсам и возможность установления контактов с любым жителем Земли. Б. Гейтс в книге “Дорога в будущее” пишет: “Достижения технологии обязательно отразятся и на архитектуре. В стенах домов начнут встраивать управляемые компьютерами дисплеи всевозможных размеров. О проводке, соединяющей различные компоненты, позаботятся еще при строительстве домов... Когда информационные устройства подключат к единой магистрали, отпадет надобность во многих предметах: справочниках, стереоприемниках, компакт-дисках, факс-аппаратах, шкафчиках для папок и различных записей. Многие вещи, загромождающие сейчас комнаты, перейдут в иное состояние — в форму цифровой электронной информации, которая будет извлекаться только при необходимости. Даже старые фотографии мы сможем хранить в цифровом виде и вызывать на экран, вместо того чтобы вставлять в рамочки и развешивать по комнатам”.

Расширятся не только пространственные, но и временные рамки человеческого бытия. Фаустовское стремление остановить мгновение, реализованное в XX в. в форме фотографии и кино, получит дальнейшую реализацию в виде непрерывно пополняющегося всемирного архива, где любой человек будет иметь возможность не только быть свидетелем событий, происходящих в любой точке земного шара, но и обратиться к прошлому, вновь пережить исторические события или просмотреть любимые кинофильмы и спектакли (с уже ушедшими из жизни актерами), очутиться в “местах силы”, местах, связанных с приятными воспоминаниями, а обладая личным архивом, воспроизвести облик любимых людей и прокрутить значимые события из своей жизни.

Такая виртуализация бытия может привести к аутизации человечества. Ведь даже на смену привычным социальным группам, изучаемым социальной психологией, придут виртуальные сообщества и коллективы “по интересам”, объединенные с помощью электронной “паутины”. На смену социальной или этнической общности людей, обеспечивающей ценность многообразия, придет общность по менталитету, увеличивающая интеллектуальное и культурное многообразие человечества. В качестве антитезы “шизоидизации” человечества, связанной с отрывом сознания от чувственной ткани, усилится роль досуга — спорта, путешествий, игры. Уже сегодня можно увидеть не только тысячные толпы молодежи, увлеченно играющей в миры Дж.Р. Толкиена, но и их более старших собратьев, разыгрывающих Бородинское сражение или битву при Аустерлице. В будущем, возможно, появится профессия, интегрирующая роли режиссера, психолога и историка. Имитационная игра, возможно, станет не только реализаций творческого досуга, но и формой исторического познания, постижения менталитета людей прошедших эпох, исторических персонажей, расширив рамки временного бытия человека. Человечество уже прожило огромную историю, накопив в “запасниках культуры” миллионы прожитых судеб, огромное количество живых и мертвых языков, религиозных и мифологических представлений, исторических документов, фольклорных и художественных произведений, являющихся формой консервации культурно-исторической ментальности, человеческих страстей, уникального этнического миросознания. Освоение и рефлексия этих безбрежных культурных пластов истории началось (по эволюционным меркам) сравнительно недавно, и человечеству (и, в частности, психологической науке) еще предстоит проделать ту работу, о которой, правда, в иной форме, пророчески писал Н.Ф. Федоров, как о “воскрешении предков своими потомками”.

Электронный доступ к великим мировым шедеврам, будь то музыка или живопись, и возможность их воспроизводства и тиражирования (приватизация человеческой культуры) увеличат роль искусства в жизни человека, значимость всего уникального и введут в массовую культуру великие духовные ценности, оставляя в то же время свободу в выборе (что, в свою очередь, увеличит культурную дифференциацию населения). Роль психологии искусства в ее развивающей и терапевтической функции безмерно возрастет, появятся новые формы синтеза искусств, а новые компьютерные технологии обеспечат возможность творческого выражения личности.

XXI век, безусловно, будет веком биологии и медицины. Развитие экологического сознания и поиск новых форм гармонии с живой природой будут важнейшими составляющими психологической науки. Возрастет и роль зоопсихологии.

Тот геноцид, который осуществляет человечество по отношению к нашим “меньшим братьям”, будет, по крайней мере, смягчен, — и не только по этическим причинам. Потреблять в пищу столь высокоорганизованные, сложные биологические системы, обладающие к тому же способностью чувствовать и испытывать эмоции, по меньшей мере, не рационально (так как для пищевого потребления можно использовать однородные, не имеющие онтогенеза биомассы — продукты современных биотехнологий). Д.И. Менделеев писал по поводу нерационального использования нефти, что “топить можно и ассигнациями”; так и ценность живых организмов для человеческой цивилизации не в их плоти, а в их способности чувствовать и строить пусть простейшие, но картины мира. Я скептически отношусь к перспективам развития искусственного интеллекта как потенциального конкурента естественному, понимая его всего лишь как сложный инструментарий. Рано или поздно развитие искусственного интеллекта окажется ограниченным невозможностью (не известно, принципиальной ли) моделировать простейшее ощущение или эмоцию в их феноменологической, а не операционально-исполнительской форме. (Роль ощущения в генезисе психики прекрасно показана А.Н. Леонтьевым.) Интеграция же человеко-машинного интеллекта будет существенно дополнена, а возможно, ей будут предшествовать формы биотехнических интеллектуальных систем, где фрагменты клонированных органов животных как носителей чувственности будут включены в единый контур биокомпьютерных систем обработки информации и управления.

В связи с увеличившейся продолжительностью жизни возрастет значимость геронтопсихологии, а повсеместное введение индивидуального генетического паспорта увеличит осознанность выбора брачного партнера — сородителя будущего потомства. Уже сегодня предприимчивая топ-модель Наоми Кемпбел предлагает бездетным брачным парам собственные яйцеклетки для воспроизведения красивого потомства. Но кто сказал, что яйцеклетка известной топ-модели более ценна, чем сперматозоиды нобелевских лауреатов, или что генотип таланта, отягощенный врожденной предрасположенностью к шизофрении, ценнее генотипа здорового “середняка”, потенциально способного породить гения или просто гармоничного человека? В любом случае успехи медицины и генетики, порождающие новые проблемы биоэтики, затронут и интересы психологической науки, и нового варианта евгеники, включающего реконструкцию личностно-генетических профилей человека.

Произвольность и возросшая осознанность человека в выборе своего жизненного пути, социального окружения, информационных и ментальных пространств, структурирующих его бытие, не только позволят ему эмансипироваться от Природы, перейдя, как писал Ф. Энгельс, из царства необходимости в царство свободы, но и сделают его относительно независимым и от социума, открыв дорогу к свободе Духа. Многообразие различных психологических школ, на мой взгляд, есть не порождение, как полагают многие теоретики науки, ее перманентного кризиса, а отражение плюрализма в понимании того, что есть человек и его личность. Каждая из школ предлагает свою, пусть и фрагментарную, модель личности, имплицитно несущую выраженный ценностный, аксиологический компонент. В будущем это многообразие только возрастет, предлагая человечеству различные модели духовного развития. Из описательной науки XX в. психология превратится в конструктивистскую науку, обладающую широким набором психотехник, расширяющих сознание (в том числе и в его измененных формах). Психология, находясь на острие эволюционного прогресса, займется построением возможных идеальных моделей бытия; будет включать в себя как старые (в частности, взятые из религиозных практик), так и новейшие индивидуальные и групповые тренинги и психотехники работы человека со своим внутренним миром, начиная с техник психической гигиены и кончая техниками духовного роста. В этом плане, на мой взгляд, возможно и даже необходимо сближение психологии и религии, но, в первую очередь, не в традиционно национально-архаичных, ритуализированных формах последней, а в индивидуально-мистической форме откровения, контакта с трансцендентальным (что не мешает уважительному использованию религиозных практик как формы духовной настройки, включающему, тем не менее, понимание их культурно-исторической обусловленности). Отношение науки и религии, на мой взгляд, будет подобно отношению научного и поэтического видения мира, где поэтический образ Восходящего солнца не противоречит гелиоцентрической модели Н. Коперника, а порождает многомерность человеческого мировосприятия и пристрастную центрированность, выражающуюся в трактовке человека как “меры всех вещей”.