![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Глава сорок пятая
Я увидела Джефри, вошедшего в кафетерий и близоруко крутящего своей высокой головой на длинной шее. Я встала, и он заметил меня. – Все в порядке? – спросил он. – Мне показалось, что что-то случилось. Я кивнула, но, наверное, так отрешенно, что он понял, что ко мне лучше сейчас не приставать, лучше оставить в покое. Мы вышли и молча сели в машину. Я понимала, что надо сказать, куда ехать, но я не знала, куда, я даже не знала, почему позвонила ему. Кажется, он заметил мою растерянность и чуть наклонился вперед, чтоб заглянуть мне в лицо, он был сдержан, и чуток, и естествен. – Хочешь, поедем ко мне? – спросил он. – Тебе надо прийти в себя немного. Я кивнула. Мне было все равно, куда ехать, наверное, лучше всего действительно к Джефри. В дороге он не сказал ни слова, и я была благодарна ему за это. Начинавшийся час «пик» сбивал потоки машин в пробки, и мы подолгу стояли на каждом светофоре. Впрочем, медленное движение шло мне на пользу, первый шок сходил, заморозка отпускала, и я возвращалась в себя, пробивая только что казавшееся непробиваемым отчаяние. Первые, еще по-прежнему запуганные мысли неловко, ощупью находили пространство в еще частично запеленутом сознании. Я думала, что с Марком, конечно, все кончено, я не смогу его простить, во всяком случае, сейчас, может быть, никогда, и от мысли, что я должна, вынуждена уйти от него, у меня опять все сжалось внутри и захотелось плакать. Но я все же взяла себя в руки, прошел час после первого потрясения, и я не заплакала и разжала спазм. Бог с ним, подумала я, пусть он экспериментировал, пусть использовал меня, но Бог с ним, я справлюсь, я смогу. Единственный нерешенный вопрос, на который по-прежнему у меня не было ответа, лишь догадки, множество запутанных догадок, оставался все тем же: нашел ли Марк решение до того, как нашла его я, или нет? Вел ли он меня к уже известному для него результату, или шел вместе со мной, следуя за моим чутьем и интуицией, или талантом, не все ли равно, как назвать? Если верить Рону, то Марк, конечно, знал ответ до меня. Но Рон не понимает, о чем идет речь, – он вообще не разбирается в психологии, и, очевидно, Марк ему ничего не сказал о нашем открытии, иначе бы Рон вел себя со мной по-другому. Впрочем, Марк рассказывал ему о какой-то свой идее. Ну и что? Идеи могут быть разными. А у Марка их пруд пруди. Так что вероятность, что идея, услышанная Роном, совпадает с моим решением, – крайне невелика. В любом случае бедолага Рон не показатель. К тому же он так убежден в исключительности Марка, что даже не может поставить под сомнение его беспрекословное первенство. Что же делать, у кого узнать? Не у кого, остается только Марк. Пока я разбиралась со своими мыслями, мы приехали, я даже забыла, куда именно мы едем, но обрадовалась, что в конце концов приехали. Джефри открыл дверь, и мы вошли в двухэтажный деревянный домик. – Я снимаю первый этаж, – сказал Джефри, – а на втором хозяева живут, – пояснил он мне. – У тебя очень мило, – сказала я заходя. И действительно, все было просто, почти по-студенчески, но уютно. – Что тебе налить? – спросил Джефри, и я задумалась, я выпила бы сейчас что-нибудь покрепче. – Что-нибудь покрепче, – попросила я. – Что у тебя есть? – Я тебе смешаю по-своему, я знаю одну комбинацию, – сказал он громко из кухни. Я даже не ответила. Он принес стакан с жидкостью розоватого цвета, а сам сел напротив, я отглотнула, было вкусно и крепко. – Как профессор? – спросила я и тут же вспомнила: – Ты мне никогда не говорил, что он твой настоящий дед. Джефри улыбнулся. – Неудобно было, – ответил он. – Я думал, ты и сама знаешь, мы ведь похожи. «А ведь действительно похожи, – подумала я, – хотя и разные». – Да, видишь, как все получилось с ним, – сказал Джефри скорее самому себе и замолчал. – Да, – начал он снова, – неудачно. Он ведь еще все может, абсолютно все, а тут так подкосило. – Он покачал головой. – Я должен был уезжать через неделю, да теперь, видно, придется задержаться на месяц, а может быть, и дольше, пока он не оправится. «Уезжать» – выделил мой слух из общей массы слов. – Куда ты уезжаешь? – Я почему-то почувствовала волнение. – Я ведь место получил в Чикаго, в университете и в госпитале. Моя интернатура уже три месяца, как закончилась, – сказал он, как бы оправдываясь. – Так ты уезжаешь в Чикаго? – не поверила я и вдруг поняла, что не хочу, чтобы он уезжал. Я почему-то хотела, чтобы он оставался рядом. – И ты согласился, ну, я имею в виду, на эту работу в Чикаго? – Это был глупый вопрос, я знала. – Да, а что? – Он вскинул на меня глаза. Я покачала головой. Мы молчали. Пауза была слишком длинной и начинала давить. – Как твои стихи? – вспомнила я. – Стихи? – Он, казалось, сразу не понял, о чем я. – А, стихи. Пишу стихи. – Он засмеялся. – Все лучше и лучше, хотя еще есть куда улучшаться. – Почитай. – Хорошо, – легко согласился Джефри. – Я, кстати, написал стихотворение о тебе, хочешь прочту? – Да, – ответила я. – Хочу, очень хочу. Он встал. – Не могу читать сидя, – сказал он, как бы извиняясь, как бы прося прощения за такую свою причуду. – Я его в Австрии написал, я летом в Вене был месяц. – Он смотрел на меня своими, мне казалось, несфокусированными глазами. И стал читать.
А что слова? Они всего слова, Трухлявы, и пустынны, и безлики... И даже самые пронзительные крики Не выразят так много никогда, Как тихое движенье рук, Безмолвъе губ, Но, главное, глаза, Твои глаза.
Я понял с высоты ушедших дней, Бессонных и бессмысленных ночей, Ненужных пробуждений, вялых снов, Кому-то сказанных зачем-то слов, Знакомств, рукопожатий и речей... Я понял с высоты земли ничьей, Что если что и было у меня, Так это тихое движенье рук, Безмолвъе губ, Но, главное, глаза, Твои глаза
Когда вдали, внизу блеснет река, И солнце растворяется в деревьях, И в три-четыре домика деревня, Да не деревня даже, ерунда... И взгляд теряет полотно дороги, И к тормозу вдруг тянется нога... И не поймешь, зачем спешишь, куда, И раствориться хочется в природе Иль всю ее сполна вобрать в себя.
Так погрузиться хочется в твой взгляд, Войти в него и стать его частицей, И, если что-нибудь когда-нибудь случится, Понять, что только сам во всем был виноват, Что уберечь не смог, не удержал тогда Я тихое движенье рук, Безмолвье губ, Но, главное, глаза, Твои глаза...
Он читал тихо и очень сосредоточенно, как будто забыв про меня, как будто не видя, и я воспользовалась этим, и подошла к нему, и подняла голову, чтоб вернуть себе его взгляд, и, когда он закончил, я поднялась на цыпочки и, вся вытянувшись, поцеловала его. Он лишь чуть шевельнул губами, лишь слегка приоткрыл их, но этого было достаточно, и я проскользнула языком внутрь и, протянув руку, обняла его за шею и чуть нажала вниз, чтобы он склонился ко мне, – я не могла тянуться так долго и так высоко. Он поддался и пригнулся ко мне, и моя вторая рука пришла на помощь первой, и так они и замкнулись на его шее. Видимо, он тоже обнял меня и прижал к себе, так как я вдруг почувствовала себя сдавленной его огромными руками и была не в силах пошевелиться, прижатая к его телу, и не шевелилась. «Я так долго не целовала другого мужчину, что почти забыла, что это каждый раз совершенно по-другому. Так необычно и так хорошо», – пронеслось в затуманенной голове. Я оставила его губы, задыхаясь, и чуть отстранилась, чтобы он смог воспользоваться тем, что я близко, и взглянула в его глаза, призывая. Я сразу поймала его взгляд, в нем была растерянность, он не мог скрыть ее, даже не пытался. И я поняла, что он не решится дотронуться до меня первым, что опять, как тогда в машине, все зависит от меня. Я тоже не была уверена, я не знала: хочу ли, надо ли? –но что-то скользнуло внутри порывисто и требовательно. «Ты так долго думала о нем, фантазировала, – сказала я сама себе, – представляла его с собой, хотела. Не лицемерь, зачем с собой-то лицемерить». И я шагнула вперед, и взяла его руку в свою, и поднесла к лицу, и посмотрела на его широкую ладонь и большие, длинные, очень большие и очень длинные и оттого непривычно красивые пальцы. Потом я положила его послушную ладонь на свою щеку, и мое лицо потерялось и пропало в его пальцах, и, когда я осознала это, я почувствовала, что щеки мои горят и незаметная мелкая дрожь разбежалась по телу. «Как хорошо», – снова подумала я. Я медленно отвела его руку, почти вернула ему, но тут же, спохватившись, так же медленно повела назад к себе и, воспользовавшись его незнанием, плавно опустила ее, огромную, себе на грудь. Джефри не шевелился, и именно то, что он, такой большой и сильный, что он может легко раздавить меня, я в этом была уверена, и в то же время такой покорный, и доверчивый, и доверяющий, именно это сочетание как-то особенно взвинтило мои нервы и желание. Рука его так и лежала на моей груди, и, придавленная ее тяжестью, грудь сама напряглась и отвердела, и даже под майкой, под лифчиком я почувствовала, как почти до боли набух ставший мгновенно упругим сосок. Так продолжалось долго, его рука не двигалась, и мне ее, застывшую на груди, было уже недостаточно, мне нужно было большего, и я положила на нее свою ладонь и прижала, вдавила ее в воспаленную, чувствительную мякоть, которая так жаждала именно такой томящей боли. Я видела, что Джефри начинает взволнованно дышать, у меня самой мутился рассудок от волнующей странности происходящего, и я, вся подавшись вперед и обхватив второй рукой его запястье, двинула по-прежнему вмявшуюся в меня ладонь, вдоль груди, справа налево, с одного края до другого. В какой-то момент его ладонь пересекла меня, и обе груди поделили ее, и обе чувствовали ее проникающую теплоту, и обе завидовали той ласкающей нежности, которую получает другая. Я окинула взглядом всю его фигуру и постаралась представить его тело без одежды, каждую его часть, и взгляд мой прошелся от шеи к плечам, к животу, к бедрам и вдруг, пораженный, остановился. «А что, – вдруг судорожно мелькнуло во мне, и я провела потерявшим влажность языком по совсем иссохшим губам, – а что, если он такой же, как и руки?» Я не могла больше ждать, теряясь в предположении. Мое тело, каждый мой орган требовал подтверждения, мгновенного, незамедлительного, и я не могла, да и не хотела противиться. Я отпустила его запястье, освободив свою руку, не отрывая, впрочем, другой от его ладони, и протянула ее к его телу, и, как и взгляд, начав с шеи, я опускала ее все ниже и ниже, пока рука не сравнялась со взглядом и не почувствовала не вмещающуюся упругость, и я вздрогнула от ее внезапной жесткости, и испугалась, но руки не отвела. Джефри потянул свою ладонь к себе, но я ее не отпускала, и она потащила за собой меня и притянула, и я оказалась почти распластанной на его груди. – Ты уверена? – спросил он тихо, и так как я не поняла вопроса и не отвечала, он добавил: – Я ведь уезжаю скоро. – Да, – так и не поняв, о чем он, произнесла я, только лишь потому что слово «да» являлось единственным ответом на любой возможный вопрос. Я пропустила руки под его рубашку и, ощутив непривычные мышечные выпуклости незнакомого тела, начала скорее инстинктивно вытягивать рубашку вверх к его лицу, чтобы, не доверяя умению рук, самой убедиться в правильности своей догадки. Но именно в тот момент, когда его голый торс вырос до уровня моего лица, а мои руки по инерции двигались вверх, пытаясь освободить от рубашки остаток его тела, именно в эту секунду что-то сначала слегка, а потом сильнее, а потом сразу, без перехода, очень сильно кольнуло у меня в спине, и я замерла, не понимая, откуда боль, и потом разом всему телу стало плохо, и мутная волна поднялась внутри, и я отступила назад, потому что почувствовала, что меня может вырвать. Я все же сдержала себя уже на самом подступе, но тошнота не прошла, и тело ломило, и я сразу почувствовала себя больной и ослабевшей. – Извини, мне что-то не по себе, – сказала я, оправдываясь, отходя дальше, на безопасное для нас обоих расстояние. Джефри стоял в растерянности, видимо не понимая, что происходит, да и как можно было понять такой стремительный и неожиданный переход. – Мне действительно плохо, Джефри, – сказала я опять, боясь, что он не верит мне. – Я плохо себя чувствую. И я осела в кресло, и то ли я действительно побледнела, то ли он наконец поверил мне, то ли поверил с самого начала, просто не мог прийти в себя, но сейчас пришел, сделал несколько шагов ко мне, остановился. – Да, я понимаю. Ты плохо выглядишь, – произнес он наконец. – Джефри, – сказала я, – я пойду. Ты извини, я знаю, глупо, но я пойду. Я чувствовала, что должна уйти прямо сейчас, немедленно, я не могла больше находиться здесь, мне казалось, что моя тошнота выделяется, аккумулируется из воздуха этой комнаты. – Давай я тебя отвезу, – предложил Джефри, не споря и не уговаривая, но сама мысль о его продолжающемся присутствии была мучительной, казалось, именно она и вызывает тошноту. – Нет, спасибо, я сама. Мне одной будет лучше, – повторила я, поднимаясь с кресла. – Ты извини, – я хотела подойти поближе к нему, но осеклась, – ты ни при чем, я не знаю сама, что случилось со мной, это просто день такой тяжелый, извини. Он стоял, не зная, что предпринять, и лишь повторил: – Ничего, я понимаю. И я вышла на улицу. Мне сразу стало лучше, то ли от свежего воздуха, то ли от солнца и веселого спокойствия летней погоды, то ли от того, что я осталась одна. Я подошла к автобусной остановке и села на скамейку. Что же все-таки случилось со мной? – подумала я. Действительно ли во всем виноват этот слишком насыщенный день? Может быть, он просто переполнил меня, ведь сколько всего случилось сегодня – сколько переживаний, эмоций, нервов? Я уже была готова согласиться, в любом случае другого объяснения я не могла найти, но в этот момент хоть и совсем недавнее, совсем свежее, но смутное, едва различимое воспоминание колыхнулось во мне. Как будто ветер поднял и донес до меня частицы воздуха из только что покинутой квартиры вместе с ее бликами, тенями, но главное, запахами. Да, подумала я, я не заметила там, рядом с Джефри, так как была слишком возбуждена, слишком увлечена, но все из-за запаха, все дело в запахе. И тут же мое еще не потерявшее память обоняние вернуло на мгновение запах, который был у меня связан теперь с телом Джефри, и опять дурнота, пусть и не так сильно, как недавно, пусть лишь на секунду, подкатила к горлу. Странно было то, что запах этот был даже приятный, не то хорошей туалетной воды, не то мыла, не то чего-то другого такого же парфюмерного. Он мог бы мне даже нравиться, если бы не был связан с телом, но почему-то, именно исходя от тела, он коробил и угнетал меня. Я спросила себя, почему, и тут же поняла очень простое: он был чужой, этот запах, совершенно отталкивающе чужой. Поэтому мне и стало плохо, именно из-за противоречия между близким и желаемым телом и запахом, делающим это тело чужим. Видимо, переход от сильного желания к сильному нежеланию оказался таким резким, что вызвал у меня физическое расстройство– до тошноты, до желания убежать, исчезнуть, лишь бы остаться одной. Я вспомнила сейчас, что когда-то, когда жизнь еще радовала, мы говорили с Марком, смеясь, что именно запах, такой щемящий и возбуждающий, именно естественный запах любимого, родного тела, может быть, он единственный все и определяет и делает это тело и родным, и любимым. Я тогда смеялась, что, завяжи мне глаза и проведи мимо строй мужчин, я именно по запаху все равно различу Марка. Он тоже смеялся и говорил, что наверняка люди не понимают важности обоняния, что весь животный мир, включая насекомых, держится на нем и существует за счет него, особенно насекомые, настаивал Марк. И только человек узколобо не может различить решающего значения запахов в повседневной своей жизни. И еще я вспомнила сейчас, как Марк однажды пошутил, что следующая его работа будет о влиянии и роли химии вообще и запахов в частности на сексуальные отношения двуногих, и мы оба смеялись, развивая неисчерпаемое богатство темы. Марк! Мысли вернулись к главному, я ведь чуть не изменила сейчас ему, первый раз за все эти годы чуть не изменила. Эта мысль поразила меня, я не задумывалась над ней, ни когда звонила Джефри, ни когда согласилась поехать к нему, ни когда прижималась к его телу. Но я ведь решила уйти от Марка, в любом случае я решила его оставить, сказала я себе. Но тут же возразила: но ведь еще не ушла, и, конечно, если бы что-нибудь случилось там у Джфери, это была бы измена. Сегодня – еще была бы измена. Значит, я была готова изменить. Интересно, было бы мне стыдно, мучила бы меня совесть, если бы это произошло, там у Джефри? Я задумалась. Нет, не мучила бы! Странно, почему? – удивилась я собственному признанию. Все же, еще один вид предательства. Подошел автобус, и я поднялась в него, так и не найдя ответа. Я показала водителю проездной и села у окна. Я знаю почему, вдруг сказала я себе, мой моральный кодекс не запрещает изменять. Более того, – вторая догадка нагнала и подкрепила первую, – в культуре западной цивилизации вообще, и уж во всяком случае в моей русской культуре, нет такого запрета. Система моральных ценностей позволяет совершать измены. Действительно, в Десяти Заповедях, которые дал Господь Моисею на горе Синай, вместе с заповедями «не убий», «не укради», есть еще заповедь «не прелюбодействуй». И я на самом деле не смогу ни убить, ни украсть, потому что это в крови, в генах, я знаю, что это грех, и не совершу его, во всяком случае, при обычных обстоятельствах. Но я могу изменить, потому что измена для меня не грех, потому что в меня тысячелетней западной культурой не заложена мысль об аморальности прелюбодеяния. Почему же я тогда не изменяла Марку все эти годы? – спросила я себя и тут же нашла самый простейший ответ: да потому что не хотела, потому что любила его! Потому что далее сама мысль о другом, чужом мужчине была для меня нестерпимой, как оказался сейчас нестерпимым этот запах одеколона или чего там вместо него было. Так значит, вот он ответ: все дело в дискомфорте, именно в физическом и психологическом нежелании изменить любимому человеку, а не в моральных преградах, которые в любом случае отсутствуют. Все дело в любви, как там: «И море и Гомер, все движется любовью» – кажется так. А когда любовь исчезает, то и запреты исчезают, и ничего больше не сдерживает. Именно так, как едва не произошло сегодня со мной, добавила я про себя.
|