Второй акт

АКТЕР:

О Боже мой! Дай, отдышусь теперь.

Большой успех. Галерка оглушила:

Кричат и лезут, свесясь с потолка,

Поближе к облепленному помосту.

Орут: «Сюда, милай! Уж распотешил

По первому разряду, вот те крест!»

Как суетится, бегает народ!

Румяны щеки будто не от спешки,

А от угля, что Прометей сберег

Для этих душ, для этого румянца.

(перед зеркалом)

Приветствую тебя, почтенный возраст!

Сколь много чувства, дремлющего в них,

Ты пробудил искусством Прометея:

Он был ведь тоже брат наш, лицедей,

Улыбкой, простодушными речами

Огонь божественный от бога скрывший.

Я не таю - питаю мой огонь.

Где б ни был я, чего б не слышал в мире

Неведомого нашим мудрецам -

Окружный свет меня не напоит,

Пока в себе ношу тепла избыток,

Как полый корпус флейты духовой.

И хоть на мне играют беспрестанно -

Клянусь, я не забыл родной мотив.

ЦЕНИТЕЛЬ (проходя мимо):

Как речи выспренни! Как ноты резки!

Воистину: ты полый лишь сосуд:

Чем полого наполнили - тем он

Других питает, и огнем гордится,

Коль подогреть поставят в печь его.

Вот правду говорят простые люди:

«И хорошо повеселил-де нас,

Да он ведь, сударь, что твоя шарманка

В воскресный день у Тома на ремне.

Покрутит Том вертушку - хоть ты душу

Наружу вынь: так жалостно поет.

По мне же акробаты, сударь, лучше:

Слеза нейдет - а все передохну».

Вот трезвый взор! Хотя, признаться, слезы

Тем слаще, что для публики чужды.

Когда тоской безмерной окружен -

Не в отдыхе, но в трепетной работе

Нуждаешься: тогда приходит плач.

Все хроники, что видим мы на рынке,

Все пьесы надо к ремеслу причислить

Затем, что слезное рожденье их

Божественным трудом принесено;

Что нет строки ни в христианском свете,

Ни у племен восточных кочевых,

Которая бы враз не окупила

Все муки появленья своего,

Как не бывает с шуткою бесплодной.

В одной печали - вышней силы знак.

В едином смехе - божие бессилье,

Дающее приятный отдых нам.

(выходит)

АКТЕР (вглядывается в зеркало):

Здесь многие неправильны черты.

Как будто дом прекрасный покосился

От непосильного гурта жильцов.

Как нерадивы, злобны постояльцы!

По собственному вкусу перестроят

Гостиную и стены проломят,

Чтоб светом дня перегрузить жилище:

Так и ролями населен мой лик.

Нет памяти наследственной у зренья:

Десятилетним малым я себя,

С бродячими актерами по рынкам

Скакавшего на облучке, не помню.

Тогда лица лишь первый грим коснулся -

То первый гость белил в нем потолок

И обживался с нищею семьею.

В окне, больном от пыли путевой,

Мелькали ярмарки да карусели;

В трубе печной ей незнакомый дым

С лихвою вечным шумом заменялся;

Число семей и трещины росли.

И так меня переросли собою

Вы, монологи, мой натужный хрип,

Что мне для вас уж нечего оставить:

Каморка эта будет вам тесна.

Меня здесь нет. Я вами подменен,

И ваши умершие - ваша память,

И ваша радость - новые жильцы.

Моя огромность мнимая для вас

Тем подтверждается, что я не виден

При свете дня, ни ночью, изнутри.

Сегодня был успех; поверьте стенам -

Вас кладка верная не подведет.

Но даже перестроенному веку

Вам не прибавить дней.

* * *

Входит ИЗДАТЕЛЬ

ИЗДАТЕЛЬ:

Кривую шутку бес со мной сыграл.

За клоуном прошел я полквартала,

А там из виду выпустил его.

Пиши пропало - том не разойдется.

Входит СТЕФАН

СТЕФАН:

Приятель, что стряслось? Нельзя ль помочь?

ИЗДАТЕЛЬ:

Спасибо, друг. Концы уж глубоко:

С одним мы тут намедни разминулись.

Дела стоят - полдня его ищу.

СТЕФАН:

Вот так сказка! Со мною то же.

Зазвал в театр знакомого безумца.

Сидели в разных мы местах; я видел:

До занавеса встал он и ушел.

ИЗДАТЕЛЬ:

А вот позволь узнать: что за театр?

Не Глобус?

СТЕФАН:

Он.

ИЗДАТЕЛЬ:

Не Гамлета ли пьеска?

СТЕФАН:

Куда как нет. Сам Гамлет в ней актер.

Такая вещь! Ей-богу, не жалею

Двух шиллингов, потраченных на вход.

Гляди-ка сам: принц Дании...

ИЗДАТЕЛЬ:

Постой.

Твой принц актер, а кто же сочинитель?

СТЕФАН:

Почем мне знать? Да слушай: датский принц...

ИЗДАТЕЛЬ (в сторону):

По паре в день Господь лепил глупцов:

Дневная мне продукция попалась.

СТЕФАН:

... живет, как сын при царствующем дяде,

Но тень умершего отца ему

Твердит о собственном убийстве, месть

Прося свершить над королем. И он,

Ты что заметь, - кидается на ближних,

Друзей двух бывших гробит; плюс к тому -...

ИЗДАТЕЛЬ (в сторону):

Ошибки быть не может. Расспрошу

Его подробней.

(громко)

Скажи, любезный,

А кто же автор принца твоего?

(разговаривая, уходят)

* * *

Входит ЭДВИ. Он пьян.

ЭДВИ:

Офелия, родная! Кто тебя?

Чем тише, тем пронзительней ты плачешь,

Так, помню, ты внимательно ко мне

Приглядывалась с грубого помоста,

И вдруг в пространство говоришь: «Ему

Дала бы я фиалок, да завяли».

Ей-богу, так: «завяли», говоришь.

Вот я тебя и полюбил - тогда.

Повсюду бесполезные все рожи;

Один, спасибо, вышел до конца, -

Как будто горести большую долю,

Как встал - да так и вынес за собой.

Ему смотрел я вслед, а обернулся -

Тебя уж нет; «утоплена» - кричат.

И, в голосах скользя, через перила

Я вниз ползу - ах, ноги! сколько их!

Как будто в реку влез, где наводили

Мосты веками, а теперь ушли:

Гнилые сваи - в сапогах, босые -

Поддерживают тусклый небосвод.

Гляжу - лицо; ползу к нему по грязи:

«Который час?» - а он, не раскрывая

И глотки, в сто ладов орет: «Шекспир!»

РАЗНОСЧИК (пробегая мимо):

Шекспир, Шекспир! Забавные пиесы!

Жизнь Гамлета и смерть отца его!

ЭДВИ (не слышит):

И тут я узнаю, откуда голос:

Из самого нутра подходит к горлу

И сквозь слюну вскипает пузырями

Звук неосознанный, как перекличка, -

Музыка горя моего: «Шекспир!»

КОНЕЦ

Москва, 1 и 2 июня 1997

© Илья Тюрин, Шекспир, сцены. Наследники, 2011