Каузально-генетический закон

/Морозов С.М. Экзистенциальный вектор деятельности. Т.1. М., МПСУ, с.216-231/.

В контексте культурно-деятельностной парадигмы «понятие развития в корне отлично от механистического представления о возникновении сложного психического процесса из отдельных частей или элементов, подобно сумме, образующейся из арифметического складывания отдельных слагаемых» [Выготский, 2003, с. 210]. Причем «всякое развитие представляет особый процесс самодвижения, т. е. имеет спонтанный характер, которому свойственны внутренние законы» [Леонтьев, 1957, с. 94]. Действительно, развитие как презентация становления нашему сознанию проистекает из противоречия между предметом и его взаимодействия с чем-то иным. Становление — один из основных атрибутов существования в сознании наблюдателя — представлено в специфическом формате развития. Поэтому именно развитие является одной из главных предметных зон, которые должны быть рассмотрены нами, если мы хотим приблизиться к пониманию и объяснению нашего предмета — деятельности человека.

Понятно, что объяснение в первую очередь связано с фиксацией фенотипической стороны наблюдаемых явлений. Но после открытий Ч. Дарвина в науку вошел способ описания явления «на основе его реального происхождения» [Выготский, 2003, с. 304], названный К. Левином кондиционально-генетическим. Когда мы рассматриваем предмет в его сегодняшнем состоянии, говорит Левин, мы изучаем только внешний вид предмета, его фенотипическую составляющую. Л. С. Выготский сформулировал эту идею следующим образом: старая психология берет предмет, психику человека как вещь, а не как процесс, поэтому она и не могла понять закономерности, в соответствии с которыми этот предмет функционирует. «До сих пор, — говорит Выготский, — психологический анализ почти всегда обращался с анализируемым процессом как с известной вещью. Психическое образование понималось как известная устойчивая и твердая форма, а задача анализа по существу сводилась к разложению ее на отдельные части. Вот почему в этом психологическом анализе до сих пор господствовала логика твердых тел. Психический процесс изучался и анализировался, по выражению К. Коффки, прежде всего как мозаика из твердых и неизменных частей» [Выготский, 2003, с. 302]. Но «истинная задача анализа во всякой науке есть… вскрытие реальных каузально-динамических связей, лежащих в основе каких-нибудь явлений» [Выготский, 1983а, с. 96]. Поэтому «нас должен интересовать… — говорит Лев Семенович, — не готовый результат, не итог, или продукт развития, а самый процесс возникновения или установления высшей формы, схваченной в живом виде» [Там же, с. 100].

Мы, продолжает Выготский, должны рассматривать историю предмета, его генезис, как каузально-генетическое (причинно-историческое) явление. Л. С. Выготский ссылается на теорию К. Левина, призывая психологов обратиться к каузально-динамической проблеме: «Господство атомистической точки зрения привело… к подчеркиванию чисто феноменологической проблемы, которая, как замечает Левин, сама по себе имела, несомненно, существенное значение, но закрывала в старой психологии более глубоко лежащую каузально-динамическую проблему» [Там же, с. 91–92]. Например, послепроизвольное внимание, говорит Выготский, только фенотипически похоже на внимание непроизвольное, но по своим скрытым от непосредственного наблюдения механизмам (т. е. каузально-генетически) этот вид внимания, скорее, похож на внимание произвольное, по крайней мере, включает в себя важные элементы произвольного внимания (см.: [Выготский, 2003, с. 307]). Классическим примером использования каузально-генетического закона при объяснении экспериментальных данных является так называемый «параллелограмм развития», полученный в результате исследования памяти А. Н. Леонтьевым (см.: [Леонтьев, 2003]). Как известно, в этом случае дети дошкольного возраста и взрослые демонстрируют сходные результаты при выполнении заданий, связанных с запоминанием. Здесь, говорит Л. С. Выготский, мы видим фенотипически сходные проявления, имеющие совершенно различные генетические корни: использование натуральных функций у детей и высших психических (т. е. имеющих опосредованный характер) у взрослых испытуемых: «Мы снова приходим к выявлению глубокого различия, существующего между фенотипической и генотипической формами процесса» [Выготский, 2003, с. 424].

С точки зрения культурно-исторической психологии, предмет психологии следует рассматривать как нерасчленимый, целостный (молярный, неаддитивный) процесс. Здесь отдельные функции — это состояния, которые могут быть заданы и экспериментальной ситуацией (если мы анализируем результаты психологического эксперимента), но всегда представляют собой результат взаимодействия человека с окружающей его действительностью. Иными словами, например, мышление это не «часть» психики, а ее состояние в тот или иной момент времени. Причем это состояние задается контекстом, в котором оказывается человек в этот момент. Частным случаем этого общего правила оказывается экспериментальная ситуация. Если мы, например, изучаем процесс решения человеком задачи, то, создав соответствующие условия (спланировав соответствующую экспериментальную ситуацию), мы создаем условия, при которых психика предстает перед нами в таком своем состоянии, которое мы интерпретируем как мышление человека. Если же мы просим нашего испытуемого запомнить ряд слов, а затем их воспроизвести, то психика преобразуется в состояние, которое мы называем памятью.

В указанном разведении фенотипических и генотипических форм представлено одно из главных отличий подхода Л. С. Выготского к построению научной теории от подхода позитивистского. Впрочем, Выготский в традиционном ключе ставит перед собой (и перед нами) задачу — построение общей психологической науки, которую он определяет «как науку, получающую материал из ряда частных наук и производящую дальнейшую обработку и обобщение материала, невозможные внутри каждой отдельной дисциплины» [Выготский, 2003, с. 70]. Если придерживаться только этой формулировки, то можно подумать, что культурно-историческая психология методологически мало чем отличается от методологии позитивизма, созданной А. Сен-Симоном и О. Контом. Однако глубинный смысл культурно-деятельностной психологии прямо противоположен подобному толкованию.

Наука — это то, что умеет объяснять, считал Л. С. Выготский. Причем объяснить предмет — значит узнать законы его развития, а не только сделать «фотографию» предмета. Но как только мы привлекаем в наш анализ принцип развития, тут же утрачивается связь предмета с чувственной реальностью. Волей-неволей мы должны обратиться к прошлому предмета исследования. А это прошлое скрыто от наших органов чувств, которые всегда ограничены моментом «здесь-и-сейчас». Представление о психическом как о процессе развития кардинально меняет нашу оценку функционального подхода, считавшегося основным в психологии начала прошлого столетия и до сих пор находящего свое проявления в работах разных авторов. Как мы помним, традиционная точка зрения функционализма состоит в том, что предмет психологического исследования распадается на отдельные составляющие: память, мышление, восприятие и т. д. Апофеозом этого подхода в XX веке стало когнитивистское описание психики при помощи так называемых блок-схем. В соответствии с этим подходом психика интерпретируется как процесс преобразования поступающей извне информации по мере ее последовательной «обработки» относительно независимыми друг от друга механизмами: образного мышления, кратковременной памяти, селективного внимания и т. п. Таким образом, в качестве процесса здесь выступает «обработка». Психика же снова рассматривается как «жесткий» предмет, подвергнутый «обработке», словно скульптор высекает изваяние из куска необработанного мрамора: предмет здесь — глыба мрамора (психика), который обрабатывается скульптором посредством разных орудий (мышления, восприятия и т. д.).

Постепенно мы начинаем понимать: нет «объективных» вещей, но, безусловно, есть «субъективные» процессы. Процесс же есть всегда изменение, часто именуемое развитием. В сознании, в его «феноменах» мир предстает как множество отдельных вещей. Но это лишь явления, то есть снимки, слепки, симультанные «фотографии» непрестанного развития, которое само не дано нашему сознанию. Если мы хотим познать мир, то должны смиренно признать, что сознание так уж устроено: оно — только цепочка островков в непрестанном гераклитовом потоке: «Психика построена по типу инструмента, который выбирает, изолирует отдельные черты явлений: глаз, который видел бы все, именно поэтому не видел бы ничего, сознание, которое сознавало бы все, ничего бы не сознавало, и самосознание, если сознавало все, не сознавало бы ничего. Наш опыт заключен между двумя порогами, мы видим лишь маленький отрезок мира; наши чувства дают нам мир в выдержках, извлечениях, важных для нас. Внутри порогов они опять отмечают не все многообразие применений, а переводят их опять через новые пороги. Сознание как бы прыжками следует за природой, с пропусками, пробелами. Психика выбирает устойчивые точки действительности среди всеобщего движения. Она есть островки безопасности в гераклитовом потоке» [Выготский, 2003, с. 98]. За пределами осознанного восприятия остается та реальность, которая дана нашему сознанию лишь в виде «островков».

Каузально-генетический мир, то есть «пространство» внутреннего мира, задающее такие его особенности, которые на уровне сознания человек воспринимает как причинно-следственные связи, — этот мир находится за пределами нашего чувственного восприятия, за пределами сознания. Сознание, «прыжками следующее за природой», предлагает нам фенотипический образ явления, но не дает, не презентирует каузально-динамическое «пространство». Мы должны открыть его при помощи дополнительных исследований. Рассматривая мир как совокупность вещей, то есть фенотипически, мы стараемся установить причинно-следственные отношения между теми кусочками, которые дает нам наше сознание. Мы делаем это при помощи законов механического детерминизма, используя формально-логические формулы. Мы располагаем причины и следствия во времени, полагая, что предшествующий во времени «островок» сознания является причиной «островка», последующего во времени. На самом же деле причины того, что дают нам «островки» сознания, скрыты за его порогом, в мире той реальности, которая не дана нам при помощи органов чувств.

Указанное отношение между естественно-научным детерминизмом, основанным на представлениях об истинности чувственно данной картины мира, и каузально-генетической причинностью, обращающейся за разъяснениями к внечувственной реальности, на первый взгляд может показаться парадоксальным и трудно совместимым с современными научными представлениями. Однако, на наш взгляд, это не так. Найти выход из этой парадоксальности мы попытаемся, применив формулу, которую можно назвать «законом концентрических окружностей ». Поясним свою мысль, снова обратившись к филогенетическому анализу деятельности, проведенному А. Н. Леонтьевым.

В теории А. Н. Леонтьева имеется методологическая линия, на которую мало обращают внимания исследователи его творчества. Известна периодизация развития психики, предложенная Леонтьевым. Первый этап — стадия элементарной сенсорной психики, когда возникает живое движение, опосредующее раздражимость. Здесь возникает не просто физическое перемещение организма-вещи. Это — взаимодействие живого существа с миром. И в ходе такого взаимодействия живое существо получает возможность активного перемещения. Конечно, и камень от удара может переместиться. Но живое движение тем и отличается от физического перемещения, что живой организм, казалось бы, произвольно меняет траекторию перемещения, в отличие от неживого предмета. Возникает новое качество — чувствительность. Появляется прежде безразличный индикатор, сигнализирующий о наличии опасности или, наоборот, — чего-то полезного. И этот индикатор не является механической прибавкой к новым двигательным возможностям организма. Этот индикатор — чувствительность — несет в себе новое качество, которое подчиняет себе механическое движение, преобразует его и превращает его в новую форму. Именно чувствительность, а не живое движение становится аппаратом, благодаря которому только и может функционировать организм. И именно поэтому критерием психики в теории А. Н. Леонтьева становится чувствительность, а не та или иная форма чувственно воспринимаемого движения. Можно сказать, что живое движение в снятом виде входит в состав чувствительности. Законы, управляющие живым движением, становятся подчиненными законам, управляющим чувствительностью. Та же закономерность может быть прослежена и на последующих стадиях становления деятельности. Так, на стадии перцептивной психики появляется возможность взаимодействовать с целыми предметами. И снова это не означает, что чувствительность исчезает. Это свойство живого существа переходит в подчиненное положение по отношению к новому образованию. Далее у приматов возникает новая функция — ручной интеллект. И снова нельзя сказать, будто эта функция подменяет собой более простые образования. Живое движение, чувствительность и перцептивность остаются, но занимают подчиненное положение по отношению к новому образованию. Наконец, социум превращает существо, способное передвигаться, чувствовать и думать, в человека. Разумеется, все предшествующие, перечисленные выше качества кардинально изменяются. Они превращаются в другое «движение», другое «ощущение», другой «интеллект». В дело вступает новый основной закон — закон социального опосредования взаимодействия живого существа с окружающим его миром.

Эта короткая зарисовка иллюстрирует важный методологический прием, которым часто (не всегда эксплицитно) пользуются исследователи. Что происходит с живым движением, когда оно превращается в содержательный момент чувствительности? Оно становится его «частью». Разумеется, слово «часть» мы берем в кавычки, поскольку живое движение совершенно не представляет собой кусок, который мы можем отделить или обратно имплантировать в организм. Чувствительность здесь определяет жизнедеятельность существа, она — главный (системообразующий) момент. Движение — момент подчиненный. Если бы мы захотели изобразить это главное соотношение двух качеств — живого движения и чувствительности — при помощи концентрических окружностей, то мы нарисовали бы большой круг и назвали бы его «чувствительность», а в него вписали бы круг поменьше — «живое движение». Величина круга символизировала бы главенствующее (руководящее) положение одной функции (чувствительности) по отношению к другой (живому движению).

Точно так же мы можем вписать эти две концентрические окружности в больший круг, который мы назовем «ручной интеллект», а этот последний, в свою очередь, в еще большую окружность — «социум». Таким образом, мы получаем систему концентрических окружностей: величина каждого из кругов говорит о его законообразующей роли по отношению к меньшим окружностям (качествам, которые ими обозначены) и о его подчиненном положении по отношению к качествам, изображенным при помощи больших кругов.

Рис. 2

На нашем рисунке (рис. 2) представлена логика актуального существования человека. Здесь самым широким (имеющим наибольший «удельный вес») является понятие «социальное», из которого вытекают все другие понятия. Социальное — «больше» интеллектуального, интеллектуальное — «больше» чувствующего, чувствительность — «больше» обладающего движением. Такое «больше» обозначает законообразующие возможности того или иного уровня развития.

Но это еще не все. Эти категории можно представить в виде системы концентрических окружностей, выстроенных в соответствии с логикой филогенеза. Если взять периодизацию, предложенную А. Н. Леонтьевым, и посмотреть на эти соотношения с точки зрения, так сказать, физической (или природной, натуральной) массы, обладающей тем или иным качеством, тогда, безусловно, самым большим кругом будет круг, символизирующий «движение», в него впишется окружность «чувствительность», меньшую площадь займет окружность «ручной интеллект» и, наконец, самым маленьким окажется круг «социальное». Таким образом, мы приходим к обратной зависимости между двумя характеристиками живых существ: чем ниже количественный показатель, характеризующий тот или иной уровень развития живых существ, тем выше уровень законов, управляющих их жизнедеятельностью. Одновременно с возрастанием уровня такой «законодательной базы» возрастает и количество, так сказать, специфических законов, характерных только для данного уровня. Иными словами, кроме особых законов, характеризующих ту или иную стадию развития предмета, должны быть и законы, определяющие совокупность генетически взаимосвязанных между собой стадий. Например, закон противоречия характеризует все существующее, а закон культурного развития — деятельность человека.

Надо сказать, что в науке, в том числе в психологии, встречаются теории, в которых используется сходный методологических принцип. Вспомним, например, известную «пирамиду потребностей» А. Маслоу. Если мы посмотрим на эту пирамиду «сверху», то увидим несколько концентрических квадратов, из которых наименьшим будет квадрат «самоактуализация», а наибольшим — «базовые потребности».

Ранее мы представили подобную интерпретацию культурно-исторической психологии Л. С. Выготского и психологической теории деятельности А. Н. Леонтьева (см.: [Морозов, 2007]). У Выготского мы находим ряд категорий: значение — эмоция — жизнь, в который Леонтьевым добавлена категория «деятельность»: значение — эмоция — деятельность — жизнь. У Н. А. Бердяева мы встречаем сходные рассуждения, посвященные соотношению общества и личности. «Для позитивистической социологии, — пишет он, — личность есть часть общества и бесконечно малая его часть. Общество есть большой круг. В суждениях об отношении личности и общества применяются числовые, количественные критерии. Общество есть бесконечно большая сила, чем личность. Но количеством, числом и силой не решается вопрос о ценности. Изнутри, экзистенциально, из духа все переворачивается. Не личность есть часть общества, а общество есть часть личности, одно из ее качественных содержаний на путях ее реализации. Личность есть большой круг, а общество есть малый круг. Личность лишь частично принадлежит обществу… Общество есть не весь человек, а все люди. В личности есть глубина, которая совсем непроницаема для общества» [Бердяев, 2003, с. 141].

Подобная методологическая схема часто встречается в теоретических построениях самых разных авторов в самых разных областях науки. Широко он используется, например, в экологии. Среди множества вариантов приведем только закон пирамид численности и биомассы: чем больше общая биомасса организмов, тем более низкий трофический уровень должны они занимать: самую большую массу имеют продуценты энергии (зеленые растения суши составляют более 90 % от общей массы всех живых организмов Земли), самую низкую — редуценты. Здесь мы видим уменьшение объема «массы» новообразований по сравнению с предыдущим. Одновременно возрастает «удельный вес» новообразования. Но применительно к предмету нашего рассмотрения не работает арифметика, требующая чувственной воспринимаемости «массы» и «веса». Единственное, что мы пока можем сказать: «старое» в снятом виде присутствует в «новом», и чем более «новой» является составляющая целого, тем больший «удельный вес» ей принадлежит в этом целом.

Надо сказать, что в философской литературе, наряду со снятием, выделяются деструкция и трансформация как формы диалектического отрицания (см.: [Харин, 1983]). Не вдаваясь в философский диспут, мы только отметим, что в системе культурно-деятельностных представлений диалектическое отрицание употребляется именно как снятие, то есть как «качественное изменение системы с удержанием, сохранением и преобразованием каких-либо ее структурных элементов в новом явлении» [Там же, с. 141], в отличие от деструкции, для которой характерно, «что такой момент отрицания, как " удержание положительного", практически отсутствует или проявляется в крайне незначительной степени и тем самым определяющим оказывается момент перехода явления в " небытие"» [Там же, с. 140], и трансформации, для которой характерно «сохранение не только тех или иных элементов отрицаемой структуры (" удержание положительного") в процессе качественного преобразования вещи, но и самой ее основы» [Там же, с. 141].

Использование принципа снятия позволяет Л. С. Выготскому противопоставить бихевиористскому механицизму диалектику нового психологического видения. Проиллюстрируем сказанное, используя выдержку из работы Дж. Уотсона, который выработал у ребенка 1, 5 лет «отрицательную условную реакцию на вид сосуда с золотыми рыбками», а затем пытается «разомкнуть» условную связь. Для этого он постепенно придвигает к ребенку пугающий его предмет во время кормления: «Когда пища будет поставлена перед ребенком, попробуем приоткрыть сосуд с рыбками. Если это вызовет беспокойство, отодвинем сосуд так, чтобы он больше не смущал ребенка. Ребенок ест нормально, пищеварение совершается без малейшей помехи. На следующий день повторим эту процедуру, но пододвинем сосуд с рыбками несколько ближе. После 4–5 таких попыток сосуд с рыбками может быть придвинут вплотную к подносу с пищей, и это не вызовет у ребенка ни малейшего беспокойства… Прежний страх преодолен, произошло размыкание условной связи, и это размыкание стало уже постоянным» [Уотсон, 1980, с. 43]. По Уотсону, происходит сначала формирование нового образования, а затем разрушение, полное и бесследное исчезновение этого новообразования. Но именно против такого абсолютного исчезновения старого выступает диалектика. Старое не исчезает, оно сохраняется в новом, так или иначе проявляясь в нем. Найти эти проявления, казалось бы, разрушенных и уничтоженных ассоциаций — вот одна из задач диалектической психологии.

Старое присутствует в новом, но в скрытом, снятом виде. Именно отсюда вырастает методология развития, которую использует Выготский на протяжении всего своего пути в психологии: «Поведение современного взрослого культурного человека не гомогенно, не однородно в генетическом отношении. Его психологическая структура… содержит в себе много генетически различных слоев» [Выготский, 2003, с. 268]. Принцип снятия определяет соотношение высших и натуральных психических функций. Мы можем сказать, что низшие, элементарные процессы и закономерности, управляющие ими, представляют собой снятую категорию.

Функционирование принципа снятия в рассматриваемой нами предметной области мы проиллюстрируем еще раз, сопоставив теорию А. Н. Леонтьева с известной теорией диалогизма М. М. Бахтина. Леонтьев использовал в своих исследованиях принцип филогенетического анализа деятельности. Таким образом, он показал, что деятельность человека в качестве своего «генетического» источника имеет простейшее взаимодействие организма с окружающей средой. Бахтин, в свою очередь, ввел в научный аппарат принцип «карнавализации». В соответствии с этим принципом существенной составляющей диалогичности является «карнавальность» — художественный прием, зародившийся в античной литературе и в снятом виде присутствующий в современных художественных текстах. Подчеркнем, что и у Леонтьева, и у Бахтина генетическая составляющая является носителем «иррационального» начала, которое, таким образом, становится достоянием деятельности человека, присутствует в ней в снятом виде. У Леонтьева это генетически исходные, «животные» формы взаимодействия с окружающим миром. У Бахтина — смеховые, «низменные» — в том числе, эротические — составляющие, которые представляют собой, по Бахтину, обязательную компоненту диалогизма.

Предваряя наше дальнейшее изложение, приведем еще один пример все той же закономерности. Если вспомнить философию Э. Гуссерля, то феноменологическое поле мы можем представить как процесс, выступающий в виде контекста, на фоне которого сознанию презентированы те или иные явления. Поле феноменов в процессе своего развития снимает актуал-генетически предшествующее содержание, ежемоментно существуя в формате «здесь-и-сейчас». Явления сознания неразрывно связаны с процессами, протекающими в феноменальном поле. Можно сказать: единый процесс деятельности презентирован сознанию человека в формате своих отдельных составляющих, но опосредован феноменологическим полем деятельности, составляющим своеобразный контекст, на фоне которого сознание презентирует субъекту явления. Такой «перцептивный» фон не совокупность структурных элементов, «окружающих» явление. Это — генетическая составляющая, которая привносит в сознание «историческое» содержание. Ярким примером такой контекстной характеристики может служить и упомянутый выше процесс карнавализации, о котором говорил М. М. Бахтин, и чаньский смех в средневековом Китае (см.: [Абаев, 1989]).

Если мы теперь попробуем рассмотреть принцип причинности с точки зрения каузально-генетического закона, то обнаружим следующее. В нашем сознании нам даны лишь «остаточные явления» более или менее длительного развития изучаемого нами явления. Это лишь итог. Само развитие скрыто от нас. Мы видим лишь завершающий этап этого развития — «вещь». Именно в этом, по Выготскому, главная ошибка всей предшествующей психологии. Но если наше сознание «говорит» нам, что данное явление «вызывает» какое-то другое явление, которое мы также воспринимаем как «вещь», то в этом случае мы еще ничего не можем сказать о каузально-генетических закономерностях, в соответствии с которыми более поздняя во времени «вещь» возникла. Ведь она имеет столь же долгую историю своего развития, которая так же скрыта от наших органов чувств.

Итак, наш анализ подошел к точке, где нам потребуются некоторые комментарии к дальнейшему изложению. Мы видим, что предмет психологического исследования не может быть подвергнут непосредственному анализу — анализу, в котором использовались бы так называемые объективные методы, основанные на постулате истинности данных, предоставляемых сознанию чувственным восприятием. Попытка же найти «обходной» вариант такого исследования приводит нас к интерпретации деятельности как высшей формы бытия человека, в которой в снятом виде присутствуют формы, характерные для предшествующих уровней бытийности.

Означает ли все сказанное, что мы должны отказаться от естественно-научного детерминизма? Вовсе нет. Применяя закон концентрических окружностей и используя каузально-генетический закон и принцип снятия, мы пытаемся и принцип причинности рассмотреть как специфически человеческую форму какого-то общего качества, присущего человеку, но, как правило, скрытого от сознания, находящего свое проявление только в результате специальных исследований, причем зачастую вовсе не нацеленных на изучение этих качеств деятельности. Возможно, требуя перехода к детерминизму иного качества (системному детерминизму) мы и механический детерминизм, столетиями служивший науке верой и правдой, можем использовать в качестве снятой формы.

В поисках особенностей такой формы детерминизма мы обратимся к разработкам, созданным в контексте феноменологического и герменевтического подходов. Эти исследования, как нам представляется, могут послужить источником, позволяющим приблизиться к некоторым атрибутам той реальности, которая составляет глубинную основу деятельности человека и оказывает несомненное воздействие на работу его сознания.