Шестая книга

(...) Большинство писателей различают три формы государственного устройства, из которых одна именуется царством, другая аристократией, третья демократией. Мне кажется, всякий в полном праве спросить их, считают ли они эти формы вообще единственными, или же только наилучшими. Но и в том и другом случае они, как я полагаю, заблуждаются, ибо несомненно совершеннейшей государственной формой надлежит признавать такую, в которой соединяются особенности всех форм, поименованных выше. (...) Следует признавать шесть форм государственного устройства, три из которых, поименованные выше, у всех на устах, а остальные три общего происхождения с первыми, я разумею монархию, олигархию, охлократию. Прежде всего возникает единовластие без всякого плана, само собой; за ним следует и из него образуется посредством упорядочения и исправления царство. Когда царское управление переходит в соответствующую ему по природе извращенную форму, то есть в тиранию, тогда в свою очередь на развалинах этой последней вырастает аристократия. Когда затем и аристократия выродится по закону природы в олигархию и разгневанный народ выместит обиды правителей, тогда нарождается демократия. Необузданность народной массы и пренебрежение к законам порождает с течением времени охлократию. Верность только что сказанного мною по этому предмету можно понять совершенно ясно, если обратить внимание на естественное начало, зарождение и превращение каждой формы правления в отдельности. (...)

В старину раз выбранные в цари и достигшие этой власти оставались на царствие до старости, укрепляя удобные пункты, возводя стены и приобретая землю частью ради безопасности, частью для доставления подданным необходимых средств к жизни в изобилии. Озабоченные этим, цари не подвергались ни злословию, ни зависти, так как большой разницы между ними и остальным народом ни в одежде, ни в пище и питье не было, по образу жизни цари походили на прочих людей и всегда поддерживали общение с народом. Но когда они стали получать власть по наследству и в силу своего происхождения, когда заранее у них были готовы средства безопасности, равно как и жизненные припасы в чрезмерном количестве, тогда вследствие избытка они предавались страстям и решили, что правителям надлежит отличаться от подданных необыкновенным одеянием, что они должны иметь более изысканный стол и лучшую обстановку. (...) Одни из этих поступков породили в людях зависть и недовольство, другие воспламенили ненависть и неукротимую ярость, вследствие чего царство превратилось в тиранию, положено начало упадка власти, и начались козни против властелинов. Козни исходили не от худших граждан, но от благороднейших, гордых и отважнейших, ибо подобные люди были наименее способны переносить излишества правителей.

Когда народ нашел себе вождей и стал (...) оказывать им сильную поддержку против властелинов, тогда была совершенно упразднена форма царского и самодержавного управления и вместе с тем получила начало и возникла аристократия. Тут же народ как бы в благодарность за ниспровержение самодержцев призвал виновников переворота к управлению и предоставлял им власть над собою. Правители в свою очередь на первых порах довольны были предоставленным им положением, во всех своих действиях выше всего ставили общее благо, все дела, как частные, так и общенародные, направляли заботливо и предусмотрительно. И опять, когда такую власть по наследству от отцов получали сыновья, не испытавшие несчастий, совершенно незнакомые с требованиями общественного равенства и свободы, с самого начала воспитанные под сенью власти и почестей родителей, тогда одни из таких правителей отдавались корыстолюбию и беззаконному стяжанию, другие предавались пьянству и сопутствующему ему ненасытному обжорству (...) и таким-то образом извратили аристократию в олигархию. Они же вскоре возбудили в толпе настроение, подобное только что описанному; поэтому и для них переворот кончился столь же бедственно, как и для тиранов. И в самом деле, если кто, заметив вражду и ненависть, питаемые гражданами против таких правителей, отваживается что-либо говорить против них или делать, во всем народе он находит готовность к поддержке.

Вслед за сим по умерщвлении одних и изгнании других граждане не решаются поставить себе царя, потому что бояться еще беззаконий прежних царей, не отваживаются также доверить государство нескольким личностям, потому что перед ними встает безрассудство недавних правителей. Единственная не обманутая надежда, которая остается у граждан, это — на самих себя; к ней-то они и обращаются, изменяя олигархию в демократию и на самих себя возлагая заботы о государстве и охрану его. Пока остаются в живых граждане, испытавшие на себе наглость и насилие, до тех пор сохраняется довольство установившимся строем и очень высоко ценятся равенство и свобода. Но когда народится новое поколение, и демократия от детей перейдет к внукам, тогда люди, свыкшись с этими благами, перестают уже дорожить равенством и свободою и жаждут преобладания над большинством; склонны к этому в основном люди, выдающиеся богатством. Когда вслед за сим в погоне за властью они оказываются бессильными достигнуть ее своими способностями и личными заслугами, они растрачивают состояние с целью обольстить и соблазнить толпу каким бы то ни было способом. Лишь только вследствие безумного тщеславия их народ сделается жадным к подачкам, демократия разрушается и в свою очередь переходит в беззаконие и господство силы. Дело в том, что толпа привыкнув кормиться чужим и в получении средств к жизни рассчитывать на чужое состояние, выбирает себе в вожди отважного честолюбца, а сама вследствие бедности устраняется от должностей. Тогда водворяется господство силы, а собирающаяся вокруг вождя толпа совершает убийства, изгнания, переделы земли, пока не одичает совершенно и снова не обретет себе властителя и самодержца.

Таков круговорот государственного общежития, таков порядок природы, согласно коему формы правления меняются, переходят одна в другую и снова возвращаются. (...) Как для железа ржавчина, а для дерева черви и личинки их составляют язву, сросшуюся с ними от коей эти предметы и погибают сами собою, хотя бы извне и не подвергались никакому повреждению, точно так же каждому государственному устройству присуще от природы и сопутствует ему то или другое извращение: царству сопутствует так называемое самодержавие, аристократии — олигархия, а демократии — необузданное господство силы. В эти-то формы с течением времени неизбежно переходят поименованные выше государственные устройства, как мы только их разъяснили. Ликург предусмотрел это и потому установил форму правления не простую и не единообразную, но соединил в ней вместе все преимущества наилучших форм правления, дабы ни одна из них не прививалась сверх меры и через то не извращалась в родственную ей обратную форму, дабы все они сдерживались в проявлении свойств взаимным противодействием и ни одна не тянула бы в свою сторону, не перевешивала бы прочих, дабы таким образом государство неизменно пребывало в состоянии равномерного колебания и равновесия, наподобие идущего против ветра корабля. Действительно, гордыня царей сдерживается в законодательстве Ликурга страхом перед народом, потому что и народу отведено достаточно места в государственном управлении; с другой стороны, народ не дерзает оказывать непочтение царям из страха перед старейшинами, которые получают звания по выбору за заслуги и потому обязаны всякий раз стоять на страже правды. Таким образом, сторона слабейшая становится во всех случаях сильнейшею и влиятельнейшею, как верная обычаям, ибо с нею соединяются сила и значение старейшин. Совокупностью таких-то учреждений Ликург обеспечил лакедемонянам свободу на более продолжительное время, чем сколько она существовала у какого-либо народа из числа нам известных.

Итак, Ликург путем соображений выяснил себе, откуда и каким образом происходят обыкновенно всякие перемены, и установил описанную выше безупречную форму правления. В устроении родного государства римляне поставили себе ту же самую цель, только достигали ее не путем рассуждений, но многочисленными войнами и трудами, причем полезное познавали и усваивали себе каждый раз в самих превратностях судьбы. Этим способом они достигли той же цели, что и Ликург, и дали своему государству наилучшее в наше время устройство.

(...) В государстве римлян были все три власти, поименованные мною выше, причем все было распределено между отдельными властями и при помощи их устроено столь равномерно и правильно, что никто, даже из туземцев, не мог бы решить, аристократическое ли было все управление в совокупности, или демократическое, или монархическое. Да это и понятно. В самом деле; если мы сосредоточим внимание на власти консулов, государство покажется вполне монархическим и царским, если на сенате — аристократическим, если, наконец, кто-либо примет во внимание только положение народа, он, наверное, признает римское государство демократией. (...) Консулы, пока не выступают в поход с легионами и остаются в Риме, вершат все государственные дела; ибо все прочие должностные лица, за исключением трибунов, находятся в подчинении у них и покорности; они также вводят посольства в сенат. Кроме того, консулы докладывают сенату дела, требующие обсуждения, и блюдут за исполнением состоявшихся постановлений. Ведению консулов подлежат и все государственные дела, подлежащие решению народа: они созывают народные собрания, вносят предложения, они же исполняют постановления большинства. Далее, они имеют почти неограниченную власть во всем, что касается приготовлений к войне и вообщеі военных походов. (...) Они вправе расходовать государственные деньги, сколько угодно, так как за ними следует квестор, готовый исполнить каждое их требование. Поэтому всякий, кто обратит свой взор только на эту власть, вправе будет называть государство монархией или царством. (...)

Что касается сената, то в его власти находится прежде всего казна, ибо он ведает всяким приходом, равно как и всяким расходом. Так квесторы не могут производить выдачи денег ни на какие нужды без постановления сената, за исключением расходов, требуемых консулами. (...) Равным образом все преступления, совершаемые в пределах Италии и подлежащие расследованию государства, каковы: измена, заговор, изготовление ядов, злонамеренное убийство, ведает сенат. Ведению сената подлежат также все те случаи, когда требуется решить спор по отношению к отдельному лицу или городу в Италии, наказать, помочь, защитить. На обязанности сената лежит отправлять посольства к какому-либо народу вне Италии с целью ли замирения, или для призыва к помощи, или для передачи приказания, или для принятия народа в подданство, или для объявления войны. Равным образом от сената зависит во всех подробностях и то, как принять явившееся в Рим посольство и что ответить ему. Ни в одном деле, из поименованных выше, народ на принимает ровно никакого участия. Таким образом, государство представляется совершенно аристократическим, если и кто явится в Рим в отсутствии консула. (...)

При всем этом остается место и для участия народа, даже для участия весьма влиятельного. Ибо в государстве только народ имеет власть награждать и наказывать, между тем, только наградами и наказаниями держатся царства и свободные государства, говоря вообще, все человеческое существование. В самом дела, где или не сознается разница между наградою и наказанием, или, хотя сознается, но они распределяются неправильно, никакое предприятие не может быть ведено правильно. Да и мыслимо ли это, если люди порочные оцениваются наравне с честными? (...) Народ же дарует почести достойным гражданам, а это — лучшая в государстве награда за доблесть. Он же властен принять закон или отвергнуть его, и — что самое важное — решает вопросы о войне и мире. Потом, народ утверждает или отвергает заключение союза, замирение, договоры. Судя по этому всякий вправе сказать, что в римском государстве народу принадлежит важнейшая доля в управлении, и что оно — демократия.

Итак, мы показали, каким образом государственное управление у римлян распределяется между отдельными властями. Теперь мы скажем, каким образом отдельные власти могут при желании или мешать одна другой, или оказывать взаимную поддержку и содействие. Так, когда консул получает упомянутую выше власть и выступает в поход с полномочиями, он хотя и делается неограниченным исполнителем предлежащего дела, но не может обойтись без народа и сената: независимо от них он не в силах довести свое предприятие до конца. Ибо, очевидно, легионы нуждаются в непрерывной доставке припасов; между тем помимо сенатского определения не может быть доставлено легионам ни хлеба, ни одежды, ни жалованья; вследствие этого, если бы сенат пожелал вредить и препятствовать, начинания вождей остались бы невыполненными. Кроме того, от сената зависти, осуществятся или нет планы и расчеты военачальников, и потому еще, что сенат имеет власть послать нового консула по истечении годичного срока или продлить службу действующего. Далее, во власти сената превознести и возвеличить успехи вождей, равно как отнять у них блеск и умалить их; ибо без согласия сената и без денег, им отпускаемых, военачальники или совсем не могут устраивать так называемые у римлян триумфы, или не могут устроить их с подобающей торжественностью. К тому же они обязаны, как бы далеко от родины ни находились, добиваться благосклонности народа, ибо, как сказано мною выше, народ утверждает или отвергает заключение мира и договоры. Важнее всего то, что консулы обязаны при сложении должности отдавать отчет в своих действиях перед народом. Таким образом, для консулов весьма небезопасно пренебрегать благоволением как сената, так равно и народа.

С другой стороны, сенат при всей своей власти обязан в государственных делах прежде всего сообразоваться с народом и пользоваться его благоволением, а важнейшие и серьезнейшие следствия и наказания за преступления против государства, наказуемые смертью, сенат не может производить, если предварительное постановление его о том не будет утверждено народом. (...) Но еще важнее следующее: хотя бы один из народных трибунов высказался против, сенат не только не в силах привести в исполнение свои постановления, он не может устраивать совещания и даже собираться, а трибуны обязаны действовать всегда в угоду народу и прежде всего сообразоваться с его волей. Таким образом, сенат по всем этим причинам боится народа и со вниманием относится к нему.

В равной мере и народ находится в зависимости от сената и обязан сообразоваться с ним в делах государства и частных лиц. (...)

Хотя каждая власть имеет полную возможность и вредить другой, и помогать, однако во всех положениях они обнаруживают подобающее единодушие, и потому нельзя было бы указать лучшего государственного устройства. В самом деле, когда какая-либо угрожающая извне общая опасность побуждает их к единодушию и взаимопомощи, государство обыкновенно оказывается столь могущественным и деятельным, что никакие нужды не остаются без удовлетворения. Если что-нибудь случается, всегда все римляне соревнуются друг с другом в совместном обсуждении, исполнение принятого решения не запаздывает, каждый отдельно и все в совокупности содействуют осуществлению начинаний. Вот почему это государство благодаря своеобразности строя оказывается неодолимым и осуществляет все свои планы. Когда, с другой стороны, римляне по освобождении их от внешних опасностей живут в счастии и богатстве, приобретенном победами, наслаждаются благосостоянием и, легкомысленно поддаваясь льстецам, становятся необузданными и высокомерными, как бывает обыкновенно при таких обстоятельствах, особенно тогда можно видеть, как это государство в самом себе почерпает исцеление. Ибо если какая-либо власть возомнит о себе не в меру, станет притязательной и присвоит себе неподобающее значение, между тем как согласно только что сказанному ни одна из властей не довлеет себе и каждая из них имеет возможность мешать и противодействовать замыслам других, то чрезмерное усиление одной из властей и превознесение над прочими окажется совершенно невозможным. Действительно все остается на своем месте, так как порывы к переменам сдерживаются частью внешними мерами, частью исконными опасениями противодействия с какой бы то ни было стороны.