Общее представление о развитии личности

Данный вопрос касается не возрастной, а только общей психологии, и является конкретной расшифровкой кажущегося абстрактным положения А.Н.Леонтьева: «Личность рождается дважды». Так, очевидно, что лич­ность не возникает вместе с рождением природного организма, но лишь со становлением человека как социального индивида, с его вхождением в об­щество. Собственно личностью не рождаются, а становятся, как в социо-, так и в онтогенезе. В данном отрывке мы не будем их различать, но приве­дем лишь два, на наш взгляд, ярких примера первого и второго рождения личности.

Напомним о том, что личность в первый раз рождается внутри со­циального индивида, и, скажем, личность ребенка немыслима без участия взрослого. Собственно говоря, на первом этапе личность разделена по край­ней мере между двумя людьми: учителем и учеником, терапевтом и паци­ентом, и т.п. Выберем в онтогенезе актуальный период первого рождения личности. Таковым будет кризис трех лет, когда ребенок уверенно заявля­ет о собственном Я, настаивает на том, чтобы выполнять собственные дей­ствия самостоятельно. На самом же деле, это, конечно, не так. Однако вер­но, что ребенок уже может продуктивно общаться со взрослым.

Хрестоматийным примером первого рождения личности является приведенный А.Н.Леонтьевым «феномен горькой конфеты»¹. Личность начинается с определенного поступка в неопределенной ситуации. Такая ситуация есть борьба двух равнозначимых побуждений, или мотивов, вы­бор между которыми трудно осуществим. Так, в ситуации, описанной Ле­онтьевым, ребенку предлагается достать лежащий на столе предмет (и по­лучить в награду за это вкусную конфету), не вставая со стула, который стоит достаточно далеко от стола. В данной ситуации экспериментатор

¹ См. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. 2-е изд. М.: Политиздат, 1977. С. 187—188.

296 Тема 3. Человек как субъект деятельности

как раз и воспроизвел борьбу двух побуждений (мотивов): один из них — будущая награда, а другой, имеющий прямое отношение к личности — это социокультурный запрет, договоренность со взрослым о том, что достать предмет со стола следует, не вставая со стула. Совершенно ясно, что пока взрослый будет находиться в комнате, ребенок не встанет со стула, т.е. социокультурный запрет будет соблюдаться, как бы разделенный между двумя людьми. Возможно, ребенок будет фрустрироваться, но в присутст­вии взрослого никакого личностного выбора не произойдет. Тогда взрос­лый должен выйти из комнаты, что он и делает, наблюдая затем за ре­бенком через полупрозрачное стекло. Возможно, ребенок какое-то время сидит на стуле, но затем достаточно быстро (подобно инсайту келлеров-ского шимпанзе) встает и забирает со стола искомый предмет. В следую­щий момент входит взрослый и видит, что задача решена, но спрашивает, вставал ли ребенок со стула. Тот отвечает, что нет. И раз так, то награда — вкусная конфета — достается ребенку.

Разберем теперь, что же представляет собой феномен горькой конфе­ты. Факт состоит в том, что ребенок получил награду, не заслужив ее. Он солгал. Подумаем, можно ли лгать субъекту, как социальному индивиду. Если не отрываться от реальности общественного бытия, то, конечно, ска­жем: субъекту необходимо, и поэтому можно лгать, или утаивать правду (соблюдая, например, коммерческую тайну). Но можно ли, и следовательно, нужно ли, лгать личности? Конечно, нет, поскольку личность, по определе­нию, решает собственные проблемы, и лгать при этом бессмысленно. Рас­сматриваемый же нами субъект — ребенок — есть личность внутри со­циального индивида, и поэтому ему запрещено лгать взрослому. А он это сделал. Вот тогда и возникает феномен — в данном случае уникальное яв­ление, когда ребенок ест вкусную (по природным признакам) конфету и плачет. Конфета в данном случае оказалась незаслуженной наградой, по­следствием нарушения социокультурной договоренности, т.е. по выраже­нию Леонтьева «горькой по личностному смыслу». В данном случае, слезы ребенка свидетельствуют о том, что личность все же появилась в первый раз внутри социального индивида.

Но как бы ни поступил ребенок в данном случае, личностный вы­бор — первое рождение — будет иметь свой итог. Таковым является со­подчинение, или структурирование (иерархизация) ранее равнозначных мотивов, один из которых теперь стал ведущим, другой — подчиненным. Если ребенок столкнется с подобной ситуацией в следующий раз, она уже не будет для него неопределенной. Тем самым структура мотивов, соглас­но А.Н.Леонтьеву, есть ядро личности. Подчеркнем, что при первом рож­дении личности не нужно осознавать свои мотивы: те будут выполнять свои функции и без осознания, поскольку за поступки ребенка в конеч­ном счете отвечает взрослый. В возрастной психологии выделяют ряд ведущих деятельностей (соответствующих ведущим мотивам), например, для старшего дошкольника — это ролевая игра, для младшего школьни-

Петухов В.В. Общее представление о развитии личности 297

ка — учение. Общий же психолог добавляет: все это так, но только в при­сутствии взрослого, поскольку личность ребенка находится внутри соци­ального индивида, в данном случае разделенного между людьми.

Второе рождение личности будет возможно тогда, когда человеку (под­ростку, юноше) предоставят право самостоятельного выбора, например, буду­щей профессии. В таком случае, он будет вынужден выбирать, опираясь на собственные побуждения, осознавая их. Согласно А.Н.Леонтьеву, второе рож­дение личности есть осознание ее мотивов, потому что, осознавая свои моти­вы, человек может изменить их структуру, т.е. ядро своей личности, и родить­ся второй раз. Показательно, что в данном случае человек должен разделять присвоенные социальные правила и общечеловеческие культурные нормы, с трудом осознавая их абсолютное значение.

Приведем пример второго рождения личности, взятый из детской художественной литературы. В такую ситуацию попадает «маленький ге­рой» Возрождения — Робинзон Крузо — корыстный путешественник в плену непознанной природы (Фрейд: «Тело — это место, где можно жить»¹), в которой ему суждено жить или не жить, но если жить, то культурно. Впро­чем, основное его испытание — социальное: «необитаемый остров» — сказ­ка для детей, и одинок герой лишь в том смысле, что решать свои пробле­мы ему нужно самостоятельно и ответственно, сталкиваясь, например, с местной бытовой традицией (но архаикой — для него).

Не сразу заметны на острове люди, да и неясно еще европейцу — люди они или нелюди. Так, однажды Робинзон видит здесь /герво-бытных дика­рей, которые привозят на остров пленников своей межклановой (»Мы» и «Они») войны и, убивая (нет, скажем сразу — забивая), съедают их. Для обычного современного человека это отвратительно-страшные каннибалы, сплоченные, впрочем, в социальное единство (закрепленное, кстати, общим пищевым запретом), отделяя себя от враждебного племени. И первая его ре­акция — двойственная, социально-природная: неприятие каннибализма смешивается с ужасом быть съеденным самому. Сначала он пытается убе­речься (блокироваться) от них, строя, как по Фрейду, защитные механизмы, а затем решает пойти в наступление (лучший способ обороны). Желания героя понятны, но автор дает ему время подумать, что выйдет на самом деле, если расчетливый проект будет осуществлен.

Ничего не выйдет. Пусть ему удастся, хитро расставив свои сети, уничтожить первую, наверное, малую группу врагов, однако затем (как в разъяснении учителя о целостности запрета) прибудет другая — уже по­больше и агрессивнее... И тогда, наконец: либо — либо. Либо эти быва­лые здешние охотники все же убьют его, и он сгинет как зверь — соци­ально чуждое «Они». Либо победа будет за ним (призрачное счастье), и удачливо забивая их снова и снова, он станет («о, Боже мой»)... тем же

¹ Цит. по: Фейдимен Дж., Фрейгер Р. Личность и личностный рост. М.: Изд-во Российского открытого ун-та, 1994. С. 34.

298 Тема 3. Человек как субъект деятельности

самым «Они» — свирепым и грозным, одичалым Зверем («вот такое «Я» — «Оно»). Так где же здесь «либо — либо», когда получается одно и то же, и никакого выбора нет. Постепенно, скрепя сердце (и «скрипя» рас­судком), герой чувствует, понимает различие социального и культурного: то, что им здесь, на диком острове — можно, то ему вообще, в том числе здесь — уже нельзя. Человеку нельзя (не выйдет) убить себе подобного, ибо это подобно само-убийству.

Но тогда ему открыт путь к пониманию универсальности этого принципа. Заброшенный в цветущую пустыню странник может понять, что здешние существа, омерзительные по частным своим привычкам, есть подобные ему — люди, соблюдающие — согласно месту, где (и когда) жи­вут — тот же культурный запрет. Их каннибализм (в отличие от правил дорожного движения в нашем городе) выдержит предельное испытание. На самом деле, по-своему культурные посетители (туземцами их здесь не назовешь) острова не совершают убийства себе подобных, но забивают со­циально чуждую нелюдь, отличную от себя. Тот же принцип «Не убий», подкрепленный важным природным, пищевым ограничением¹, реализу­ется в традиции как символ социального единства. Тень развеялась: они (уже не с большой буквы) такие же люди, как и он. Значит, в принципе и среди них — равно Тех и Других (а не только пленников, с которыми хотелось бы договориться, как с будущим Пятницей) тоже может возник­нуть странный, отказавшийся от социального долга «палач», рука которо­го дрогнет над отнюдь не невинной «жертвой».

И тогда он — гражданин мира, человек культурный — наверное, вспомнит, что еще на своей родине видел трагедию некоего Шекспира о двух по-своему почтенных, враждующих в городе Вероне кланах, и о том, как два юных их представителя полюбили друг друга и нелепо затем погиб­ли. Так чем же станет их любовь и смерть для каждого из членов того и другого клана: поучительным архаичным символом недопустимости «меж­культурных» связей или прецедентом культуры современных обществ, к ко­торому следует как-то отнестись? Раз можно выйти из общей трудовой се­мьи для обретения собственной профессии, то в принципе можно выйти из разных, даже враждебных семей для создания дружной собственной. Но если теперь уже в том и другом клане (они — равны) появятся противни­ки и сторонники «феномена Ромео и Джульетты», то на смену былому про­тивостоянию «Мы» и «Они» придет война гражданская (и мировая), прони­кающая внутрь каждого — враждебная встреча «Я» с «Оно (Тенью)».

¹ И если бы он, побежденный, вскричал бы в последний миг перед их жадными глазами, что его есть нельзя, то они бы лишь удивлялись («Почему нельзя?»), отнюдь не нарушая своих пищевых табу. Все они, архаичные, понимают (чуют), что есть можно и что нельзя. Но, кто знает, быть может и кто-то из них (тот же Пятница), посмотрев на чужие места, сообразит, что нам, современным, есть-то подчас приходится все («о, всеядные дикари!»), и относительность пищевых (социальных) запретов делает их несущественными, а вот забить человека — вообще нельзя (это убийство), ибо теперь он тебе подобен.

Петухов 6.8. Общее представление о развитии личности 299

В заключение перечислим по крайней мере три основные характе­ристики развитой личности.

Во-первых, личность, по определению, является творческой — потому, что она необходимо в неопределенной ситуации и всегда преобразует уже присвоенные стереотипные способы поведения и мышления. Это можно вы­разить другим термином: трансцендвитальность, или выход за пределы. Иными словами, личность устремляется к возможности своего развития — «взирая на конечный пункт трансценденции, который, — как говорил фи­лософ М.К.Мамардашвили, — можно за неимением лучшего обозначить словом Бог»¹ и который есть последний предел нашей собственной души — и тем самым, не равна самой себе.

Во-вторых, личность является множественной, сохраняя при этом це­лостность. Множественность личности есть качественная разнородность со­ставляющих ее субъектов. В психиатрии начала века существовало поня­тие раздвоения личности, а теперь мы могли бы сказать рас-троения, а то и более. Показательна в этом смысле работа Ю.М. Лотмана о Пушкине, в ко­торой тот предстает то другом декабристов, то убежденным монархистом, то раскованным Дон Жуаном, то нарочитым сторонником Домостроя. Весьма часто бывает, что такого рода людей — личностей — пытаются све­сти лишь к определенным их частям, хотя это, пожалуй, характеризует того, кто это делает. Наш же вопрос состоит в том, как и для чего личности быть разнородной. Ответ довольно простой: личности приходится учиты­вать сразу несколько возможностей своего развития, и это является услови­ем ее внутреннего продуктивного диалога. Отвергнутые части сохраняют­ся как неиспользуемые возможности, и в каждом данном поступке личность свободна в выборе дальнейшего развития.

Наконец, в-третьих, личность существует только в развитии, и в этом смысле, действительно, не равна самой себе. Ярче других это показано у еще одного литературоведа — М.М. Бахтина в его книге об Ф.М.Достоев­ском². Бахтин настаивает на том, что пока личность свободно развивает­ся, ее нельзя определять по какому либо моментальному срезу (поступку, действию), поскольку она может измениться уже в следующий момент.

Приведем два примера из романа «Идиот» Ф.М.Достоевского. Так во второй части этого романа, когда князь Мышкин является уже обла­дателем большого наследства, к нему приходит компания молодых людей с целью доказать свои права на наследство. Молодые люди заведомо не­правы и справедливо изгнаны из высшего общества. На следующий день один из них — бывший боксер Келлер — решает покаяться перед кня­зем и рассказать ему о своей несчастной судьбе. Но проделав все это, по сути исповедовавшись, он вдруг заявляет князю о том, что хочет попросить

¹ См. Мамардашвили М.К. Начало всегда исторично, т.е. случайно // Вопросы мето­
дологии. 1991. № 1.

² См. Бахтин М.М. Проблема творчества Достоевского. М.: Алконост, 1994.

300 Тема 3. Человек как субъект деятельности

у князя денег взаймы, точно зная, что никогда не отдаст. И как бы прове­ряет князя на прочность: «Да, вот такое «Я»—«Оно». Мышкин же, к удив­лению Келлера, отвечает: «А я-то думал, что такое только у меня бывает, а оказывается у многих. Я называю это феноменом двоемыслия. Когда приходит одно, то сразу же появляется и другое, противоположное»¹.

Во втором примере подобное замечание делает уже самому Мышки-ну девушка-аристократка Аглая Епанчина. Она замечает ему: «Вы говори­те о людях только правду, а это жестоко»². То есть тем самым человеку отказывают в его дальнейшем развитии, вынося окончательный приговор.

В конце концов, у развитой, многосторонней, и незавершенной в раз­витии личности есть главное свойство собранности. Как в известной аф­риканской притче. Девушка, прогуливаясь по рынку (рынок, как нам из­вестно, символ культуры), замечает привлекательного для нее молодого человека, который выглядит собранным джентльменом. Молодой человек уходит с рынка, двигаясь в сторону джунглей (символ природы), и уже на его пороге теряет собранность, и начинает распадаться на части. Досужая мораль притчи, как в Красной Шапочке: предупреждение девушкам о том, что нельзя ходить за всяким привлекательным мужчиной. А подлинный смысл состоит в том, что природа — это всегда части, которые преобразуют­ся, собираются воедино и удерживаются личностью.

См. Достоевский Ф.М. Идиот // Полн. собр. соч.: 9 30 т. Л.: Наука, 1973. Т. 8

Тема 4

Возникновение и развитие психики

Приспособительная роль психики в биологической эво­люции. Проблема выделения критериев психики. Гипотеза о возникновении чувствительности как элементарной формы психического отражения. Психика как ориентировочная дея­тельность субъекта. Представление об эволюции психичес­кого отражения. Основные стадии развития психики и по­ведения животных: элементарная (сенсорная), перцептивная, интеллекта. Общая характеристика инстинктивного поведения животных. Индивидуально-изменчивое поведение, навык и ин­теллект. Понятие операции. Исследование интеллекта живот­ных, функциональное использование орудий. Сравнение психи­ки животных и человека. Основные характеристики трудовой деятельности, их филогенетические предпосылки. Возникно­вение действий и необходимость общественного сознания. Ге­нетическое определение действия. Культурный опыт, формы его сохранения и воспроизводства. Знаковая речь и развитие мышления.

Вопросы к семинарским занятиям:

О Роль психики в биологической эволюции. Критерии пси­хического. Гипотеза о возникновении и стадиях развития психики в филогенезе.

© Элементарная (сенсорная) психика и инстинктивное поведение животных.

© Перцептивная психика и индивидуально-изменчивое по­ведение животных. Навык и интеллект, их характе­ристика.

О ТриРовая деятельность и возникновение сознания. Срав-чхики животных и человека.

О Роль психики в биологической эволюции. Крите­рии психического. Гипотеза о возникновении и стадиях развития психики в филогенезе

АН.Северцов ЭВОЛЮЦИЯ И ПСИХИКА¹

Задачей настоящей статьи является разбор вопроса о значении раз­личных способов, посредством которых совершается приспособительная эволюция животных и определение того, какую роль играют эти отдель­ные факторы в приспособлении животных к окружающей среде. Дело в том, что в сочинениях об эволюции авторы преимущественно останавли­ваются на главном и наиболее бросающемся в глаза из этих факторов, а именно, на наследственном изменении органов животных, и ему уделяют почти исключительное внимание. Но помимо наследственного изменения органов имеются еще и изменения поведения (behaviour) животных без изменения их организации, которые играют большую роль в эволюцион­ном процессе и служат могучими средствами приспособления животных к окружающей среде: значение этих факторов, с биологической точки зре­ния, их роль в эволюционном процессе и взаимоотношения между ними и наследственными изменениями строения животных, как мне кажется, недостаточно выяснены, и в разборе этих вопросов и лежит центр тяже­сти настоящей статьи².

Важным и весьма прочно установленным результатом эволюцион­ного учения в его современной форме является положение, что эволюция животных есть эволюция приспособительная, т.е. что она состоит в раз­витии признаков, соответствующих той среде, в которой живут данные животные. Другим таким же важным результатом мы можем считать

¹ Психологический журнал. 1982. № 4. С. 149—159.

² От этой постановки вопроса зависит некоторая неравномерность в распределении
проводимого материала: на общей характеристике эволюции, на вопросе о наследствен­
ных изменениях органов (весьма подробно разобранном в эволюционной литературе), а
также на ненаследственных изменениях организации я сознательно останавливаюсь весьма
коротко. Во избежание недоразумений отмечу, что, говоря о психической деятельности
животных, я рассматриваю ее только с биологической точки зрения, совершенно остав­
ляя в стороне чисто психологическую сторону: психика животных интересует нас здесь
только как фактор эволюционного процесса, а не сама по себе. Этим, между прочим,
объясняются некоторые особенности употребляемой мною терминологии.

Северцов А.Н. Эволюция и психика 303

положение, что эволюционный процесс имеет эктогенетический характер, т.е. что он происходит под влиянием изменений внешней среды, в кото­рой живут животные.

Выработку новых приспособлений мы обыкновенно обозначаем как прогресс в эволюционном процессе, но здесь для понимания характера эволюции необходимо различать между прогрессом биологическим, с од­ной стороны, и прогрессом морфологическим (анатомическим и гистоло­гическим) и физиологическим — с другой.

Мы можем представить себе, что эволюирует свободно живущее жи­вотное, например насекомое, и что оно переходит к еще более подвижному образу жизни. Предположим, что оно приобретает способность летать, не ут­рачивая способности к передвижению на земле: у него разовьются новые органы, крылья, с их скелетом, мускулами и нервами, другими словами, ор­ганизация и функции данного животного станут более сложными; можем представить себе и другой случай, а именно, что не выработается новых ор­ганов, но что функции прежних органов повысятся и соответственно этому изменится и самое строение соответствующих органов: и в том и в другом случаях мы будем иметь общий биологический прогресс, т.е. животное вы­живет в борьбе за существование, численность особей его повысится, и вид распространится географически, параллельно этому мы будем иметь и про­гресс морфологический (органы сделаются сложнее, могут появиться новые органы и т.д.) и физиологический (функции эволюционирующих органов повысятся): здесь биологический, морфологический и физиологический про­гресс организма как целого идет параллельно.

Но мы можем представить себе и другую возможность: что животное того же типа от свободного образа жизни перейдет к паразитному, который может представить для него при данной организации и данных условиях определенные выгоды, ибо при паразитном образе жизни животное защи­щено от врагов в такой же степени, как его хозяин (т.е. животное гораздо более крупное и сильное), и оно всегда без труда находит себе готовую пи­щу. Животное приспособится к этим условиям паразитного образа жизни, и для него переход к паразитизму будет, несомненно, биологическим прогрес­сом, помогающим ему выжить в борьбе за существование; но этот биологи­ческий прогресс будет сопровождаться морфологическим регрессом, ибо у животного, переходящего к паразитному образу жизни, обыкновенно деге­нерируют в большей или меньшей степени органы, необходимые для свобод­ной жизни в сложных и меняющихся условиях среды, например органы движения, органы нападения и защиты, органы высших чувств и т.д. Морфо­логически и физиологически животное регрессирует: здесь биологический прогресс сопровождается морфологическим и физиологическим регрессом. Мы видим, что победа в борьбе за существование определяется, в сущности, только биологическим прогрессом; морфологический же (и физиологиче­ский) прогресс или регресс всего организма зависят от того направления, в котором идет в данную эпоху жизни вида эволюционный процесс.

304 Тема 4. Возникновение и развитие психики

Мы сейчас упомянули об общем регрессе организации, который вы­ражается, в конечном счете, в потере (дегенерации) определенных органов без замены их более совершенными; напомню, что и прогрессивная эво­люция органов сопровождается всегда явлениями регресса: когда опреде­ленный орган изменяется прогрессивно, то некоторые части его, которые оказываются неприспособленными при изменившихся условиях сущест­вования, дегенерируют и заменяются новыми особенностями, нужными при новых условиях; в этом и состоит процесс приспособления. Об общем регрессе мы имеем право говорить только в тех случаях, когда определен­ные органы дегенерируют, не заменяясь другими с той же или близкой функцией, как это часто бывает при переходе к паразитному или к сидя­чему образу жизни. Частичный регресс является процессом, обычно сопро­вождающим морфологические прогрессивные изменения.

Я в предыдущем коротко и очень поверхностно охарактеризовал то, что выразил в данном в начале этой статьи определении эволюционного процесса: эволюция животных есть эволюция приспособлений и соверша­ется под влиянием и в соответствии с изменениями окружающей среды. Я не буду останавливаться подробно на том, что такое мы обозначаем тер­мином «среда», и отмечаю только, что этот термин необходимо понимать в широком смысле слова, разумея под ним всю сумму условий, имеющих биологическое отношение к животному, т.е. неорганическую среду: поч­ву, условия освещения тепла и холода, <? ухости и влажности, химический состав пищи и воды и т.д., и биологическую среду, т.е. всех животных (как принадлежащих к данному виду, так и к другим видам) и растения, с которыми данному животному приходится иметь дело.

Из всего сказанного о ходе эволюционного процесса мы можем вы­вести одно важное заключение: мы видели, что при изменениях среды ор­ганизация животных изменяется в одних случаях незначительно, в других весьма сильно: самую способность к эволюционному изменению, которая, по-видимому, у разных животных различна, мы обозначим термином пла­стичность организма.

При только что сделанной характеристике эволюционного процесса я не коснулся важного фактора, имеющего громадное влияние и на ход эволюции и на конечные результаты ее в каждую данную эпоху, а имен­но, фактора времени.

Мы знаем, что изменения в организмах зависят от изменений в окружающей среде и состоят в приспособлении организма к этим изме­нениям; но эти изменения среды могут совершаться и в действитель­ности совершаются с весьма различной скоростью: одни чрезвычайно медленно, другие несколько быстрее, наконец, некоторые относительно очень быстро. Например, горообразовательные процессы, меняющие облик поверхности суши, процессы эрозии, сглаживающие горы, процессы опус­кания и поднятия суши, вызывающие образование новых крупных морей и новых участков суши, суть процессы чрезвычайно медленные и посте-

Северцов А.Н. Эволюция и психика 305

пенные, занимающие громадные промежутки времени; само собой разуме­ется, что и эти процессы совершаются с различной скоростью, одни быст­рее, другие медленнее. Параллельно этим изменениям протекают связан­ные с ними изменения климата.

Другие изменения в неорганической природе, например, опреснение отделившего от океана бассейна вследствие деятельности впадающих в не­го рек, изменение солености пресноводного или мало соленого бассейна при соединении его с морем, проливом протекают несколько быстрее. Так же относительно скоро, но по нашему человеческому счету, конечно, тоже весьма медленно, происходят многие важные биологические изменения в окружающей среде, например, естественное расселение новых растений (или сидячих животных) при соединении двух стран, прежде разделенных естественной преградой, или двух морей, между которыми установилось соединение.

Свободно живущие и подвижные животные при тех же условиях рас­селяются и тем самым изменяют условия жизни первоначальной фауны данной страны гораздо быстрее. Мы знаем, что свободно живущие и под­вижные животные, попадая в благоприятные для них условия существова­ния, размножаются с чрезвычайной быстротой и достигают необычайной многочисленности в короткое время. Так, например, Колумбом на остров С.-Доминго было приведено несколько голов рогатого скота, которые оди­чали и размножились так быстро, что через 27 лет стада в 4000—6000 го­лов были здесь довольно обыкновении. Позднее рогатый скот был переве­ден с этого острова в Мексику и другие части Америки, и в 1567 г., через 65 лет после завоевания Мексики, испанцы вывезли 64350 голов из Мексики и 35444 головы из С.-Доминго, что указывает на то, какое множество этих животных существовало здесь, так как пойманные и убитые составляли, ко­нечно, только небольшую часть всего количества. Мы знаем, с какой быст­ротой размножились кролики, ввезенные в Австралию, и как они сделались настоящим бедствием для страны. Эти примеры касаются животных, вве­зенных человеком, но мы имеем полное основание думать, что в благопри­ятных условиях животные размножаются с такой же быстротой и в диком состоянии, и мы знаем примеры такого размножения. Совершенно очевид­но, что такое быстрое массовое появление новых животных не является ин­дифферентным для старой местной фауны и что оно сильно изменяет ус­ловия ее существования; новые животные для одних форм являются конкурентами, для других врагами, для третьих, наконец, добычей и т.д., и во всех этих случаях — факторами, весьма сильно изменяющими прежние условия. Мы видим, что эти перемены происходят весьма быстро, в срок не­скольких лет, т.е. с эволюционной точки зрения с необыкновенной скоро­стью. Отметим, что мы брали примеры, касающиеся млекопитающих, т.е. животных, медленно размножающихся; для других животных, у которых скорость и интенсивность размножения больше, процесс идет еще быстрее. Таким образом, мы видим, что, наряду с очень медленными и постепенны-

20 Зап. 2652

306 Тема 4. Возникновение и развитие психики

ми переменами в условиях существования, существуют и очень резкие и бы­стро наступающие изменения, к которым животные, которых они непосред­ственно касаются, должны под угрозой вымирания приспособиться в очень короткий срок.

Таким образом, темп изменений среды, к которым приходится при­способляться животным, бывает весьма различным. Между тем совер­шенно очевидно, что скорость изменения самих животных, которые в ка­ждом отдельном случае приспособляются к биологически важному для них изменению среды, должна быть ни в коем случае не меньше, чем ско­рость изменений среды: если животное при своей эволюции отстает от из­менений среды, то получается дисгармония между организацией животно­го и средой (или Определенными сторонами среды), т.е. животное очутится в длительно неблагоприятных условиях существования, и данный вид нач­нет вымирать.

Мы, таким образом, приходим к чрезвычайно важному понятию о значении упомянутой нами выше пластичности организмов: чем больше пластичность, т.е. чем больше способность организма быстро и сильно изменяться, приспособляясь к изменениям среды, тем больше для него шансов выжить в борьбе за существование.

Существуют два способа приспособления организмов к изменениям окружающих условий: 1) наследственные изменения организации — спо­соб, посредством которого достигаются весьма значительные, количествен­но приспособленные изменения строения и функций животных, способ весьма медленный, посредством которого животные могут приспособить­ся только к очень медленно протекающим и весьма постепенным изме­нениям среды, 2) способ ненаследственного функционального изменения строения, посредством которого животные могут приспособляться к не­значительным, но быстро наступающим изменениям окружающих усло­вий. И в том, и в другом случаях строение организмов изменяется. Оба эти способа приспособления существуют и у животных, и у растений.

Кроме них, существуют еще два способа приспособления, которые встречаются только у животных и которые мы могли бы обозначить как способы приспособления посредством изменения поведения животных без изменения их организации. Они являются для нас особенно интерес­ными, и этот вопрос приводит нас к рассмотрению различных типов пси­хической деятельности животных в широком смысле этого слова.

Мы знаем три основных типа психической деятельности у животных, а именно, рефлекторную деятельность, инстинктивную и деятельность, кото­рую мы условно обозначим как «деятельность разумного типа». Само со­бой разумеется, что я здесь рассматриваю этот вопрос о психической дея­тельности животных не как психолог и, соединяя эти три типа (рефлекс, инстинкт и «разумный тип») в одну общую группу, хочу только выразить, что здесь мы имеем деятельность одного порядка. Термином «рефлекс» мы обозначаем наследственные, однообразные, правильно повторяющиеся целе-

Северцов А.Н. Эволюция и психика 307

сообразные, т.е. приспособительные реакции организма на специфические раздражения. Обыкновенно говорят, что рефлекторные действия отличают­ся машинообразностью, определение, которое только до известной степени точно, так как далеко не всегда одна и та же реакция следует за одним и тем же раздражением. Рефлекторная деятельность является наследствен­ной, т.е. молодое животное начинает производить те же рефлекторные дей­ствия, которые производили его родители без всякого предварительного обучения вполне правильно.

Точно так же, как и рефлекторная деятельность, инстинктивная деятельность является целесообразной, наследственной и до известной степени машинообразной, но отличается от рефлекторной своей гораздо большей сложностью. Здесь мы обычно находим длинный ряд сложных целесообразных действий, являющихся ответом на определенное внешнее раздражение.

Деятельность «разумного» порядка является также целесообразной, но, в отличие от предыдущих типов психической деятельности, не наслед­ственной и не машинообразной. Наследственной является способность к деятельности данного типа, но не самые действия, и животные являются на­следственно весьма различными в этом отношении: одни способны к слож­ным действиям «разумного» порядка, другие к весьма элементарным, но са­мые действия не предопределены наследственно и в индивидуальной жизни не являются готовыми, как рефлексы и инстинкты: для производства оп­ределенного действия требуется определенная выучка. Далее эти действия не являются машинообразными: за определенным раздражением могут следовать весьма разнообразные действия.

Сопоставляя эти три типа приспособительной деятельности живот­ных, мы видим вполне ясно, что мы можем распределить их по основному сходству между ними на две группы: к одной будут относиться рефлексы и инстинкты, которые отличаются друг от друга только количественно, к другой — действия «разумного» типа; первые наследственны (как дейст­вия), не требуют выучки и машинообразны, вторые не наследственны, тре­буют выучки и в общем не машинообразны. Совершенно ясно, что при срав­нении с приспособительными изменениями строения животных инстинкты и рефлексы будут соответствовать наследственным изменениям строе­ния органов, действия «разумного» типа — функциональным изменени­ям органов.

Рефлексы свойственны всем животным и в общем хорошо извест­ны; на них я не буду останавливаться и приведу некоторые примеры, по­ясняющие биологическое значение инстинктов, с одной стороны, действий «разумного» типа — с другой.

В различных группах животных преимущественное значение имеет либо тот, либо другой тип деятельности. Суживая нашу задачу и прини­мая в соображение только метамерных билатерально-симметричных жи­вотных, мы находим, что в типе членистоногих преимущественное значе-

308 Тема 4. Возникновение и развитие психики

ние приобрела деятельность типа инстинкта, в типе хордат психика «ра­зумного» типа; мы говорим, конечно, только о преимущественном значе­нии, а не об исключительном, так как, несомненно, и у членистоногих пси­хика «разумного» типа играет известную, хотя и второстепенную, роль (мы говорим главным образом о высших представителях этого типа, насеко­мых, психика которых сравнительно хорошо изучена), и у высших хордат, т.е. позвоночных, существуют сложные инстинкты, как, например, строи­тельные инстинкты птиц и т.д.¹

В типе членистоногих мы видим постепенное повышение инстинк­тивной деятельности, причем у высших представителей типа, у насекомых, инстинкты сделались необычайно высокими и сложными и достигли высо­кой степени совершенства, вследствие чего сознательная психика если не атрофировалась, то, во всяком случае, отступила на задний план. Напомню необычайно сложные строительные инстинкты общественных насекомых, соты пчел, гнезда муравьев и термитов и т.д. Высота и сложность инстинк­тов насекомых станут ясны для всякого, кто ознакомится с классической книгой Фабра или с более близкими нам прекрасными работами В.А.Ваг­нера об инстинктах пауков и шмелей. Сложность и постоянство (машино-образность) инстинктов здесь очень ясны точно так же, как их удивитель­ная целесообразность. В качестве примера возьмем одну из роющих ос, сфекса, и посмотрим, в каких действиях выражается ее инстинкт заботы о потомстве. Сначала оса роет норку, сообщающуюся узким коридором с ячейкой, в которой складывается добыча, служащая пищей будущей личин­ке; затем эта добыча (сверчок) отыскивается и после некоторой борьбы крайне своеобразным способом делается неподвижной и беспомощной; сфекс перевертывает сверчка на спину, придерживает его лапками и своим жалом колет его в три совершенно определенных места, а именно, в три пе­редних нервных ганглия брюшной нервной цепочки; в результате добыча остается живой, но парализованной, так что не может двигаться. После это­го сфекс приносит ее к норке, кладет у входа, влезает в норку, вылезает из

¹ Говорить об эволюции психики, конечно, можно только с известными оговорками, ибо трудность изучения эволюции психической деятельности, конечно, чрезвычайно ве­лика, и в наших представлениях об этом процессе несомненно еще более гипотетическо­го элемента, чем в наших сведениях об эволюции морфологических признаков. Труд­ность эта станет понятна читателю, если он примет в соображение, что для вопроса об эволюции психических свойств палеонтология дает очень мало, а именно только доволь­но отрывочные сведения о строении мозга ископаемых животных и некоторые, сделан­ные на основании строения ископаемых форм, умозаключения об их образе жизни (Абель). Психоэмбриологическое исследование, т.е. учение о развитии психических свойств, вслед­ствие отрывочности произведенных исследований до сих пор дало тоже немного; сравни­тельная зоопсихология в этом отношении дает гораздо больше, но и здесь приходится постоянно учитывать недостатки самого метода, затрудняющие его применение. Основ­ным из этих недостатков является то, что при сравнительно-психологическом исследо­вании (как и при сравнительно-анатомическом) мы имеем дело с конечными членами эволюционных рядов, эволюировавших независимо друг от друга, а не с последовательны­ми членами одного и того же филогенетического ряда.

Северцов А.Н. Эволюция и психика 309

нее, втаскивает туда добычу, откладывает в совершенно определенное место ее тела яйцо, из которого впоследствии вылупится личинка и, наконец, за­делывает ячейку; затем в другую ячейку откладывается другая добыча, со­вершенно так же парализованная и т.д. Целесообразность этого инстинкта поразительна: слабая личинка снабжается свежей пищей, которая не пор­тится в течение всей жизни личинки, и вместе с тем добыча неподвижна в такой степени, что не может сбросить с себя личинку-хищника, питающую­ся ее телом. Аналогичных примеров того же инстинкта можно привести не­мало для других насекомых.

Весьма интересно, что этот очень сложный ряд инстинктивных дей­ствий является вполне наследственным: животное производит их без вся­кой выучки и без всяких изменений из поколения в поколение с замеча­тельной правильностью.

Машинообразность инстинктивных действий, отличающая их от дей­ствий, которые нам приходится отнести к типу «разумных», особенно бро­сается в глаза при так называемых ошибках инстинкта, когда правильный ход процесса вследствие каких-либо причин нарушается и окончание его становится вполне бесполезным и бесцельным, и, тем не менее, животное за­канчивает его по раз навсегда установленной рутине. Если у роющей осы, принесшей парализованную добычу, в то время как она осматривает норку утащить добычу, то она некоторое время ищет ее, но затем успокаивается и заделывает пустую норку совершенно так же, как будто там была положе­на добыча, что вполне бесцельно. Пчелы имеют обыкновение исправлять по­врежденные ячейки сотов, причем производят ряд сложных действий; при нормальных условиях эти действия вполне целесообразны, но пчелы проде­лывают те же действия, когда ячейка повреждена наблюдателем и пуста, и действия совершенно бессмысленны. Таких примеров можно привести мно­го и они показывают, что инстинкты суть приспособления видовые, полез­ные для вида в такой же степени, как и те или другие морфологические признаки и столь же постоянные. Если мы будем следить за последова­тельным изменением инстинктов в течение жизни насекомого или паука, то оказывается, что целый ряд инстинктов сменяет друг друга и что каждый инстинкт соответствует организации и образу жизни животного в опреде­ленный период жизни особи; при этом каждый инстинкт определенного периода жизни является готовым, действует определенное время и сменя­ется новым, таким же совершенным, когда изменяется при индивидуаль­ном развитии организация и образ жизни особи, например, когда личинка превращается в куколку и т.д.

Мы видим, таким образом, что инстинкты суть приспособления, во многих случаях очень сложные и биологически весьма важные, и что при­способления эти являются вполне стойкими, т.е. повторяются у каждой осо­би неизменно из поколения в поколение. Мы выше поставили вопрос о том, к какой из перечисленных нами категорий приспособлений рефлексы и ин­стинкты относятся. Мы видим, что наш ответ на этот вопрос был правилен

310 Тема 4. Возникновение и развитие психики

и что он вытекает из самого характера инстинктов и рефлексов, а именно, из того, что и те и другие наследственны; при этом весьма существенно, что наследственным признаком является не способность к действиям опре­деленного типа, а самые действия с их типичными чертами, т.е. последо­вательностью определенных движений, их характером и т.д.

Ввиду того, что и инстинкты и рефлексы являются приспособлени­ями наследственными, они эволюируют точно так же, как и прочие наслед­ственные признаки, т.е. крайне медленно и постепенно, посредством сум­мирования наследственных мутаций инстинктов¹. Таким образом, эти чрезвычайно важные для организма приспособления суть приспособления к медленно протекающим изменениям внешней среды, и о них мы можем сказать то же, что сказали о наследственных морфологических изменени­ях организма: количественно они могут быть очень велики, но протекают очень медленно и поэтому не могут иметь значения для животных, когда последние подвергаются относительно быстрым неблагоприятным изме­нениям среды. Иной характер имеют психические свойства организмов, которые мы относим к категории «разумных».

Здесь наследственной является только известная высота психи­ки и способность к определенным действиям, но самые действия не пре­допределены наследственно и могут быть крайне разнообразными. При этом эти сложные действия не являются готовым ответом на определен­ные внешние раздражения или внутренние состояния организма, как в случаях инстинктов и рефлексов: каждая особь выучивается им заново, в зависимости от тех более или менее своеобразных условий, в которых она живет, чем достигается необыкновенная пластичность этих действий, громадная по сравнению с инстинктами.

У читателя может возникнуть вопрос о том, существуют ли в действи­тельности у животных действия, которые мы могли бы отнести к категории «разумных». Во избежание недоразумений предупреждаю, что я употреб­ляю этот термин только с классификационной точки зрения, чтобы отли­чить известную категорию действий животных от других, а именно, от тех, которые мы охарактеризовали терминами «инстинкт» и «рефлекс». Я здесь совершенно не вдаюсь в вопрос о том, обладают ли животные (и если обла­дают, то в какой степени) самосознанием, способны ли животные к абстрак­ции и т.д.

Как пример самой низкой ступени психических процессов этой кате­гории мы можем привести так называемые условные рефлексы: животное

¹ Это наиболее вероятный способ эволюции наследственных рефлексов и инстинкте! по современному состоянию наших сведений об эволюции наследственных изменений Если бы мы стали на неоламаркистскую точку зрения и предположили, что рефлексы i инстинкты эволюируют благодаря упражнению и влиянию внешних условий и зате] делаются наследственными, то и этот способ эволюции является крайне медленным, та как и по этой гипотезе требуется чрезвычайно большое число поколений, чтобы особен ности, приобретаемые таким способом, сделались наследственными.

СеверцовА.Н. Эволюция и психика 311

приучается реагировать постоянно и до известной степени машинообразно на раздражение, на которое оно нормально этим способом совершенно не реагировало. Например, у него начинает выделяться слюна, когда оно слы­шит определенный звук или при ином раздражении, при котором нормаль­но слюна не выделялась и таким образом устанавливается новый рефлекс. Этот рефлекс отличается от обычного типа рефлексов тем что не наследст­вен и что он приобретен животным в необычно короткое, с эволюционной точки зрения, время. В искусственных условиях условные рефлексы могут быть нецелесообразны с биологической точки зрения, но по аналогии мы имеем полное основание думать, что вполне целесообразные условные реф­лексы, имеющие приспособительный характер, могут устанавливаться и в естественной обстановке животных и что здесь они имеют весьма большое биологическое значение. Мы знаем, что некоторые дикие животные, напри­мер птицы и млекопитающие, живущие на уединенных островах и не знав­шие человека, при первом появлении его ведут себя как ручные животные и не боятся человека, не убегают от него и т.д.; при повторном появлении его и после того, как они испытали неудобства и опасности, проистекающие от присутствия этого нового для них существа, они начинают пугаться и убегать: установился новый условный рефлекс. Между очень простыми ус­ловными рефлексами и несравненно более сложными действиями, которым животные выучиваются и в которые, несомненно, входит элемент разумно­сти, существует полный ряд постепенных переходов.

Близка к условным рефлексам и способность диких и домашних жи­вотных к дрессировке, т.е. к приобретению новых навыков; мы преимуще­ственно знаем эту способность по домашним животным и благодаря ей животное может производить крайне сложные и весьма целесообразные (конечно, с человеческой точки зрения) действия. Охотничья собака приуча­ется ложиться и вставать по команде, идет на свисток к хозяину; идет по его команде в определенном направлении, знает классические слова «тубо» и «пиль», подает дичь и т.д. Многие комнатные собачки, например пудели, проделывают гораздо более сложные операции: отворяют и затворяют две­ри, приносят определенные вещи, снимают с хозяина шляпу, лают по коман­де, ходят за покупками и аккуратно приносят их. Всякий знает удивитель­ные вещи, которые проделывают дрессированные лошади, свиньи и другие животные в цирке. Весьма интересно, что к дрессировке способны не толь­ко домашние, но и дикие и прирученные животные. Как известно, слоны, обезьяны, даже такие крупные хищники, как львы, тигры, медведи, поддают­ся дрессировке и после выучки у искусного дрессировщика проделывают удивительные штуки: носят поноску, прыгают через кольца, маршируют и т.д. В известных отношениях эти сложные действия близки к простым условным рефлексам, о которых мы только что говорили, но вместе с тем они отличаются от них тем, что, во-первых, они несравненно сложнее, во-вто­рых, тем, что в них, несомненно, до известной степени, входит тот элемент, ко­торый мы у человека относим к категории разума. Конечно, я этим не хо-

312 Тема 4. Возникновение и развитие психики

чу сказать, что животное понимает мысли и цели человека, который с ним имеет дело, т.е. что собака, которую охотник заставляет идти у ноги, пони­мает, что он боится, что она спугнет дичь и т.д. Но всякий, кому приходи­лось дрессировать собаку или лошадь, знает, что одна из главных трудностей дрессировки состоит в том, чтобы добиться, чтобы животное поняло то, что от него требуют. Сказать, что мы имеем здесь дело только с условным реф­лексом, едва ли можно. В разбор этого уже психологического вопроса я вда­ваться не буду, да он для нас и не важен. Для нас интересно, что как у до­машних, так и у диких животных при известных условиях (приручении и дрессировке) устанавливаются в сравнительно короткое время и простые, и очень сложные, и длинные ряды новых действий, которые животное в обыч­ной обстановке не производит и без этой выучки не способно произвести. По аналогии мы имеем полное право заключить, что высшие позвоночные (птицы и млекопитающие) и в естественной обстановке могут приобретать новые привычки и навыки, вызывающие ряды сложных действий, уже био­логически целесообразных.

Тут может появиться сомнение в том, возможна ли такая выучка (дрессировка) без дрессировщика. Наблюдения над домашними животны­ми, а отчасти и над дикими, устраняют это сомнение: мы знаем, что пти­цы и млекопитающие сами, без дрессировки выучиваются новым для них и сложным действиям. Собаки и кошки выучиваются отворять двери, дос­тавать еду из тех мест (шкафов, полок), куда она спрятана, и т.д. Молодо­го шимпанзе (которого исследовала Н.Н. Коте), когда он разыгрался, за­манили в клетку с двумя дверцами, одной закрытой, другой открытой, и для приманки положили в нее грушу; бегая, он немного приоткрыл за­крытую дверцу, потом быстро вбежал в открытую дверь, схватил грушу и выскочил в другую дверцу клетки. Одно время у меня жил попугай, ко­торый сам выучился отворять дверцу своей клетки, запертую на задвиж­ку. Подобные примеры показывают, что животные, по крайней мере высшие позвоночные, способны вырабатывать новые и целесообразные способы поведения вполне самостоятельно.

Примеры, которые мы приводили до сих пор, касаются прирученных животных; является вопрос — происходит ли то же и в естественной об­становке, т.е. способны, ли дикие животные вырабатывать под влияни­ем изменений внешней среды новые способы действия и новые привычки приспособительного характера? Аналогия с прирученными животными является сильным аргументом в пользу этого предположения, но и кро­ме этой аналогии'имеются, как мне кажется, указания на то, что такие привычки действительно вырабатываются. Трудность решения этого во­проса заключается в значительной степени в том, что наблюдение живот­ных в их естественной обстановке всегда затруднительно и что нам при­ходится в данном случае пользоваться материалом, доставляемым нам путешественниками, коллекционерами, охотниками и т.д., к наблюдениям которых зоопсихологи, особенно современные, склонны относиться край-

Северцов А.Н. Эволюция и психика 313

не скептически. Принимая, что осторожность по отношению к достовер­ности сообщаемых сведений, конечно, здесь необходима в той же степени, как и по отношению ко всяким другим наблюдениям биологического характера, как, например, относительно времени гнездования, переле­та и т.д., я думаю, что мы свободно можем ввиду особенности постановки нашего вопроса пользоваться этими данными. Дело в том, что зоопси­хологи совершенно справедливо относятся скептически к толкованиям, даваемым наблюдателями действий животных, когда, например, согласо­ванные действия общественных насекомых приписываются их взаимной симпатии, когда говорят об особенной «сообразительности» пчел или му­равьев и о «разумности» постройки гнезд птиц или жилищ бобров и т.д.; но для нас не интересен вопрос о том, что чувствуют те или иные из рас­сматриваемых нами животных при своих действиях, что они думают, сло­вом, вопрос о чисто психологической стороне их деятельности (поэтому мы и употребляем такие неопределенные термины, как «действия типа ра­зумных»); мы ставим вопрос о том, в какой мере и насколько скоро спо­собны высшие животные изменять характер своих приспособитель­ных действий при изменении внешних условий. Трудность проверки относительно диких животных состоит в том, что нам приходится при­нимать в соображение только те стороны их поведения, которые касаются, несомненно, новых для них условий существования; таким образом, отпа­дает целый ряд проявлений их психической деятельности, в которых мы могли бы заподозрить существование уже установившихся привычек и инстинктов, например их поведение при ловле привычной добычи, спосо­бы спасения от привычных врагов и т.д. Принимая во внимание это ог­раничение, мы, тем не менее, находим ряд примеров, которые показывают нам, что высшие позвоночные приспособляются к несомненно новым для них условиям.

Рузевельд в своем путешествии по Африке приводит факт, что сло­ны изменили свое поведение с тех пор, как за ними стали охотиться охот­ники с дальнобойными винтовками: они перестали пастись в открытой местности, где к ним охотник может подкрасться издали и использовать свое дальнобойное оружие, а стали держаться в лесу, где их отыскать го­раздо труднее и где дальнобойное оружие не представляет преимуществ; охота за ними стала гораздо труднее и истребление приостановилось. Ин­тересно, что носороги, гораздо более тупые, не приобрели этой привычки и поэтому усиленно истребляются.

Это изменение у слонов произошло очень быстро, в течение одного поколения, так что о наследственном изменении инстинкта здесь гово­рить нельзя. Совершенно аналогичное изменение в повадках произошло у бизонов в Канаде: они тоже под влиянием преследования из степных животных сделались лесными и тоже в короткое время.

С рассматриваемой точки зрения весьма характерным является от­ношение диких животных к различного рода ловушкам; здесь животное

314 Тема 4. Возникновение и развитие психики

сталкивается с совершенно новыми для него опасностями, которые подго­товляет ему человек, и изменение его поведения после сравнительно не­многих опытов является весьма показательным. Песцы, которым клали приманку, соединенную шнуром с настороженным ружьем, первоначаль­но ее хватали и погибали, но весьма скоро стали прорывать ход в снегу и схватывать приманку снизу, так что выстрел не попадал в них, и они бла­гополучно утаскивали добычу. В качестве аналогичного примера упомя­ну о так называемых «контроблавах» на оленей: когда в данной местно­сти произведено несколько облав, то поведение оленей изменяется, и они, вместо того, чтобы бежать от шума, производимого загонщиками, на стоя­щих тихо и спрятанных охотников, начинают бежать на шум, т.е. на за­гонщиков, прорываются через их линию и таким образом уходят. Это становится настолько постоянным, что стрелкам приходится становиться позади загонщиков, и тогда олени нарываются на них.

Некоторые интересные случаи такого изменения поведения были со­общены мне нашим известным орнитологом, проф. П.П.Сушкиным, и вви­ду авторитетности наблюдателя я их здесь приведу. Если коллекционер сто­рожит хищную птицу у гнезда с птенцами (П.П. Сушкин наблюдал это относительно соколов), то старые птицы, заметив охотника, не подлетают к гнезду и держатся от него на почтительном расстоянии; при этом птенцы, сидя без корма, голодают и пищат. В этом случае иногда старые птицы, при­нося пищу для птенцов, не опускаются с ней в гнездо, а пролетая высоко над ним, т.е. вне выстрела охотника, бросают добычу в гнездо: конечно, она да­леко не всегда падает к птенцам, но все-таки иногда попадает и съедается. Тут мы видим ряд сложных действий явно приспособительного характера, которые едва ли можем истолковать иначе, как употребляя такие термины, как «сообразительность, сметка» и т.д. Другой случай тоже весьма харак­терен: если ворона пытается утащить птенца из выводка домашних уток, то сначала она просто бросается на утят и иногда ей удается схватить утенка и утащить его; но если старая утка отбила нападение и повторные попыт­ки нападения не удаются (старые утки защищают птенцов весьма ожес­точенно и собирают утят под себя), то ворона начинает сильно кричать, и обыкновенно на крик прилетает другая ворона и атака возобновляется вдвоем: одна из ворон нападает на утку и дразнит ее, стараясь отвлечь от утят, а другая держится в стороне и пользуется моментом, когда утка заня­та дракой с ее компаньонкой, чтобы схватить утенка и утащить его. По мне­нию П.П.Сушкина, факт, что первоначально атака производится одной пти­цей и только в случае неудачи другая призывается на помощь, показывает, что мы имеем здесь не постоянный инстинкт, а ряд индивидуальных дей­ствий приспособительного характера. Оценивая теоретическое значение только что приведенных примеров, мы должны обратить внимание на крат­ковременность того периода времени, в течение которого вырабатывается изменение поведения животных: здесь мы имеем развитие психической деятельности, совершенно отличной от инстинктивной и, наоборот, весьма

Северцов А.Н. Эволюция и психика 315

похожей на сообразительность человека, где после нескольких «попыток» выбирается наиболее целесообразный метод поведения.

Если мы сопоставим все сказанное относительно только что рас­смотренного нами типа действий высших животных, то мы можем сде­лать несколько небезынтересных для эволюционной теории выводов.

1. У высших позвоночных животных широко распространены дей­
ствия, которые в отличие от наследственных рефлексов и инстинктов мы
имеем полное право отнести к типу, который мы обозначали условно тер­
мином «разумный»; в низшей форме эти действия подходят под тип про­
стых условных рефлексов; у более высоко стоящих животных они услож­
няются настолько, что приближаются к действиям, которые мы у человека
обозначаем как произвольные и разумные действия.

2. В отличие от инстинкта, эти действия не наследственны и этим
отличаются от инстинктов и рефлексов; наследственными признаками
являются здесь не самые действия как таковые, а только некоторая вы­
сота психической организации (способности к установке новых ассоциа­
ций и т.д.).

С биологической точки зрения, т.е. с точки зрения приспособляемости животных, мы имеем здесь фактор чрезвычайной важности, биологическое значение которого до сих пор не было достаточно оценено: значение его со­стоит в том, что он в весьма значительной степени повышает пластич­ность животных по отношению к быстрым изменениям среды. При изме­нении внешних условий животное отвечает на него не изменением своей организации, а быстрым изменением своего поведения и в очень большом числе случаев может приспособиться к новым условиям весьма скоро.

Чтобы оценить значение этого фактора (мы говорим именно о биоло­гическом значении его), нам надо принять в соображение факт, что многие органы высших животных являются органами с полиморфными функция­ми. Мы знаем, что весьма многие органы животных, имеющих отношение к внешней среде, способны к довольно разнообразным функциям. Это поло­жение касается, прежде всего, органов движения: мы видим, например, что конечности высших позвоночных способны к перемене функции без всякой перемены строения. Крылья крупных птиц служат для полета, но в случае надобности птица ими пользуется как органами нападения и обороны: ор­лы наносят крыльями сильные удары и сбрасывают при случае добычу со скал ударом крыла. Задние лапы птиц служат не только для передвиже­ния на земле (первичная функция задней конечности), но и для обхватыва­ния веток при сидении на них, схватывания и перенесения добычи при по­лете, для нападения и защиты. То же можно сказать и о передних лапах многих млекопитающих, которые служат для бегания, для лазания, для пла­вания и в качестве органов обороны и т.д. Даже ноги копытных животных, гораздо более специализованные, чем пятипалые конечности, служат и в ка­честве органов передвижения, и в качестве органов обороны. Напомню о не­обычайно разнообразных функциях всех четырех конечностей обезьян и

316 Тема 4. Возникновение и развитие психики

лемуров; о разнообразных функциях рта и зубов очень многих млекопитаю­щих и клюва у некоторых птиц, например попугаев; о необычайном мно­гообразии действий, которые может произвести своим хоботом слон, и т.д. Даже кишечный канал способен к довольно разнообразным функциям: мы знаем, что многие животные, нормально питающиеся определенной пищей, как, например, млекопитающие, у которых о роде пищи, которой они пи­таются, можно судить по строению зубов, переходят в случае нужды к друго­му типу пищи, например от мясной к растительной или от мясной к питанию насекомыми, и свободно переваривают эту пищу. Я не буду останавливать­ся на подробном перечислении таких примеров органов с полиморфными функциями: всякий читатель, несколько знакомый с биологией, их легко подыщет сам.

Для меня важно только отметить, что у многих высших животных (мы их здесь и имеем главным образом в виду) существует полиморфизм функций экзосоматических органов: другими словами, данное животное может употреблять один и тот же орган, имеющий отношение к окружаю­щей среде, для нескольких, часто весьма непохожих друг на друга функций.

Мы можем спросить себя, от чего зависит тот факт, что животное в известный момент своей видовой жизни вдруг станет употреблять данный орган для функций, для которых его предки этот орган не употребляли?

Если мы примем в расчет не только быстроту и легкость измене­ния поведения животных при наличности того типа психики, который мы обозначили как «разумный», но и полиморфность функций органов, то нам станет понятно все громадное значение этого типа психической дея­тельности как фактора приспособления. Мы привели ряд примеров бо­лее или менее сложных и целесообразных изменений поведения живот­ных при соответственных изменениях условий существования; мы можем представить себе, что изменения эти могут быть еще более значительны­ми, если животные будут при этом пользоваться своими органами для не­сколько иных целей, чем они пользовались ими раньше; тогда изменения поведения могут привести к весьма значительным изменениям в образе жизни животного. Например, наземное животное может сделаться путем описанного нами активного приспособления из бегающего лазающим или роющим без изменения своей организации, т.е. в весьма короткий про­межуток времени.

Прибавим к сказанному еще некоторые соображения относительно деятельности «разумного» типа. Наблюдая жизнь высших животных, у ко­торых эта психика развита до известной степени высоты, мы видим, что вся­кое такое животное живет в обычное время среди условий, хотя и в доста­точной мере сложных, но в общем повторяющихся; оно имеет дело с определенными условиями неорганической природы, определенным типом растительности данной местности, определенной и в общем знакомой ему фауной, конечно, в той мере, насколько эта фауна, т.е. другие животные, ка­саются его в качестве конкурентов, врагов, добычи или полезных для него

Северцов А.Н. Эволюция и психика 317

животных. Для того, чтобы выжить при этих данных и определенных ус­ловиях, требуется определенная высота «разумной» психики, и в среднем животные, приспособленные к данным условиям, ею и обладают.

Но если