![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Фонарик, исполняющий желания ⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 6
Я его каждый день спрашивала: — Ну и как твоя Ангелина Львовна? — Болеет, — односложно отвечал Коваленко. А однажды добавил: — К эскстрасенсше пошла. Ангелина Львовна заболела, когда он собрался ко мне в Петербург. — Ну и что экстрасенсша? — Ну что? Приворожила, говорит, ты меня, ясное дело. Я засмеялась каким-то дурацким смехом. — Ковален! Да я не умею… — Фотографию твою отнесла, — продолжал Коваленко. — Какую фотографию? Зачем? Мне сделалось неуютно. Какие-то люди мнут в руках мою фотографию. И думают, что я злодейка, каких мало. И вообще, может, я там плохо вышла. И коваленковская жена думает: «Боже! На кого он меня променял! На какую-то серую мышь!» Вообще-то Ангелина Львовна не зовет меня серой мышью. Она зовет меня Подкаменной Тунгуской за мой разрез глаз. Мне же в этом прозвище слышится что-то величественное и надменное. Я подумываю, не взять ли мне такой псевдоним. — И что они там делали — с моей фотографией? Коваленко замялся: — Откуда я знаю? Но эта тетка все сказала про тебя: и что письма мне пишешь каждый день… И что деньги я тебе посылаю. Вообще-то они оба математики — Коваленки. Ангелина Львовна и Алексей Николаич. Атеисты, все дела. Ну и вот на тебе: экстрасенсши какие-то. Привороты. Отвороты. Осталось только, чтобы меня сглазили. По фотографии. Я не могла отделаться от ощущения, что за мной подглядывают. И набрала Люсин номер. — Шок! — закричала в трубку, — Чета математиков манипулирует девушкой на расстоянии! — Чего? — Алексей Николаич возит Ангелину к экстрасенсше! И та говорит: «Вижу! Вижу!» Как Коваленко мне деньги перечисляет. И как я ему письма строчу каждый день. — Слушай, уймись, а? Не надо быть академиком, чтобы догадаться. Дядька взрослый, девочка маленькая. Ясно, что он тебя поддерживает. — Ну а письма? — Ну ты чё, подруга, совсем того? Вы на чем спалились-то? На переписке. — И правда, — выдохнула я и стала понемногу успокаиваться. — Ну а если серьезно, — добавила Люся, — все эти вещи существуют только в той мере, в которой человек в них верит. И прочитала мне вводный курс в черную и белую магию. Это Люся умеет — без подготовки. В ходе лекции я узнала, что Ангелина не сможет приворожить мужа. Поскольку думает, что он уже привороженный. Мной. Два раза приворожить нельзя. И отворожить тоже. Зато можно кого-нибудь сглазить.
Коваленко приехал ко мне через три месяца женихом. — Квартиру купим, — сказал он. — Я свое кафе продал. И помахал перед моим носом какой-то бумажкой. — И чего это такое? — осторожно спросила я. В ценных бумагах я никогда ничего не соображала. — Сертификат. «Один миллион шестьсот пятнадцать тысяч рублей, — прочитала я. — Сертификат на предъявителя». — А что значит «на предъявителя»? — Это значит, ты можешь у меня его похитить, сходить в банк и получить миллион шестьсот. Я очень удивилась. Разве так бывает? А вдруг сертификат украдут? — Давай спрячем его в кубышку с нитками, — предложила я. — Я там деньги храню. — Э, нет, подруга, — заупрямился Коваленко, — первый этаж. Сюда залезть — раз плюнуть. В кубышке! — передразнил он меня. И с тех пор носил сертификат в паспорте. А паспорт во внутреннем кармане. Вообще-то я в покупку квартиры не верила. Что, например, полагается делать в новой квартире? Я вспомнила, как хотела выложить в туалете мозаику из битой посуды. Чтобы носики и ручки торчали прямо из стен. Ясно, что в съемном жилье такой номер не прокатит. А в своем — можно. Но дальше носиков мои фантазии не заходили. Просто у меня все всегда наперекосяк. Или не с первого разу. Или не в свое время. По-русски говоря — через жопу. Ну какая мне квартира? В двадцать два люди оканчивают институт, а я только начинала. В двадцать пять рожают второго ребенка, а я разводилась с первым мужем. В двадцать шесть выплачивают последний взнос по ипотеке. А я сменила четвертую съемную квартиру и живу на Пряжке в трех шагах от сумасшедшего дома. Остается утешаться мыслью, что я — не нормальные люди, типа, не такая, как все. Но иные ненормальные к тридцати уже дописывают собрание сочинений и благополучно стреляются. А у меня всего-то-навсего горстка рассказов сомнительного качества. Или вот Коваленко. Ну что это за дела! Сначала я боялась, что он не приедет. Потом боялась, что приедет. Ангелина Львовна снилась мне чаще, чем ее супруг. Есть ли Бог на свете, нет ли Бога на свете — я как-то совершенно не сомневалась, что за все это нам обязательно прилетит по башке. Может быть, Коваленко приедет ко мне, и вдруг — бац! — его разобьет паралич. Мне придется уволиться и взять работу на дом. Я буду собирать авторучки. А вечерами читать Коваленке книжки. Кормить его с ложечки по расписанию. А может быть, это я попаду под машину, и паралич разобьет меня. Интересно, будет ли Коваленко мне читать книжки и кормить с ложечки? А может быть проще: я выйду замуж за какого-нибудь другого мужчину. А потом, когда я стану пенсионеркой, он уедет от меня к молодой девице сомнительной репутации.
Первые две недели мы провели в постели, прилепившись друг к другу и мечтая о домике на Финском заливе. Точнее, это Коваленко говорил: домик. Я настаивала на благоустроенной квартире. С балконом, и никак иначе. Мы даже повздорили на эту тему. А потом началось. Сначала Коваленко заболел гриппом. Ну, в этом ничего удивительного не было. У нас пол-Питера с гриппом свалилось. Потом мы заболели молочницей. То есть заболела, конечно, я, а Коваленко подхватил. Я сбегала в аптеку. — Выпьем флюкостат, Коваленочка, — предложила я, — а к вечеру нам полегчает. И принесла стакан воды и таблетку. К вечеру Коваленко покрылся красными пупырями. А на губах вздулись прямо волдыри какие-то. Я с ужасом глядела, как на спине расплываются новые и новые алые пятна. Потом побежала в аптеку уже за тавегилом и на бегу читала инструкцию к флюкостату: «Индивидуальная непереносимость… зуд… раздражение…». На «мерцании желудочков» я читать бросила и покрылась холодным потом. Через неделю Коваленко напился водки и разбил зеркало. Это случилось перед тем, как он уплыл на льдине. Сдается мне, что тогда-то он и потерял паспорт. Но обо всем по порядку, ведь я еще не рассказала про кипяток. Накануне рыбалки Коваленко неожиданно крепко выпил. Я ворчала, как самая настоящая жена: — Ну какая тебе завтра рыбалка? Останься дома, отдохни. — Нет, я пойду, — упрямился Коваленко и собирал свою рыбацкую поклажу. Удочки, стульчик, шведский бур. Термос с горячим чаем. Когда он переливал кипяток в узкое горлышко, его качнуло на зеркало, и кипяток выплеснулся на ногу. От зеркала медленно отваливался приличный кусок. Коваленко прыгал на одной ноге. — Уй, как больно! — кричал он. — Что за ёб твою мать! — Льда приложить! — сорвалась я с дивана. В морозильнике у нас хранятся бутылки с замороженной водой. Это Коваленко где-то вычитал, что воду надо пить размороженную. Я приложила бутылку к ноге и какое-то время держала. — Да ладно, все уже, — отпустил меня Коваленко. На ноге вырастали два красных пузыря. Они становились все страшнее с каждый секундой. Вскоре на подоконнике в ряд лежали уже три тюбика с мазями: от молочницы, от аллергии и от ожогов. Главное — не перепутать. На следующий день Коваленко нечаянно уплыл на льдине в Финский залив. Правда, не один, а с мужиками, и сообща они как-то выбрались к дамбе. Видимо, гребли своими бурами. Хорошо хоть, под лед не провалились. А потом эта история с паспортом. Я стояла в магазине и выбирала сумку сестре. Запиликала эсэмэска. От Коваленки: «Потерял паспорт». Глупости — подумала я. «Посмотри за книжками». «Везде уже смотрел». Ну конечно же, сам куда-нибудь спрятал и не может найти. Так говорила я себе, пока ловила машину и ехала домой. — Мы сейчас везде посмотрим и обязательно найдем, — с порога объявила я. Голос мой прозвучал как-то фальшиво. Таким голосом детям говорят перед уколом, что не будет больно. За час я перевернула весь дом. Паспорта нигде не оказалось. В паспорте было: пенсионное удостоверение, карточка одного банка, карточка другого банка, медицинский полис. И сертификат на сумму один миллион шестьсот пятнадцать тысяч рублей. На предъявителя. Остаток дня мы куда-то звонили и блокировали карточки… Бегали в Сбербанк… В милицию… В паспортный стол… Я расклеивала на водосточные трубы объявления. Может быть, добропорядочный житель Коломны увидит — и принесет нам сертификат обратно? Или хотя бы паспорт… После выходных Коваленко опять прошелся по всем инстанциям. Я ждала вестей: Сбербанк вот-вот сообщит о судьбе миллиона. Сняли его или нет. Все это время Коваленко ходил мрачнее тучи, а я была просто как обдолбанная. Мне порой казалось, что я не расстроена и не удивлена. Мне даже какая-то ерунда в голову лезла: например, что с паспортом потерялась моя карточка «Дикси» и теперь я не смогу покупать там продукты со скидкой пять процентов. И вот Коваленко позвонил мне на работу. — Поздравляю, Танечка, — сказал он. «Будет у нас домик у залива», — успела я подумать. — Деньги сняты. Житель Коломны предъявил сертификат и получил один миллион шестьсот пятнадцать тысяч рублей. Сердце сделало кульбит, и что-то изнутри меня ошпарило. Наверное, адреналин. Я зачем-то встала с кресла. И вот тогда я это все впервые представила по-настоящему: и домик, и залив. Коваленко бы удочки мастерил, а я бы ужин готовила. В отдельной кухне! Впервые в жизни, понимаете? В отдельной кухне. И мозаика, да. А может быть, у нас была бы даже крытая веранда. Зачем городской балкон, если может быть веранда? Я села обратно в кресло. Так я сидела и молчала, до тех пор, пока не погас монитор. Тогда я собралась и вышла из офиса. Вечером я спросила Коваленку: — Ну что, звонил родственникам-то? — Ну. — Сказал про сертификат? — Сказал. — И чего Ангелина Львовна говорит? — Говорит: в церковь сходи. Видать, что-то не то творишь, Алексей Николаевич, вот и напасти. Я чего-то промычала в ответ. А через два часа на меня упала душевая кабина. Причем вместе с Коваленкой. Когда я первый раз увидела эту кабину, с радио и всякими там прибамбасами, я воскликнула: «Ну, в такой хоть в космос вылетать можно!» Я не догадывалась, насколько недалека от истины. К тому моменту мы уже подлечились от молочницы и решили принять душ совместно. Нет, кабина упала не от того, что мы туда оба залезли. Коваленко залез один, а я задержалась около полки в поисках губки. Я стояла в коридоре голая и без очков. А Коваленко, тоже голый, уже залез в душ и настраивал погорячее. И в этот момент с диким скрежетом кабина отлепилась от стены и стала падать на меня, как поваленное дерево. От ужаса я ничего не могла разобрать. Я только чувствовала, как на меня пикируют мыльницы и запасные лезвия. Ну и всякий-разный там шампунь. Кажется, я кричала. Этого я не помню — как именно. Визжала, например, или дурным голосом, или еще что. Но я точно помню, как уперлась руками в кабинное стекло и какое-то время поддерживала все это под уклоном. И еще я успевала удивляться, как до сих пор эта штука не расплющила меня по коридору. Пока я удивлялась, мне на голову упал принтер. Что за принтер? Ну, это Валя, когда в Саратов уезжала, принтер мне оставила в наследство. Я ленилась его подключать, и мы его запихали на душевую кабину. Вернее, на край душевой кабины. Места ведь мало в квартире. А принтер здоровенный. И вот он упал, огрел меня по уху и с грохотом свалился куда-то к туалету. Коваленко сделал шаг назад, и кабина медленно приняла исходное положение. Из душа хлестала вода. На полу растекалась внушительная лужа. Люстра качалась. Вокруг разметались бритвы и мыльницы. У туалета лежал принтер. Руки и ноги мои дрожали. — Блядь, — сказала я. — Точно в церковь пора, — ответил Коваленко. Остаток вечера я прибирала бардак и воображала себе варианты этого события. 1. Я успеваю забраться в кабину, мы падаем вдвоем и ломаем руки и ноги. 2. Кабина ударяет меня по хребту, и остаток жизни я провожу в инвалидном кресле. 3. Принтер ударяет меня по черепу, и остаток жизни я провожу в состоянии овоща. 4. Кабина и принтер падают на меня, и мы с Коваленкой оба гибнем под обломками. Что ж, мы жили недолго, но счастливо. И умерли в один день.
Восьмое марта мы решили не отмечать. «Ненавижу гендерные праздники», — отрезал Коваленко. А я решила потешить свою женскую сущность и устроить небольшой шоппинг. В конце концов, сумку-то сестре я так и не выбрала. Я не люблю мотаться по торговым центрам, они высасывают из меня все соки, и домой я возвращаюсь выжатая как лимон. Поэтому обычно я делаю резкий набег и выбираю быстро. Я сразу поняла, какую сумку надо брать. — Эту, — попросила я продавщицу. — Сегодня акция, — заговорила она, как заведенная. Вероятно, за день устаешь повторять всю эту ерунду. — Если вы купите еще что-нибудь на пятнадцать рублей, вы получите в подарок фонарик, исполняющий желания. — Исполняющий желания? — Последний остался, — загрустила продавщица и мотнула плечом куда-то вверх. Может быть, она хотела забрать фонарик себе, а тут приперлась я и сейчас как куплю еще что-нибудь на пятнадцать рублей. Над нашими головами парило гигантское розовое сердце из тоненькой трепещущей бумаги. — А что с ним надо делать? — Поджигаете внизу горючий элемент и отпускаете. — И фонарик летит? — Летит. — И исполняет желания? — Исполняет. — Да ладно! — усомнилась я. И неожиданно взяла со стойки открытку за шестнадцать рублей. Продавщица достала мою покупку из-под прилавка, завернула и положила в пакет. Фонарик был плоский как блин и сложен вчетверо. Хорошо. Значит, тот парящий фонарик продавщица сможет забрать себе. Вообще-то не люблю я все эти акции. Да и всякую розовую атрибутику, которой ко Дню святого Валентина заваливают магазины. Да и вообще, поднимет меня на смех Коваленко. Не захочет запускать фонарик. «Что я, — скажет, — маленький, что ли?» Но даже если он не откажется, навряд ли это удачная затея. Все-таки мороз, ветер… Элемент этот просто не загорится. И мы принесем фонарик обратно, и он пролежит до лета, а летом нам станет неловко, и мы, может, вообще его выбросим в помойное ведро, чтобы не захламлял нашу тесную квартирку. А может быть, элемент загорится, а вслед за ним загорится и сам фонарик? Он из такой нежной бумаги. Не исключено, что все пройдет как надо, но потом фонарик приземлится на крышу дома. «Не использовать вблизи жилых домов» — гласила инструкция. А где же использовать? На Финском заливе, что ли? Я робко занесла фонарик в дом и сказала: — Вот. Фонарик, исполняющий желания. Надо запустить. — Да ну как ты его запустишь? — отмахнулся Коваленко. — Ты на ветру даже зажигалку не зажжешь. — Посмотрим, — сказала я. И мы пошли на Пряжку. Встали на мостик. Я расправила сердце. Оно оказалось огромное — прямо парашют. — Ты держи его за уши, а я буду поджигать. — Хорошо, — согласился Коваленко. А сам, кажется, стал озираться. Я обожгла себе все пальцы, фонарик тлел и даже попахивал, но никак не загорался. По мосту прошел собачник со спаниелем. Коваленко посторонился и сказал: — Пойдем отсюда. Стоим, как два дурака. — Ничего не как два дурака. Просто тут ветер. — Ну пойдем в подворотню. — Подворотня — вблизи жилых домов. Это нельзя, — поучала я. — Да ничего не будет, — говорил Коваленко. Мы не пошли в подворотню. Мы пошли в первый попавшийся кабак. В принципе, мы уже забыли про гендерный праздник и просто хотели выпить. Бар назывался «Здрасьте». От пола до потолка он был выложен мозаикой. Из битой посуды. Из стен выглядывали носики и ручки от чайников. Там мы выпили несколько бокалов пива и вышли обратно умиленные. Тихо падал снежок. Мы свернули в скверик. Там ветра не было. — Ковален. Давай запустим фонарик, — сказала я. Коваленко вздохнул и сел на лавку. Поодаль выпивала какая-то компания. — Держи его за уши, — опять велела я. И присела на корточки. Я поджигала этот горючий элемент с одной стороны, и с другой, в общем, со всех сторон. И наконец он полыхнул. Сейчас и сам фонарик схватится, думала я. Но он только светился изнутри. — Гляди, ребзя, — сказал кто-то на соседней лавочке. Я ныряла под фонарик, ползала по снегу и не знала, что делать дальше. — Он не просится вверх? — с надеждой спросила я. — Просится, — ответил Коваленко. — Может, его пора отпускать? — Может. И Коваленко разжал руки. Сейчас полетит боком и рухнет в сугроб, подумала я. Но фонарик стал стремительно набирать высоту. На соседней лавке поднялся галдеж. — Падает! — кричал кто-то. — Летит! — вопила я. Фонарик плыл и плыл, как воздушный шар, и очень быстро поднялся выше крыш и превратился в светящуюся точку. — Пойдем? — приобнял меня Коваленко. — Пойдем, — ответила я и спохватилась: — А ты желание-то загадал? — Неа, — рассмеялся Коваленко. — И я нет! Мы медленно шагали, обнявшись. Я все оборачивалась и оборачивалась, пока не вписалась в ворота скверика. С ворот упала шапка снега. Я потерла плечо. Фонарик летел.
|