Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Эпикриз
|
|
Я не всегда был психотерапевтом. Как врач я воспитан на локальных диагнозах и электродиагностике, то же самое можно сказать о любом другом невропатологе. Меня самого не перестаёт удивлять то, что истории больных, которые я пишу, читаются как новеллы и что на них отсутствует так сказать налёт серьёзной учёности. Единственное, чем я могу себя здесь утешить, так это то, что за такой исход скорее всего ответственна сама природа моего объекта, а не мои личные склонности. Локальная диагностика и электрические реакции ни к чему не приводят при исследовании истерии, в то время как повествование о душевных событиях, доходящее до мельчайших деталей, подобное тому, что можно встретить в произведениях писателей, позволяет мне посредством применения небольшого числа психологических формул хорошо разобраться в происхождении истерии. Кто-то решится рассматривать истории больных как обычную психиатрическую историю болезни, но в отличии от последних мои истории имеют одно несомненное достоинство, а именно, в них существует прочная связь между историей душевных страданий и симптомами болезни. Правда, пока мы не можем обнаружить этого в биографиях целой группы наших пациентов – у психотиков.
По мере сил я старался привязать появляющиеся у меня мысли при слушании исповеди фройляйн Элизабет фон Р. к исцеляющему рассказу пациентки. Возможно, что читатель не посчитает излишним, если я повторю здесь всё самое существенное. Я показал характер больной, её черты, которые можно встретить у очень многих истеричек и которые никак не отнесёшь на счёт дегенерации: природная одарённость, неимоверное честолюбие, повышенное нравственное чутьё, огромная потребность любить, отыскивающая себе для этого объект в своём ближайшем окружении – в кругу семьи, выходящая далеко за пределы женского идеала самостоятельность её натуры, выражающаяся прежде всего в своенравии и готовности бороться за свои идеалы, а также замкнутость. По словам моего коллеги, ни со стороны отца, ни со стороны матери нельзя было обнаружить существование какой-либо значительной наследственной отягощённости. Хотя мать пациентки страдала многие годы от невротических расстройств, в которых так до конца и не разобрались, сёстры, отец и его родственники считались уравновешенными людьми, не страдающими нервными расстройствами. Среди ближайших родственников не было ни одного случая, чтобы кто-то страдал от тяжёлого невропсихоза.
На психическое состояние этой девушки прежде всего повлияли мучительные переживания и особенно обессиливший её очень длительный уход за любимым больным отцом.
Довольно часто в предисториях истеричек можно встретить тот факт, что уходу за больным человеком уделяется с их стороны огромное время. Понятно, что при этом для развития невроза мы имеем целый ряд благоприятствующих факторов, как то ухудшение общего физического состояния из-за недостаточного, постоянного прерывающегося сна, пренебрежение к тому, как выглядишь, естественно, что это не будет сказываться на вегетативных функциях организма. Но на мой взгляд главное происходит в другой сфере. Тому, кому приходится полностью отдаться самым разным задачам, связанным с уходом за больным, болезнь которого беспредельно растягивается на недели и месяцы, тому приходится привыкать к тому, что с одной стороны ему необходимо подавлять любые проявления своей затронутости страданиями близкого человека, а с другой стороны появляется необходимость отклонять внимание ото всех своих желаний, так как на их удовлетворение не остаётся ни времени, ни сил. Вот таким образом человек, ухаживающий за больным, накапливает в себе целый ряд эмоциональных впечатлений, которые вряд ли достаточно хорошо осознаются, во всяком случае, их трудно устранить путём простого отреагирования. Ухаживающий за больным человек создаёт себе основу для формирования истерии задержки (Retentionshysterie). Хорошо если больной, о котором заботятся, выздоравливает, тогда все неприятные впечатления легко обесцениваются. Но если он умирает, то наступает период скорби. Всё что так или иначе связано с потерянным человеком начинает приобретать особенное значение, а со временем доходит очередь и до вытеснения впечатлений. После небольшого периода подавленности и внешнего затишья вспыхивает истерия, зародыш которой был заложен ещё во время ухода за больным.
Этот факт запоздалой реализации накопившихся за время ухода психотравм иногда можно обнаружить и там, где казалось бы ничто не говорило о болезненном состоянии человека, осуществляющего уход, но оказывается механизм истерии был уже задействован у него. Я например хорошо знаю одну талантливую женщину, страдающую от лёгких нервных расстройств. У неё явно истеричная конституция, хотя для врачей это не создаёт никаких проблем, да и свои обязанности эта женщина всегда исправно исполняет. Она уже три или четыре раза ухаживала за дорогими для неё умиравшими людьми и каждый раз она отдавала этому все свои силы вплоть до полного физического изнурения, но даже в таких тяжёлых условиях она не заболевала. Однако вскоре после смерти близкого человека, в женщине начинала свою печальную деятельность память, заново воспроизводящая перед её внутренним взором сцены болезни и умирания. Каждый день появлялось ещё одно впечатление из прежней жизни, женщина плакала и как могла утешала себя – наверное, у неё и не было другого выхода. Но продолжая быть погружённой в работу скорби, она не переставала заниматься своими обычными делами, причём внешняя активность и внутренняя психическая проработка никак не пересекались друг с другом. Всё связанное с умершим ещё раз в хронологической последовательности заново проживалось ею. Воспроизводит ли работа памяти, проходящая в течении дня, точно один день из прошлого, этого я не знаю. Полагаю, что она зависит от свободного времени, остающегося у этой женщины после выполнение различных домашних дел.
Кроме этих «навёрстывающих слёз», появляющихся спустя небольшое время после смерти близкого человека, эта женщина ещё отмечает каждый год несколько праздников памяти, совпадающих по дате с жизненными катастрофами. Тогда, конечно, яркие зрительные образы прежней жизни и её эмоциональные переживания действительно соответствуют дню трагедии. Иногда, например, я встречаю эту женщину в слезах и с участием спрашиваю о том, что же произошло сегодня. Она полусердито обрывает дальнейшие распросы: «Ах нет, сегодня здесь опять был гофрат (надворный советник) Н., он дал нам понять, что не следует ожидать ничего хорошего. Тогда у меня совсем не было времени поплакать об этом». Она говорила о последней болезни мужа, умершего ровно три года назад. Мне было очень интересно узнать, повторяются ли у неё при этих ежегодно отмечающихся праздниках памяти одни и те же сцены или для отреагирования ей каждый раз предлагаются новые подробности, как я полагал в соответствии со своей теорией. Но ничего определённого об этом я не узнал, эта умная и сильная женщина
Я возвращаюсь к истории фройляйн Элизабет фон Р. Итак, в период ухода за отцом у неё впервые возник истеричный симптом, а, именно, боль на точно определённом месте правой верхней части бедра. Механизм формирования этого симптома хорошо объясняется материалом, полученным на анализе. Это произошло в тот момент, когда у пациентки круг представлений о её обязанностях по отношению к больному отцу оказался в конфликте с эротическими желаниями. Она не раздумываясь стала на сторону первых, не переставая жестоко обвинять себя и создала себе этим истеричную боль. В связи со взглядами, вытекающими из конверзионной теории истерии, этот процесс можно представить следующим образом: Пациентка вытеснила эротические представления из своего сознания и обратила весь его аффективный заряд в ощущение физической боли. Осталось не совсем ясно, переживала ли пациентка этот первый конфликт один единственный раз или такое случалось неоднократно. Скорее всего, последнее. Совершенно подобный конфликт – но только более высокой моральной значимости и ещё лучше убеждающий в результативности проведённого анализа – повторился через несколько лет, приведя к усилению прежних болей и распространению их далее существовавших в начале телесных границ. И опять именно эротический круг представлений пациентки попал в конфликт с её моральными представлениями, так как огромная симпатия притягивала её к зятю, причём как во время жизни сестры, так и после её смерти. Для Элизабет была совершенно неприемлемой мысль, что она может страстно желать этого мужчину. Об этом конфликте, составляющем центральную точку истории болезни фройляйн Элизабет, анализ даёт подробнейшие сведения. Симпатия к зятю могла зародиться у пациентки ещё в дни знакомства, а усилению её чувств могли способствовать физическая усталость из-за постоянного ухода за больным отцом и моральная опустошенность из-за многолетних разочарований. Постепенно внутренняя отстранённость пациентки от своих чувств начала исчезать и она наконец-то призналась себе в желании встретить любовь мужчины. Во время интенсивного общения с зятем в течении многих недель (на том курорте) у неё полностью сформировались её влюблённость и одновременно ощущение сильных болей. Именно для этого периода времени психический анализ находит у пациентки особое психическое состояние, совпадение которого с её влюблённостью и болями позволяет понять весь процесс с позиции теории конверзии.
Я думаю, что можно не бояться выставить утверждение, что в то время пациентка не совсем ясно осознавала свою влюблённость в зятя, как бы сильна её страсть ни была, кроме разве что отдельных редких моментов, да и то только на мгновенье. Если бы всё было по-другому, то пациентка сама осознала бы противоречие между существовавшей у неё влюблённостью и своими нравственными критериями и смогла бы преодолеть те душевные муки, с которыми она встретилась в нашем психическом анализе. Но в её воспоминаниях на сеансах о подобном понимании своих страданий ничего не сообщалось, она, вообще даже и не упоминала о таком, следовательно, и её влюблённость в зятя не была ей ясна. Тогда, вплоть до времени прохождения психического анализа любовь к зятю существовала в её сознании навроде чужеродного тела, не вступая ни в какие ассоциативные связи с её прочими представлениями. У пациентки существовало своеобразное состояние знания с одновременным незнанием по отношению к этой влюблённости, состояние, обусловленное наличием отделённой психической группы представлений. И ничего другого не подразумевается, когда говорится, что эта влюблённость не «осознавалась пациенткой ясно», здесь имеется ввиду не более низкое качество или уровень сознания, а отделённость, недоступность свободного обмена ассоциациями и мыслями отделившейся группы с остальным миром представлений.
Но каким же образом могло произойти так, что столь интенсивная группа представлений сохранялась в такой большой изоляции? Ведь обычно с ростом аффективного значения представления увеличивается и его роль в ассоциациях.
На этот вопрос можно легко ответить, если учесть два достоверных факта:
- что с образованием той отделённой психической группы представлений одновременно появились истеричные боли
- что пациентка противопоставляла любым попыткам произвести связывание представлений отдельной психической группы со всем остальным содержанием сознания огромное сопротивление, а когда это объединение всё-таки состоялось, ощутила сильную душевную боль.
Наше понимание сущности истерии соединяет оба этих момента с фактом расщепления сознания, утверждая, что в пункте 2 содержится указание на мотив расщепления сознания, а в пункте 1 на его механизм. Мотивом служила защита, сопротивление целого Я примириться с неприятной группой представлений, а механизмом была конверзия, то есть, вместо душевной боли, которой ей удаётся избежать, появляется боль физическая, таким образом здесь осуществляется трансформация (метаморфоза), в качестве выигрыша от этого можно рассматривать то, что пациентка могла теперь избежать невыносимого, мучительного состояния, правда, конечной ценой всего этого стала психическая аномалия, допущение расщепление сознания, а также появление физического страдания, болей, над которыми ещё надстраивались двигательные расстройства в виде абазии-астазии.
Конечно, я не могу снабдить читателя наставлениями по поводу того, каким образом он может научиться самостоятельно формировать у себя таковую конверзию. Не вызывает сомнений, что реализация намерения посредством произвольной активности будет носить другой характер. Конверзия появляется под действием мотива защиты, склонность к которому существует у индивида в его природной конституции – или её сиюминутной модификации.
Читатель поступит совершенно справедливо, если задастся гораздо более серьёзным вопросом: Что же на самом-то деле здесь трансформировалось в физическую боль? Осторожный ответ будет гласить: Что-то такое, из чего могла бы и должна бы возникнуть душевная боль. Если же читатель не испугается и попытается дальше прояснять свойства этого особого вида алгебраического уравнения в сфере механики представлений, то ничего другого не останется как приписать комплексу представлений остающуюся неосознаваемой склонность иметь определённый заряд аффекта, количество которого и обозначить тем, что может конвертироваться. Прямым следствием таких взглядов была бы идея о том, что «бессознательная любовь» в результате происшедшей конверзии настолько много теряет в своей интенсивности, что превращается в незаметное (слабое) представление. Существование его в качестве отдельной группы только и возможно как в результате его ослабления. Но представляемый здесь случай никак не подходит для того, чтобы наглядно показать то, что происходит в этой щекотливом деле. По-видимому в нашем случае конверзия осуществилась не полностью. В других случаях наверное удастся обнаружить полностью завершённую конверзию, при которой действительно «вытеснено» невыносимое для сознания представление, и до такой степени, что мало найдётся других столь же интенсивно вытесненных представлений. После происшедшего ассоциативного объединения психических представлений и появления истеричных симптомов невротики уверяют, что их больше не занимают непереносимые для их сознания представления.
Немного выше я утверждал, что пациентка при определённых обстоятельствах, хотя и всего на одно мгновенье, могла догадаться о своей любви к зятю. Такой момент, например, был тогда, когда пациентка находилась у постели сестры и в голове у неё пронеслась мысль: «Сейчас стал он свободен и я могла бы быть его женой». Я должен поточнее прояснить значение этого момента для понимания всего невроза. Теперь я считаю, что в допущении существования «защитной истерии» уже содержится требование, что по меньшей мере был хотя бы один такой момент. А до того сознание просто не знает, где существует непереносимое представление. Непереносимое представление, которое позднее, после образования отдельной психической группы, исключается из осознаваемых представлений, конечно же вначале должно находиться среди других мыслей и ассоциаций, в которых жила пациентка, а иначе как бы мог возникнуть внутренний конфликт, требующий исключения мучительного представления (нечто другое происходит с гипноидной истерией – здесь содержание отдельной психической группы представлений ни разу не находилось в сознании Я). Именно такие моменты и следует называть травматическими. Именно тогда происходит конверзия, результатами которой являются расщепление сознания и истеричный симптом. У фройляйн Элизабет фон Р. можно обнаружить множество таковых моментов (сцена прогулки, утренняя медитация, ванна, у постели сестры); а, возможно, какие-то моменты подобного рода появлялись даже во время лечения. Большинство этих моментов могло возникнуть в результате того, что появлялось переживание, сходное с тем, которое в первый раз показало пациентке существование у неё непереносимого представления и которое теперь придавало той изолированной психической группе новую энергию, по временам устраняя успех конверзии. В такие моменты Я вынуждено с особым усердием заниматься этим неожиданно возникнувшим представлением, заново добиваясь прежнего спокойного состояния посредством нового акта конверзии. Фройляйн Элизабет, которая постоянно общалась со своим зятем, должна была с особой силой подвергаться влиянию новых травм. Для прояснения таких вещей было бы лучше иметь другой клинический случай, в котором травматическая история лежала бы в более отдалённом прошлом.
Сейчас я должен перейти к одному пункту, который я считаю особенно трудным для понимания излагаемой здесь истории болезни. В результате проводимого психического анализа я пришёл к выводу, что первая конверзия у пациентки произошла во время ухода за отцом, и именно тогда, когда её обязанности по уходу попали в конфликт с эротическими желаниями. Это явление стало прообразом более позднего события на альпийском курорте, которое и привело к вспышке болезни. Но из сообщений пациентки следует, что во времена ухода за больным отцом и в непосредственно следующее за этим время, которое я обозначил как «первый период», она, вообще, не страдала от болей и слабости. Хотя во время болезни отца пациентка и пролежала несколько дней в постели из-за болей в ногах, сомнительно было бы приписывать этот недуг уже сформировавшейся истерии. Мне не удалось доказать наличие причинной зависимости между появлением этих первых болей и какими-либо психическими впечатлениями. Вполне возможно, и даже вероятнее всего, речь здесь идёт о обычных ревматических болях в мышцах. И даже если бы кто-то захотел посчитать, что этот первый приступ боли являлся результатом истеричной конверзии вследствие отклонения пациенткой тогдашних эротических мыслей, то всё равно тогда остаётся необходимость объяснить, почему эти боли исчезли спустя несколько дней, да и сама пациентка вела себя в реальной жизни совершенно иначе, чем это проявлялось на сеансах психического анализа. Во время репродукции воспоминаний в так называемый первый период пациентка сопровождала все свои рассказы о болезни и смерти отца, о своих впечатлениях от общения с первым зятем и тому подобному ощущениями сильных болей, а после того как сознательно смогла пережить до конца эти впечатления, боли полностью исчезали. Не является ли это противоречием, заставляющим по праву усомниться в объясняющей ценности психического анализа?
Я думаю, что противоречие это легко разрешимо, как только мы допустим, что боли – продукт конверзии – возникли не в первом периоде, когда пациентка пережила яркие впечатления, а несколько позже, во втором, когда пациентка заново вспоминала эти впечатления в своей душе. Конверзия вовсе не следует непосредственно за переживаемыми свежими впечатлениями, а появляется вслед за воспоминанием о них. Я даже считаю, что такое явление не является чем-то необычным при истерии, а регулярно участвует в формировании истеричных симптомов.
Нет никаких сомнений в том, что здоровые люди могут в довольно больших размерах переносить в своём сознании присутствие психических представлений с неотреагированными аффектами. Выставляемое мною утверждение явно сближает поведение истериков и здоровых людей. Очевидно, что различия здесь будут определяться только количественным моментом, а именно тем, какое же количество аффективного заряда может вынести психическая организация человека не прибегая к формированию симптомов. Какое-то количество неотреагированных аффектов безо всякого вреда для своего здоровья может выдерживать и истерик. Но когда из-за их накопления они начинают выходить за пределы индивидуальной выносливости, тогда этим даётся повод к активности механизма конверзии. Таким образом, наше утверждение о том, что истеричные симптомы могут формироваться только за счёт припоминаемого аффекта, является не какой-то чужеродной гипотезой, а скорее всего проверенным постулатом.
Теперь мы займёмся мотивом и механизмом этого случая истерии. После этого останется только прояснить вопрос о детерминации истеричного симптома. Почему именно физические боли в ногах должны были заместить душевную боль? Обстоятельства рассматриваемого нами случая явно указывают на то, что физическая боль, от которой страдала пациентка, была создана не самим неврозом, а всего-навсего только им использовалась, усиливалась и сохранялась. Сразу хочу заметить, что в подавляющем количестве случаев истеричных алгий, в которых мне удалось разобраться, процесс был схож: вначале всегда обнаруживалась реальная, органически обусловленная боль. Наибольшую роль в развитии истерии призваны играть наиболее частые и самые распространённые боли человечества, прежде всего периостальные и невралгические боли при болезнях зубов, головные боли, имеющие такое огромное количество источников для своего возникновения, и не в меньшей мере не столь часто правильно диагностируемые ревматические боли мышц. Первый приступ болей, который был у фройляйн Элизабет фон Р. ещё во время ухода за отцом, я считаю за обусловленный органическими процессами. И я, действительно, не получил никаких сведений, когда стал исследовать возможные на то психические причины, могу даже признаться, что я склонен придавать моему методу вызова скрытых воспоминаний дифференциально-диагностическое значение, когда только он тщательно применяется. Первоначально ревматическая боль (а, возможно, спинально-неврастеническая?) со временем превратилась для больной в символ памяти для её мучительных психических впечатлений, и к тому же, насколько я могу судить, питалась она более чем из одного источника. Прежде всего это, наверное, связано с тем, что эта боль появлялась почти одновременно с возникновением мучительных переживаний в сознании, а во-вторых, потому что она несколькими способами была(или могла быть) связана с содержанием сознания того времени. Возможно, что эта боль, вообще, была лишь отдалённым последствием ухода за больным отцом, уменьшившейся общей активности и скудного питания, к чему приводит служба сиделки. Но вряд ли это столь хорошо было ясно пациентке. Скорее всего, на боль она обращала внимание только в особо значимые моменты ухода за отцом, например когда она зимой в холодной комнате резко выскочила из постели, чтобы прийти на зов отца. Но решающим для того направления, которое приняла конверзия, должна быть другая ассоциативная цепочка взаимосвязей, то обстоятельство, что в течении длинной череды дней одна из ног пациенток, в которой она ощущала сильные боли, постоянно соприкасалась с распухшей ногой отца, это было при смене бинтов. Место на правой ноге, соприкасающееся с ногой отца, становится с этих пор очагом и исходным пунктом для болезненных ощущений, искусственно образуется истеричная зона, возникновение которой ясно прослеживается в представляемом здесь случае.
Если кто-то станет рассматривать существующие у пациентки взаимосвязи физической боли и психического аффекта как слишком разнообразные и искусственные, то я отвечу ему, что его неверие в такой же степени несправедливо, как отрицание того, что «как раз самые богатые люди в мире обладают наибольшим количеством денег». Там где не существует таких богатых взаимозависимостей, там истеричный симптом не может образовываться, так как для конверзии не находится никакого пути. Кроме всего прочего я должен заверить читателя, что случай фройляйн Элизабет фон Р. со стороны его детерминации принадлежит к самым простым. А наиболее запутанные узлы подобного рода я распутывал в работе с госпожой Сесилией М.
То, каким образом над этими болями у нашей пациентки надстраивалась астазия-абазия, после того как конверзия открыла для этого такой особый путь, я уже объяснил при изложении истории болезни. Там же я утверждал, что это функциональное расстройство пациентки создалось или усилилось посредством символизации, чтобы таким образом найти выход для её несамостоятельности, бессилия, чтобы хоть что-то изменить в имеющихся отношениях, отыскивая этому соматический эквивалент. Мосты для такого нового акта конверзии образовывают следующие фразы пациентки: Невозможность сдвинуться с места, отсутствие опоры и тому подобное. Я попытаюсь подкрепить такое понимание другими примерами.
Конверзия, осуществляемая на основе совпадения по времени при обычно имеющихся ассоциативных связках, по-видимому ставит наименьшие требования к истеричной предрасположенности. И, напротив, конверзия посредством символизации требует от невротика более высокой готовности к истеричной модификации своих реакций, как например это становится заметно у фройляйн Элизабет в последней стадии её истерии.
Несколько случаев психоанализа [5]
Прежде чем приступать к изложению моего сообщения, я должен сказать, что сначала предполагалось, что оно явится естественным дополнением к моей речи на торжественном заседании Общества нормальной и патологической психологии о «Психотерапевтических школах Запада по личным впечатлениям» и будет, так сказать, клинической иллюстрацией моих выводов из впечатлений от заграничной командировки и знакомства с проф. Freud'oм и его школой, клиникой проф. Bleuler'a, с Jimg'oм, Dubois, Dejerine'oм, Walthard'oм и другими. Но неожиданно заседание Общества нормальной и патологической психологии фиксировано на 1 февраля и, таким образом, клиника пойдет вперед теории, что имеет свои неудобства, так как из моего сообщения о [Нескольких случаях психоанализа исключено все теоретическое, а также и мои личные воззрения на методы исследования, предлагаемые школой Freud'a, и его теории о дифференциации чувственности у ребенка и генезис ее аномалий у взрослого.
Настоящее сообщение нескольких историй болезни с успехами по психоаналитическому методу лечения делается потому, что 1) к методу этому многие невропатологи относятся или скептически, или отрицательно, 2) потому, что метод этот находится еще в состоянии разработки и возражения и обмен мнений может внести существенные коррективы в работу каждого из нас, и, наконец, потому, что практика для каждого метода, как бы слаба ни была его теоретическая обоснованность, хороший пробный камень, и если она говорит за больший успех терапии при этом методе по сравнению с другими, то поделиться этим стоит. Хотя я и называю метод, которым я теперь в подходящих случаях пользуюсь, психоаналитическим, но должен оговориться, что это не будет метод Freud'a и Jung'a в чистой его форме потому, что я еще не достаточно справился с техникой толкования сновидений у невротиков и не получаю тех красивых, поэтических результатов при ассоциативном эксперименте, какие опубликованы вышеуказанными авторами. Пока я обхожусь часто без них, но зато, не применяя вне лечения алкоголиков и припадочных, лечения при истерии гипноз и внушение, я высоко ценю Deutungsmethode no Frеud'y. При ней больной лежит на кушетке и с закрытыми глазами отвечает мне на вопросы, причем я или все, что по данному поводу приходит ему в голову, не заботясь, имеет ли эта к делу, или веду расспросы и записи, точно исследуя то, что для меня неясно, где у больного отмечаются колебания, где мне кажутся сомнительными его выводы умалчивание, оговорки, непоследовательность в мышлении или неожиданные совершенно непонятные отступления в сторону. Попутно я подробно изучаю всю жизнь его интимные переживания, вкусы, стремления, идеалы.
Правда, лечение это требует большого терпение, временами в нем наступают мертвые моменты, в течение которых ничего вперед не двигается, но т.к. по моему опыту это улучшения, то я приветствую и их. Раньше, приблизительно до войны, я лечил невротиков главным образом гипнозом и внушением и, сравнивая результаты лечения, получаемыми по психоаналитическому методу, должен отметить, что психоанализ, может быть, конечно, потому, что при нем отдается больному внимания больше и влияние на пациента сильнее, дает и более быстрые и, главное, более прочные успехи. В двух моих предыдущих работах на эту же тему я опубликовал ряд историй болезни по психоанализу и к удовольствию своему должен отметить, что у всех больных до сих пор, т.е. уже у нескольких замечается вполне прочное выздоровление, чего нельзя сказать о тех больных, которые раньше лечились исключительно гипнозом: такие больные лечатся гипнозом периодически целыми годами.
Далее я должен отметить, что у меня несколько раз попытка к психоанализу и только начало его оказывали на больных прекрасное влияние. Так в нескольких случаях истеро-эпилептических припадков у девушек, где картина приступа ясно говорила за то, что при этом больная переживала какую-то бурную сцену полового характера – один осторожный расспрос о половой жизни и намек, и течению припадка окружающие могут догадываться об интимной сути его содержания, действовал лечебно и с результатом, но только симптоматическим: приступы сразу прекращались, хотя и оставались другие менее тяжелые проявления истерии. Я мог бы по этому поводу привести две истории болезни, но не считаю это нужным.
Как при истерии, так и при неврозе боязни и психоневрозе навязчивых поступков я всегда наталкивался на сексуальные травмы, стоявшие в этиологической связи с развившимися симптомами, и лишь при недостаточном исследовании иногда казалось, что корень заболевания в конфликтах на другой почве, например, религиозной. Приведу для примера следующий случай.
У больной много лет невралгия тройничного нерва и она постоянно лечилась у многих врачей, как страдающая органическим, а не психогенным заболеванием, и, действительно, периодически наступало явное улучшение. Если же проследить внимательно течение болезни, то вы отметите, что у больной, имеющей мужа, запойного пьяницу, приступы невралгии возникают только тогда, когда он не пьет, и затем, лучшее средство от припадка – пойти в гости или театр, так что больную можно было видеть еще в вестибюле с завязанной щекой и кислой миной. Весь спектакль она чувствовала себя хорошо, в антрактах в фойе веселилась, и боли неизменно возвращались, лишь только она уезжала домой. Вне этих двух моментов ей ничего не помогало, и неожиданно анализ выяснил еще нечто, что помогло. Интересуясь таким странным течением и долго беседуя с больной, я, во-первых, убедился, что жизнь ее полна сторон, с которыми познакомиться очень не легко. Во-вторых, случайно мне удалось выяснить обстановку, при которой впервые появилась боль и о чем больная всем врачам говорила, что она «простудилась в церкви». Больная была поклонницей одного священника, который у нас играл отчасти роль Иоанна Кронштадтского и при богослужении у которого присутствовало много кликуш. Завидуя славе этого священника, епархиальное начальство его притесняло, что еще более поднимало его престиж в глазах верующих; с другой стороны, рядом со славой и святостью его жизни про него рассказывали вещи совершенно другого сорта. Больная верила в этого священника, как в святого, и вдруг услышала сплетню, будто он обобрал одну свою поклонницу. Это P.C. страшно взволновало, и во все время богослужения она не могла отделаться от этого подозрения, которое считала оскорбительным для батюшки и грехом перед Богом, волнуясь при мысли, что Бог ее непременно накажет за такое маловерие. Выходя из церкви и попавши в сквозняк, она загадывает: «если заболею, значит, я не права, грешница!» И у нее, как по писанному, в тот же день разыгрываются боли, которые с тех пор и продолжаются. Выяснение этого цемента дало, однако, больной длительный свободный промежуток, хотя муж ее и не пил в то время. Теперь она не больна, но только потому, что болезнь ее мужа все ухудшается.
Чрезвычайно жаль, что в этом случае я не мог ближе познакомиться с интимными переживаниями больной, и выяснить все то, что подозревалось – не удалось, а угадывалось очень много интересного и именно сексуального.
В таком случае мне кажется, что только недостаточное исследование может вводить в заблуждение врача, что нее дело в конфликтах на религиозной почве, и это подтверждается, действительно, новейшими исследованиями A. Adler'a, который в тяжелых случаях лицевой невралгии, где даже резецировали без успеха, достиг излечения (!) одним психоанализом.
Другой подобный же случай, где наблюдение было тоже поверхностно, указывает на конфликт на религиозной почве, тогда, как и сексуальная играла в нем выдающуюся роль. Этот случай интересен еще в том отношении, что показывает, как мало еще распространена среди невропатологов привычка доискиваться, нет ли психогенной природы заболевания.
Как-то ко мне была направлена больная для лечения внушением или гипнозом от упорной бессонницы и потери аппетита. Больная долго безуспешно лечилась всеми возможными средствами, и никто не подумал исследовать, что могло быть подноготной всего заболевания. О последнем больная сама умалчивала, и мои расспросы находила странными, к делу не относящимися, пока для нее самой очень скоро не стало ясно их значение.
Больная, лет под 40, жившая долго в ладах с мужем, которого она высоко ценит, приближается к климактерическому возрасту с его вторым подъемом половых желаний. Между тем муж ее, сделавшись в последнем году фанатиком штундистом, стал проповедовать ей воздержание от плотской любви. В ответ на этот отказ, и так очень скромная в своих требованиях, больная ополчилась на всех известных ей штундистов и стала подлавливать несоответствие в их жизни с исповедываемыми ими идеалами. Материала для этого нашлось, конечно, немало, но отрицательное отношение к штунде еще более отдалило от нее мужа, который сам начал терять с ней обязательное для него терпение. Такое отношение больной к дорогим мужу вопросам было лишь местью, т.к. больная в религиозных вопросах была скорее индифферентна, культ господствующей церкви мало ценила и хорошо знала высокий нравственный завет сектантской общины. Для успешной терапии достаточно было познакомиться с мужем, выяснить обоим причину болезни и наладить между ними отношения, и тревожившие больную припадки прошли. Стоили ли за конфликтом у жены садистические наклонности, воспитанные переживаниями раннего детства я, в силу успеха симптоматического лечения, не выяснил, но уверен, что ни гипноз, ни внушение без изучения генезиса припадков не дали бы успеха. Изучение же происхождения болезни избавило врача от нелепого положения, которое я всегда чувствую, когда, как автор делаю внушения или гипнотизирую, не зная, почему мои приказания должны исполниться.
Следующий случай гораздо более трудным.
Дело идет о девице 26 лет, которая уже года 2 обращает на себя внимание своей замкнутостью, повышенной религиозностью и склонностью постоянно менять места своего служения. Обычное укрепляющее и успокаивающее лечение не принесло пользы, напротив, последние 4 месяца больная начала высказывать явный бред преследования: она загипнотизирована, на нее «навели круг», ей постоянно хочется спать вследствие чьего-то влияния, у нее вычитывают ее мысли и т.д. Ей слышатся голоса, и хотя она не разбирает слов, но знает, что говорят о ней. Состояние это постепенно ухудшается. Она стала искать какую-то машинку на чердаке, молилась целые ночи, не могла уже служить, часто заговаривала о чертях и ангелах. Ей дан был месячный отпуск с предложением вылечиться или выйти в отставку, что еще ухудшило ее состояние, т.к. она была кормилицей семьи. Накануне прихода ко мне она вырвала у себя часть волос, часть отрезала и сожгла. (Хотя в ее бреде, как кажется, не было ничего резко сексуального, а лишь преобладали мотивы религиозные и гипнотического влияния, но уже тот факт, что больная отрезала себе косу, а «косу режут», как известно, девкам, – говорил, что больная считает себя небезупречной или опозоренной в половом отношении. Далее искание спрятанной «машинки», посредством которой на нее влияет кто-то ее гипнотизирующий, тоже, несомненно, имеет символическое и именно сексуальное значение, т.к. легко догадаться, что это за скрытая манишка, которой так боится девушка и, действительно, дальнейший анализ подтвердил справедливость такой дешифровки бреда.) Бессонница, отказ от пищи, возбуждение внешний вид больной резко бросался и глаза: ясное исхудание, неряшливость, нелепый костюм, негативизм. С больной очень трудно было разговориться: она что-то чуть слышно про себя бормотала. Однако это не помешало лечению, хотя вначале оно велось в странной форме. Хотя больная мне почти не отвечала на мои вопросы, но согласилась приносить с собой записи своих мыслей, неряшливо, бессвязно и отрывочно написанных на клочках бумаги. Это прибило первую брешь, и скоро я знал весь мартиролог этой девушки, что очерчу в нескольких словах. Больная происходит из дегенеративной семьи; с братом, гимназистом, тоже что-то неладное. Росла она дичком, замкнутой в себе, училась средне и очень страдала от тяжелой семейной обстановки. Онанизм с 14 по 18 лет, пока больная не прочла, что это вредно. Тогда она имела силу воли отказаться от этой привычки, но пять лет все ее душевные силы ушли на борьбу с этим влечением и в своей самозащите она доходила до крайности. Она не раз обращалась к врачам с просьбой удалить ей матку, постоянно исповедывалась, ходила по монастырям и, наконец, решила поступить в монахини, чтобы замолить свой грех. Лишь к концу пятого года, подвергнув себя строгому вегетарианскому режиму, она несколько справилась с собой, но у нее появились неврастенические признаки, которые она, конечно, стала все-таки относить к последствиям онанизма. Несколько месяцев, т. напр., ей начал нравиться сослуживец, половые влечения оживились, бороться с ними стало трудно и развилось душевное заболевание. Какими ни абсурдными казались все проявления болезни, они для нее были логически обоснованы и больная исходила только из неверного положения: переоценки вреда онанизма, да считала все телесное греховным. Это был, так сказать, систематизированный бред у логически нормально мыслящего человека, но человека с недостаточным жизненным опытом и склонного к трусливым выводам и неосторожным обобщениям. Последняя наклонность, по-моему, объяснялась лучше всего ее пониженным самочувствием, которое, вероятно, ей органически свойственно, если судить по очень низкому кровяному давлению, 90 mm Hg no Rion-Rocci. За три недели психотерапии больная перестала страшиться последствий онанизма, переменила свои взгляды на греховность своих эгоистических стремлений, перестала верить в спасение в монашестве, и теперь на том же месте и в соседстве с тем же человеком, который ей продолжает нравиться – успешно работает. Питание ее быстро поправляется, хотя вне психотерапии применялось индифферентное лечение.
И здесь гипноз и внушение без психоанализа не дали бы того же успеха, т.к. больная не верила бы словам врача, не знакомого с сутью переживаемых ею мук.
Следующий случай касается заболевания, длившегося 16 лет и безуспешно леченного обычными средствами, в число которых применялось и внушение. Т.к. приводить всю историю болезни, т.е. излагать все переживания больного очень долго, то я после сообщения жалоб и данных исследования больного сообщу лишь то, что дал психоанализ в течение нескольких месяцев по Deutungsmethode и отчасти исследование ассоциации по Jung'y.
Больному около 40 лет. Наследственности нервной нет и соматически отмечается лишь низкое кровяное давление. Больной выглядит цветущим и гораздо моложе своих лет. Больным считает себя с год. Жалуется он, что жизнь его уже окончена, прожита без смысла. Спит плохо, со снотворными, ест мало мяса, ничего не может пить. Самочувствие понижено, подавленное состояние, отсутствие веры в возможность излечения, постоянное чувство страха перед возникающими в промежности болями. Больной считается талантливым работником в своей специальности, обнаруживал большую инициативу и вкус. Сейчас он уже давно погрузился в самонаблюдение, каждое новое ощущение вызывает у него чувство страха и медленно приводит к убеждению, что его здоровье окончательно погублено. К своим ощущениям и переживаниям полное отсутствие критического отношения и наблюдательности. При рассказе он легко теряет нить и о чем-то своем думает. Сейчас ни за что взяться не может, работы все ведут помощники, которых он гонит, если они обращаются за советом. Сам он работает с трудом и лишь, в случаях крайней необходимости.
Целые дни он мечется по городу и нигде не находит себе места.
Психоанализ, прежде всего, открывает, что он болен уже давно, а также громадное влияние на больного атмосферы, среди которой он воспитывался. Это был культ семейной жизни и нравственной чистоты. Образы матери и сестер до сих пор кажутся больному кристально чистыми. Атмосфера этой семьи лучше всего характеризуется тем фактом, что когда у них узнали, что один из дядей его заболел перелоем, то это было встречено как глубокое горе, все ходили точно в трауре и смотрели на дядю, как на прокаженного. В 8 лет больной попадает в руки прислуги, которая в течение 6 месяцев развращает его и рано будит его чувственность. Он настолько боялся ее и так был беспомощен по отношению к ней, что этот период помнит, как сон, даже сомневается в его действительности и отсюда идет у него мысль о своей развращенности и что он недостоин быть в обществе: матери, сестер и вообще порядочных женщин. С 8 по 13 лет он не вспоминает о служанке и лишь с этого возраста у него начинают появляться сновидения, в которых она играет роль. Эти грешные мысли вспыхнули у него под влиянием слухов об обстановке, в которой заразился его дядя, и привили ему ужас перед половой жизнью с опасностью заражения и обстановкой нравственной грязи случайных внебрачных отношений. До 17 лет он был совершенно здоров. В 17 лет при первом coitus заразился триппером и пошел ходить по рукам специалистов, т.к. у него никак не проходили ощущения в области канала и промежности. У него ставили самые различные диагнозы страдания половой сферы, подвергался он у нас и за границей иногда самым жестоким способам лечения и все не находил себе облегчения. Так он лечился почти 10 лет, пока не сошелся с одной особой, которая была (что особенно интересно!) совершенно обратным его идеалу: особа эта жила с ним не первым из расчета, что он очень хорошо чувствовал; она непременно хотела от него иметь ребенка, чтобы женить его на себе; от нее он с трудом отвязался, устроив, ей брак с другим, потом опять был с ней в связи и, наконец, год назад окончательно ее оставил. Далее интересно, что за все время связи он соматически прекрасно себя чувствовал, но с момента разрыва сейчас же вновь заболел тяжелыми ощущениями в промежности, упадком воли и настроения и весь отдался своим ипохондрическим мыслям. Теперь он вновь лечит «уретрит», при новых связях чувствует половую слабость и пришел к убеждению, что мысль о браке ему окончательно нужно бросить: жизнь прожита, к семейной жизни он не способен и, значит, работать, трудиться ему незачем. В таком сжатом пересказе этого не докажешь, но из всех подробностей и изучения жизни больного было ясно, что им владеют образы матери и сестер и что он всегда жил идеалом семенной жизни с женой, в которой он должен уважать порядочную женщину и которая должна воспитать ему физически и нравственно здоровых детей. Случай со служанкой еще в 8-летнем возрасте вселил в него мысль, что ой уже не достоин такой семьи; заболевание перелоем оставило боли – психальгию – потому, что это еще более подтверждало убеждение больного о своей нравственной нечистоте. Она – психальгия – ему говорила: «вот ты и физически не чист, ты заражен!» Сошелся он с женщиной, которая была противоположностью его идеалу, опять из-за убеждения, скрытого в подсознательной сфере, что лучшей женщины он не достоин. Улучшение в самочувствии во время этой связи зависело от того, что он видел в этой пародии семьи, где должен был постоянно бояться иметь детей, наказание за свои грехи, искупление за свою нечистоту, и потому, что он должен был вести со своей подругой жизни постоянную борьбу за идеал, правда, казавшийся ему малодостижимым – идеал настоящей чистой семейной жизни. Кончилась эта борьба, отвлекавшая мысль больного от соматической сферы, и опять нахлынули старые мысли о его нравственной загаженности.
Мое лечение состояло в исследовании его интимных мыслей и критике их и убеждении, основанном не на желании просто утешить, а на фактах, что он физически и в половом отношении совершенно здоров. Я начал с того, что приучил его употреблять за столом небольшое количество вина, чтобы уничтожить мысль, будто болезнь половой сферы так расстроила его здоровье, что и небольшие дозы для него вредны. Первая реакция на вино была так велика, что можно было думать об идиосинкразии: стакан пива вызвал понос, слабости повышение температуры, но впоследствии этим обошлось и этим опытом доверие больного было заслужено. Далее анализ ощущений из области промежности показал больному, что это лишь психальгия. Больной постепенно научился ее игнорировать, хотя она долго мигрировала то в мошонку, яички, бедра, даже подложечку, но отовсюду была изгнана. Далее исследование половой жизни при строгой оценке всех ощущений больного и его впечатлений показало, что половые способности его не только не понижены, но даже завидно сохранены. Заставил я больного курить сигары, есть мясо, бросить гидропатию, которой он почти непрерывно пользовался в течение последнего года, и запретил употребление каких-либо лекарств.
Когда больной стал понимать, что у него нет охоты работать только потому, что он похоронил свое физическое и нравственное здоровье, когда он увидел, что соматически здоров, он понял, что он может жениться и обзавестись настоящей семьей. Этот же совет ему давали и раньше многие врачи, но он лишь сердился, возмущаясь всяким намеком на брачные предложения, теперь же эта мысль нисколько не кажется ему неприятной; а, напротив, благодаря психотерапии она стала вполне приемлема, больной сроднился с ней и собирается жениться. Он уверен, что сумеет устроить свою жизнь, будет и хорошим мужем, и вместе состоятельным самцом.
Без психоанализа, открывшего громадное значение для больного идеалов, сложившихся с детства (половых элементов во влечениях к матери и сестрам, как это рекомендует Freud и Jung, я не хотел касаться) – мы не достигли бы прочного эффекта. Гипнозу больной не поддавался, внушение ему не помогало и ясно, что психоаналитический метод имел здесь успех потому, что в нем нет ничего чудесного, он вполне рационален и механизм его действия понятен больному. Сообщу еще кратко два случая.
В одном дело шло о девице 27 лет, которая долго лечилась от «ревматизма» и все безуспешно. Случайно попала она ко мне, и я обратил внимание на то, что в ее рассказе встречается непонятное выражение, что боли распространяются «как нити по всему телу». Слово «нити» мне казалось особенно оттененным. Осторожный и настойчивый расспрос выяснил, что больная с раннего детства онанировала редким способом – садясь на свою пятку. Так как это самоудовлетворение делало ее, красивую девушку, недоступной ухаживанию мужчин, то она очень долго гордилась своей неприступностью и нравственностью, пока большая часть ее сверстниц не вышла замуж, а она все оставалась девицей. Тогда она смутно начала подозревать, что ненормальное самоудовлетворение имеет и свои минусы, но про вред мастурбации она прямо не слышала ничего, пока случайно не подслушала разговора молодых супругов, произведшего на нее большое впечатление. Супруг разъяснял молодой суть полового акта. До больной отрывочно долетали фразы о трении, о семенных пузырьках, о нитях, которые будто расходятся по всему телу, и она перенесла это все на свой онанизм. Трение было пяткой, пузырьки она нащупала в жировых дольках больших губ, а «нити» почувствовали распространяющимися по всему ее телу и создала себе «ревматизм». Несколько бесед с ней, уверения в ее полной пригодности к супружеской жизни повели быстро к исчезновению «ревматизма» и к браку.
Едва ли гипноз и внушение заставили больную не чувствовать распространения болей, как «нитей» по всему телу.
В другом случае у больной было обнаружено тяжелое неизвестного происхождения малокровие с 47% гемоглобина в крови, и пойкилоцитами, и микроцитами, и нормобластами. Одновременно у нее было тяжелое головокружение даже во сне и терпла 1/2 тела. Т.к. при тяжелом малокровии, особенно злокачественном, нервные симптомы многочисленны и развиваются в ряд органических поражений, и, т.к. объективные признаки истерии отсутствовали, то природа нервных жалоб была поставлена под сомнение. Наконец, настойчивое специфическое лечение повело к исчезновению малокровия, но больная оставалась в постели, не могла подняться. Когда вероятность, что нервные явления истерического или, вернее, психогенного происхождения, определилась резче, выяснилось, что у больной мать умерла от удара и брат еще молодой, страдает афазией и гемилегией. Однако уверения, что больная боится паралича, думает, что у нее наследственная слабость мозговых сосудов, ни к чему не привели и потому именно, что эта мысль была многократно детерминирована, как говорит Freud, т.е. это не было блажью, капризом фантазии, а мысль, хотя и закреплялась ошибками суждения, но имевшими в глазах больной полную очевидность правды и мучительно ею придуманными. Нужно было хорошо изучить обстоятельства, в которых больная наблюдала мать и брата, и все ее мысли, убеждавшие ее, что и ей грозит паралич. Тогда лишь она поправилась вполне, правда, не без досадного переноса на меня.
Пример, иллюстрирующий значение толкования снов.
Наблюдение 1908 года. Дама 40 лет, страдает уже несколько лет неврозом сердца, от которого она лечится с самым незначительным успехом. Сердцебиения и страхи возникают неожиданно и очень пугают больную. Подходящий диагноз ее болезни – невроз сердца на подагрической почве. Последняя устанавливается потому, что в моче много уратов, хотя подагра именно в том и выражается, что моченая кислота циркулирует в крови и не выделяется почками. Следовательно, если уратов и моче много, то подагры нет. Это мы прежде устанавливаем. Далее исследование обнаруживает, что дама несколько полна, мало двигается, вкусно ест, детей не имеет, муж гораздо старше нее и целыми месяцами в отлучке. Тревожат больную главным образом сердцебиения, которые, начинаются среди сна, очень пугают ее, она просыпается точно от толчка и мучится целый день сердцебиением. Что ей снится, когда она пугается, не помнит, тревожных снов или вообще снов, которые чем-либо ее поражали, не имеет. Сегодня ей снился «глупый» сон: будто она идет по зеленому лугу, где растет много огурцов. Она хватает один большой и крепкий в руку, и вдруг проваливается ногами в трясину, которая ее тянет вглубь. На ногах она видит большой камень, из-под которого неожиданно появляется ребенок. Тут она просыпается. Огурцы, тина, ребенок – все что кажется бессмыслицей, но и обратил внимание на вульгарный жест и особенно чувственную окраску лица, когда больная рассказывала мне, как вo сне она схватилась за большой, твердый огурец. Этот жест вполне объяснил мне, о каких «огурцах» мечтает эта женщин, почему ей после того, как она схватила «огурец», пришлось упасть в грязь, в ней завязнуть и почему появился здесь ребенок. Разбор этого сна убелил и больную, и меня, что больная одержима эротическими грезами и снами, что сердцебиение есть лишь выражение страха перед падением. Когда мы это выяснили, пришлось убедить больную, что она должна тратить избыток энергии, который ее волнует, на какое-нибудь серьезное дело – взявши хоть воспитанницу себе или принимая близкое участие о каком-нибудь добром деле. Этого совета больная не послушалась, но сердцебиения у нее все-таки прекратились без дальнейшего лечения, т.к. причину их больная знает, и сны ее теперь не пугают. Больше она уже 3 года не лечится, хотя и видится со мной.
Подводя итог изложенному, я полагаю, что психоаналитический метод лечения имеет большое преимущество перед лечением гипнозом и внушением и даже убеждением по Dubois, т.к. здесь врач вместе с больным изучают точно генезис страдания или симптома и, если врач невольно не избегает внушения, то делает его с полным пониманием того, почему внушение должно осуществиться и, если оно все-таки не осуществляется – значит, что припадок еще недостаточно разъяснен, еще в сознании больного есть много обоснований, которые укрепляют его существование. Результат лечения гораздо более прочен, чем при лечении гипнозом и одним внушением. Толкование снов и ассоциативный эксперимент для тех случаев, которые пока были в моем распоряжении, редко нужен, да и техника их трудна. Искание инфантильных травм обязательно лишь там, где нет желания ограничиваться временным симптоматическим успехом, и инфантильные травмы обыкновенно находятся. Сексуальные отношения в детстве к отцу и матери, сестрам не затрагиваю, т.к. не считаю эту область для себя достаточно ясной. К неудобствам метода я должен отнести массу времени, которое он поглощает, и то напряженное внимание, какого он требует. Понятно, проще уложить больного на кушетку, внушать ему картину сна и отдавать приказания, что те или другие симптомы исчезнут, не отдавая себе полного отчета, почему это должно совершиться, после ознакомления с основаниями и техникой психоанализа лечить гипнозом мне как-то совестно, и я прихожу все больше к убеждению, что его везде можно заменить психоанализом, методом, воспитывающим в больном сопротивление скороспелым выводам его фантазии и влияниям переживаний в далеком детстве.
Все-таки есть область, где и психоанализ так же бессилен, как и другие методы психотерапии. Это – психоневроз навязчивых поступков (Zwangszustande), конечно, не в виде случайного осложнения, а конституционального страдания, первые зачатки которого можно отметить уже довольно рано.
Я не буду приводить соответственных историй болезни, но и Deutungsmethode, и исследование ассоциаций, и толкование сновидений, открывая много поучительного и интересного, существенного влияния на болезнь не оказывали, и я, если бы верил в возможность успеха психоанализом при психоневрозе навязчивых состояний, должен был вместе с венской школой сказать; «здесь и в течение многих лет психоанализ все еще не закончен».
Пример фрейдистской интерпретации [6]
В своей книге «Введение в психоанализ» (1916) Фрейд описывает случай 19-летней девушки с неврозом навязчивости. Невроз проявлялся в виде целого ритуала действий, который она вынуждена была совершать перед сном. Прежде всего, она останавливала большие часы с маятником, а затем просила вынести из комнаты все другие часы (включая и наручные). Потом она ставила на свой письменный стол все цветочные горшки и вазы «так, чтобы ни один горшок не разбился ночью и не нарушил ее сна». Дальше она приоткрывала дверь между своей комнатой и комнатой родителей и закрепляла ее в этом положении с помощью разных предметов. Но самая важная часть ритуала совершалась уже на кровати. «Большая подушка в изголовье не должна касаться деревянных частей кровати; маленькая подушка для головы должна лежать на большой ромбом; больная кладет голову вдоль диагонали этого ромба. Пуховую перину нужно предварительно встряхнуть так, чтобы ее нижний конец стал толще головного конца; но после этого больная тотчас же разрушает всю работу, сплющивая сделанное в перине утолщение».
«Каждое действие контролируется, проверяется, то одна, то другая мера предосторожности подвергается сомнению, и вся работа длится час или два, в течение которых ни сама девушка, ни ее испуганные родители не могут уснуть».
Анализ симптомов этого расстройства занял несколько месяцев, и только потом было проведено истолкование, благодаря которому стал понятен особый символический смысл каждого из них. В результате «наша больная мало-помалу начинает понимать, что ее нетерпимость к присутствию часов ночью у нее в комнате имеет символическую основу, связанную с женскими половыми органами... Тиканье часов можно интерпретировать как символическое отображение пульсации клитора во время полового возбуждения. В самом деле, она часто просыпалась от этого мучительного ощущения, и именно боязнь эрекции заставляла ее избавляться на ночь от соседства с идущими часами. Цветочные горшки и вазы, как и вообще сосуды, это тоже символы женских половых органов. Страх, что они могут упасть и разбиться ночью, разве есть в этом какой-нибудь символический смысл? «Подушка, – говорила больная, – это всегда женщина, а вертикальная стенка кровати – мужчина». Таким образом, неким магическим действием, если можно так выразиться, она хотела разделить мужчину и женщину, т.е. помешать сексуальным отношениям своих родителей. Этой же причиной объясняется ее потребность оставлять на ночь открытой дверь».
«Если подушка – женский символ, то встряхивание перины с тем, чтобы пух собрался в ее нижнем конце и образовал там возвышение, тоже имеет определенный смысл: этот акт означает «сделать женщину беременной»; больная же тотчас уничтожала это возвышение, приминая перину, чтобы помещать родителям зачать во время половой близости нового ребенка, который мог бы стать ей соперником».
«С другой стороны, если большая подушка (женский символ) означала мать, то маленькая подушка для головы могла символизировать только дочь. Почему маленькую подушку нужно было располагать ромбом? Потому, что ромб напоминает по форме открытый вход в женские половые пути. Таким образом, сама больная играла роль мужчины, а ее голова временно символизировала мужской половой орган».
И Фрейд заключает: «Грустные мысли, скажете вы, родятся в голове той невинной девушки. Согласен с вами, но не забывайте, что не я их выдумал: я их только истолковывал». Разумеется, всякое толкование спорно – даже если его делает отец психоанализа.
Важнее всего, чтобы исчезли симптомы заболевания, не так ли? А Фрейд говорит, что именно это и было результатом тех долгих недель, когда шла эта медленная расшифровка подсознательного.