Томас Гоббс

… Таким образом, опыт каждого, кто более внимательно присматривается к человеческим отношениям, ясно учит, что всякое стихийное собрание людей вызывается либо потребностью друг в друге, либо желанием добиться славы. Собравшиеся либо стараются извлечь какую-нибудь выгоду для себя, либо достичь некоего… уважения и почестей со стороны товарищей. Впрочем, то же самое выводит разум из самих определений (дефиниций) воли, добра, почести, пользы. Поскольку общество образуется при посредстве нашей воли, в каждом обществе нужно искать объект такой воли, т. е. то, что кажется благом любому из входящих в него граждан. Что бы ни казалось таким благом, оно является приятным и касается либо тела, либо души. Все духовно приятное есть или слава (т. е. желание иметь хорошее мнение о себе), или в конечном итоге стоит в связи с ней; все остальные удовольствия прямо или косвенно являются чувственными и могут быть обозначены именем “польза”.

Итак, каждое объединение образуется ради пользы или славы, т. е. ради любви к себе, а не к другим. Однако то сообщество, которое возникает ради приобретения славы, не может быть ни большим, ни длительным, потому что слава, как и почет, не воздается никому, если она воздается всем, ибо и слава, и почет основываются на сравнении людей и превознесении одного над другими. И если кто-либо не обладает никакими заслугами, необходимыми для снискания славы, то он не получает никакой помощи от сообщества остальных и остается таким же, каким может быть и сам без помощи других. Хотя количество полезных благ в этой жизни можно увеличить посредством взаимных услуг, но в гораздо большей степени это достигается благодаря господству над другими, чем благодаря сообществу с ними; поэтому вряд ли кто-либо сомневается в том, что, если бы не страх, люди от рождения больше стремились бы к господству, чем к сообществу. Итак, следует признать, что происхождение многочисленных и продолжительных человеческих сообществ связано не со взаимным расположением, а с их взаимным страхом. …

В самом деле, естественные законы (как справедливость, беспристрастие, скромность, милосердие и (в общем) поведение по отношению к другим так, как мы желали бы, чтобы поступали по отношению к нам) сами по себе, без страха какой-нибудь силы, заставляющей их соблюдать, противоречат естественным страстям, влекущим нас к пристрастию, гордости, мести и т. п. А соглашения без меча лишь слова, которые не в силах гарантировать человеку безопасность. Вот почему, несмотря на наличие естественных законов (которым каждый человек следует, когда он желает им следовать, когда он может делать это без всякой опасности для себя), каждый будет и может вполне законно применять свою физическую силу и ловкость, чтобы обезопасить себя от всех других людей, если нет установленной власти или власти достаточно сильной, чтобы обеспечить нам безопасность. …

Однако соблюдение договора может быть гарантировано в случае, если требования его будут иметь характер обязательных норм для всех. Для этого люди переносят свои права на одно лицо или собрание лиц, именуемых верховной властью, воплощающей всеобщую волю и осуществляющей принуждения. Так, в результате общественного договора возникает государство. …

Для сохранения мира среди людей требуется не только согласие, но и единство. Что такое единство. При наличии единства право всех переносится на одного. Что такое государство. Возникшее таким образом единство называется государством, или гражданским обществом, а также гражданским лицом; ибо, поскольку воля всех едина, общество следует рассматривать как одно лицо; в качестве такового его следует отличать от всех частных лиц, признавая, что оно обладает собственными правами и имуществом… Следовательно, государство (по нашему определению) есть одно лицо, воля которого в силу соглашения многих людей признается волей их всех, с тем чтобы оно могло распоряжаться силами и способностями отдельных членов общества ради мира и защиты общих интересов. … Сказанное раньше достаточно ясно показывает, каким образом и с помощью каких средств многие естественные лица, заботясь о самосохранении, объединяются под влиянием взаимного страха в одно гражданское лицо, которое мы называем государством. При этом те, кто вследствие страха подчиняется кому-либо другому, подчиняются либо тому, кого они боятся, либо тому, на чью защиту они надеются. Первым способом во время войны действуют побежденные, дабы избежать смерти; последним – еще не побежденные, дабы избежать поражения. Первый способ проистекает из естественного могущества и может быть назван естественным способом происхождения государства. Другой берет свое начало в согласии в решении тех, кто объединяется друг с другом; происхождение государства связано здесь с установлением. Поэтому-то государства бывают двух видов: одни из них являются естественными, патерналистскими и деспотическими, а другие – установленными и могут быть названы политическими. В-первых, властитель приобретает граждан по своей воле; во вторых граждане по собственному решению подчиняют себя господству одного человека или собрания людей, наделяемых верховной властью. …

Мы говорим, что государство установлено, когда множество людей договаривается и заключает соглашение каждый с каждым о том, что в целях водворения мира среди них и защиты от других каждый из них будет признавать как свои собственные все действия и суждения того человека или собрания людей, которому большинство дает право представлять лицо всех (т. е. быть их представителем) независимо от того, голосовал ли он за или против них. …

К верховной власти относится вся власть предписывать правила, указывающие каждому человеку, какими благами он может пользоваться и какие действия он может предпринять, не оказываясь стесненным в этом отношении кем-либо из своих сограждан. И именно это люди называют собственностью. Ибо до установления верховной власти (как уже было показано) все люди имели право на все, каковое право необходимо вело к войне, и поэтому эта собственность, которая необходима для мира и зависит от установления верховной власти, есть акт этой власти в целях установления гражданского мира. Эти правила о собственности (или о моем и твоем), о добре, зле, закономерном и незакономерном в человеческих действиях суть гражданские законы, т. е. особенные законы каждого отдельного государства.... При установлении же государства каждый отдельный человек является доверителем в отношении всего, что суверен делает, и, следовательно, всякий, кто жалуется на несправедливость со стороны суверена, жалуется на то, виновником чего он сам является, и поэтому должен обвинять лишь самого себя. …

Различие государств заключается в различии суверена или лица, являющегося представителем всех и каждого из массы людей. А так как верховная власть может принадлежать или одному человеку, или собранию большого числа людей, а в этом собрании могут иметь право участвовать или каждый, или лишь определенные, отличающиеся от остальных люди, то отсюда ясно, что могут быть лишь три вида государства… Если представителем является один человек, тогда государство представляет собой монархию; если собрание всех, кто хочет участвовать, тогда это демократия, или народоправство; а если верховная власть принадлежит собранию лишь части граждан, тогда это аристократия. Других видов государства не может быть. …

Такая общая власть, которая была бы способна защищать людей от вторжения чужеземцев и от несправедливостей, причиняемых друг другу, и, таким образом, доставить им ту безопасность, при которой они могли бы кормиться от трудов рук своих и от плодов земли и жить в довольстве, может быть воздвигнута только одним путем, а именно путем сосредоточения всей власти и силы в одном человеке или в собрании людей, которое большинством голосов могло бы свести все воли граждан в единую волю… Это больше, чем согласие или единодушие. Это реальное единство, воплощенное в одном лице посредством соглашения, заключенного каждым человеком с каждым другим таким образом, как если бы каждый человек сказал каждому другому: я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой при том условии, что ты таким же образом передашь ему свое право и санкционируешь все его действия. Если это совершилось, то множество людей, объединенное таким образом в одном лице, называется государством, по-латински – сivitas. Таково рождение того великого Левиафана, или, вернее (выражаясь более почтительно), того смертного бога, которому мы под владычеством бессмертного бога обязаны своим миром и своей защитой. Ибо благодаря полномочиям, данным им каждым отдельным человеком в государстве, указанный человек или собрание лиц пользуется такой огромной сосредоточенной в нем силой и властью, что внушаемый этой силой и властью страх делает этого человека или это собрание лиц способным направлять волю всех людей к внутреннему миру и к взаимной помощи против внешних врагов. В этом человеке или собрании лиц состоит сущность государства… Тот, кто является носителем этого лица, называется сувереном, и о нем говорят, что он обладает верховной властью, а всякий другой является его подданным.

__________

БЕНЕДИКТ СПИНОЗА

Спиноза Бенедикт (Барух) (1632 - 1677) – голландский философ. Сторонник своеобразной теории естественного права, отождествляемого с т. н. «мощью». Достижение человеком свободы, по Спинозе, возможно только для общественного человека, аффективная природа которого следует «узде» закона. Сила государства пропорциональна «мощи», перенесённой на него населением при заключении общественного договора. Выступал за веротерпимость.

· «Каждая естественная вещь имеет от природы столько права, сколько имеет мощи для существования и действования…»

БОГОСЛОВСКО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТРАКТАТ*

… Если бы люди от природы так были созданы, что они ничего не желали бы, кроме того, на что им указывает истинный разум, то общество, конечно, не нуждалось бы ни в каких законах, но, безусловно, довольствовалось бы обучением людей истинным правилам морали, дабы люди совершенно добровольно и от всей души делали то, что истинно полезно. Но человеческая природа устроена совсем иначе. Все, конечно, отыскивают свою пользу, но домогаются вещей и считают их полезными отнюдь не вследствие голоса здравого рассудка, но большей частью по увлечению вслед­ствие только страсти и душевных аффектов (которые нисколько не считаются ни с будущим, ни с другими вещами). Поэтому ни одно общество не может существовать без власти и силы, а следователь­но, и без законов, умеряющих и сдерживающих страсти и необу­зданные порывы людей. Однако человеческая природа не терпит, чтобы ее неограниченно принуждали. …

Законы в каждом государстве должно так устанавливать, чтобы людей сдерживал не столько страх, сколько надежда на какое-нибудь благо, которого больше всего желают; ведь таким об­разом каждый охотно будет исполнять свою обязанность. …

Под правом и установлением природы я разумею не что иное, как правила природы каждого индивидуума, сообразно с которыми мы мыслим каждого человека естественно определенным к суще­ствованию и деятельности определенного рода. Например, рыбы определены природой к плаванию, большие — к пожиранию мень­ших; стало быть, рыбы по высшему, естественному праву владеют водой, и притом большие пожирают меньших. Ибо известно, что природа, рассматриваемая абсолютно, имеет верховное право на все, что в ее власти, т.е. право природы простирается так далеко, как далеко простирается ее мощь.... Но так как всеобщая мощь всей природы есть не что иное, как мощь всех индивидуумов, вмес­те взятых, то отсюда следует, что каждый индивидуум имеет вер­ховное право на все, что он может, или что право каждого прости­рается так далеко, как далеко простирается определенная ему мощь. …

Люди для того, чтобы жить в безопасности и наилучшим образом, необходимо должны были войти в соглашение и потому сделали так, что они коллективно обладают правом, которое каждый от природы имел на все, и что оно больше не определяется на основании силы и желания каждого, но на основании мощи и воли всех вместе....

Итак, этим способом общество может быть создано без всякого противоречия с естественным правом, а всякий договор может быть соблюдаем всегда с величайшей верностью, если, конечно, каждый перенесет на общество всю мощь, какую он имеет; оно, стало быть, одно будет иметь высшее естественное право на все, т.е. высшее господство, которому каждый будет обязан повиноваться или добровольно, или под страхом высшего наказания. Но право такого общества называется демократией, которая поэтому определяется как всеобщее собрание людей, сообща имеющих верховное право на все, что они могут. Из этого следует, что верховная власть не связывается никаким законом, но все должны ей во всем повино­ваться; ведь все должны были молчаливо или открыто согласиться на это, когда переносили на нее всю свою мощь самозащиты, т.е. все свое право....

…Очень редко может случиться, чтобы верхов­ная власть приказывала величайшую нелепость; для нее ведь чрез­вычайно важно заботиться об общем благе и все направлять по указанию разума, чтобы обеспечить себя и удержать господство: " Ведь насильственного господства, — как говорит Сенека, — никто долго не выдерживал". К тому же в демократическом государстве … почти невозможно, чтобы большинство собрания, если оно велико, сошлось на одной неле­пости....

В той республике и империи, где высший закон есть благо всего народа, а не повелителя, тот, кто во всем повинуется верховной власти, должен быть назван не бесполезным для себя рабом, но подданным, а потому то государство наиболее свободно, законы которого основаны на здравом рассудке; там ведь каждый, когда он захочет, может быть свободным, т.е., не кривя душой, жить то указанию разума. …

Я довольно ясно показал основания демократического го­сударства. Я предпочел говорить о нем более, чем о всех других, потому что, казалось, оно наиболее естественно и наиболее при­ближается к свободе, которую природа представляет каждому, ибо в нем каждый переносит свое естественное право не на другого, лишив себя на будущее право голоса, но на большую часть всего общества, единицу которого он составляет. И на этом основании все пребывают равными, как прежде — в естественном состоянии. Потом, решив говорить о пользе свободы в государстве, я захотел говорить специально только об этой форме правления, потому что она больше всего содействует моему намерению. …

Если бы повелевать умами было так же легко, как и языками, то каждый царствовал бы спокойно и не было бы никакого насиль­ственного правления… Но... это, т.е. чтобы ум неограниченно находился во власти другого не может статься, так как никто не может перенести на другого … свою способность свобод­но рассуждать и судить о каких бы то ни было вещах, и никто не может быть принужден к этому. Из этого, следовательно, выходит, что то правление считается насильственным, которое посягает на умы, и что верховное величество, видимо, делает несправедливость подданным и узурпирует их право, когда хочет предписать, что каждый должен принимать как истину и отвергать как ложь и ка­кими мнениями, далее, ум каждого должен побуждаться к благоговению перед богом: это ведь есть право каждого, которым никто, хотя бы он и желал этого, не может поступиться....

Итак, если никто не может поступиться своей свободой судить и мыслить о том, о чем он хочет, но каждый по величайшему праву природы есть господин своих мыслей, то отсюда следует, что в государстве никогда нельзя, не опасаясь очень несчастных последствий, домогаться того, чтобы люди, хотя бы у них были различные и противоположные мысли, ничего, однако, не говорили иначе, как по предписанию верховных властей, ибо и самые опытные, не говоря уже о толпе, не умеют молчать. Это общий недостаток людей — доверять другим свои планы, хотя и нужно молчать, следовательно, то правительство самое насильническое, при котором отрицается свобода за каждым говорить и учить тому, что он дума­ет, и, наоборот, то правительство умеренное, при котором эта самая свобода дается каждому. …

Так как свободное суждение людей весьма разнообразно и каждый в отдельности думает, что он все знает, и так как невоз­можно, чтобы все думали одинаково и говорили едиными устами, то они не могли бы жить мирно, если бы каждый не поступился правом действовать сообразно с решением только своей души. Таким образом, каждый поступился только правом действовать по собственному решению, а не правом рассуждать и судить о чем-либо; стало быть, и никто без нарушения права верховных властей не может действовать против их решения, но вполне может думать и судить, а следовательно, и говорить, лишь бы просто только го­ворил или учил и защищал свою мысль только разумом, а не хит­ростью, гневом, ненавистью и без намерения ввести что-нибудь в государстве благодаря авторитету своего решения. Например, если кто показывает, что какой-нибудь закон противоречит здравому рассудку, и поэтому думает, что он должен быть отменен, если в то же время он свою мысль повергает на обсуждение верховной власти (которой только и подобает постановлять и отменять законы) и ничего между тем не делает вопреки предписанию того закона, то он, конечно, оказывает услугу государству, как каждый доблестный гражданин, но если, напротив, он делает это с целью обвинить в неправосудии начальство и сделать его ненавистным для толпы или мятежно старается вопреки воле начальства отменить тот закон, то он всецело возмутитель и бунтовщик. Итак, мы видим, каким об­разом каждый, не нарушая права и авторитета верховных властей, т.е. не нарушая мира в государстве, может говорить и учить тому, что он думает…

Кто хочет все регулировать законами, тот скорее возбудит по­роки, нежели исправит их: что не может быть запрещено, то необ­ходимо должно быть допущено, хотя бы от того часто и происходил вред. Ведь сколько происходит зол от роскоши, зависти, скупости, пьянства и т.д.! Однако их терпят, потому что властью законов они не могут быть запрещены, хотя на самом деле они суть пороки. Поэтому свобода суждения тем более должна быть допущена, что она, безусловно, есть добродетель и не может быть подавлена.... Не говорю уже о том, что эта свобода в высшей степени необходи­ма для прогресса наук и искусств, ибо последние разрабатываются с успехом только теми людьми, которые имеют свободное и ничуть не предвзятое суждение. …

Мы показали, что в демократическом государстве (которое больше всего подходит к естественному состоянию) все договари­ваются действовать по общему решению, а не судить и размыш­лять, т.е. так как все люди не могут мыслить совершенно одинако­во, то они договорились, чтобы силу решения имело то, что полу­чило большее число голосов, сохраняя, между прочим, право отме­нить это решение, когда увидят лучшее. Итак, чем менее дают людям свободы суждения, тем более уклоняются от состояния наи­более естественного и, следовательно, тем насильственнее господ­ствуют. …