Жезл правления Симеона Полоцкого

На этот раз мы решили ознакомить христианских читателей с религиозно-политическим произведением, сыгравшим трагическую роль в истории Русской Церкви и русского народа. Название этого «труда» - «Жезл правления», пресловутого и малоизвестного ныне Симеона Полоцкого. Противоречивым выглядит тот факт, что вышеуказанное сочинение, оставившее сугубо отрицательную роль в истории России, на самом деле никто как не читал и не знал даже во времена его появления (1667 г.). Даже во времена разбойных соборов 1666-1667 гг. ни одна книга «Жезла» не была востребована даже никонианским духовенством, не говоря про остальную часть тогдашнего образованного русского общества. Настолько одиозно и отвратительно для христиан было данное «сочинение». Но в каком смысле можно говорить о бедственном духовном следе «Жезла»? Объяснение этому затруднению достаточно простое. Как не странно, драматические смысловые основы находятся отнюдь не в книге, а в «личности» ее создавшей. Поэтому прежде чем вникать в значения «Жезла» необходимо ознакомиться с личностью или как говорят философы с «субъектом» нашей истории. Современная никонианская церковь, одним из отцов основателей, которой был Симеон, старается официально не превозносить Симеона из Полоцка, слишком явны его мерзские деяния, слишком силен их неприкрытый антихристианский и антицерковный дух, непомерна очевидная русофобия. При этом «наследие» Симеона по прежнему изучается в никонианских учебных заведениях, где гр. Петровский (Симеон Полоцкий) предстает как «… поэт, драматург, проповедник, публицист, педагог, переводчик, боровшийся против раскола, выступавший сторонником развития образования и просвещения.

Один из культурнейших людей своего времени, Симеон стал первым в русской литературе писателем-профессионалом, чье имя приобрело европейскую известность». «Европейскую известность» оставим на совести исследователей, ибо Семен из Полоцка смог стать знаменитым только благодаря приближенности к царю Алексею Михайловичу. С другой стороны никонианский протоиерей Георгий Флоровский дает убийственную характеристику Полоцкому: «довольно заурядный западно-русский начётчик, или книжник, но очень ловкий, изворотливый, и спорый в делах житейских, сумевший высоко и твёрдо стать в озадаченном Московском обществе < …> как пиит и виршеслагатель, как учёный человек для всяких поручений». Есть правда и смешные определения нашего «героя». По мнению белорусского ученого Миколы Прашковича, Симеон Полоцкий был «найбольш значным культурным дзеячам усходніх славян XVII стагоддзя». Еще один апологет так пишет о нем: «Можно без всяких преувеличений утверждать, что Симеон Полоцкий по разносторонности своих интересов был близок деятелям эпохи Возрождения». Титан можно сказать, Микеланджело русского просвещения. Ну а русские современники Полоцкого определяли его очень емко: «он папежник и лукав человек». Так что же такого сумел создать человек, имя которого вызывает столь противоречивые оценки?

Внешняя история его лукавого бытия такова: Симеон Полоцкий (светское имя Самуил Гаврилович (Емельянович?) Петровский-Ситнианович) (1629, Полоцк - 1680, Москва). В 1637 - 1651 учился в Киево-Могилянской коллегии, но в 1653 окончил Виленскую иезуитскую коллегию. В 1656 принял иночество и стал преподавателем в Полоцкой братской школе. Когда царь Алексей Михайлович во время войны с Польшей вступил в Полоцк (1656), приветствовал его панегирическими стихами. В 1660 славил царя торжественной декламацией уже в Москве. В 1664 выполнял роль переводчика при Паисии Лигариде, одного из основателей Раскола Русской Церкви. В 1665-68 он возглавлял созданную при Приказе тайных дел первую в России школу нового типа, где обучал латинскому языку государственных чиновников — будущих дипломатов. То есть государственная элита – дипломаты, воспитывались уже не на основах православия и защиты русских национальных интересов, а на совершенно чуждых началах. На Соборе 1666-67 Полоцкий переводчик, затем автор «Жезла правления» — антиправославного трактата, составленного по материалам Собора. С 1663 после переезда в Москву преподавал в Заиконоспасской школе, а затем стал наставником царских детей. К наставлениям Симеон прислушивались не только царь Алексей Михайлович, но и все его дети - вплоть до царевны Софьи и малолетнего Петра I. В 1678 организовал при дворе типографию, первой изданной кн. к-рой стал «Букварь». В 1679 составил проект указа о создании Славяно-греко-латинской академии. На воспитании царских детей стоит остановиться подробнее. Обычно принято считать, что Петр Первый воспитывался в традиционном христианском московском духе. Это совершенно не так. Указывают на учителя Петра - дьяка Никиту Моисеевича Зотова (ок. 1644—1718). В 1677 году, дьяк Зотов был рекомендован царю Фёдору Алексеевичу боярином Соковниным, но при этом его учительские способности его были испытаны Симеоном Полоцким, и ему было поручено учение пятилетнего царевича Петра. Зотов был лишь учителем грамотности, а непосредственно «идеологическому» обучению Петр был обязан тому же Полоцкому. Сам Зотов был пьяницей и блудником, из него вырос будущий «архиепископ прешпурского, всея Яузы и всего Кокуя патриарх», один из основателей «Всешутейшего, Всепьянейшего и Сумасброднейшего Собора». Зотов в силу своего порочного характера (В 1714 году семидесятилетний старик Зотов вздумал жениться на вдове капитана Стремоухова — Анной Еремеевной Стремоуховой, урожденной Пашковой. Пётр уступил желанию Зотова и в начале 1715 года отпраздновал свадьбу шутовского патриарха с приличным его званию торжеством) был представителем стремительно обмирщающегося правящего сословия Руси. Поэтому Петр не получил полноценного воспитания в христианском обычае, но с детства формировался именно как носитель пренебрежительного отношения не только к прежней православной традиции, но и к истории России как таковой. Не малой заслугой в дальнейших катастрофических и изуверских действиях будущего всероссийского «амператора» было воспитание вложенное в Петра (и не в него одного) пресловутым Симеоном Полоцким.

После восшествия на престол Федора Алексеевича, его воспитанника, Симеон Полоцкий приобрел особое влияние (с 1676), так что даже патриарх Иоаким вынужден был с ним считаться. В 1679 добился открытия неподотчетной патриарху «Верхней» (дворцовой) типографии, положившей начало антиправославной духовной деятельности в России. Не подлежит сомнению, что до конца жизни Симеон Полоцкий оставался тайным униатом, скрывавшим свою принадлежность к Базилианскому ордену. Свою принадлежность к ордену базилиан Симеон Полоцкий, судя по всему, не скрывал от европейских путешественников, приезжавших в Москву. Так, курляндскии аристократ Якуб Рейтенфельс, издавший на латинском языке в Падуе и на немецком в Нюрнберге свои «Сказания о Московии» сообщал, что в столице северной державы живет «писатель, монах базилианского ордена Симеон, в высшей степени преисполненный латинской учёностью». Латинство Полоцкого безусловно определяется по сохранившимся книжным владельческим записям.

Перу Симеона Полоцкого принадлежат: энциклопедический сборник «Вертоград многоцветный», «Рифмологион», включающий панегирические стихотворения и их циклы, декламации, а также две пьесы — «Комедия притчи о блудном сыне» и «О Навуходоносоре», «Псалтырь рифмотворная» — полное стихотворное переложение ветхозаветной книги псалмов, к печатному изданию которых (1680) был еще присовокуплен Месяцеслов, сборник проповедей «Обед душевный», «Вечеря душевная».

Уже в первые годы пребывания в России Симеон Полоцкий принял самое активное участие в проведении церковной реформы и в борьбе с прежним христианским устройством Церкви. Исследователь «творчества» Полоцкого Д. Ягодкин еще в XIX столетии отметил, что аргументация Полоцкого, и каноническая, и историческая, достаточно слаба. Ему не хватало серьезной исторической подготовки, а свои доказательства он часто строил только на авторитете западных историков или же на собственном филологическом анализе. Интересна и еще одна мысль Полоцкого, которую подметил Д. Ягодкин в «Жезле правления», когда, доказывая необходимость троеперстия, Симеон Полоцкий пишет о том, что троеперстное знамение употребляется всеми православными народами, за исключением небольшого числа великоруссов, и именно этот факт как нельзя лучше говорит в пользу апостольской древности троеперстия. Для Полоцкого не важны были церковные каноны и догматы, а важен был количественный фактор. Этот аргумент только более тонко и подло по прежнему употребляется никонианами. Здесь очень четко проявляется само отношение Симеона Полоцкого к собственно русским христианским традициям, которые были от него очень далеки и, по большому счету, вредны. Такое же отношение было у него и к русской истории. В свое время Л. Н. Пушкарев отметил, что в «Вертограде духовном» Полоцкий не упоминает ни одного русского царя, кроме князя Владимира, крестившего Русь. Собственно русская история Полоцкого просто не интересовала, он считал ее нагромождением вымыслов, суеверий и всяческого невежества. Полоцкий был уверен в том, что Россия должна избавиться от своей самобытности, он всю свою деятельность посвятил тому, чтобы распространить идеи западно-европейского гуманизма и рационализма. Причем даже эти идеи он проводил в искаженно-пошловатом виде, чему виной было достаточно провинциальное латинское образование, полученное Полоцким в учебных заведениях Ковно и Вильно. И такой враждебный России человек был главным «идеологом» России, воспитателем царских детей! Хочется задать вопрос – деятельность Полоцкого ничего это не напоминает в современной истории России? Люди, управляющие ныне Россией делают все возможное, чтобы окончательно уничтожить русскую цивилизацию как таковую, чтобы даже воспоминания о ней не оставить. Достаточно посмотреть на их гнусные рожи, чего стоят все эти духовные и физические карлики. Начало такому вредоносному государственному слою положил Сема из Полоцка – «пиит и виршеслагатель европейского уровня».

После смерти Полоцкого многие его книги были запрещены, как «прельщающие» латинской мудростью, а рукописи изъяты и скрыты в патриаршей ризнице. «Патриарх» Иоаким осудил Симеона Полоцкого, как человека «мудрствоваше латинская нововы мышления». А о самих книгах, издаваемых Симеоном, Иоаким говорил: «Мы прежде печатного издания не видали и не читали тех книг, а печатать их не только благословления, но и изволения нашего не было». Но духовную чуму, посеянную Полоцким уже невозможно было остановить.

Симеон немало потрудился, чтобы утвердить в российском религиозно-философском сознании истинное, как ему казалось, православное вероучение. Однако сами подходы к толкованию православного вероучения Симеоном Полоцким значительно отличались и от традиционных для России. Поэтому совсем не случайно то идейное направление, которое поддерживал и развивал Симеон Полоцкий, и получило название «латинства». На примере его творчества можно выделить основные компоненты этого направления. Прежде всего, искусственно разделяя веру и рациональное, «разумное» знание, Симеон Полоцкий всегда подчеркивал, что светское, рациональное знание — это обязательная составляющая всякого познания. Он вообще всегда подчеркивал значение «разумности», призывая и своих читателей шествовать путем «разумения»:

Ты же, о читателю, изволь чести умно,
Разум, удобь возмеши, внимая разумно,
Употребляй… тогда полза будет…

Не будем останавливаться на качестве самих стихов (оно чудовищно), отметим лишь то, что Полоцкий, следуя за своими латинскими учителями, лишал Христианскую Веру разумного начала, выводил разум за пределы Божественного Логоса, сводил его к плотской рациональности. Для него понятие о Церкви зиждилось в первую очередь на внешней грамотности, исключающей христианские смыслы и именно с точки зрения условного и плотского ума необходимо было рассуждать об основах веры. А. С. Елеонская заметила, что именно в «безумности», т. е. в отсутствии разума, обличал он сторонников Старой Веры. Они просто необразованные, «безумные» люди. «Безумию их каждый посмеется» — уверяет он в книге «Жезл правления». Кстати, и опровержения православных оппонентов Симеон Полоцкий строил прежде всего на том, что стремился показать не только отсутствие у них знания, но и элементарную неграмотность. Так, про известного старообрядческого полемиста Никиту Добрынина он писал: «Чрез все житие вое в нощи невеждества слепствовав… Не весть он и алфа гречески чести». А другому писателю, Лазарю, говорил: «Иди прежде научися грамматичествовати, таже к вящшым хитростем учения». Не церковные догматы и каноны, ни церковная история Полоцким не принималась во внимание, главное знать греческую грамматику и прочие внешние «вящие» учения. Для Полоцкого была важна не диалектика мнений, пришедшая из античности, через патристическую традицию на Русь, а существенна только бессовестная псевдорелигиозная пропаганда. Именно деятельность Симеона Полоцкого была апогеем развивающейся духовной отравы второй половины XVII века. «Именно в XVII веке, - отмечает протоиерей Георгий Флоровский - латинизации подвергается не только обряд и язык, но и богословие, и мировоззрение, и самая религиозная психология. Латинизируется сама душа народа... внутренняя свобода и независимость были потеряны, и было утрачено и самое мерило для самопроверки». И в этом процессе исключительная роль принадлежит Симеону из Полоцка.

Обвинения против Старой Веры Симеона Полоцкого вовсе не означают, что идеологи православной веры и в самом деле были неграмотны и необразованны. Они не имели образования в понимании самого Симеона, т. е. не были образованны на рационалистический лад. Более того, Симеон Полоцкий не понимал и не принимал той системы доказательств, которой пользовались староверы — слишком далеки от него были древнерусские традиции. Религиозно-философская деятельность Полоцкого представляла собой совершенную противоположность прежней христианской традиции. Именно поэтому в трудах Полоцкого можно найти столь много ссылок на древнегреческих и западно-европейских философов, цитат из их произведений, но мы почти не найдем высказываний Отцов Церкви. Авторитет признанных во всем тогдашнем мире мудрецов позволял ему доказывать собственную правоту.

Поэтому главный тезис о «разумности» Симеона Полоцкого показывает, насколько его религиозно-философские воззрения были отличны от традиционных древнерусских представлений о соотношении веры и разума. Даже к библейским текстам Симеон Полоцкий относился совсем по-новому. Так, по примеру польского поэта эпохи Возрождения Яна Кохановского, и впервые в русской литературе, он переложил современными стихами одну из библейских книг — Псалтырь. «Псалтырь рифмованная» была напечатана в 1680, а в 1685 положена на музыку дьяком Василием Титовым (выходцем из школы при Тайном Приказе). Смысл поэтического перевода библейского текста — небывалый случай в истории России, где очень трепетно относились к Священному Писанию. В этом факте явно прослеживается стремление к рационально-критическому восприятию Библии. Уже в предисловии к «Псалтири рифмованной» Симеон Полоцкий обозначает этот новый методологическ»й принцип, предназначая свое сочинение тем, «кто разумно хвалят Господа», а читателей он призывает: «Молю тя, здравым умом да судиша». Сам же перевод осуществлялся, по словам Полоцкого, по принципу: «Держахася словес псалтирных и разума толкования приличнаго». Это уже не толкования на Псалтырь преп. Максима Грека, где собрано все богатство святоотеческих комментарием на одну из основных книг Священного Писания, а толкования достаточно ограниченного и условного ума. Интересен в этом смысле факт, что именно Псалтырь стала предметом первого поэтического перевода. Стоит напомнить, что Псалтырь была и одним из самых первых библейских текстов, переведенных в древности на славянский язык свв. Кириллом и Мефодием. То есть перевод Полоцкого – это как бы антихристианский перевод Псалтыри. Мы не будем разбирать «талантливые» творения Полоцкого, достаточно почитать его стихи, чтобы понять степень его «талантов».

Вторая составляющая «латинства», как идейного направления 2-й пол. XVII в., напрямую связана с первой. Речь идет о пропаганде светского образования. Мы встречаемся с главным обоснованием необходимости образования — чем внешне образованнее человек, тем ближе стоит он к постижению Бога. Особую роль в образовании Симеон Полоцкий отводил «семи свободным наукам» — традиционному набору наук, преподаваемых в западно-европейских университетах (тривиум — грамматика, риторика, диалектика, квадриум — арифметика, геометрия, астрология, музыка). В древнерусской традиции не признавалась актуальность этого набора, тем более что в него входила астрология, запрещаемая Православием. Тем не менее Симеон Полоцкий положил много сил для того, чтобы привить эти «свободные науки» на русской почве.

Слава России заключалась уже не столько в хранении Православной Веры, как в распространении пределов внешнего знания и светского образования. Обратимся к еще одному образцу «поэтического гения»:

…Россия славу расширяет
Не мечем токмо, но и скоротечным
типом, чрез книги с сущым многовечным.
Но увы нравов! Иже истребляют,
яже честным трудове раждают.
Не хощем с солнцем мирови сияти,
в тме незнания любим пребывати.
(Каков пиит!!!)

Третий духовный смысл деятельности Полоцкого является своеобразным объединением двух первых. Вера, «разумность» и образованность позволяли решить главную задачу — воспитание «совершенного человека, на всякое дело уготованного». По сути дела, идеал «совершенного человека», был для Симеона Полоцкого его основным идеалом. Именно в творчестве Полоцкого стал создаваться образ «нового человека», лишенного православного «мракобесия». Этот «новый, совершенный человек» очень знаком нам по событиям недавней истории. Ходят, бродят эти «новые люди» по белу свету с опустошенными душами, с мертвенностью мыслей, далекие от всякого духовного начала, кроме сиюминутных плотских утех и тучных мыслей. Эти «новые люди» в христианской традиции обозначаются как «трупия мертвые», а для Полоцкого они «живее всех живых». Симеон и создал первого «нового человека» на Руси – Петра Первого, который был продолжателем славных дел своего «духоносного» учителя. Потом в русской истории появились не менее замечательные персонажи из «совершенных человеков», но первым был «царь-амператор».

Стоит отметить, что одним из важнейших качеств «совершенного человека» Симеон Полоцкий считал слепую любовь и верность правителю. Причем подчинение любой государственной власти было делом необходимым. Недаром в «букваре языка славенска» издания 1667 обобщенный образ «совершенного человека» приобретает конкретные черты верноподданного царя. В этой книге утверждается, что благополучие царя является главной целью существования остальных членов общества:

Ты, чтый, за сию милость моли Бога
царю пресветлу жити лета многа,
Во книзе жизни написану быти,
здраво, весело, славно в мире жити,
Вся супостаты силно побеждити…

Не отсюда ли берутся современные никонианские завывания по поводу безусловного подчинения любой власти? В понимании Симеоном Полоцким роли российского монарха прослеживается еще одна важная черта — он стремится обозначить русского царя как вселенского политика, ибо именно в создании вселенского православного царства он и видит главную задачу России как «Нового Израиля», в новых исторических условиях. Так, в «Рифмологионе» он не просто воспевает российского царя, но формулирует смысловые и целевые установки будущего развития России:

Царю восточный, царю стран премногих,
нас избавивый от противник многих.
Прогнавы з Руси еретики,
будиж в победах преславен во веки!
Царствуй над всеми вселенныя страны,
из язык мрачных твори христианы.
Разшири веру, свет омрачным буди,
иже во смертней сени гибнут люди
< …> Царствуй, пресилен, преславен повсюду,
где солнца запад и встает откуду!
Подай ти Господь во мире сияти,
второму солнцу, всеми обладати,
Дабы тобою мрака избежати
всем родом земли и веру познати.
Буди Константин и Владимир миру,
сотри кумира и прослави веру.
Подай Господь миром обладати,
а в век будущий в небе царствовати.

С. Полоцкий льстиво сравнивал царя Алексея Михайловича с солнцем, сияющим «во Российском небе» и «пресветло» освещающий весь мир лучами своих «доброт». Пресветлое имя его «чудне» славится в самых отдаленных странах, где златовласый Титан пускает своих коней и где останавливает их, где престол Нептуна, где Эол повелительствует. Слава его достигает столпов Геркулеса и «стран Америцких». Своим правдолюбием и «изгнанием лести» он превосходит Александра Великого, Тита, римского императора, Соломона. Блаженны те, которые служат ему, потому что милость его безмерна: ни Ганг, ни Пактол не приносят столько золотого песку, ни обильная роса столько влаги, сколько оказывает «доброт» царь Алексей. Свет его в семь раз светлее лучей Феба.

Осмысление нового положения России в мире как вселенского православного царства имела большое значение для развития дальнейшей судьбы России. Создание и объединение всех «православных и христианских» земель явилось главной парадигмой дальнейших царствований, что в конечном счете привело к политической и национальной катастрофе. Теория «Москва – Третий Рим» имела, в первую очередь, духовный (эсхатологический) смысл, как существования и сбережения последнего Православного царства на земле. Творцы, подобные Полоцкому, перевели ее из духовной области в сферу политических завоеваний, не считаясь при этом с национальными интересами.

Особо следует остановиться на некоторых замечательных личностных качествах Полоцкого, отмечаемых многими источниками. Лесть, ложь и изворотливость Полоцкого перед наличной властью превосходили все мыслимые пределы. В своих восхвалениях сильных мира сего Полоцкий преследовал собственные цели: получения высокого материального и политико-идеологического статуса. Для этой Ситнианович беспрестанно напоминал о себе при дворе, кланялся государю, писал поздравительные стихи, восхваления всякого рода и в итоге вошел в такую милость, что сделался учителем царевича Федора, а пред концом царствования Алексея Михайловича увеселял царя и его двор комедиями своего произведения. Добившись высокого положения при дворе, Полоцкий стал внедрять в общество свои (а может быть и далеко не свои) идеологемы, приведшие к духовной катастрофе. Для достижения этого он не брезговал прямой подлостью. Если человек имел духовную и светскую власть то ему пелись всяческие «возвышенные» панагерики, как только он попадал в опалу, то Полоцкий всячески уничижал такого человека. Примером может служить отношение к патриарху Никону. В начале своей придворной карьеры (в 1656-1657 годах) Симеон Полоцкий очень высоко ценил патриарха Никона, провозгласившего антиправославную богослужебную реформу. При этом в виршах Симеона, написанных в 1657 году, Никон воспевается таким образом, будто речь идет не о православном патриархе, а о папе Римском:

... Хрыста-пастыра образ ест святейшы Никон...
Венц, где тебе пастыра над сабою знаем
Никона, а впрод Хрыста за пастыра маем.
Аже Хрыстос на веки Богом ест на небе,
Никона, як свой образ, бы принял до себе...

Но как только Никон из всемогущего патриарха стал изгнанником, Полоцкий ничтоже сумняшись на Соборах 1666-1667 гг. осудил бывшего патриарха, учредившего раскол в Церкви.

Внешне скромный, подобострастный и осторожный, он всячески обхаживал людей выгодных ему, с которыми он обладал даром налаживать отношения. Он быстро приспосабливался к обстановке, внешне не ссорился с врагами, терпеливо ждал своего часа, чтобы отомстить. Полоцкий чутко прислушиваться ко всем колебаниям неустойчивой подчас придворной погоды. Имея возможность при своих обширных связях добиться любого положения в современной ему церковной иерархии, он никогда не стремился, занять какой-либо высокий церковно-административный пост. Тревогам церковно-административной деятельности он предпочитал, по удачному выражению одного из его многочисленных корреспондентов — «спокойное житие близ солнца». Вполне довольный своим положением рядового иеромонаха, он в жизни, более всего ценил неизменное к себе расположение своих высоких покровителей, мирный уют своей комфортабельно обставленной кельи в Спасском монастыре и свою библиотеку.

Литературная деятельность для Симеона Полоцкого была не только любимым занятием, но и средством материального благополучия, которым он так дорожил. Зная цену своему научно-литературному труду, Симеон, не стесняясь, требовал за него вознаграждения и, если оно по каким-либо причинам запаздывало, писал соответствующие челобитные. Одна из таких челобитных Симеона сохранилась. Она представляет известный интерес, характеризуя нашего «героя»: «В прошлом, государь, году — писал Симеон царю Алексею Михайловичу — егда изволил господь бог блаженныя памяти государыню царицу и великую княгиню Марию Ильиничну от временныя жизни переселити во вечную, написал я, твой государев холоп во похвалу святого ея государыни жития и во воспоминание вечное добродетелей ея, вечныя памяти достойных, книжицу хитростию пиитического учения и вручил тебе, великому государю, ради утоления печали сердца твоего, и за тот мой прилежный труд от тебе, великого государя, ничем я не пожалован...». Заканчивается челобитная настоятельной просьбой к царю вспомнить о его, Симеона, «большой скудости» и пожаловать нечто «во воспоможение». Документы свидетельствуют, что царь Алексей Михайлович такого рода просьбы своего придворного льстица-поэта удовлетворял щедрою рукою и деньгами и натурой. Требуя вознаграждения за свой труд, Симеон ссылался на свою «скудость» не столько потому, что действительно нуждался материально, сколько из-за обычной жадности и любви к роскоши. Он имел все как наставник царских детей, ему вполне хватало на жизнь, соответствовавшую всем требованиям его избалованного вкуса. Известно, что он имел несколько человек прислуги и даже держал лошадей для выездов, что было привилегией знатных и богатых людей. Вот такая внешняя канва жизни «пречестнаго» отца Симеона.

Теперь, после «жизнеописания» Полоцкого следует обратиться к представленному нами труду. Предыстория появления «Жезла правления» была такова. В конце 1667 году сочинение было напечатано от имени царя и Собора (но не Полоцкого, он опять пытается остаться в тени) под заглавием: «Жезл правления на правительство мысленного стада православно-российской церкви — утверждения во утверждение колеблющихся во вере — наказания в наказание непокоривых овец — казнения на поражение жестоковыйных и хищных волков, на стадо Христово нападающих». Книга является типичным образцом схоластической риторики. Чем характерно это произведение? В первую очередь в трактате резко выражена яростная нетерпимость к инакомыслящим. При обличении Никиты Добрынина Симеон так формулирует свою задачу: «обезглавить сего Голиафа, тоже уды его и вся телеса полчища его птицам и зверям отдати». Это пожелание Полоцкого было в конечном итоге исполнено, Никиту Добрынина четвертовали. Но что более важно: хотя Собор отозвался о труде Полоцкого с высокой похвалой, признав «Жезл» сделанный «из чистого серебра Божия слова, и от священных писаний и правильных винословий сооруженным», сочинение содержало латинские богословские мнения (прежде всего, по вопросу о времени пресуществлении св. Даров), что и было впоследствии отмечено одним из противников Полоцкого, никонианским монахом Чудова монастыря Епифаний. Епифаний отметил неправославное решение ряда богословских вопросов: «Книги Жезла списатель написа о зачатии Пресвятыя Богородицы... противно мысли святыя восточныя церкве, не чет греческих книг,... но чет латинскыя токмо книгы, и оттуду таковую мысль написал... прелщась от латинских растленных книг, яко в иных, тако и всем». Еще более резко критиковал Епифаний другие «богословские» сочинения Полоцкого. В книге «Венец веры кафолическия», появившийся в 1670 г. Епифаний составил из замеченных им в книге ошибок особый сборник, озаглавленный: «Написася сие из книги, глаголемыя венец веры, сложеныя по мудрствованию латинскому», все выписанные места рассматривая как «ереси латинския и лутерския».

Даже такой борец с православными христианами как никонианский патриарх Иоаким в своем сочинении «Остен» отметил явные латинские ереси Полоцкого: «В царство благочестивейшего государя и великого князя Алексия Михайловича, всей великия и малые и белые России самодержавца, по пленении польского государства, пришед из Полотска в царствующий град Москву некто иеромонах, у иезуитов учивыйся по-латине, именем Симеон, прозванием Полотский, сказа себе восточного благочестия последователя быти. Благочестивый же царь и священнии архиерее, поверивше ему яко благочестивому и православному, вручаху ему всякие церковных дела писати“Написа он, — свидетельствует о нем тот же Иоаким — некая писания, собирая от латинских книг, и иная же с тех же латинских книг готовая преведе. И во всех тех своих писаниях написа латинского зломудрования некие ереси: аще от неискусства, аще ухищренно и неудопознанно лежаще суть в писаниях его, яко о исхождении Святого Духа от Отца и Сына, овыя же и явлено, яко написа словесы Господними токмо претворятися хлебу и вину в Тело и Кровь Христову, и яко покланятися на словесах увещеваше, егда еще не пресуществишася хлеб и вино в Тело и Кровь, но токмо возобразна суть Тела и Крове Христовы».

По мнению Полоцкого пресуществление Даров на литургии совершается словами Христа: «Примите, ядите, сие есть Тело Мое». Именно это положение Епифаний называет «латинскою ересью». «Наши киевляне, — заявляет он, — учились и учатся точию по-латине и чтут книги токмо латинские, и оттуда тако мудрствуют, а гречески не училися и книг греческих не чтут и того ради о сем истины не ведают и вельми в сем погрешили, зане сие есть ересь латинская, латини бо тако мудрствуют, яко и сам (Симеон) глаголеши, яко западнии учителие глаголяют, Христовыми токмо словесы совершатися Телу Христову и Крови. И аз глаголю, яко латини тако новомудрствуют». Появившаяся после смерти Полоцкого книга «Выклад о церкви святой», «патриарх» Иоаким назвал книгой «лживо глаголящая на святые отцы, якобы им глаголющим, еже пресуществлятися в литургии хлебу и вину в Тело и Кровь Христову словесы токмо: «примите, ядите» и «пейте от нея вси»: еже не единому святых сих и иных всех Церкве святыя учителей в уме бысть, ниже глагола кто их когда, ниже писа где тако, но мнение таковое новое латинскаго папы, от себе новомышленное не в давних временах по отступлении их от святыя восточныя Церкве». В этом сочинении на вопрос: «Кими словесы освящаются святые дары и бывает хлеб — Тело Христово и вино — Кровь?» дается ответ: «По согласному святых учителей разумению, сими словесы Христовыми: “примите, ядите, сие есть Тело Мое», и «пиите от нея вси, сия есть Кровь Моя», по изречении сих словес, уже не есть хлеб, но Тело Христово в виде хлеба, и вино не есть, но в виде вина Кровь Христова есть».

Далее в «Выкладе» приводятся в ложном объяснении слова блаженного Симеона Солунского, св. Иоанна Дамаскина, св. Иоанна Златоустого «о предании Иудине» и других учителей церковных. В обличение «Выклада» Иоаким доказывает, что автор «Выклада» не только верует по-еретически о пресуществлении в литургии Даров, но совершенно изуродовал мысли свв. отцов, допустив даже подлоги в их словах. Например, в приводимом автором «Выклада» слове Златоуста «о предании Иудине» говорится: «Иже бо ону трапезу украси тогда, той и сию?????????, сиречь украшает ныне», некто же, под образом благочестия сый, утвердити хотя новшество папежников, разум святаго Златоуста и речение, еже «украшает», растлив, украде истину, по папежскаго же новосечения мысли написа место «украшает» — «освящает», сице глаголя: «глаголет Златоуст: Иже бо ону трапезу украси тогда, той и сию освящает ныне», еже святому Златоусту рещи или писати: «той и сию??????? сиречь освящает ныне, ниже в мысль когда вознесеся. Сия оба глаголы, место diacosmei, знаменующее «украшает», превращенно написанное «освящает», и место?????????????, знаменующее «престрояет», превращенно написанное «претворяет», восхитивше нецыи младоумных, всевают в слухи неутвержденных и тем простых души возмущают, глаголюще, яко и тетрадь «Выклад» лжет, яко Златоуст святый написа: «сей глагол предлежащая претворяет».

Ереси, указанные в «Выкладе» составляли еретическую основу «Жезл Правления», так как в ней содержится и та самая ересь, которую Иоаким осуждает в своем сочинении, и те подлоги, которые он раскрывает в своих обличениях. В «Жезле» буквально приводится то утверждение о пресуществлении Даров, которое находится и в «Выкладе». «Истинно то есть, — богословствует «Жезл» — яко хлеб, предложенный во всей проскомидии и до половины литургии, даже до оных словес Господних: «Примите, ядите, сие есть Тело Мое», и вино с водою, до оных словес Господних: «Пейте от нея вси, сия есть Кровь Моя» и до прочий, не имеют пресуществления в Тело и Кровь Господню. Сих бо словес Господних силою, хлеба и вина существо предлагает в существо Тела и Крови Господни». Таким образом, ясно, во-первых, что «Жезл» «сооружен» еретиками, и, во-вторых, что в немзаключается действительно латинская ересь о таинстве евхаристии. («Жезл», лист 41, изд. Москва 7174 г.).

Профессор петербургской духовной академии П. Смирнов, откровенно сознается, что в «Жезле» есть «латинския» мнения о зачатии Богоматери и о времени пресуществления св. Даров». И это уклонение в латинство было не частичным заблуждением того или иного иерарха, а всех русских архиереев совместно с восточными патриархами. «Прежде всего надлежит установить — говорится в предисловии к третьему изданию книги «Жезл» — что книга «Жезл Правления», изданная собором 1666 года, была одобрена собором 1667 года. Что «Жезл Правления» принят собором — свидетельствуют «Деяния» собора 1667 года.

Забавно, что для никониан, книга Жезл Правления», содержащая откровенные латинские ереси (обличенные, как мы видели, самим главниконианиом Иоакимом) до настоящего времени имеет обязательное каноническое значение в никонианской церкви. Еретический догмат «Жезла» о пресуществлении Даров стоит твердо и непреложно. Но в то же время с неменьшей непреложностью и твердостью содержится в господствующей церкви и верование патриарха Иоакима, что догмат «Жезла» есть злая ересь латин. Как это умещается в «церковном» сознании никониан ведомо только им. В книге «Пращица», изданной той же никонианской церковью и имеющей в ней не меньшее значение, чем «Жезл», законополагается: «Аще ли кто противно святей восточней и великороссийской церкви мудрствуя, едиными точию словеси Христовыми, якоже и латины мудрствуют, кроме оных словес, яже глаголются со знамением честнаго креста сие есть: И сотвори убо хлеб сей, честное Тело Христа твоего: А еже в чаши сей, честную Кровь Христа твоего, преложив Духом Твоим Святым, аминь, аминь, аминь. Таковаго быти разумею суща неправославна». По суду «Пращицы», в никонианской церкви все еретики: и тот, кто составлял «Жезл», и тот, кто его одобрил, и тот, кто его принимает и содержит. «Иначе же мудрствуяй о сих — подтверждает «патриарх» Иоаким — далече от церкви верных да будет, и от паствы православных да ижденется, и таковый, вне овчарни Христовой быв, истребится от волков душегубителъных, и часть его будет со всеми противляющимися истине, аще искренно о том не покается и чужаго мудрования от себе не отрынет и истины не проповест».

В свою очередь, и защитники еретического догмата «Жезла» не скупятся на подобные же осуждения. «Аще ли кто ныне, — определяет собор 1667 г. — начнет прекословити о изложенных винах на соборе сем великом, от святейших вселенских патриарх яже исправиша и узаконоположиша о аллилуйи, и о кресте и о прочих винах, яже писаны в соборном изложении настоящего сего собора, в лето от Божия по плоти рождения 1667 и в книзе Правления Жезла, да будет по апостолу Павлу в правду самоосужден и наследник клятве сего собора, писанный в соборном деянии его, яко преслушник Божий, и святых отец правилом противник». Наследник соборной клятвы «будет и по смерти отлучен, и часть его и душа со Иудою предателем и с распеншими Христа жидовы: и со Арием, и с прочими проклятыми еретиками. Железо, камение и древеса да разрушатся, и да растлятся: а той да будет не разрешен, и не растлен, и яко тимпан, во веки веков». Благодаря таким творениям как жезл никониане находятся в таком комическом положении, что как бы ни веровали они относительно пресуществления Даров, им не избежать осуждения в еретичестве. И «Жезл», и соборы 1666 и 1667 гг., и «Пращица» и Иоаким, и синод — все ониединодушно и дружно, неизменно и твердо награждают никонианских чад единственным наследством — проклятиями и адом.

Иоаким кононическое утверждение соборов 1666 и 1667 «хлебопоклоннической» ересью. Она заключается в благоговейном поклонении молящихся во время великого выхода на литургии. В этот момент Дары еще не претворились в Тело и Кровь Христовы. Поэтому поклонение здесь относится к простому хлебу и вину. Иоаким приводит суждение по этому предмету какого-то «слагателя слова о благоговейном в храме Божием стоянии»: «Яко поклоняющийся на великом входе хлебу и вину, яко совершенному Телу и Крови Христовой, таковии прельщаются и смертно грешат и, хлебу отдающе поклон Божий, хлебопоклонницы бывают, в вечную душу своея погибель». Этот «смертный грех» совершается и в другой момент литургии. «И яко на великом входе поклоняющиеся хлебу и вину смертно грешат, тако и на словесах: «примите, ядите» поклоняющийся хлебу и вину смертно грешат. В обоих временах сих и хлеб, и вино еще тоежде, и хлебопоклонения таяжде: и грех смертный хлебопоклонений тех равен есть и зде и тамо». Свое осуждение “хлебопоклонения” Иоаким подкрепляет следующим рассуждением: «В Божественной убо литургии предложенная, по пресуществлении Святым Духом, самое есть живое и животворящее Тело Христово и Кровь, купно с душею и Божеством, ему же должны вси, яко суще Самому Христу Богу, яко и есть полатрия (т.е. боголепно) покланятися. Прежде же пресуществления тварь есть, хлеб бо еще есть и вино по своему существу. И поклоняющиеся непресуществленному хлебу и вину (яко ныне премнози от неразмысльства и от упорства творят, по латинскому обычаю) самым величайшим смертным грехом грешат — твари поклонением».

Нужно ли говорить, что «хлебопоклонническая ересь» до настоящего времени не уничтожена в господствующей церкви. Зайдите в любое капище во время совершения «литургии», и вы увидите, как усердно выполняется этот «латинский обычай» поклонения в момент великого выхода и на словах «примите, ядите, сие есть Тело Мое». Понятно, что это дело самих никониан, мы лишь указываем, что по собственному суду никонианских «архипастырей», их «церковь» и богословие ее преисполнены ересей, заблуждений и всяких грехов. Даже в вопросе о таком таинстве, как Божественная евхаристия, они являются разноверными и разноязычными.

Труды «пресветлого» учителя Симеона привели к тому, что никониане петровского времени стали смотреть на таинство причащения, как на особого вида татуирование или, в большинстве случаев, как на злое орудие мести. Превращали они это таинство и в орудие полицейского сыска. Синод знал, что многие хранители Старой веры, боясь жестоких, кровавых преследований, подобно древним христианам, таили свою веру, живя среди последователей Никона. Как открыть принадлежность их к Православию? Синод ничего иного не мог придумать, как применить в этом деле причастие, отдав его на служение полицейским целям. «Аще который христианин предписывает синод — покажется, что он весьма от святого причастия удаляется, тем самым являет себе, что не есть в теле Христове, сиесть, не есть сообщник церкви, но раскольщик. И несть лучшего знамения — почему познать раскольщика. Сие прилежно подобает наблюдать епископам и приказывать, чтоб им священницы приходские по вся годы о своих прихожанах доносили, кто из них не причащался через год, кто же и чрез два, и кто никогда же». Разумеется, раскрытые таким путем старообрядцы отказывались от причастия. В таких случаях их причащали насильно. Синод как бы говорит православным: «А, вы боитесь нашего причастия как чего-то преступного, позорного. Так вот же вам: мы силою вас опозорим, заклеймим вас нашим «тавром», на душе вашей положим нашу печать». Архипастырство господствующего исповедания оказёнило сначала свою церковь, а потом оказёнило и самые таинства. Христиан причащали назло, в насмешку и ради издевательства. «Вем, поистине вем — сознается автор “Пращицы” — яко никоторый иереи, никоторых еретиков и раскольников не покаявшихся, проклятых, насильно не причащают, кроме вас таковых сущих». С каким злорадством сказано это православным людям! Их считала никонианская церковь хуже всяких еретиков и даже «хуже жидов». Митрополит Арсений Мациевич заявлял от имени церкви, что «истребление раскольников должно совершаться с большим прилежанием и настойчивостью, чем жидов и других еретиков, живущих в пределах России». Над старообрядцами испробовали все меры самых страшных наказаний и казнений: их резали, пытали, жгли. Но всего этого казалось синоду мало, и он ломал голову над вопросом, какое бы придумать этим людям, «горшим жидов», наиболее страшное наказание. И придумал: причащать насильно. Синод прекрасно понимал, что все внешние меры преследования не достигали цели — они не калечили и не сквернили душу христиан, она оставалась чистой, верующей, от подвигов мученичества становилась ближе к Христу. А это ли нужно было синоду? Ему хотелось саму христианскую душу искалечить и осквернить. Именно с этою целью он делал распоряжения насильно причащать православных. Отсюда понятно, каким страшным средством считал синод таинство евхаристии. Самый ужасный хулитель христианства едва ли мог придумать более атеистическое и более кощунственное отношение к таинству, чем то, какое практиковал синод и его усердные служители. Один из этих служителей, именно обер-иеромонах Маркел Родышевский, доносил синоду из г. Риги, что его «прилежным тщанием везде зде крывшийся у бородатых раскольников в бородах их гнездившийся пакостный змий с оным гнездом своим, еже есть бородами, истреблен и всегда истребляется, и суеверие всякое от среды изъемлется, правда же насаждается елико мощно». Средством для истребления раскола М. Родышевский избрал прямое грубое насилие: это видно из того, что он «взял под караул до 500 человек, не бывших у исповеди и святого причастия, и, как овец, загнав их в цитадель, велел говеть и всех сподобить святых Тайн».

В 1722 г. синодальные ищейки доносили в синод: «Нецыи, обратившиеся от раскола, аки бы и повинуются по всему, а показуют за собою тяжкие грехи, а мнится происходят под видом коварства, дабы не причаститься святых тайн, понеже учители их зловерные сего таинства всеми образы лукавства учат происходить. А друзии от благочестивых мнимых такожде при исповеди показуют тяжкие грехи, и тем отлучают себя многолетне от святого причащения, а мнится и о сих равным же образом вышеописанных злохитрством себя прикрывают, подобает ли обоим сим преподаяти святыя тайны?» Вопрос этот предложен был разновременно тобольским митрополитом Антонием и архимандритом Антонием. Синод указом от 28 февраля 1722 г. решил предложенный вопрос следующим образом: «О отрицающихся тяжкими от причастия грехами древния правила были, которыми за некия тяжчайшия беззакония на долгое время запрещено от святого причастия, и то было врачество церковное, дабы знали грешницы тяжесть беззакония своего и Божия от них раздражения, а ныне понеже оное врачество раскольницы обратили себе в отраву и притворно на себе сказуют грехи безместные (т.е. придуманные), дабы тако отбитися от причастия святой евхаристии, имя безбожно хулимой, того ради церковь святая, всегда едину власть имущая издавати правила к исправлению сынов своих, по разсуждению времен и нравов человеческих, прощает исповедующимся древний канон, яко в отраву от злоковарных человек на погибель их употребленный, кающагося же и исповедующаго грехи своя, какие бы ни были, к причастию святых тайн припускает безотложно».

В этом диком указе синод повелевает от имени церкви причащать таких лиц, о которых он знает, что это — «раскольники», «безбожные хулители святой евхаристии», принимающие всякие средства, чтобы «отбиться» от ненужного и противного им причащения. Могло ли таким людям быть причастие во отпущение грехов, во спасение? Ясно, что синод в своей борьбе с «расколом» пускал в ход причастие как какую отраву, которой возможно причинить вред своему врагу, сделать его негодным и скверным. Средством осквернения признавал синод таинство евхаристии. Вот чем для никониан было великое таинство Христа.

В «Истории Выговской пустыни» Филиппова и в «Истории раскола» проф. Смирнова передаются возмутительные случаи насильственного причащения православных: им вставляли в рот особый, вероятно, синодом изобретенный инструмент, называемый «кляпом», и при помощи его вливали в горло причастие, заставляя непременно его проглотить. «Овии же от такого мучительства и не хотяще, но нуждею приводимы причащахуся, а иным силою причастие и антидор кляпы в уста покладающе вливаху, инии же аще и приимаху, но в устах удерживаху не проглотивше и вышедше из церкви пометающе из уст плеваху на землю». Можете себе представить, какие страшные драмы происходили около такого «таинства». Такой взгляд на причастие, как на средство опозорения инакомыслящих людей, синод перенял у древних еретиков. Св. Феодор Студит свидетельствует, что в его время насильственное причащение практиковали иконоборцы. Он предупреждал православных христиан избегать еретического причастия, потому что, говорил святой отец, «хотя бы кто предлагал даже все богатства мира, и между тем имел общение с ересью, он не друг Божий, а враг. И что я говорю о приобщении? Кто имеет общение с еретиками и в пище, и в питии, и в дружбе, тот виновен. Это слова Златоуста и всех святых. Как же невольное, а не добровольное дело того, кто кажется православным и, между тем, имеет общение с ересью. Невольное дело бывает тогда, когда кто-нибудь, насильно раскрыв рот православному, вольет еретическое причастие, что делали древние еретики и делают, как я узнал, нынешние христоборцы». Таким же способом причащали православных и еретики ариане, вставляя в рот клинья. Насильно вливали в уста мученикам и язычники идоложертвенное.

Вслед за Полоцким никонианская церквоь утверждала, что для совершения таинства евхаристии имеет огромное значение, по какому Служебнику совершается литургия. Если по старопечатному Служебнику, по которому требуется совершать литургию на седми просфорах, то и совершители литургии за это одно обнажаются священства, и дары, предназначенные для евхаристии, не могут пресуществиться в Тело и Кровь Христовы. Кто, говорит «Жезл», будет совершать литургию на седми просфорах с воображением на них креста с тростию, копием и главою Адамовою, тех «соборне восточнии патриархи: Паисий александрийский, Макарий антиохийский и московский патриарх Иоасаф и вси российстии архиереи проклятию предаша и священства извергоша и всякаго священнодействия весьма обнажиша. И аще котории попы, невежды суще, вами прельщении и весьма развращении, ныне дерзнут тако служити, противящеся восточней и великороссийстей церкви и вышепоимяненной соборной клятве, таковии суть прокляти и отлучени и извержени и весьма священнослужения обнажени, и от таковых собором проклятых и изверженных и священства обнаженных не может быть сущее святое Тело Христово и Кровь Христова весьма!».

Ныне с елейным придыханием, сложив лапки на упитанных животиках, никониане по лукавому примеру своего родоначальника Полоцкого говорят нам об общих «духовных корнях», забывая «яко всяка ересь начальника и учителя имать диавола». Хороши «духовные корни» растущие от ереси, предательства и насилия! Хочется сказать этим насадителям «корней», что «кривовернии несть уды Христовы, аще и християны себе именуют, аще и крещение приемша поведаются, и ниже от Христа начальствуеми суть, рекше чюжи Христова владычества… яко всячески кривовернии Христова имени недостойни».

Как в основе российской государственности лежало беззаконие Петра Первого, так и в духовной основе никонианства лежат произведения личностей подобных Симеону Полоцкому с его «Жезлом». Сразу скажем, что приведенный трактат читать невозможно, он написан искусственным языком, синтаксис чудовищен и неудобоварим. В изложении мыслей отсутствует всякая диалектика, замененная дешевой пропагандой. «Жезл» совершенно противоположное сочинение великому ряду христианских подвижников и мучеников за веру: Аввакума, Лазаря, Никиты Добрынина, Феодора Иванова и др. Их сочинения можно читать бесконечно и постоянно. Они полны христианским содержанием, обвинения против никониан изложены тщательно и искусно, авторы по начитанности, находчивости способны излагать мысли простым и ясным языком. Всех этих достоинств «Жезл» лишен напрочь, выше мы видели «стихотворные таланты» Полоцкого, в приведенном «Жезле» они не лучше. Важным дополнением будет то, что ни одна книга «Жезла» не была востребована даже никонианским духовенством во времена разбойнических соборов 1666-1667 годов.