В.И. Ленин. Пять лет российской революции и перспективы мировой революции. Доклад на IV конгрессе Коминтерна 13 ноября 1922г.

…Итак, я буду говорить о том, как мы начали новую эконо­мическую политику и каких результатов мы достигли с по­мощью этой политики. Если я ограничусь этим вопросом, то, может быть, мне удастся сделать общий обзор и дать общее представление о данном вопросе.

Если начать с того, как мы пришли к новой экономической политике, то я должен обратиться к одной статье, написан­ной мною в 1918 году. В начале 1918 года я как раз в крат­кой полемике коснулся вопроса, какое положение должны мы занять по отношению к государственному капитализму. Я писал тогда: «Государственный капитализм был бы шагом вперед про­тив теперешнего (т. е. против тогдашнего) положения дел в нашей Советской республике. Если бы, примерно, через пол­года у нас установился государственный капитализм, это было бы громадным успехом и вернейшей гарантией того, что через год у нас окончательно упрочится и непобедимым станет социализм».

Это было сказано, конечно, в то время, когда мы были поглупее, чем сейчас, но не настолько уж глупы, чтобы не уметь рассматривать такие вопросы.

Я держался, таким образом, в 1918 году того мнения, что по отношению к тогдашнему хозяйственному состоянию Советской республики государственный капитализм представ­лял собой шаг вперед. Это звучит очень странно и, быть может, даже нелепо, ибо уже и тогда наша республика была социалистической республикой; тогда мы предпринимали каждый день с величайшей поспешностью—вероятно, с излишней поспешностью — различные новые хозяйственные мероприятия, которые нельзя назвать иначе, как социалисти­ческими. И все же я тогда полагал, что государственный ка­питализм по сравнению с тогдашним хозяйственным положе­нием Советской республики представляет собой шаг вперед, и я пояснял эту мысль дальше тем, что просто перечислил элементы хозяйственного строя России. Эти элементы были, по-моему, следующие: «I) патриархальная, т.е. наиболее; примитивная, форма сельского хозяйства; 2) мелкое товарное производство (сюда относится и большинство крестьян­ства, торгующее хлебом); 3) частный капитализм; 4) госу­дарственный капитализм и 5) социализм». Все эти хозяй­ственные элементы были представлены в тогдашней России. Я поставил себе тогда задачу разъяснить, в каком отношении друг к другу находятся эти элементы и не следует ли один из несоциалистических элементов, именно государственный капитализм, расценивать выше, чем социализм. …Но дело становится понятным, если вы вспомните, что мы отнюдь не рассматривали хозяйственный строй Рос­сии как нечто однородное и высокоразвитое, а в полной мере сознавали, что имеем в России патриархальное земледе­лие, т. е. наиболее примитивную форму земледелия наряду с формой социалистической. Какую же роль мог бы играть государственный капитализм в такой обстановке?

Я далее спрашивал себя: какой из этих элементов является преобладающим? Ясно, что в мелкобуржуазной среде господ­ствует мелкобуржуазный элемент. Я тогда сознавал, что мел­кобуржуазный элемент преобладает; думать иначе было невозможно. Вопрос, который я тогда ставил себе, — это было в специальной полемике, не относящейся к нынешнему вопросу, — был: как мы относимся к государственному капи­тализму? И я ответил себе: государственный капитализм, хотя он и не является социалистической формой, был бы для нас и для России формой более благоприятной, чем тепереш­няя. Что это означает? Это означает, что мы не переоценивали ни зародышей, ни начал социалистического хозяйства, хотя мы уже совершили социальную революцию; напротив того, мы уже тогда в известной степени сознавали: да, было бы лучше, если бы мы раньше пришли кгосударственному капитализму, а уже затем к социализму.

Я должен особенно подчеркнуть эту^- часть потому, что, по­лагаю, только исходя из этого, во-первых, можно объяснить, что представляет собой теперешняя экономическая политика, и, во-вторых, из этого можно сделать очень важные практи­ческие выводы и для Коммунистического Интернационала. Я не хочу сказать, что у нас уже был заранее готовый план отступления. Этого не было…. Я повторяю: тогда это была еще очень смутная идея, но в 1921 году, после того как мы преодолели важнейший этап гражданской войны, и преодолели победонос­но, мы наткнулись на большой, — я полагаю, на самый большой — внутренний политический кризис Советской России. Этот внутренний кризис обнаружил недовольство не только зна­чительной части крестьянства, но и рабочих. Это было в первый и, надеюсь, в последний раз в истории Советской России, когда большие массы крестьянства, не сознательно, а инстинк­тивно, по настроению были против нас. Чем было вызвано это своеобразное, и для нас, разумеется, очень неприятное, положе­ние? Причина была та, что мы в своем экономическом наступ­лении слишком далеко продвинулись вперед, что мы не обеспе­чили себе достаточной базы, что массы почувствовали то, чего мы тогда еще не умели сознательно формулировать, но что и мы вскоре, через несколько недель, признали, а именно: что непосредственный переход к чисто социалистическим формам, к чисто социалистическому распределению превышает наши; наличные силы и что если мы окажемся не в состоянии произвести отступление так, чтобы ограничиться более легкими задачами, то нам угрожает гибель. Кризис начался, мне кажется, в феврале 1921 года. Уже весной того же года мы единогласно решили — больших разногласий по этому поводу я у нас не видел — перейти к новой экономической политике. Теперь, по истечении полутора лет, в конце 1922 года, мы уже в состоя­нии сделать некоторые сравнения. …

Прежде всего остановлюсь на нашей финансовой системе и знаменитом русском рубле. Я думаю, что можно русский рубль считать знаменитым хотя бы уже потому, что коли­чество этих рублей превышает теперь квадриллион. (Смех.) Это уже кое-что. Это — астрономическая цифра. Я уверен, что здесь не все знают даже, что эта цифра означает. (Общий смех.) Но мы не считаем, и притом с точки зре­ния экономической науки, эти числа чересчур важными, ибо нули можно ведь зачеркнуть. (Смех.) Мы уже в этом ис­кусстве, которое с экономической точки зрения тоже совер­шенно неважно, кое-чего достигли, и я уверен, что в дальней­шем ходе вещей мы достигнем в этом искусстве еще гораздо большего. Что действительно важно, это — вопрос о стабили­зации рубля. Над этим вопросом мы работаем, работают лучшие наши силы, и этой задаче мы придаем решающее зна­чение. Удастся нам на продолжительный срок, а впослед­ствии навсегда стабилизировать рубль — значит, мы выиграли. … Самое важное, однако, это — торговля, именно товарный оборот, который нам необ­ходим. И если мы справились с ней в течение двух лет, несмотря на то, что находились в состоянии войны (ибо, как вам известно, Владивосток занят всего несколько недель тому назад), несмотря на то, что мы только теперь можем начать вести вполне систематически нашу хозяйственную деятель­ность, — если мы все же добились того, что период устойчи­вости бумажного рубля поднялся с трех месяцев до пяти, то я полагаю, что смею сказать, что мы этим можем быть до­вольны. Ведь мы стоим одиноко. Мы не получили и не полу­чаем никаких займов. Ни одно из тех мощных капиталисти­ческих государств, которые так «блестяще» организуют свое капиталистическое хозяйство, что и поныне не знают, куда идут, нам не помогло. Версальским миром они создали такую финансовую систему, в которой они сами не разбираются. Если эти великие капиталистические государства так хозяй­ничают, то я полагаю, что мы, отсталые и необразованные, можем быть довольны уже тем, что мы постигли важнейшее: постигли условия стабилизации рубля. Это доказывается не каким-нибудь теоретическим анализом, а практикой, а она, я считаю, важнее, чем все теоретические дискуссии на свете. Практика же показывает, что мы здесь добились решающих результатов, именно—начинаем двигать хозяйство в направ­лении стабилизации рубля, что имеет величайшее значение для торговли, для свободного товарооборота, для крестьян и громадной массы мелких производителей.

Теперь я перехожу к нашим социальным целям. Самое главное — это, конечно, крестьянство. В 1921 году мы безусловно имели налицо недовольство громадной части крестьянства. Затем мы имели голод. И это означало для крестьянства самое тяжелое испытание вполне естественно, что вся заграница закричала тогда: «Вот, смотрите, вот результаты со­циалистической экономики». Вполне естественно, конечно, они промолчали о том, что на самом деле голод явился чудовищ­ным результатом гражданской войны. Все помещики и капита­листы, начавшие наступление на нас в 1918 году, представляли дело так, будто голод является результатом социалистической экономики. Голод был действительно большим и серьезным несчастьем, таким несчастьем, которое грозило уничтожить всю нашу организационную и революционную работу.

Итак, я спрашиваю теперь: после этого небывалого и не­ожиданного бедствия, как обстоит дело сейчас, после того, как мы ввели новую экономическую политику, после того, как мы предоставили крестьянам свободу торговли? Ответ ясен и для всех очевиден, а именно: крестьянство за один год не только справилось с голодом, но и сдало продналог в таком объеме, что мы уже теперь получили сотни миллионов пудов, и притом почти без применения каких-либо мер при­нуждения. Крестьянские восстания, которые раньше, до 1921 года, так сказать, представляли общее явление в России, почти совершенно исчезли. Крестьянство довольно своим на­стоящим положением. Это мы спокойно можем утверждать. Мы считаем, что эти доказательства более важны, чем какие-нибудь статистические доказательства. Что крестьянство является у нас решающим фактором — в этом никто не сомне­вается. Это крестьянство находится теперь в таком состоя­нии, что нам не приходится опасаться с его стороны какого-нибудь движения против нас. Мы говорим это с полным сознанием, без преувеличения. Это уже достигнуто. Крестьян­ство может быть недовольно той или другой стороной работы нашей власти, и оно может жаловаться на это. Это, конечно, возможно и неизбежно, так как наш аппарат и наше государ­ственное хозяйство еще слишком плохи, чтобы это предот­вратить, но какое бы то ни было серьезное недовольство нами со стороны всего крестьянства, во всяком случае, совершенно исключено. Это достигнуто в течение одного года. Я полагаю, что это уже очень много.

Перехожу дальше к легкой индустрии. Мы именно должны в промышленности делать различие между тяжелой и легкой, так как они находятся в разных положениях. Что касается легкой промышленности, то я могу спокойно сказать: здесь наблюдается общий подъем. …Мы имеем общий подъем легкой промышленности и в связи с этим определенное улучшение положения рабочих как Петрограда, так и Москвы. В других районах это наблю­дается в меньшей степени, потому что там преобладает тя­желая промышленность, так что этого не надо обобщать. Все-таки, я повторяю, легкая промышленность находится в безусловном подъеме, и улучшение положения рабочих Пет­рограда и Москвы—несомненно. В обоих этих городах весной 1921 года существовало недовольство среди рабочих. Теперь этого нет совершенно. Мы, которые изо дня в день следим за положением и настроением рабочих, не ошибаемся в этом вопросе.

Третий вопрос касается тяжелой промышленности. Здесь я должен сказать, что положение все еще остается тяжелым. Известный поворот в этом положении наступил в 1921—1922 году. Мы можем, таким образом, надеяться, что положе­ние в ближайшем будущем улучшится. Мы отчасти собрали уже для этого необходимые средства. В капиталистической стране для улучшения положения тяжелой промышленности потребовался бы заем в сотни миллионов, без которых улуч­шение было бы невозможно. Экономическая история капи­талистических стран доказывает, что в отсталых странах только долгосрочные стомиллионные займы в долларах или в золотых рублях могли бы быть средством для поднятия тяжелой промышленности. У нас этих займов не было, и мы до сих пор ничего не получили. …положение тяжелой промышленности представляет действительно очень тяжелый вопрос для нашей отсталой страны, так как мы не могли рас­считывать на займы в богатых странах. Несмотря на это, мы наблюдаем уже заметное улучшение и мы видим далее, что наша торговая деятельность принесла нам уже некото­рый капитал. Правда, пока очень скромный, немногим пре­вышающий двадцать миллионов золотых рублей. «Во всяком случае, начало положено: наша торговля дает нам средства, которые мы можем использовать для поднятия тяжелой про­мышленности. В настоящее время наша тяжелая промышлен­ность находится, во всяком случае, еще в очень трудном поло­жении. Но я полагаю, что решающим является то обстоятель­ство, что мы уже в состоянии кое-что сберечь. Это мы будем делать и впредь. Хотя это часто делается за счет населения, мы должны теперь все же экономить. Мы работаем теперь над тем, чтобы сократить наш государственный бюджет, со­кратить наш государственный аппарат. Я скажу еще в даль­нейшем несколько слов о нашем государственном аппарате. Мы должны, во всяком случае, сократить наш государственный аппарат, мы должны экономить, сколько только возможно. Мы экономим на всем, даже на школах. Это должно быть, потому что мы знаем, что без спасения тяжелой промышленности, без ее восстановления мы не сможем построить никакой промышленности, а без нее мы вообще погибнем как самостоятельная страна. Это мы хорошо знаем.

Спасением для России является не только хороший уро­жай в крестьянском хозяйстве — этого еще мало — и не только хорошее состояние легкой промышленности, постав­ляющей крестьянству предметы потребления, — этого тоже еще мало, — нам необходима также тяжелая индустрия. А для того, чтобы привести ее в хорошее состояние, потре­буется несколько лет работы.

Тяжелая индустрия нуждается в государственных субси­диях. Если мы их не найдем, то мы, как цивилизованное государство, — я уже не говорю, как социалистическое, — по­гибли.

Я думаю, что из всего этого можно сделать вывод, что новая экономическая политика уже теперь дала плюс. Уже теперь мы имеем доказательство того, что мы как государство в состоянии вести торговлю, сохранить за собою прочные позиции сельского хозяйства и индустрии и идти вперед. Практическая деятельность это доказала. Я думаю, что этого для нас пока достаточно. Нам придется еще многому учиться, и мы поняли, что нам ещё необходимо учиться. Пять лет мы держим власть, и притом в течение всех этих пяти лет мы на­ходились в состоянии войны. Мы, стало быть, имели успех.

Это понятно, потому что крестьянство было за нас. Трудно быть более за нас, чем было крестьянство. Оно понимало, что за белыми стоят помещики, которых оно ненавидит больше всего на свете. И поэтому крестьянство со всем энтузиазмом, со всей преданностью стояло за нас. Не трудно было достиг­нуть того, чтобы крестьянство нас защищало от белых. Кре­стьяне, ненавидевшие ранее войну, делали все возможное для войны против белых, для гражданской войны против поме­щиков. Тем не менее это было еще не все, потому что в сущ­ности здесь дело шло только о том, останется ли власть в руках помещиков или в руках крестьян. Для нас это было не­достаточно. Крестьяне понимают, что мы захватили власть для рабочих и имеем перед собой цель — создать социалисти­ческий порядок при помощи этой власти. Поэтому важнее всего была для нас экономическая подготовка социалисти­ческого хозяйства. Мы не могли подготовить его прямым путем. Мы принуждены были сделать это окольными путями. Государственный капитализм, как мы его установили у нас, является своеобразным государственным капитализмом. Он не соответствует обычному понятию государственного капита­лизма. Мы имеем в своих руках все командные высоты, мы имеем в своих руках землю, она принадлежит государству. …наш государственный капи­тализм отличается от буквально понимаемого государствен­ного капитализма тем, что мы имеем в руках пролетарского государства не только землю, но и все важнейшие части про­мышленности. Прежде всего мы сдали в аренду лишь извест­ную часть мелкой и средней индустрии, все же остальное остается в наших руках. Что касается торговли, я хочу еще подчеркнуть, что мы стараемся основывать смешанные обще­ства, что мы уже основываем их, т. е. общества, где часть капитала принадлежит частным капиталистам, и притом ино­странным, а другая часть — нам. Во-первых, мы таким путем учимся торговать, а это нам необходимо, и, во-вторых, мы всегда имеем возможность, в случае если мы сочтем это необходимым, ликвидировать такое общество, так что мы, так сказать, ничем не рискуем. У частного же капи­талиста мы учимся и приглядываемся к тому, как мы можем подняться и какие ошибки мы совершаем. Мне кажется, что этим я могу ограничиться.

Я хотел бы коснуться еще некоторых незначительных пунктов. Несомненно, что мы сделали и еще сделаем огром­ное количество глупостей. Никто не может судить об этом лучше и видеть это нагляднее, чем я. (Смех.) Почему же мы делаем глупости? Это понятно: во-первых, мы — отсталая страна, во-вторых, образование в нашей стране мини­мальное, в-третьих, мы не получаем помощи извне. Ни одно цивилизованное государство нам не помогает. Напротив, они все работают против нас. В-четвертых, по вине нашего го­сударственного аппарата. Мы переняли старый государствен­ный аппарат, и это было нашим несчастьем. Государственный аппарат очень часто работает против нас. Дело было так, что в 1917 году, после того как мы захватили власть, государ­ственный аппарат нас саботировал. Мы тогда очень испугались и попросили: «Пожалуйста, вернитесь к нам назад». И вот они все вернулись, и это было нашим несчастьем. У нас имеются теперь огромные массы служащих, но у нас нет достаточно образованных сил, чтобы действительно распо­ряжаться ими. На деле очень часто случается, что здесь, на­верху, где мы имеем государственную власть, аппарат кое-как функционирует, в то время как внизу они самовольно распоряжаются и так распоряжаются, что очень часто рабо­тают против наших мероприятий. Наверху мы имеем, я не знаю сколько, но я думаю, во всяком случае, только несколь­ко тысяч, максимум несколько десятков тысяч своих. Но вни­зу—сотни тысяч старых чиновников, полученных от царя и от буржуазного общества, работающих отчасти сознатель­но, отчасти бессознательно против нас. Здесь в короткий срок ничего не поделаешь, это — несомненно. Здесь мы дол­жны работать в течение многих лет, чтобы усовершенствовать аппарат, изменить его и привлечь новые силы. Мы это делаем довольно быстрым, может быть слишком быстрым, тем­пом. Основаны советские школы, рабочие факультеты, не­сколько сотен тысяч молодых людей учатся, учатся, может быть, слишком быстро, но, во всяком случае, работа нача­лась, и я думаю, что эта работа принесет свои плоды. Если мы будем работать не слишком торопливо, то через не­сколько лет у нас будет масса молодых людей, способных в корне изменить наш аппарат.

Я сказал, что мы совершили огромное количество глу­постей, но я должен сказать также кое-что в этом отноше­нии и о наших противниках. Если наши противники нам ставят на вид и говорят, что, дескать, Ленин сам признает, что большевики совершили огромное количество глупостей, я хочу ответить на это: да, но, знаете ли, наши глупости все-таки совсем другого рода, чем ваши. Мы только начали учиться, но учимся с такой систематичностью, что мы уверены, что добьемся хороших результатов. Но если наши про­тивники, т. е. капиталисты и герои II Интернационала, под­черкивают совершенные нами глупости, то я позволю себе привести здесь для сравнения слова одного знаменитого рус­ского писателя, которые я несколько изменю, тогда они получатся в таком виде: если большевики делают глупости, то большевик говорит: «Дважды два—пять»; а если его про­тивники, т. е. капиталисты и герои II Интернационала, делают глупости, то у них выходит: «Дважды два—стеариновая свечка». Это нетрудно доказать. Возьмите, например, дого­вор с Колчаком, заключенный Америкой, Англией, Францией, Японией. Я спрашиваю вас: имеются ли более просвещенные и могущественные державы в мире? И что же получилось? Они обещали Колчаку помощь, не сделав подсчета, не раз­мышляя, не наблюдая. Это было фиаско, которое, по-моему, трудно даже понять с точки зрения человеческого рассудка.

Или другой пример, еще более близкий и более важный: Версальский мир. Я спрашиваю вас: что сделали здесь «вели­кие», «покрытые славой» державы? Как могут они теперь найти выход из этого хаоса и бессмыслицы? Я думаю, что это не будет преувеличением, если я повторю, что наши глупости еще ничто по сравнению с теми глупостями, которые совер­шают вкупе капиталистические государства, капиталисти­ческий мир и II Интернационал. Поэтому я полагаю, что перспективы мировой революции—тема, которой я должен вкратце коснуться, — благоприятны. И при одном определен­ном условии, я полагаю, они станут еще лучшими. Мы теперь только получили возможность учиться. Я не знаю, как долго эта возможность будет продолжаться. Я не знаю, как долго капиталистические державы предоставят нам воз­можность спокойно учиться. Но каждый момент, свободный от военной деятельности, от войны, мы должны использовать для учебы, и притом сначала.

Вся партия и все слои России доказывают это своей жаждой знания. Это стремление к учению показывает, что важнейшей задачей для нас является сейчас: учиться и учиться. Но учиться должны также и иностранные товарищи, не в том смысле, как мы должны учиться — читать, писать и понимать прочитанное, в чем мы еще нуждаемся. Спорят о том, относится ли это к пролетарской или буржуазной куль­туре? Я оставляю этот вопрос открытым. Во всяком случае, несомненно: нам необходимо прежде всего учиться читать, писать и понимать прочитанное. Иностранцам этого не нуж­но. …Они должны воспринять часть рус­ского опыта. Как это произойдет, этого я не знаю. Может быть, нам окажут большие услуги, например, фашисты в Италии, тем, что разъяснят итальянцам, что они еще недоста­точно просвещены и что их страна еще не гарантирована от черной сотни. …Мы учимся в общем смысле. Они же должны учиться в специальном смысле, чтобы действительно постигнуть организацию, построение, метод и содержание революционной работы. Если это совершится, тогда, я убеж­ден, перспективы мировой революции будут не только хоро­шими, но и превосходными.

Печатается по: Полн. Собр. Соч. В. И. Ленина 5 изд., том 45, стр. 273—294

ПОСТАНОВЛЕНИЕ ЦК ВКП (б)