ISBN 5-699-00510-2 © Издательство «Сова», 2001 12 страница

Из второй отмеченной мною особенности данной ситуации вытекают даже более глубокие следствия. Мы уже встречались с такой чертой — и с ее отсутствием — в других главах. Это — молчаливая решимость открыто жить своими чувствами — раскрывать свое подлинное «Я» и свои подлинные настроения настолько глубоко, насколько возможно. В данной истории это проявляется многими характерными способами. Клайд говорит плачущей Либби, что он только что занимался любовью с Майрой. После этого он может быть более свободным, открытым и полезным, разделяя с ней ее весьма мучительные чувства. Это проявляется в те часы, которые все трое проводят вместе за разговором, когда Либби не скрывает, что воспринимает Майру в качестве угрозы. Клайд откровенен как в отношении своих чувств к Майре, так и в отношении своего намерения жить с Либби, а Майра, «насколько сама в себе разбирается», выражает свою симпатию к ним обоим, а не желание разлучить их.

Далее, час спустя, Майра точнее определила свои чувства. Она действительно хочет разлучить их, по крайней мере настолько, чтобы иметь возможность лучше узнать каждого по отдельности. Клайд признает, что его отноше-

ния с Либби весьма благотворны, но они не могут быть стабильными.

Наконец, откровенность ночного разговора и честность Клайда при констатации того факта, что занятие любовью втроем не принесло им особенно глубокого удовлетворения. В каждой из этих ситуаций есть нечто поучительное. Эти люди испытывают муки, горе, потрясения, изумление, заботу, нежность и черное отчаяние. Но ни одно из этих чувств не окончательно, ведь сами переживания не кончаются. Они являются лишь частью процесса жизни, любви, развития — и все это происходит у них открыто.

Я так долго говорю об этом, поскольку считаю недостаточно оцененным тот факт, что здесь мы имеем дело с совершенно новым образом жизни. Раскрытие своих чувств — не только позитивных, но и негативных, не только своей любви, но и своей боли, результатов глубокого и пытливого самоанализа, — объясняющих, что в действительности происходит внутри человека, — в самом буквальном смысле новый путь. Эти молодые люди не могли узнать о нем ни от родителей, ни от учителей, ни от пред-шественников. Не могли они найти его и в какой-то восточной культуре, где придается большое значение тому, чтобы «сохранить лицо». Они не могли найти его и в европейской традиции, где в делах, тем более любовных, правилом является нечестность.

И молодежь, и люди более зрелого возраста сегодня пробуют перейти к подлинно новому образу жизни. В меня это вселяет энтузиазм и надежду. Однако я не считаю себя достаточно хорошим пророком и не берусь предсказывать, что завтра это станет отличительной особенностью нашей культуры. Все, что я могу сказать, — такая откровенность, раскрытие всего себя почти в любых ситуациях, ведет, судя по моему опыту, к личностному развитию. Могу также с уверенностью добавить, что лишь очень редко человек, узнавший эту новую жизнь, предпочтет вернуться к прежней жизни, — «за фасадом», за броней, среди

самообмана и других обманчивых «кажимостей», — к жизни, свойственной подавляющему большинству людей. Итак, мы не можем знать, что готовит будущее Клайду, Либби и Майре, за исключением того, что у каждого из них есть шанс преуспеть в развитии личности.

Что жизнь в коммуне означает для детей?

Пока лишь в немногих коммунах насчитывается значительное количество детей школьного возраста. Поэтому самые трудные проблемы у коммун еще впереди.

Что касается детей, они живут примерно так же, как и в родительском доме, — радуются, плачут, играют и ссорятся с другими детьми, проверяют непреложность запретов. В коммуне все эти процессы приобретают несколько иную нюансировку. Уже нет одного-единственного человека — матери — для участия во всех этих «событиях», всегда важных для ребенка. Зато присутствует патерналистское отношение со стороны множества людей, мужчин и женщин, которые играют свою роль в подобных ситуациях или намеренно их игнорируют. Ребенок может получить выволочку от одного из них и на время воспользоваться беспечной снисходительностью другого. Он, может быть, лишен постоянного ухода, однако живет в реальном мире реальных взрослых людей, к изменчивым отношениям которых должен приспосабливаться, подыскивая психологическую нишу для себя самого, своих потребностей и своей активности.

Одна из граней взаимоотношений, которая, по сути, вполне естественна, многим читателям покажется удивительной. А именно: дети неожиданно легко мирятся с тем фактом, что их родители иногда спят с другими партнерами. Дети принимают свой мир таким, какой он есть, тем более если этот мир признан окружающими. С другой стороны, у подростка, который провел значительную часть своей жизни в традиционном обществе и усвоил его нормы, могут возник-

нуть большие затруднения и внутренние конфликты из-за «плохого поведения» его родителей.

О жизни детей в сельской коммуне можно высказать еще два соображения. У них здесь больше возможностей вольготно побегать и поиграть друг с другом, не подвергаясь таким опасностям, как уличное движение, избыток дорогих игрушек или уличная преступность. Жизненные реалии, с которыми им приходится сталкиваться, — это по большей части суровые реалии самой Матери-природы.

В сельской коммуне ребенку отведено свое место в жизни группы. Как только у него появляется для этого достаточно сил — не позже пяти-шести лет — он может принимать участие в нескончаемых сельскохозяйственных трудах. Он чувствует себя полезным, а это ощущение стало до такой степени редкостным, что в современной культуре оно практически утрачено для ребенка из города или престижного пригорода.

Но что же в коммунах думают насчет школы? Здесь уже проводятся первые эксперименты. Сила оппозиции «истэблишменту» проявляется в том, что в некоторых коммунах не регистрируют рождение детей. И такие дети с точки зрения государства — вообще «не люди». Родители экспериментируют в области образования для своих детей, исследуя пути, чрезвычайно далекие от методов общественных школ.

Вероятно, один из потоков этого океанического течения можно увидеть вот в чем. В те дни, когда название «Хейт-Эшбери» (микрорайон в центре Сан-Франциско; с 1960-х гг. — одно из нарицательных обозначений для тусовки хиппи. — Прим. персе.) ассоциировалось с «детьми цветов» (а не с наркодилерами, киллерами, мафией и т. п.), там была основана одна «свободная школа». Сейчас, как говорят, в окрестностях Залива (Пригороды Сан-Франциско. — Прим. перев.) насчитывается шестьдесят таких школ. Пусть в них учится не так много детей, зато велико значение самого факта.

Это лишний раз подтверждает истинность тезиса, высказанного одним из первых обитателей Хейт-Эшбери, ныне живущим в коммуне: «Я могу изменить мир, изменяя самого себя, но я не могу изменить других людей». Основание «свободной школы» ставило целью удовлетворение взрослыми своих потребностей и потребностей их детей, причем в соответствии с их собственными представлениями. Это не было попыткой повлиять на систему школьного образования. Однако спустя несколько лет появились по-следова-тели. Жизнь в соответствии с собственной системой ценностей не может не оказывать влияния на окружающих. Как сказал много веков назад китайский философ Лао-Цзы: «Тот, кто навязывает себя, обладает властью малой и явной; тот, кто себя не навязывает, обладает властью великой и скрытой». Я убежден, что многие черты той жизни, которую строят для себя обитатели коммун, подтверждают истинность слов древнего мудреца.

«Семья» Мэнсона

Коль скоро мы рассматриваем коммуны в качестве экспериментов, представляется неизбежным, что многие из них кончаются полной неудачей. Несомненно, самая известная сегодня в нашей стране коммуна служит также самым грозным и суровым предостережением. «Семье» Мэнсона посвящены тысячи страниц сенсационных газетных статей, в то время как другим экспериментам с коммунами, по остаточному принципу, уделяется очень мало внимания или не уделяется вообще. Из-за этого в общественном мнении легко могут сложиться чрезвычайно искаженные представления. Так что здесь необходим некоторый комментарий.

Об этой коммуне я знаю не больше, чем любой более-менее сведущий читатель газет, поэтому мои комментарии — это далеко не заметки непосредственного участника событий. Однако я хотел бы указать на ряд очевидных обстоятельств. Прежде всего характерно, что данная

группа удовлетворяет двум обнаруженным Кантором (Kantor, 1970) на материале коммун XIX столетия критериям устойчивости. Здесь был харизматический лидер — в чем никто не сомневается, — имеющий свою идеологию, пусть даже крайне путанную и извращенную. Кроме того, сексуальное поведение членов коммуны регулировалось их руководителем, практически не оставляющим им свободы выбора. В данном случае девушки — проявляли они уступчивость или нет — обязаны были становиться сексуальными партнершами Мэнсона или других мужчин коммуны.

Возможно, этими особенностями отчасти объясняются удивительные упорство и сплоченность группы на протяжении нескончаемо долгого судебного процесса по делу об убийствах. Мы также, к своему огорчению, обнаружили, что харизма, родившаяся в тюрьмах, колониях и самых упадочных институтах, которые только смогло создать наше общество, способна привести к бессмысленным убийствам, извращенному, садистскому поведению и к поразительной дикости. Это показывает также, что употребление множества сильнодействующих наркотиков в сочетании с харизматическим — кое-кто называет его гипнотическим — вождем способно притупить все, даже самые обыкновенные социальные чувства, такие как сострадание и жалость. Несомненно, это история жестокая, пугающая, и чем больше ее подробностей раскрывается, тем ужаснее это выглядит. Особенно опечалил меня тот факт, что некоторые девушки — вопреки сообщениям прессы — имели любящих, интеллигентных рчдителей из среднего класса.

Важно, однако, чтобы мы не дали себя обмануть. Существуют тысячи коммун, которые завоевали в своем общественном окружении глубокое уважение. Они экспериментируют, строя новую жизнь, но характеризуется их групповое бытие идеализмом, а не бессмысленными садистскими убийствами. Их образ действий может шокировать многих людей, привычных к традиционным правилам

поведения, однако в них нет ничего антисоциального, как бы они ни отрицали истэблишмент. Плачевно, что в итоге первые полосы газет на долгие недели обратились к самой худшей из подобных групп.

Немного о том, что я извлек лично для себя

Позвольте мне завершить эту главу указаниями на некоторые моменты, оказавшиеся для меня полезными. Я многое приобрел в личном плане благодаря контактам с нынешними, бывшими и потенциальными членами коммун, особенно в ходе усердных исследований, предпринятых мною при компоновке этой главы. Я убежден, что эти странные наросты на теле нашей культуры окажут огромное влияние на экономические, экологические, просветитель-ские, технологические и политические аспекты современности и будущего. Я испытываю соблазн дать развернутые пояснения к только что высказанному утверждению, но воздерживаюсь от этого по двум причинам. Во-первых, это не соответствовало бы назначению данной книги. Во-вторых, я уверен, что эти следствия будут выявлены — и уже выявляются — людьми, которые гораздо теснее связаны с происходящими процессами и лучше информированы, чем я. Однако остается еще значительное коли-чество важных лично для меня соображений, к которым я и хотел бы перейти.

Первое — то, что я могу рассматривать расцвет коммун и живой интерес к ним лишь как признаки подлинной революции. Здесь, в самом сердце нашей цивилизации, которая глубоко (и, по-видимому, чистосердечно) привержена культу всяческих технических усовершенствований; прагматизму и погоне за «успехом»; культу грубой силы и насилия — будь то насилие военное, полицейское или даже криминальное — в качестве окончательного решения любых проблем; культу господства людей больших, богатых и могущественных над людьми маленькими, бедными и слабыми; отрицанию человеческого достоинства во всех

общественных институтах — от наших школ до системы социального обеспечения; идее моногамного брака и индивидуалистической семьи, и особенно — вере в то, что наша культура не может быть плоха (тем самым плодя неустранимые противоречия и всеобщее лицемерие), — здесь, вопреки всему этому, происходит тихая революция.

Здесь появляются группы людей, отрицающих насилие, не склонных к громким словам, не стремящихся к власти, полностью отвергающих все только что перечисленные мной ценности и старающихся на собственном примере выстроить новое общество в самом сердце старого. За немногими исключениями, такими как некоторые религиозные группы, коммуны не пытаются переубедить нас или за что-то нас «агитировать». В общем и целом они довольно индифферентны по отношению к политической системе, которую считают прогнившей. Они не выступают в роли реформаторов общества и не стремятся нас облагодетельствовать.

Вместо этого они пытаются осуществить нечто гораздо более трудное. Они стараются привить эту новую культуру себе самим, вжиться в эти новые ценности. Именно этим объясняется их огромная привлекательность для молодежи, предельно уставшей от общества, которое в бесчисленных ситуациях говорит одно, а делает другое — совершенно разрушительное для личности, основ человеческого достоинства и искренних взаимоотношений. Поэтому молодежь живо интересуется людьми, которые, вживую ставя эксперименты, превращают свою жизнь в лабораторию, где совершается немало ошибок, но встречаются и прекрасные, вселяющие надежду достижения.

Представляется, что коммуны имеют собственные тенденции развития, которые я, при моих скромных знаниях и опыте, хотел бы все же вынести на обсуждение.

Существует, как я полагаю, тенденция к непостоянству и изменению. Коммуны возникают и исчезают, или изменяют свой образ жизни, или придают организационную форму своей бесформенности. Для многих людей постарше это должно

7-5001

показаться признаком великой слабости, идейного разброда, отсутствия ясных целей. Однако это слабость ростка, а не омертвевшей ветви. Насколько я знаком с людьми, которые покидали коммуны, возвращаясь в «стандартное общество» или переходя в другую коммуну, они, по самому сильному моему убеждению, движутся вперед, а не назад. Даже те, кто вернулся и живет в традиционном обществе, делает это самым необычным образом, сохраняя собственную систему ценностей. Эти люди не являются и, насколько я могу судить, не станут завтра биржевыми брокерами, высокопоставленными бизнесменами или политиками. А если и станут, то придадут этим профессиям совершенно новый вид.

Существует очевидная тенденция жизни малыми общинами. Даже городские коммуны, в сущности, не принадлежат к окружающей их безличностной, роботоподобной городской среде. В таких малых группах возможны близость, подлинное общение, чувство причастности к природе, к собственному «Я», ко всем видам взаимоотношений, даже к космосу.

Еще одна тенденция — и здесь я говорю лишь предположительно — кажется, уводит коммуны от радикальной активности, от насилия, от сильнодействующих наркотиков. Марихуана — да. ЛСД — эпизодически, но все реже и реже. Разные «спиды» и героин — нет. Эти группы учатся «ловить кайф», обращаясь к природе, медитациям, дзен-буддизму, йоге, праздничным ритуалам, трансцендентному высшему сознанию. Они все лучше узнают, насколько гармонична может быть жизнь во всех ее проявлениях без стимуляции затягивающими наркотиками.

Почему уходят в коммуны?

Почему интеллигентные, образованные, умудренные жизнью люди, перед которыми открываются все возможности, предлагаемые нашим обществом, присоединяются к коммунам? С вашего позволения, я попробую изложить некоторые мотивы, представляющиеся мне актуальными.

Один из них — бегство от все возрастающего отчуждения и изоляции индивида в нашем обществе и стремление обрести личную причастность. Речь Большого Дэвида служит примером этой потребности в крайнем ее выражении. Люди хотят участвовать в глубоких, объединяющих их взаимоотношениях, которые, как мы видели, могут возникнуть не только в коммунах, но и в браке.

Безусловно, еще один мотив заключается в том, что коммуны предоставляют возможность быть целостной и цельной личностью, возможность, в современной жизни крайне редкую. Свое ценностное значение готовы приобрести все грани личности — физическая сила, профессиональные навыки, родительские таланты, интеллектуальные запросы, чувства и эмоции, идеалы и религиозные или мистические интересы — все они реализуются одновременно. Жизнь становится гораздо менее раздробленной. Это может произойти в браке или — в ограниченной степени — на групповых тренингах. Но коммуна является еще одним — и, возможно, более трудным — способом достижения целостности индивидуума и нерасчлененности его бытия.

Зачастую важной причиной выступает стремление найти благоприятную обстановку для всевозможных разновидностей сексуальных отношений: брачных отношений, более-менее продолжительного сексуального партнерства, различных сочетаний — мужчина—женщина, женщина— женщина, мужчина—мужчина. Для таких экспериментов в обычном обществе просто не хватает свободы. В коммунах для них обычно имеется атмосфера моральной поддержки, и они могут осуществляться без чувства вины — хотя, как мы видели, не без болезненных переживаний.¹ * * *

¹ Сексуальные экспериментаторы в коммунах резко отличаются от компании «свингеров» (от англ. to swing в значении «крутиться, не отставать»; «свингеры» — люди, не ограничивающие себя в удовольствиях, в том числе сексуальных; (в специфическом словоупотреблении: практикующие обмен женами (мужьями)). — Прим. перев.). Как свидетельствуют факты, «свингеры» стараются избегать всего, что может привести к глубоким отношениям, к чему-то большему, нежели чисто поверхностное знакомство.

Г

Еще один мотив, который, возможно, проясняется для самого человека лишь постепенно, состоит в том, что жизнь подобной группы, осознанно или неосознанно, представляет собой философский эксперимент в области социальных структур (или бесструктурности). Освободившись от «крысиных гонок», люди получают шанс сформировать жизнеспособную группу, которая выполняет стоящие перед ней задачи. Таким образом, в диапазоне от анархии до регулируемого бихевиоризма всходят побеги целой поросли новых обществ, каждое из которых отличается от остальных. Любая образовавшаяся группа должна справиться с проблемами выживания, самоуправления, распределения работ, сглаживания межличностных трений, урегулирования отношений с достаточно чуждым внешним миром.

Это влечет за собой еще один мотив — ощущение, что имеет место не завершающий эксперимент, а возможность чему-то научиться. Возможность личностного развития и изменения отнюдь не всегда реализуема, но она всегда присутствует как надежда.

И наконец, немалая притягательная сила заключена в отбрасывании социальных ролей. В начале этой главы я перечислял разнообразные дипломы и профессии, в прошлом характеризовавшие нынешних членов коммун. Однако в коммуне человек отнюдь не является, во-первых и в главных, выпускником Рэдклиффа, специалистом по компьютерам, психологом и т. д. Личность есть личность. Мужчина есть мужчина. Женщина есть женщина. В коммунах имеет место фундаментальное равенство, делающее аргументацию феминистского типа неактуальной, поскольку каждая женщина и каждый мужчина могут найти в группе желательную для себя экологическую нишу (интересно, что женщины очень часто предпочитают как раз «женские» роли).

Все эти мотивы выглядят в достаточной мере притягательными. Тем не менее люди покидают такие группы; коммуны, раздираемые внутренними противоречиями, приходят в упадок и превращаются в деструктивные сообщества. Почему?

Одна из самых характерных причин, на мой взгляд, состоит в том, что в коммунах зачастую не уделяется достаточного внимания проработке средств, с помощью которых можно было бы урегулировать межличностные трения, взаимные обиды и конфликты. В данной главе мы видели, что у коммун также есть возможность оказывать психотерапевтическое воздействие, но используется она далеко не всегда.

Нередко коммуны просто не в состоянии решить проблемы самообеспечения, что, впрочем, уже несколько выходит за тематические рамки данной главы.

Во многих случаях ревность выступает в качестве той недооцениваемой проблемы, которая способна подорвать единство группы. Мне, например, так и непонятно, обусловлена ли ревность чисто культурными факторами или же имеет глубокие биологические корни, наподобие рефлекса территориальности?

Для меня стало совершенно ясным — благодаря собранным мною материалам, прочитанной литературе и откровенному разговору на весьма интимные темы, воспроизведенному в следующей главе, — что намного труднее поддерживать здоровые и удовлетворительные взаимоотношения в групповом браке трех, четырех и более человек, чем в классическом брачном союзе двух супругов (как будто бы в нем мало трудностей!). Соответственно коммуны разваливаются из-за неспособности улаживать такие, чрезвычайно сложные, взаимоотношения.

Иногда не осознается серьезная потребность каждого человека в возможности уединяться для частной жизни. В коммунах эта потребность вполне может удовлетворяться, но иногда этого не происходит, и результаты бывают самые плачевные.

Зачастую, на мой взгляд, отсутствует понимание того обстоятельства, что анархическая философия, как бы она ни была хороша, к какому-то подобию успеха может привести только в том случае, когда группа состоит из людей, в высшей степени психологически зрелых. В связи с этим

попытки жить анархически, когда в группу входят люди, изломанные семьей и обществом, могут окончиться оглушительным крахом.

Иногда не хватает осознания того, что всякая идеология на практике претерпевает видоизменение. Так, коммуна «Твин Оакс», выстроенная по образцу книги Скиннера «Волден II», теперь управляется не решениями трех «плановиков», а в основном путем выработки консенсуса. Окру-жающая среда больше не должна обусловливать определенное поведение, а вместо этого индивидуум выбирает, в чем он хотел бы изменить свое поведение и какое хотел бы получить вознаграждение. Все это уже мало напоминает литературную утопию Скиннера «Волден II».

Итак, коммунам в полной мере досталась их доля трудностей и неудач. Однако неудачи эти приходят в рабочем порядке — это ошибки, на которых учатся. Возможно, коммуны осуществляют в нашей культуре одну из самых важных функций. С минимальными психологическими и финансовыми издержками для всех нас коммуны, эти социальные лаборатории, опытным путем выясняют, какими могут стать в будущем институт брака, партнерство, межличностные отношения, технология и социальная организация. Наша культура, судя по всему, не сможет продолжать существование в своем нынешнем виде. Слишком много в ней изъянов и надломов, несправедливости и лицемерия. Так какой же она будет? Надо надеяться, что коммуны, со всеми их ошибками, недостатками, неудачами и реорганизациями, окажутся полезными для исследования путей в будущее.

Переход

Я собирался сделать главу о коммунах последней большой главой в книге. Однако меня не покидает ощущение, что огромное число — если не подавляющее большинство — молодых людей, при всем их интересе к коммунам, ставят своей целью вступление в брак. Поэтому мы сейчас

перейдем к последнему рассказу о брачном союзе — рассказу, совершенно фантастическому в своем разнообразии. В нем мы встретимся со всеми вопросами, затронутыми в данной главе, а также с рядом новых. Это брак, который попросту опровергает старую пословицу «Природу человека не переделаешь». Перед нами предстанут два человека, природа которых изменилась настолько значительно, что эти две новые личности (какими они стали сейчас) лишь с трудом можно отнести к той же самой психологической вселенной, к которой принадлежали прежние две личности (какими они были на момент вступления в брак). Надеюсь, что для вас этот рассказ окажется таким же захватывающим, каким он оказался для меня.

Глава 8

Пятнадцать лет радикально меняющихся взаимоотношений

Эта беседа с Эриком и Денизой станет в книге последней, поскольку охватывает собой такую обширную проблематику и такое множество счастливых и драматических моментов, какие только можно ожидать от взаимоотношений, длящихся добрые пятнадцать лет. Вступив в брак в возрасте девятнадцати лет и двадцати одного года соответственно, супруги поначалу отдали себя в рабство всевозможным социальным ожиданиям. Через пять лет Де-низа дошла до «психического расстройства» и их взаимоотношения стали чрезвычайно холодными и неконструктивными. Психотерапия помогла Денизе восстановить свою личность, и она впервые смогла в своем браке действительно стоять на собственных ногах. Эрик, употребляя марихуану, превратился из предельно рационального интеллектуала в человека, который принимает свое «Я» в его целостности, прислушивается к своим чувствам и естественным ритмам, благодаря чему их брак стал намного крепче. С другой стороны, бывало немало моментов, когда казалось, что их брак на грани распада. Супруги осуществляли сексуальные эксперименты вне брака (и делились друг с другом своим опытом) с тем небезынтересным результатом, что по ходу дела они стали более привержены моногамии. Сейчас они готовятся начать совершенно новую жизнь в чужой стране, что вызывает у них вполне понятные опасения. Даже такое схематическое описание их брака дает некоторое представление обо всем разнообразии этого жизненного процесса — чрезвычайно гармоничного сов-

местного существования двух людей, ныне весьма самобытных личностей.

Мне хотелось бы сказать несколько слов о моих контактах с этими людьми. Впервые я увидел их у наших общих знакомых лет десять назад и, если бы меня тогда спросили, предсказал бы, что их брак — уже распадающийся — очень скоро прекратит свое существование (это к вопросу о возможностях диагноза и прогноза!).

После той первой встречи я эпизодически контактировал с Эриком на профессиональной почве, а однажды мы весьма успешно с ним сотрудничали в оргкомитете небольшой научной конференции. В нашей совместной работе было немало поводов для потенциальных разногласий, однако я нашел Эрика человеком весьма одаренным, здравомыслящим, готовым к поиску разумных компромиссов, работать с которым — одно удовольствие.

В последние годы мы встречались лишь в обществе, и довольно редко, однако меня глубоко заинтересовали изменения, происходящие в обоих супругах. Если бы наши встречи отделялись промежутком в один год, как, впрочем, нередко и бывало, у меня бы возникало полное впечатление того, что Эрик и Дениза — совсем другие люди, нежели те, кого я знал год назад. Этот процесс удивительного (для меня) преображения побудил меня написать супругам письмо с приглашением принять участие в беседе. К моей радости, они согласились, однако я оказался совершенно не готов к обилию и важности материалов, которые они предоставили мне с такой готовностью и откровенностью.

В других главах мне зачастую приходилось многое редактировать — собирать воедино связанные друг с другом части материала, даже если в беседе они шли непоследовательно. Нередко я также прерывал опрос, чтобы вставить свои замечания. Однако в случае Эрика и Денизы изложение их истории протекало так естественно и центр внимания так плавно перемещался от одного

ее важного аспекта к другому, что я практически не редактировал этот материал, не считая замены нарушающих анонимность деталей. Я просто вставил заголовки, обозначая, в какие моменты сменяется тема, чтобы облегчить читателю последующее возвращение к заинтересовавшим его местам. Итак, без долгих вступлений, я, с вашего позволения, передам слово Эрику и Денизе. От каких бы то ни было своих комментариев я воздержусь до конца главы.

Переселение первопроходцев

Эрик: Знаешь, Карл, когда мы сегодня летели сюда, мне просто пришло в голову, что этот опрос будет, в сущности, юбилейным — в следующем месяце у нас пятнадцатая годовщина свадьбы; к тому же это момент, когда мы расстаемся со всеми структурообразующими элементами нашего брака. Мы продаем наш дом и все имущество, мы прощаемся с нашими друзьями, увольняемся с работы и оставляем позиции, которые занимали в профессиональном мире, — мы покидаем страну, где мы встретились и поженились, и вступаем на совершенно новый путь, по сути в одиночестве, ведь у нас есть только мы сами, и наши дети, и какие-то наши личные качества, самые органичные. Поэтому мне кажется, что одним из важнейших аспектов нашего брака и его эволюции до настоящего момента станет то, что он больше не будет частью такой структуры, как местожительство, имущество, круг старых друзей и т. п. Отказываясь от всего этого, мы взяли и расстались с этой исправно функционирующей структурой и собираемся перейти к другой, совершенно новой. Это полный переворот в отношениях нашей супружеской пары с окружающим миром.

Я (к Денизе): Меня это просто поражает, и я хотел бы узнать, что ты думаешь о его словах.

Дениза: Я не рассматривала все это с такой точки зрения, но меня пугает наш переезд из-за того, что мы те-

перь должны будем стать самой что ни на есть малой семьей и опираться нам будет не на кого, только друг на друга. Мы не сможем получать помощь от близких друзей. В этом смысле мы чувствуем себя первопроходцами. Я не задумывалась о том, как это коснется нашего брака, конкретно нас четверых, — ведь то, к чему мы готовимся, это прыжок, причем мы не знаем в точности, куда мы попадем.