Смыслообразующие контексты и пределы понимания

Первой из обозначенных выше проблем, относящихся к пробле­матике трансляции смыслов, является проблема передачи и пони­мания смыслов в межличностном общении. Это, по сути, проблема того, как вообще возможно понимание одним человеком, одним внутренним миром — другого. Ведь смысловые структуры, опреде­ляющие содержание и динамику «внутреннего мира», являются наиболее глубинными, интимными структурами человеческого со­знания. Из жизненного опыта нам известно, что проникнуть в смыс­лы другого человека с достаточной точностью до определенных пределов в принципе возможно; с другой стороны, эта задача очень сложна, решается отнюдь не всеми и не всегда, и ошибки в пони­мании и интерпретации смыслов другого человека даже более есте­ственны, чем адекватное понимание. Ведь понятие смысла выражает наиболее интимные, индивидуальные, труднокоммуницируемые или вообще некоммуницируемые пласты опыта.

Индивидуальным, некодифицируемым и некоммуницируемым смыслам в психологии принято противопоставлять значения — со­циокультурные инварианты, в которых закрепляется общий, совме­стный опыт. «Значение — это социально кодифицированная форма общественного опыта. Эта кодифицированность (связанная с потен­циальной возможностью осознания) является его конституирующим признаком» (Леонтьев А.А., 1997, с. 139). Значение служит однознач­ной фиксации и передаче опыта в пространстве и во времени, оно обеспечивает общение и понимание, это как бы посланник одних сознаний другим. Ответ на вопрос о соотношении смысла и значе­ния есть одновременно ответ на вопрос о возможностях и пределах человеческого общения и взаимопонимания.

Понятийный тандем «значение—смысл», заимствованный из наук о языке (см. раздел 1.1), был осмыслен в психологии несколь-

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

ко иначе, получил иное содержательное наполнение. Часто прихо­дится сталкиваться с ситуациями, когда инерция общепринятого семиотического понимания значения и смысла не дает увидеть то принципиально новое, что было внесено в трактовку этих понятий деятельностиым подходом в психологии, утверждавшим неклассичес­кий подход к проблеме сознания: чтобы понять жизнь сознания, надо выйти за его пределы, обратившись к контексту реальной жиз­ни субъекта.

Разведение значения и личностного смысла в психологии (Ле­онтьев А.Н., 1972) было связано прежде всего с разведением совокупного социально-исторического опыта жизнедеятельности социальной общности и индивидуально-специфического преломле­ния этого опыта в индивидуальной жизнедеятельности. Рука об руку с этим принципиальным разведением следует, однако, еще одно: в значении отражаются объективные свойства и связи объектов и яв­лений, в личностном смысле — отношение субъекта к этим объек­там и явлениям (Гальперин, 1945; Леонтьев А.Н., 1972). При таком понимании отношения между значением и личностным смыслом оборачиваются их противопоставлением, как, например, в следую­щей формулировке: «Понятия значение и смысл составляют оппози­цию, то есть являются взаимосвязанными и противопоставленными одно другому. Под значением понимается сущность предмета, соот­несенная с некоторым знаком; под смыслом — интерпретация это­го значения некоторым множеством реципиентов на основе данных коллективного и/или личного опыта» (Сорокин, 1985, с. 59).

Насколько правомерно такое противопоставление? По нашему мнению, оно является порождением взгляда на соотношение зна­чения и смысла, ограниченного рамками индивидуального соз­нания. Лишь в интроспекции значение и смысл предстают как противопоставленные по двум параметрам: 1) значение (общее, со­циальное) — смысл (индивидуальный, уникальный) и 2) значе­ние (отражение объективных, существенных свойств) — смысл (отражение лишь индивидуально значимых свойств). Нелишне, од­нако, вспомнить, что и значение, и смысл содержательно опреде­ляются лишь в более широком контексте, несводимом, во-первых, к контексту индивидуального сознания, и, во-вторых, к их проти­вопоставлению друг другу. Поэтому для того, чтобы охарактеризовать их истинные отношения, необходимо выйти в этот более широкий контекст и рассмотреть их функционирование в деятельности инди­видов и социальных общностей.

Если для животных биологический смысл некоторого объекта, явления или внешнего воздействия определяется его непосредствен­ным отношением к потребностям живого существа (Леонтьев А.Н.,

5.2. Смысл и значение 377

1972; 1994; Вилюнас, 1976), то отношения человека с миром теряют непосредственный, индивидуальный характер. Личностный смысл, в отличие от биологического смысла, нельзя рассматривать как чисто индивидуальное образование, поскольку не является чисто индивидуальной порождающая его деятельность. Действительно, как было показано в предыдущем разделе, отношение человека к действительности всегда опосредовано отношениями к этой дей­ствительности совокупных субъектов разного ранга — социальных общностей, в которые включен рассматриваемый нами индивид, в том числе человечества в целом. «Осмысление действительности че­ловеком, в том числе и на уровне личностного смысла, принципи­ально опосредствовано социальным опытом конкретного общества» (Гусев, Тульчинский, 1985, с. 65). В отличие от биологического смыс­ла, личностный смысл соотносится не с индивидуальной жизнеде­ятельностью, а с индивидуальным освоением социальных форм жизнедеятельности, с «моим общественным сознанием», выража­ясь словами А.Н.Леонтьева (1994).

Мы ограничимся в данном разделе анализом соотношения смысла и значения на материале их функционирования в процессах речевого общения и взаимопонимания, поскольку именно в иссле­дованиях речевого общения, с одной стороны, наиболее жестко и явно формулируется отмеченное выше противопоставление значе­ния и смысла как бинарной оппозиции, а с другой стороны, суще­ствуют теоретические разработки, позволяющие преодолеть это противопоставление. Кроме того, значения и смыслы, функцио­нирующие в языке, в наибольшей степени репрезентативны, по­скольку выполняемая знаково-символическими системами функция замещения реальных объектов или фрагментов действительности позволяет говорить о своеобразной функциональной эквивалентно­сти смыслов мира и смыслов соответствующих знаково-символичес-ких форм (Вяткина, 1982, с. 202), в том числе языковых структур.

Исходным пунктом нашего анализа выступает деятельность субъекта, на определяющую роль которой в порождении и раскры­тии смыслов мы неоднократно указывали выше; Е.Ю.Артемьевой принадлежит меткое определение смысла как следа деятельности, зафиксированного в отношении к соответствующему предмету (1986, с. 12). Не является исключением и смысл, вкладываемый в содержа­ние коммуникации (текст). «Изъяв текст из структуры деятельности, где он возник, и не учитывая мотивы.и цели общающихся личнос­тей, исследователь имеет уже дело не с реальной речью и не с реаль­ной речемыслительной деятельностью, а с некоторыми моделями, отношение которых к моделируемым явлениям становится неопреде­ленным» (Тарасов, Уфимцева, 1985, с. 27—28). В современных иссле-

378 глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

дованиях по психолингвистике и теории коммуникации смысл рече­вого высказывания рассматривается как обусловленный местом дан­ного высказывания в структуре деятельности коммуникатора, а также мотивами и целями последнего, в том числе не относящимися не­посредственно к коммуникативной ситуации (см. Базылев, 1978; Зим­няя, 1985; Тарасов, 1979 и др.).

Значения, так же как и смыслы, генетически неразрывно связа­ны с деятельностью. Через посредство индивидуальной деятельности они не переходят из общественного сознания в индивидуальное, а строятся в индивидуальном сознании, запечатлевая в своей структуре в снятом виде генетически исходные развернутые формы познава­тельной деятельности. Процесс превращения деятельности обобще­ния в обобщение, кристаллизованное в значении, был всесторонне проанализирован А.Н.Леонтьевым на материале овладения учащи­мися научными понятиями (Леонтьев А.Н., 1983 а, с. 324—347).

Нашей задачей является показать, что деятельностная трактов­ка значения и смысла несовместима с их противопоставлением друг другу в виде полярной оппозиции. Мы уже отмечали неадекватность модели индивидуальной деятельности единичного субъекта и невоз­можность рассматривать личностный смысл как чисто индивидуаль­ное образование. Впервые на это обратил внимание АА.Леонтьев, указывавший, что смысл не менее социален, чем значение, и все­гда окрашен какими-то групповыми интересами (Леонтьев А.А., 1969; 1983; 1997; см. также Базылев, 1978). Эта мысль нашла продук­тивное воплощение в ролевой трактовке понятий «значение» и «смысл», предложенной Е.Ф.Тарасовым (1975; 1979). Опираясь на положение о том, что связь общества и личности опосредована со­циальными группами, в которых проходит социализация индивида и развертываются его деятельности, он ввел понятие ролевого или группового значения и ролевого смысла. Первое обозначает фраг­мент значения, общий не для всех представителей социума, а для носителей определенной роли, обусловленной принадлежностью к определенной социальной группе. Второе обозначает отношение личности к содержанию ее деятельности, обусловленное потребно­стями и мотивами, также детерминированными именно групповой принадлежностью (Тарасов, 1979, с. 90—91).

Ролевая трактовка значения и смысла, предлагаемая Е.Ф.Тара­совым, представляет собой существенный шаг вперед, приближаю­щий нас к раскрытию соотношения между этими понятиями. Вместе с тем Е.Ф.Тарасов, признавая, что в реальной речевой деятельнос­ти значение и смысл слова слиты, в своем анализе рассматривает их по отдельности как образования разной природы. Поэтому оппо­зиция «значение—смысл» у Е.Ф.Тарасова сохраняется, хотя в разви-

5.2. Смысл и значение

ваемых им положениях заложена возможность и даже объективная необходимость преодоления этой оппозиции. Для этого необходимо сделать еще один шаг, перейдя от ролевой к континуальной трак­товке значения и смысла.

Трактовка значения и смысла, названная нами континуальной, предлагается С.М.Морозовым (1984). С.М.Морозов выделяет сле­дующие условия, при которых некоторое содержание приобрета­ет смысл: 1) включенность его в некоторое более широкое целое (объект—объектный контекст); 2) преломленность его через внутрен­ний мир, субъективную смысловую реальность субъекта (субъект-субъектный контекст) и 3) включенность его в деятельность субъекта (субъект—объектный контекст)¹. Смысл всегда субъективен; если значение в отношении субъекта выступает как «вещь в себе», то смысл — как явление «вещи в себе» субъекту. В деятельности субъекта раскрывается и фиксируется как изменчивое, «являющееся», так и неизменные, сущностные характеристики объекта. Последние обра­зуют значение объекта, которое «...выступает в виде всеобщего, то есть в виде " общего для всех" содержания смысла» (Морозов, 1984). Необходимость выделения такого содержания прямо вытекает из социальной сущности человека, связанной с процессами общения и взаимопонимания между людьми. «Когда мы вступаем в процесс об­щения, мы выражаем в слове смысл, то есть предполагаем, что про­износимое или записанное нами слово полностью отражает весь дея-тельностный " узор" данного субъективного смысла. Однако на деле слово " пробуждает" у собеседника его собственный, индивидуаль­ный смысловой " узор", в котором общей с нашим смысловым " узо­ром" является та его часть, которую мы назвали значением. Таким образом, каждый из общающихся индивидов выражает в слове и вкладывает в воспринятое слово свой смысл. Но в двух смыслах об­щающихся лиц есть общая часть — значение этого слова, — и только благодаря наличию такой общей части мы понимаем друг друга» (там же).

Трактовка С.М.Морозовым значения как фрагмента смысла, инвариантного по отношению к психологическим смыслообразую-щим контекстам, преодолевает противопоставление значения и смысла как бинарной оппозиции. Различные психологические кон­тексты, согласно С.М.Морозову, специфицируют значение, бла­годаря чему к последнему прибавляются новые составляющие и расширенное значение приобретает статус смысла. Тем самым

¹ Достаточно близкая к анализируемой концепции характеристика смыс-лообразующей роли экстралингвистического контекста содержится в ин­тересной статье Б.А.Парахонского (1982).

380 глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

С.М.Морозов выводит важные теоретические следствия из нераз­личимости значения и смысла на феноменологическом уровне. «Как правило, смысл не существует для человека — носителя этого смысла как что-то отдельное от значения, напротив, человеку ка­жется, что он непосредственно воспринимает денотат (или слово) в его объективном значении. Но все предметы человеческой дея­тельности, как и все слова человеческого языка, видятся каждому из нас как бы через призму нашего личного (а не общественного) интереса. И нужно специальное усилие аналитической мысли, что­бы встать над этим интересом и уловить раздельность смысла и значения» (Дридзе, 1984, с. 73—74; см. также Леонтьев А.А., 1997). Положение о том, что словесные значения функционируют в рече­вой деятельности как инварианты смыслов, высказывали также Л.А.Дергачева и А.М.Шахнарович (1977).

Однако, посмотрев на континуальную модель С.М.Морозова через призму ролевой модели Е.Ф.Тарасова (или наоборот), можно увидеть еще одно обстоятельство, принципиально важное для на­шего анализа, а именно, что граница между значениями и смыс­лом в слове или в тексте является подвижной, относительной. Действительно, психологический смыслообразующий контекст, оп­ределяющий осмысление любого объекта, задается не только ин­дивидуальным опытом субъекта, но и принадлежностью его к различным — большим и малым — социальным группам. «Все сло­ва пахнут профессией, жанром, направлением, партией, опреде­ленным произведением, определенным человеком, поколением, возрастом, днем и часом. Каждое слово пахнет контекстом и кон­текстами, в которых оно жило своей социально напряженной жиз­нью» (Бахтин, 1975, с. 106). Эти контексты определяют различную семантику одних и тех же слов в различных социальных контекстах. Вспомним хотя бы, как у подростков, входящих в делинквентные группы, искажается представление о таких понятиях, как «товари­щество», «смелость» и др. Однако ошибкой было бы считать, что здесь изменения касаются только личностного смысла этих поня­тий. Строго говоря, границу между значением и смыслом здесь вообще провести затруднительно. Групповые или «ролевые» смыс­лы, о которых идет речь, оказываются значениями, поскольку они являются элементами группового сознания и однозначно декоди­руются (распредмечиваются) всеми членами данной группы. В то же время они являются смыслами, поскольку они специфичны лишь для данной группы и содержательно обусловлены специфи­кой групповой деятельности, групповых мотивов, ценностей и т.д. Это кажущееся противоречие можно объяснить тем, что объем об­щей для общающихся индивидов, пересекающейся части «смыс-

5.2. Смысл и значение

I

левого узора» (С.М.Морозов) одного и того же понятия или текста будет различным в зависимости от степени общности их принад­лежности к одним и тем же социальным группам — начиная от их государственной, национальной, классовой, половой и возрастной принадлежности и кончая принадлежностью к конкретным коллек­тивам. В ситуации же общения индивидов, принадлежащих к раз­ным группам, те же «ролевые» элементы будут входить уже не в значение, а в контекстуально обусловленный смысл коммунициру-емого содержания, для восстановления которого реципиенту при­ходится решать специальную задачу реконструкции контекста деятельности коммуникатора. В ситуации реального общения прак­тически всегда имеет место общность принадлежности общающих­ся индивидов к каким-либо социальным группам. Однако может существенно различаться мера этой общности, зависящая от коли­чества групп, принадлежность к которым объединяет реципиента и коммуникатора. Мера общности групповой принадлежности ком­муникатора и реципиента определяет степень общности контекста коммуникации и, тем самым, границу между смыслом и значе­нием, которая оказывается подвижной, относительной. Мера их различия определяет степень коммуникативного «напряжения» (Лотман, 1992).

В качестве примера можно рассмотреть, как переходят друг в друга значение и смысл научных терминов при коммуникации внут­ри одной научной школы и между представителями разных школ и разных научных дисциплин. Возьмем в качестве объекта само поня­тие «смысл». Психолог, определяя значение этого понятия, будет говорить о смысле для субъекта всевозможных объектов и явлений действительности. С этим согласятся другие психологи, но не лин­гвисты или логики, для которых значение понятия «смысл» уже и ограничивается лишь семантической структурой; все несводимое к этому будет, с их точки зрения, сугубо личностным смыслом, ко­торый психолог вкладывает в это понятие. Однако согласия нет и между психологами. Для психологов, стоящих на позициях деятель-ностного подхода, конституирующим моментом значения понятия «смысл» является его деятельностная природа; смысл — это «след деятельности». В то же время для психологов, стоящих на других теоретических позициях, этот момент не входит в определение значения понятия «смысл», которое ограничивается подчеркива­нием феноменов значимости и индивидуальной специфичности смысла. Можно пойти еще дальше: разные авторы выделяют наря­ду с общими и разные характеристики понятия «смысл», не вхо­дящие даже в групповое значение этого понятия для научного направления, к которому авторы себя причисляют. Будучи дерива-

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

том их индивидуальной деятельности, эти характеристики относят­ся к личностному смыслу понятия «смысл» для того или иного автора. Специфика научной деятельности, однако, состоит в том, что индивидуальное знание стремится стать социальным, врасти в систему уже функционирующего знания. Для этого новое знание, которое может иметь и чисто интуитивное происхождение, должно быть описано посредством уже функционирующих социально при­нятых значений и правил логического вывода. От успешности этого описания зависит, будет ли это знание интегрировано в систему групповых, «школьных», дисциплинарных или даже междисцип­линарных значений или же, в случае неудачи, останется не более чем личным достоянием автора.

Предложенная нами функциональная трактовка значения и смысла является, по сути, системной. Из нее можно вывести опре­деление значения (под психологическим углом зрения) как систем­ного качества, приобретаемого смыслом слова или высказывания (или компонентом этого смысла) в условиях единства смыслообра-зующего контекста. Ни значение, ни смысл не являются, таким образом, жестко фиксированными в своих границах. Вопрос о раз­ведении значения и смысла слова или высказывания можно ставить лишь применительно к конкретной ситуации коммуникации. Систе­мообразующим фактором будет при этом выступать деятельность социальной общности как совокупного субъекта. Контекст, задавае­мый этой деятельностью, определяет смысл любого высказывания, однако в ситуации внутригрупповой коммуникации этот смысл приобретает статус значения. Оговоримся, что речь идет, естествен­но, не о целостном смысле высказывания, а об одной смысловой составляющей, обусловленной принадлежностью коммуникатора именно к данной социальной группе; как мы уже отмечали выше, каждое высказывание содержит много таких составляющих.

Предложенная трактовка значения и смысла позволяет по-но­вому взглянуть на проблему понимания в межличностном общении. Говоря о природе процесса понимания, отмечают две основные его особенности: чтобы понять некоторое содержание, во-первых, мы должны включить его в некоторый более широкий контекст, а во-вторых, соотнести с нашими ценностно-нормативными представ­лениями, представлениями о должном (Знаков, 1998). Понимание В.В.Знаков определяет как «процесс и результат порождения смыс­ла понимаемого» (там же, с. 166), и не случайно, что эти две его особенности перекликаются с наиболее общими характеристиками смысла, выделенными нами в разделе 1.1. Смысл для В.В.Знакова шире, чем познавательная характеристика содержания; он выража­ется прежде всего в его интерпретации, в выводах, которые субъект

5.2. Смысл и значение

делает на основе этого содержания. Различие между познавательным содержанием и смыслом проявляется, например, в различии между безличной гносеологической истиной и насыщенной психологичес­кими составляющими и вписанной в личностный контекст правдой (Знаков, 1999). Близкие по своей сути положения мы находим в при­писываемой М.М.Бахтину статье В.Н.Волошинова: «Жизненный смысл и значение высказывания (каковы бы они ни были) не со­впадают с чисто словесным составом высказывания. Сказанные сло­ва пропитаны подразумеваемым и несказанным. То, что называется " пониманием" и " оценкой" высказывания (согласие или несогла­сие) всегда захватывает вместе со словом и внесловесную жизнен­ную ситуацию» (Волошинов, 1926/1996, с.74). Оторвав высказывание от этой реальной питающей его почвы, отмечает автор, мы теряем ключ к его смыслу (там же). Мы видим, таким образом, что в си­туации коммуникации смысл сообщения задается теми же инва­риантными характеристиками, которые мы выделили в разделе 1.1: контекстом и интенциональной направленностью.

Смысл любого сообщения складывается из целого спектра составляющих: значения, инвариантного для данной культуры, личностного смысла в узком его понимании, обусловленного сугу­бо индивидуальным опытом субъекта, и смысловых напластований, обусловленных национальной, половозрастной, классовой, госу­дарственной принадлежностью коммуникатора, включенностью его в другие общности, каждая из которых задает сообщению свой кон­текст. Как следует из предыдущего раздела, в условиях хотя бы частичного единства группового контекста коммуникации соответ­ствующие групповые контекстуальные смыслы функционируют как значения, что обеспечивает относительную полноту и адекватность понимания. То же происходит и в ситуации текстовой коммуника­ции: для адекватного понимания текста необходим «смысловой контакт», условием которого является совпадение «смысловых фо­кусов» коммуникатора и реципиента (Дридзе, 1984, с. 42—43); при несовпадении же «смысловых фокусов» наблюдаются различные «эффекты смысловых ножниц» (там же, с. 209—212, 260—261), обусловливающие неадекватное понимание текста.

Очень близкие по своей сути идеи, связанные с взаимодействи­ем индивидуальных смысловых контекстов, развиваются, в частно­сти, в семантической концепции понимания А.Л.Никифорова (1991). Согласно этой концепции, интерпретация текстов, предме­тов, явлений действительности, иными словами, наделение их смыслом, осуществляется посредством их включения в индивиду­альный контекст. Этот контекст представляет собой отражение ре­ального мира, который один для всех; поэтому индивидуальные

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

контексты разных людей сходны. Наряду со сходством очевидны и различия, связанные с различиями жизненного опыта, воспита­ния, образования, жизненных целей и отношений различных лю­дей. Взаимопонимание между людьми как раз и обеспечивается сходством индивидуальных смысловых контекстов: «Чем более по­хожи смысловые контексты двух индивидов, тем легче и лучше они понимают друг друга, ибо придают словам и вещам близкий смысл» (там же, с. 92). А.Л.Никифоров рассматривает далее четыре ло­гически возможных варианта: полное непересечение индивидуаль­ных контекстов, их частичное пересечение, полное включение одного из них в другой и полное совпадение. В реальных ситуациях коммуникации встречается только второй вариант (частичное пере­сечение), однако, по мнению А.Л.Никифорова, при переходе на уровень анализа отдельных смысловых единиц остальные три вари­анта также наполняются конкретным содержанием. Можно усмот­реть также аналогию (или нечто большее) между представлением об индивидуальных смысловых контекстах, детерминирующих по­нимание действительности, и известной концепцией В.В.Налимова (1989 а, б), характеризующего личность как генератор и преобразо­ватель смыслов, смысловой фильтр, детерминирующий проявление лишь части из бесконечного множества смыслов, потенциально присутствующих в мире в непроявленном виде.

Размеры социальных общностей, контекст деятельности которых способен порождать значения как системные свойства объектов, включенных во внутригрупповую коммуникацию, могут колебаться в очень широком диапазоне. Видимо, минимальной подобной груп­пой будет диада. Красивой иллюстрацией порождения значений контекстом совместной жизнедеятельности диады является эпизод из «Анны Карениной», в котором Китти и Левин объясняются в любви посредством начальных букв слова.

«Постойте, — сказал он, садясь к столу. — Я давно хотел спросить у вас одну вещь.

Он глядел ей прямо в ласковые, хотя и испуганные глаза.

— Пожалуйста, спросите.

— Вот, — сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о: э, н, м,
б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили " когда вы мне ответили: этого не
может быть, значило ли это, что никогда, или тогда? " Не было ника­
кой вероятности, что она могла понять эту сложную фразу...

Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и стала читать...

— Я поняла, — сказала она покраснев.

— Какое это слово? — сказал он, указывая на н, которым означалось
слово никогда.

— Это слово значит никогда, — сказала она, — но это неправда!

5.2. Смысл и значение

Он быстро стер написанное, подал ей мел и встал. Она написала: т, я, н, м, и, о.

...Он вдруг просиял: он понял. Это значило: " тогда я не могла иначе ответить"» (Толстой, 1952, с. 421—411).

Этот пример, кочующий из одной психологической книги в другую, не был бы столь убедителен, будь он чисто литературным. Однако эпизод, как указывает Л.С.Выготский, использовавший его для иллюстрации свойств внутренней речи, был заимствован Тол­стым из своей биографии: именно таким образом он объяснялся в любви своей будущей жене (Выготский, 1934, с. 294—295). Более того, нам знаком подобный способ коммуникации и по личному опыту: время от времени, начиная с пятилетнего возраста, дочь автора начинала «в порядке эксперимента» общаться с помощью начальных букв слов, например: «СВ?» («Сколько времени?»). При этом, как правило, было сравнительно несложно понять, о чем идет речь, именно благодаря тому, что четко очерченный контекст ограничивал и в известном смысле определял диапазон возможных высказываний.

Для нас этот пример важен, поскольку он демонстрирует тот факт, что единство смыслообразующего контекста способно при­давать статус однозначно понимаемых значений даже таким потен­циально многозначным знакам как начальные буквы слов. Однако понимание на уровне значений возможно здесь только для двоих; больше никому этот язык недоступен, поскольку предельно узкой является порождающая этот язык социальная общность. О подобных знаках — вербальных и, невербальных, — значение которых понят­но только двоим или нескольким людям, упоминают, в частности, И.Горелов и В.Енгалычев (1991, с. 53—55). С другой стороны, ситу­ативно возможно и создание подобного контекста для целой груп­пы. И.Н.Горелов и К.Ф.Седов описывают эксперимент, в котором они убедительно продемонстрировали возможность ситуативного создания такого контекста, который делает возможным адекватное понимание фраз по начальным буквам. Группе студентов зачитыва­лась интересная информация о поведении дельфинов и китов, их интеллектуальных способностях. На протяжении четырех дней со студентами обсуждались эти вопросы, на пятый день эксперимен­татор, заключая тему, предложил отвлечься и раздал карточки с зашифрованными начальными буквами вопросами. Два из этих воп­росов относились к обсуждавшейся теме: 1) к, т(В), д, м, д, н, г? (Как ты (Вы) думаете, могут дельфины научиться говорить?). 2) к, т (В), д, о, д, и? (Как ты (Вы) думаете, обладают дельфины ин­теллектом?). Два других вопроса были внеконтекстны: к, т, з? (Как тебя зовут?); к, и, д? (как идут дела?). Из 40 испытуемых 21 смогли

'/2 13 — 7503

386 глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

за 2—3 минуты правильно расшифровать первый вопрос и 19 — второй; внеконтекстные вопросы ни одному не удалось расшифро­вать за 8 минут (Горелов, Седов, 1997, с. 99).

Опустив достаточно очевидные и уже приводившиеся нами выше примеры «сдвига значения на смысл» в делинквентных группах и научных школах, перейдем сразу к наиболее обширным социальным общностям — государственным и социокультурным образованиям. Здесь перед нами стоит обратная задача — продемонстрировать, что культурно обусловленные значения не обладают абсолютной объек­тивностью и могут функционировать как смыслы в ситуации меж­культурной коммуникации.

Наиболее выпукло эффект «сдвига смысла на значение» прояв­ляется при анализе общения двух разных культур, хоть и говорящих на одном языке, например, Англии и США. К.Клакхон дает нагляд­ные иллюстрации того, как «слова, зачастую употребляемые в газе­тах одного государства, могут иметь другое значение для аудитории страны-союзника» (Клакхон, 1998, с. 210), приводя, в частности, примеры из работ М.Мид: «В Англии слово " компромисс" — хоро­шее слово, и о компромиссном соглашении можно говорить с одоб­рением, включая те случаи, когда противной стороне досталось более половины оспариваемого. В США, с другой стороны, мень­шая часть означает определенное положение той или иной сто­роны... Если для англичанина " пойти на компромисс" значит выработать приемлемое решение, то для американца это — вырабо­тать плохое решение, при котором для обеих сторон будет потеряно что-то важное» (цит. по: Клакхон, 1998, с.189). Опять прибегнем к иллюстрации из художественной литературы, а именно из романа П.Устинова «Крамнэгел» и одноименной пьесы того же автора. Ге­рой этих произведений — начальник полиции небольшого амери­канского городка — проводит часть своего отпуска в Англии. Отпуск этот, однако, прерывается для него в самом начале, когда из пис­толета, с которым он не расстается, он убивает человека и ока­зывается за решеткой. Эта достаточно, казалось бы, тривиальная история ставит в тупик судью, которому предстоит судить Крамнэ-гела. Ведь убийца действовал в полном соответствии с понятиями о законности и охране правопорядка, являющимися не просто его собственным мнением, но понятиями той культуры, в которой он прожил всю свою жизнь, а для него — чем-то объективным и абсо­лютным. Относительность этих понятий обнаруживается только при столкновении с другой культурой, где те же понятия того же анг­лийского языка имеют другое значение, обусловленное другим образом жизни всего общества в целом. Этот пример, впрочем, ил­люстрирует релятивность не столько языковых значений, анализу

5.2. Смысл и значение 387

которых мы уделяли пока преимущественное внимание, сколько «ролевых значений» (Леонтьев А.А., 1983 а), то есть значений соци­альных норм и социальных ролей.

Соотношение значений и смыслов в ситуации межкультурной коммуникации являет собой универсальную модель коммуникации между представителями социальных общностей, различающихся по любому основанию. Хороший пример обнаруживает история созда­ния позитивной семейной психотерапии. Автор этого подхода Н.Пезешкиан, эмигрировавший в юношеском возрасте из Ирана в Германию, вначале обратил внимание на трудности взаимопони­мания в семейных парах с разной этнокультурной принадлежностью супругов, обусловленные несовпадением фонового смыслообразу-ющего контекста. Постепенно, однако, он начал видеть абсолютно аналогичные, хоть и несколько меньше бросающиеся в глаза, про­блемы в моноэтнических семьях. Тем самым он пришел к более широкому пониманию культуры, не сводящемуся к этнокультур­ной принадлежности: каждая семья вырабатывает свою культуру, и барьеры взаимопонимания, возникающие при столкновении носи­телей разных семейных культур, столь же существенны, что и барь­еры в межэтническом общении (Пезешкиан, 1992).

Таким образом, одновременно с противопоставлением значения и смысла по параметру «общее— индивидуальное» снимается и про­тивопоставление их по второму параметру «объективное— субъектив­ное». Объективность значения оказывается относительной. Значение более объективно, чем смысл, лишь в силу того, что в нем аккуму­лирован опыт не индивидуальной деятельности, а деятельности коллективной, опыта многих людей. Значение, как и смысл, — это тоже «след деятельности», на этот раз коллективной, что, однако, не гарантирует полной объективности; корректнее было бы гово­рить в этом случае о квазиобъективности значения. Так, совокуп­ный многовековой опыт человечества был отражен в представлении о Солнце как о светиле, вращающемся вокруг Земли, пока гений Коперника не открыл человечеству новые пути познания этого яв­ления, позволившие удостовериться в том, что, наоборот, Земля вращается вокруг Солнца. Динамичность научного знания является наилучшим примером детерминированности значений совокупным опытом человечества, постоянных изменений значений под влия­нием приращения коллективного опыта. Характерно, что в работах последних лет значение все чаще рассматривается не как нечто объективное, а как отношение, субъектом которого выступает все общество, как «общественное отношение к действительности» (Гу­сев, Тульчинский, 1985, с. 61), как «коллективное обобщение опыта носителей языка» (Зимняя, 1985, с. 77; см. также Рамишвили, 1982,

'/2 13*

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

с. 107). Это отношение производно от деятельности, практики, об­раза жизни социальной общности и поэтому понять значение ка­ких-то вещей в некотором социуме невозможно без знания образа жизни этого социума. Последний момент представляет собой один из излюбленных сюжетов научной фантастики. Из множества рас­сказов и повестей на эту тему сошлемся лишь на классическое приключение Ийона Тихого, безуспешно пытавшегося выяснить, что такое сепульки, определенные в энциклопедии как играющий значительную роль элемент цивилизации ардритов с планеты Ин­теропия (Лем, 1965). Задача оказалась неразрешимой по причине невозможности понять образ жизни ардритов.

Развиваемые в данном разделе положения об относительности различения смысла и значения и о системной квазиобъективной природе последнего находят убедительное подтверждение в экспе­риментах Д.И.Рамишвили (1982) и Т.Г.Заридзе (1982), результаты которых позволяют авторам утверждать, что значение предмета оп­ределяется его ролью в социальной практике конкретного коллек­тива. «На вопрос " Трава ли фиалка? " все без исключения отвечают: нет, фиалка не трава, фиалка — цветок. Но клевер для них трава, хотя он тоже имеет цветок. Эмоциональное переживание фиалки как цветка не позволяет им подвести фиалку под понятие травы, включить ее в группу " трава". Ведь трава — это то, что применяется в виде зеленой массы... И поэтому ее применению противоречит применение фиалки как индивидуального растения» (Рамишвили, 1982, с. 99—100). Результаты этих и других экспериментов не только наглядно демонстрируют квазиобъективный характер связей, отра­жающихся в значении, но и приводят авторов к выводу о генети­ческой первичности эмоционального отражения по отношению к восприятию предметов в их значении. Этот вывод представляется нам важным, несмотря на некорректность его формулировки, вы­ражающуюся в имплицитном противопоставлении эмоции и значе­ния — разнопорядковых явлений, которые могут вполне уживаться вместе в таких языковых структурах как коннотативное или эксп­рессивно окрашенное значение (см. Телия, 1986). Однако в контек­сте изложенных в данном параграфе положений результаты этих экспериментов свидетельствуют о том, что отражение объектов и явлений действительности под углом зрения их роли и места в жиз­недеятельности субъекта (иными словами, их смысла) первично по отношению к отражению квазиобъективных свойств тех же объектов и явлений (их значений).

Завершая наш анализ проблемы соотношения значения и смыс­ла, резюмируем основное содержание изложенного выше. Крити­ческий анализ позволил нам утверждать, что значение и смысл в

5.2. Смысл и значение

психологии не могут быть противопоставлены в виде бинарной оп­позиции, более того, между ними нельзя провести априорной гра­ницы. Языковое значение слова или текста предстает как системное качество его смысла, причем определить границы значения можно лишь применительно к конкретной ситуации общения и понима­ния, которая и конституирует значение как психологическую ре­альность. Вне этой ситуации значения просто не существует. По той же причине языковое значение не может, строго говоря, рассмат­риваться и как образующая сознания (Леонтьев А.Н., 1977), хотя этот вывод было бы опрометчиво распространять на другие виды значений, в частности на предметные. Вместе с тем значение выс­тупает как инструмент диалога сознаний, как то, что не принадле­жит самому сознанию, но способно перебросить мост между двумя разными сознаниями и обеспечить (в пределах, определяемых общностью контекстов групповой принадлежности собеседников) их взаимопонимание.

Осталось ответить на принципиальный вопрос: только ли через посредство значений возможно взаимопонимание? Ответ зависит от трактовки понимания: если отождествлять его с однозначным декодированием кодифированного сообщения, то, по всей види­мости, ответ будет положительным. Однако трактовать понимание можно не в узко-информационном, а в деятельностном ключе. Так, А.А.Леонтьев (1997, с. 157) указывает, что понимание текста на смысловых уровнях — это ориентировка, которая обслуживает де­ятельность, выходящую за пределы взаимодействия с текстом; так, например, получив письмо и поняв его, я могу предпринять дей­ствия, не связанные с текстом письма. Можно развить эту мысль далее: понимание можно считать адекватным, если из него сдела­ны правильные в прагматическом отношении выводы. Так, читая инструкцию к техническому устройству на полузнакомом иностран­ном языке, я понимаю ее (в смысле декодирования) лишь частич­но; прагматическое же понимание зависит от того, достаточно ли этого частичного понимания для правильного выполнения необхо­димых действий, чтобы устройство заработало. Невербально обща­ясь с другим человеком, я могу совсем не понимать его, могу «читать его, словно книгу», а могу ориентироваться на общий раз­мытый смысловой образ его намерений, но при этом строить свое поведение по отношению к нему в целом достаточно адекватно, то есть так, что нам удается достичь эмоционально позитивного и обо­юдно удовлетворительного контакта. Таким образом, если исходить из второй трактовки понимания, оно может быть достаточно ус­пешным и при заведомо неполной передаче смысла через значения и даже вовсе без них. М.И.Кнебель и А.Р.Лурия (1971) обращают

13 — 7503

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

внимание на «внеязыковые коды», которые служат преимуществен­но для передачи смыслов, подобно тому, как лексические и синтаксические коды служат для передачи значений. Е.И.Фей-генберг и А.Г.Асмолов (1989), напротив, считают неадекватным само понятие о коде, словаре, дискретном алфавите невербальной коммуникации. «Сложности, возникающие при воплощении си­мультанных динамических смысловых систем личности в дискрет­ных равнодушных значениях, выразительно описанные Выготским, все особенности природы мотивационно-смысловых образований личности предрешают неудачу поиска дискретных формализован­ных " словарей" жестов и телодвижений» (Фейгенберг, Асмолов, 1989, с. 65).

Субстратом, через который передаются смыслы, в этом случае могут выступать образы. Целостную концепцию речевой коммуни­кации и взаимопонимания посредством не столько значений, сколь­ко более целостных и менее формализуемых единиц — языковых образов — построил в своей недавней монографии Б.М.Гаспаров (1996). Языковые образы отличаются и от значений, к которым этот автор относится, как и мы, скептически, и от смыслов. Смысл как результат понимания любого языкового выражения Б.М.Гаспаров характеризует как открытый, никогда не получающий полной за­вершенности продукт духовной деятельности. «Говорящий субъект потенциально вкладывает в процесс осмысления весь свой опыт, все имеющиеся у него знания, ассоциативные способности, эмо­циональные реакции; осмыслить некоторое сообщение, свое соб­ственное или чужое, — значит вложить в него (с той или иной степенью интенсивности) свой духовный мир» (Гаспаров, 1996, с. 260-261).

Языковые образы не несут в себе смыслы, значения или иное содержание и отклик на них не является их расшифровкой, а ско­рее опознанием. «Именно потому, что образный отклик не является собственно значением языкового выражения, говорящий субъект легко мирится с иероглифической условностью, намекающей бес­предметностью, зрительной неясностью многих своих образных ре­акций... Важно, что всякое языковое выражение, всякая частица языковой материи способны получить тот или иной отклик в пер­цепции говорящего субъекта; но совсем не важно, каков сущност­ный характер этого отклика» (там же, с. 261). Понимание языковых образов основывается не на декодировании, а на соотнесении их с языковой памятью. Они чрезвычайно пластичны: языковый образ «все время включается в состав более обширных композиций, раз-¹ вертывающихся в речи: включается не в виде отдельного " кубика", занимающего свое место в общем построении, но растворяясь в бо»

5.2. Смысл и значение

лее широком — и притом все время изменяющемся, непрерывно развертывающемся — образном ландшафте, сливаясь с другими ак­сессуарами этого ландшафта» (там же, с. 269). Механизм взаимо­действия разных образных элементов одной сложной образной структуры Б.М.Гаспаров характеризует как их палимпсестное нало­жение (там же, с. 263—264). Отличительной чертой языковых обра­зов является их динамичность, непрерывность смены одних образов другими в речевом потоке. Столь же динамичным и неуловимым оказывается и их восприятие: «Подобно платоновским теням, язы­ковые образы проскальзывают в сознании в виде неуловимых и ни­когда до конца не проясненных теней; но для говорящих, так же как для платоновских узников пещеры, эти тени играют перво­степенную роль в том, как они в конце концов приходят к осозна­нию чего-то, что они ощущают как полученный или сообщенный «смысл»» (там же, с. 272). Реципиент создает этот «смысл» сам, по законам своего духовного мира, однако он убежден, что работа его сознания действительно ««воссоздает» смысл того, что хотел ему передать партнер, или, по крайней мере, удовлетворительно кор­респондирует с последним» (там же, с. 286). Это воссоздание, по мнению Б.М.Гаспарова, принципиально возможно потому, что в отличие от пола, возраста, образования, профессии и других диф­ференцирующих факторов единое строение образного мира объеди­няет всех, говорящих на данном языке. «Мир языковых образов является индивидуальным достоянием каждого говорящего, возни­кающим из духовных ресурсов его личности; однако пути, по кото­рым складывается этот мир, не произвольны: они направляются языковым опытом, очертания которого, именно в силу коллектив­ности этого опыта, имеют огромные сферы соприкосновения в язы­ковой памяти говорящих на одном языке» (там же, с. 288).

Языковое выражение и понимание языковых образов — это ди­намический процесс, протекающий в определенном коммуникатив­ном пространстве, которое задается ситуационными, жанровыми, ролевыми и другими квалификаторами, которые, в свою очередь, не остаются неизменными в ходе коммуникативного взаимодействия. «Таким образом, было бы недостаточно говорить о том, что смысл всякого языкового действия подвергается фокусированию в комму­никативном пространстве; необходимо подчеркнуть, что такое фоку­сирование смысла имеет динамический характер.... В каждый момент рвоей языковой деятельности говорящий силится интегрировать от­крытые потоки впечатлений, воспоминаний и ассоциаций в некое смысловое целое, в котором смысл того, что он принимает как " со-рбщение", явился бы ему в виде некоей представимой " картины", рбладающей достаточной степенью единства и последовательности;

13'

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

эту интегрирующую работу говорящий производит в соответствии со свойствами коммуникативного пространства... Но сама эта среда, в которой работает языковая мысль, все время движется, изменяя очертания, как облако, и тем самым изменяя все условия, в кото­рых совершаются процессы смысловой фокусировки и смысловой интеграции... Возникают возможности бесконечных переориентации языковой картины, ретроспективного мысленного " переписывания" прошлого опыта, игры различными смысловыми регистрами, осно­ванной на соскальзываниях из одного мысленного пространства в другое» (там же, с. 308—309).

Эти возможности реализуются в процессах, которым Б.М.Гас-паров дал название смысловой индукции. «В этой своего рода се­мантической " камере" [в тексте. — Д.Л.] каждый попадающий в нее элемент вступает в непосредственную связь с множеством та­ких элементов, с которыми он никогда бы не вступил в контакт вне данного, неповторимого и уникального целого. Происходит то­тальная фузия смыслов, в результате которой каждый отдельный компонент вступает в такие связи, поворачивается такими сторона­ми, обнаруживает такие потенциалы значения и смысловых ассо­циаций, которых он не имел вне и до этого процесса... Внесение любого нового компонента в процесс индукции (например, появ­ление в фокусе мысли какой-либо новой реминисцентной ассоци­ации) изменяет весь его ход, влияя в конечном счете на смысл каждого участвующего компонента и характер их соотношений» (там же, с. 326). Процессы смысловой индукции основываются на презумпции текстуальности — отношении к тексту как целому, из чего вытекает задача найти понимание этого текста как целого, которое не привязано непосредственно к семантике элементов тек­ста; «нет никакой возможности как-либо ограничить и регламенти­ровать этот процесс, определить заранее принципы отбора и степень значимости тех смысловых полей, которые могут каким-либо обра­зом внести вклад в наше понимание данного высказывания» (там же, с. 322). Приводя ряд иллюстраций процессов смысловой ин­дукции из художественной прозы и художественной эссеистики, Б.М.Гаспаров делает специальную оговорку, что все эти процес­сы, хоть и в меньших масштабах, характерны и для повседневного языкового общения.

Мы уделили так много места и внимания изложению концеп­ции Б.М.Гаспарова по той причине, что эта концепция, не будучи психологической, тем не менее представляет новый, нетрадицион­ный взгляд на ряд психологических проблем; она важна именно для психологов, и нам бы не хотелось, чтобы она осталась ими незамеченной. Более того, в некоторых новых психологических

5.3. смысловая координация в совместной деятельности

работах появляются мысли, перекликающиеся с идеями Б.М.Гас-парова. Так, Е.В.Улыбина (1997), опираясь на идеи Ю.М.Лотмана, К.Леви-Стросса и других авторов, говорит о существовании амби­валентного семантического пространства диалога, в котором может осуществляться трансляция и трансформация смыслов не по одно­значным законам кодирования и декодирования информации, а по инологичным законам мифологии, бессознательного или обы­денного сознания. «На уровне культуры и на уровне личности про­исходит постоянная смена доминирующего языка описания — системы используемых кодов, движение вверх — от дознакового уровня к знаковому и вниз, от знакового к дознаковому, что приводит к усложнению системы, порождению новых смыслов и накоплению информации. Встречные потоки пересекаются на уров­не обыденного сознания и других промежуточных, медиаторных образований» (Улыбина, 1987, с. 63—64). Обыденному сознанию Е.В.Улыбина приписывает буферную функцию адаптации офици­альной культуры, выраженной с помощью знаковых средств репре­зентации, к дознаковой «естественной жизни». Смещение фокуса внимания от знаковых процессов в коммуникации к процессам, опосредованным образами, открывает новое большое и многообе­щающее поле психологических исследований.

5.3. смысловая координация и трансформация смыслов в совместной деятельности

Проблема понимания в межличностном общении, рассмотрен­ная в двух предыдущих разделах, является первой, наиболее про­стой и универсальной из перечисленных нами проблем трансляции смыслов — потому, что эта проблема возникает автоматически при любой разновидности коммуникации между двумя людьми, объе­диненными какой-либо ситуацией. Два человека могут быть сколь угодно сильно дистанцированы друг от друга, и их жизненные миры могут иметь минимум пересечений или даже характеризоваться про­тивоположностью в чем-то главном, но тем не менее между ними возможно достаточно точное взаимопонимание на уровне значений, если они говорят на одном языке.

Напротив, проблема смысловой координации в совместной дея­тельности возникает в специфических ситуациях, характеризую­щихся особыми условиями. Понятие совместной или совокупной

394 глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла!

деятельности возникло сравнительно недавно в русле деятельност-ного подхода и сейчас занимает в нем важное концептуальное мес­то: ведь «именно в ней рождаются предметные действия, предметы, значения и смыслы» (Зинченко, Смирнов, 1983, с. 142).

Начнем с рассмотрения того, как соотносятся между собой по­нятия предметной деятельности, общения, взаимодействия и совме­стной деятельности.

В качестве отправной точки анализа возьмем элементарную структуру предметной деятельности, включающую субъект дея­тельности, объект деятельности и деятельностное отношение меж­ду ними:

S-O. (1)

Такое представление о предметной деятельности принадлежит к числу философских и психологических аксиом. «Деятельность человека и является... актуальным бытием субъектно—объектного отношения, совокупностью всех форм активности взаимодейст­вующих субъектов, направленной на объекты внешнего мира и превращающей их с помощью других объектов (орудий, средств деятельности) в объекты третьего рода (продукты деятельности, вещи, предметы культуры)» (Каган, 1988, с. 89).

Очевидно, что, прикладывая эту схему к процессам межсубъек­тного взаимодействия, мы тем самым редуцируем эти процессы до воздействия субъекта на партнера как на предмет своей деятельнос­ти. Подобное воздействие может носить обоюдный характер:

5 ^(la)

Эта схема в состоянии адекватно описать лишь некоторые час­тные компоненты процесса общения, такие, как монологическая коммуникация (передача сообщения) или «объектное» (Хараш, 1980) восприятие другого человека. Пытаясь же полностью свести отношения между людьми к элементарной схеме предметной дея­тельности, как справедливо указывает Б.ФЛомов, мы теряем спе­цифику взаимодействия двух равноправных партнеров. «Каждый из его участников относится к своему партнеру как субъекту, облада­ющему, как и он, психикой, сознанием» (Ломов, 1984, с. 252). Межличностное общение Б.Ф.Ломов характеризует как отношение принципиально иного рода, а именно субъект—субъектное отно­шение:

S, < -> S₂. (2)

5.3. смысловая координация в совместной деятельности 395

Однако и эту схему нельзя считать удовлетворительной. Сразу же встанет вопрос: субъектами чего являются два взаимодействующих между собой партнера? Ведь «..." субъект" и " объект" — это оппо­зиционно-соотносительные категории, обозначающие два полюса целостной и лишь в абстракции расчленяемой системы связей че­ловека с миром. Не существует субъекта без объекта и объекта без субъекта; следовательно, называя одно из этих понятий, мы пред­полагаем его соотнесенность с другим» (Каган, 1974, с. 51) В схеме же (2) оба субъекта выступают как абстрактные, внедеятельност-ные, что лишает смысла в этом контексте само понятие «субъект».

Путь, ведущий к решению проблемы, — это путь усложнения первичных элементарных представлений о деятельности и общении, выраженных схемами (1) и (2). Так, А.У.Хараш убедительно пока­зал неадекватность рассмотрения процессов общения как прямого субъект—субъектного взаимодействия. Гносеологической основой субъект—субъектной парадигмы является, по его мнению, та осо­бенность процессов межличностного отношения взаимодействия, «что в них эмпирически достоверным является присутствие только самих взаимодействующих сторон (индивидов, личностей); что же касается самого предмета деятельности, то он уходит вглубь, скры­ваясь за поведенческим (коммуникативным) фасадом взаимодей­ствия, и его открытие становится делом весьма сложным» (Хараш, 1980, с. 21). Адекватное понимание субъект—субъектной парадиг-мь1, утверждает А.У.Хараш, «невозможно помимо привлечения представлений о субъекте в его отношении к объекту, так как, лишь противополагаясь объекту, субъект утверждает себя как субъект» (там же, с. 23). В результате схема (2) преобразуется в более слож­ную трехчленную схему:

Sj-^O^S^ (3)

Этим был сделан первый шаг к преодолению теоретического разрыва между общением и деятельностью. Параллельно с преоб­разованием схемы (2) в схему (3) аналогичные преобразования пре­терпевала и схема (1). Говоря о развитии предметной деятельности ребенка в онтогенезе, А.Н.Леонтьев писал, что она «все больше выс­тупает как реализующая его связи с человеком через вещи, а связи с вещами — через человека» (1977, с. 207). Собственно говоря, это по­ложение всегда являлось для деятельностного подхода одним из ос­новополагающих. Оно было отчетливо сформулировано в теории развития высших психических функций Л.С.Выготского (1983 а) и получило всестороннее обоснование в экспериментах как самого Вы­готского, так и «Харьковской группы» психологов. Представления об

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

индивидуальной деятельности как деривате деятельности, первона­чально распределенной между двумя или несколькими субъектами и сохраняющей в себе структурные характеристики последней, описы­ваются схемой:

о

(4)

В этой схеме второй субъект, опосредующий элементарное субъект—объектное отношение, — не обязательно индивид, им мо­жет быть и все человечество в целом. Суть данной схемы в том, что индивидуальная деятельность человека (поскольку он человек) ни­когда не является полностью индивидуальной. Она всегда включе­на не только в систему его отношений с предметным миром, но и в систему его отношений с другими людьми. В частности, примени­тельно к ситуации развития ребенка в совместной деятельности с взрослым сделан достаточно экспериментально подтвержденный вывод о том, что только действие второго субъекта-партнера при­дает объекту действия социально-предметный смысл и значение, аффективные смыслы окружающей действительности тоже отк­рываются ребенку в совокупном действии (Зчнненко, Смирнов, 1983, с. 138, 139).

Схемы (3) и (4) снимают противопоставление общения и дея­тельности, поскольку они предусматривают включенность процес­сов деятельности (1) в процесс общения (3) и процессов общения (2) в процесс деятельности (4). Однако данные линейные формулы не снимают различия между двумя этими процессами, что оставля­ет возможность трактовать деятельность и общение как две особые рядоположенные сущности, две относительно независимые сторо­ны образа жизни человека, как это делает Б.Ф.Ломов (1984). Пре­одолеть этот разрыв можно лишь сделав следующий шаг, а именно признав вслед за А.В.Петровским (1984) принципиальную обрати­мость субъект—субъект—объектных и субъект—объект—субъектных отношений, что можно выразить следующей схемой:

__ с

о

(5)

Эту замкнутую структуру можно рассматривать как исходную «клеточку» любой человеческой активности. В ней подчеркивается тот момент, что в одних и тех же процессах реализуются как опосредованные вторым субъектом субъект—объектные отношения, так и опосредованные объектом отношения «субъект—субъект». Ха-

5.3. смысловая координация в совместной деятельности

рактерно, что целый ряд авторов независимо друг от друга прихо­дит к выделению этой замкнутой обратимой треугольной структуры в качестве базовой (Кемеров, 1977, с. 104; Василюк, 1986, с. 84; Ка­ган, 1988, с. 131; Горбатенко, 1988, с. 141). Комментируя эту структу­ру, В.Е.Кемеров, в частности, пишет: «Схема наглядно показывает, что отношение человека к предмету опосредовано его отношением к другому человеку и наоборот, отношение человека к другому че­ловеку опосредовано его отношением к предмету. Собственное бы­тие личности обнаруживает свой предметный и общественный смысл, поскольку оно реализуется через предметные условия, со­здаваемые другим человеком (другими людьми), поскольку оно выступает условием бытия другого человека (других личностей, общества)» (1977, с. 104).

Как нетрудно заметить, из структуры (5) легко вычленить и от­ношение (3), и отношение (4). Более того, элементарные двучлен­ные отношения (1) и (2), включенные в структуру (5), приобретают новое содержание. Для пояснения можно воспользоваться остроум­ным примером Л.Николова: «Как и в пресловутом любовном тре­угольнике, когда во взаимодействии участвуют более чем двое, вопрос об их взаимоотношениях усложняется. Усложнение проис­ходит оттого, что двучленные отношения, сумма которых дает трехчленное отношение, являются в сущности трехчленными. В любовном треугольнике муж выступает не только как муж, но и как обманутый муж. Это означает, что в двучленном отношении между ним и его женой появилось новое содержание... отношение с тем же самым третьим элементом, который наставил ему рога» (Николае, 1984, с. 61).

Взаимодействие, описываемое схемой (5), представляет собой не что иное как совместно распределенную предметную деятельность (Петровский А.В., 1982). Включенные в нее субъект—субъектные вза­имодействия (процессы общения) выступают формой координации ее участников и обеспечивают в конечном счете интеграцию индиви­дуальных действий, распределенных между ее участниками, в сов­местную деятельность. «Взаимодействие людей подразумевает не только отношение их как субъекта к субъекту, но и совместное от­ношение их к объекту деятельности» (Головаха, 1979, с. 73). Самый важный момент, который хотелось бы при этом подчеркнуть, — сов­местная деятельность не является лишь формой координации и ин­теграции индивидуальных деятельностей, направленных на реализа­цию одной общей цели. Такая деятельность была бы квазисовместной. Истинная же совместная деятельность не прибавляется к индиви­дуальной, а замещает ее. По своей структуре совместная деятельность аналогична индивидуальной; отличие же заключается в том, что в

глава 5. внеличностные и межличностные формы смысла

своих звеньях она распределена между двумя и более субъектами, у которых в этот момент нет никакой индивидуальной деятельности, отличной от деятельности, совместно распределенной между ними, со-субъектами которой они выступают. Таким образом, эта деятель­ность имеет не только общую для ее со-субъектов операциональную, но и общую мотивационно-смысловую структуру. М.С.Каган отмеча­ет, что смысл такой деятельности интерсубъективен (1988, с. 132). О гармонизации смысла моего действия и смысла действия других как основе построения системы отношений людей писал и Б.Д.Элько-нин (1990, с. 114-115).

Ранее С.М.Джакупов (1985), работавший в русле деятельност-ной психологической теории мышления (см. Тихомиров и др., 1999), экспериментально показал, что в совместной деятельности форми­руется общий фонд смысловых образований, который, будучи ин-териоризован субъектами, выступает через посредство процессов целеобразования в качестве специфического регулятора их совме­стной деятельности. Признаком совместной деятельности является наличие у ее участников общего мотива. Этот мотив не возникает мгновенно, а формируется постепенно, на начальных этапах дея­тельности, которая носит поначалу псевдосовместный характер — налицо общая цель и задачи, но общему мотиву и смыслам деятель­ности еще предстоит сформироваться. Как показал С.МДжакупов (1985), совместная деятельность как психологическая реальность становится возможной, когда смыслообразование, осуществляюще­еся в ходе общения в диаде, приводит к формированию общей цели и общего мотива. Участники обмениваются как вербальной, так и невербальной, преимущественно эмоциональной информа­цией. Ключевым процессом является взаимная реконструкция партнерами по совместной деятельности целей друг друга и их при­нятие, то есть включение в свою мотивационно-смысловую сферу. На этой основе у участников формируется общий смысловой фонд. С.М.Джакуповым было показано, в частности, что создание обще­го смыслового фонда стимулируется невербальным общением и об­меном смысловой информацией и, в свою очередь, приводит к активизации невербальных и сокращению вербальных средств об­щения. Экспериментально подтверждена также связь успешности совместной мыслительной деятельности с наличием общих смыс­лов, с принятием и интериоризацией общего фонда смысловых образований, которое приводит к качественным изменениям про­цессов целеобразования, повышению эффективности формируемых целей. При этом если формирование общего смыслового фонда сказывается прежде всего на общем количестве формируемых це­лей, то степень его принятия участниками влияет на количество

5.3. смысловая координация в совместной деятельности 399

достигнутых целей (Джакупов, 1985). Можно предположить, что общий фонд в одних случаях имеется с самого начала, в других же складывается постепенно, по мере осуществления деятельности. Так или иначе, ту меру, в которой деятельность регулируется общим смысловым фондом, разумно рассматривать как показатель того, насколько она является истинно совместной.

Последним по времени заметным вкладом в развитие представ­лений о смысловой регуляции совместной деятельности в русле дея-тельностной психологической теории мышления явилась подробная Концептуальная схема А.К.Белоусовой (1997), которая во многом Перекликается с положениями С.М.Джакупова, развивая их даль­ше. А.К.Белоусова считает критерием совместной деятельности на­личие области, в которой смыслы и ценности одного участника соответствуют смыслам и ценностям другого, его потребностям, целям, возможностям, когда каждый участник понимает смысл и ценность собственных действий и действий партнера. Она подчер­кивает, что в совместной мыслительной деятельности, с одной стороны, у каждого участника формируется своя собственная ин­дивидуальная психологическая ситуация, характеризующаяся сво­ей динамикой и своими индивидуальными новообразованиями; с другой стороны, возникают и общие новообразования, не своди­мые к индивидуальным новообразованиям каждого участника. Вот как это происходит: «В процессе реализации промежуточных це­лей, формирующихся на основе актуальных смыслов предметов и мотивов, участники образуют новые индивидуальные смыслы пред­метов, влияющие на процесс формирования оценок, образование мотивов и трансформации мыслительной деятельности. В процессе общения, пользуясь вербальными и невербальными средствами общения, испытуемые передают друг другу эмоционально и вер-бально некоторые сведения об особенностях индивидуальных пси­хологических ситуаций, целей, индивидуальных смыслов и т.д. Процесс передачи партнеру индивидуальных смыслов назван нами процессом смыслопередачи. Передача смыслов партнеру или смыс-лопередача осуществляется в значениях,