Февраль 1978-го

В мастерскую Рашкина ежедневно доставляли почту, и до сих пор это были всего лишь различные рекламные листки без указания адресата, так что Иззи просто выбрасывала их в мусорную корзину. Но примерно через неделю после разговора с Кэти о встрече с девушкой-львом у станции метро «Грассо-стрит» на одном из конвертов она увидела собственное имя. Иззи вытащила письмо из пачки листовок и мгновенно узнала почерк Рашкина. Еще до того, как она решилась разорвать конверт, в ее памяти всплыли последние строки письма, отправленного накануне его исчезновения.

Я не могу сказать точно, как долго пробуду в отъезде, но обещаю известить тебя перед своим возвращением, так что ты, если пожелаешь, можешь избежать нашей встречи. Я всё пойму. Мое поведение не заслуживает прощения.

А потом она вспомнила всё, что предпочла бы забыть навсегда. Совершенно ясно, словно время повернуло вспять, Иззи увидела ту зимнюю ночь, услышала завывания вьюги в своем сне, которая перекликалась со снежной бурей за окнами спальни наяву, разглядела полускрытую накидкой фигуру Рашкина и стрелу из арбалета, ударившую в грудь крылатой кошки... Эту ужасную сцену сопровождали слова Джона:

Иззи, он питается нами. Я еще не понимаю, как именно, но точно знаю, что это как-то связано с уничтожением полотен, которые вызвали наше появление.

А потом в голове возникли обрывки воспоминаний о нападении банды подростков неподалеку от мастерской, и лица обидчиков были как две капли воды похожи на лицо Рашкина, а не на фотографии преступников из полицейского альбома.

Иззи машинально прикоснулась пальцами к потрепанному браслету из лент, всё еще надетому на ее запястье. Она обвела взглядом полотна своих ньюменов — те, что она не успела выставить для продажи, те, над которыми работала в последние дни, и те, что навсегда должны были остаться у нее. Мгновенно возникло желание всё спрятать. Позвонить Алану и попросить встретить ее на машине, сложить полотна на заднее сиденье и вывезти их из студии. И уехать самой. Подальше от Рашкина, чтобы он даже не узнал об их существовании. Господи, ну зачем она позволила себя убедить, что Рашкин не представляет опасности? Иззи несколько раз глубоко вздохнула и постаралась успокоиться.

«Расслабься, — сказала она себе. — Ты даже не знаешь, что написано в письме».

Но она всё прекрасно знала и не могла ошибиться. Девушка-лев, увиденная Кэти, предваряла это письмо. О возвращении Рашкина говорили ей и грубая бумага конверта, и чернила, которыми были написаны ее имя и адрес студии.

Иззи медленно подцепила ногтем уголок конверта, вскрыла его и достала плотный лист бумаги цвета старого пергамента. Развернув письмо, она прочитала:

" Изабель!

Надеюсь, что мое письмо застанет тебя в добром здравии. Я намерен вернуться в свою студию в Ньюфорде 17 февраля. Я буду только рад, если ты и дальше будешь пользоваться мастерской, но если ты предпочтешь оставить ее, я пойму и приму твое решение. В любом случае, независимо от твоего выбора, надеюсь увидеться с тобой, чтобы поговорить и обменяться новостями.

До встречи, Винсент".

Иззи дважды прочитала письмо и только потом положила его на столик рядом с мольбертом, прямо поверх кистей и палитры. Она попыталась вспомнить, какое сегодня число, но все мысли совершенно выветрились из головы. Иззи решила спуститься вниз и позвонить Кэти, но тут в поле зрения попал календарь с рекламой ресторана «У Перри», который она взяла еще в декабре прошлого года. Иззи сосредоточенно сосчитала дни, и ее палец остановился на шестнадцатом февраля.

Рашкин приедет уже завтра.

Снова начался приступ паники. На этот раз Иззи всё же позвонила Алану и договорилась, что он приедет сразу после полудня и поможет отвезти ее картины на Уотерхауз-стрит. Остаток утра Иззи снимала полотна со стен, складывала их у входной двери, связывала в пачки наброски и эскизы, а также вытирала пыль и отмывала пол — особенно вокруг своего мольберта. В эти часы она чувствовала себя подростком, пригласившим друзей на вечеринку в отсутствие родителей и старающимся замести следы до их возвращения.

Наконец Иззи остановилась перед рабочим столом с картонной коробкой в руках и попыталась решить, какие кисти и тюбики с красками она может считать своими собственными. В этот момент в дверь постучал Алан. Смахнув со стола в коробку всё, что попалось ей под руку, Иззи поспешила открыть дверь.

Одной из самых привлекательных черт характера Алана было его невозмутимое спокойствие при виде хаоса в квартирах и студиях его друзей. Вместо того чтобы призывать к порядку, он подчинялся обстоятельствам, слушал, когда ему что-то рассказывали, советовал в случае необходимости и исчезал, если друг предпочитал остаться в одиночестве.

— У тебя много вещей, — произнес он при виде приготовленного Иззи имущества. — Придется сделать пару поездок.

— Я не возражаю. Лишь бы мы успели вывезти всё сегодня. Понимаешь, Рашкин возвращается, он будет здесь уже завтра, и я хочу убраться до его приезда.

Алан удивленно на нее посмотрел:

— Я считал, что он разрешает тебе пользоваться мастерской.

— Да, разрешает. Разрешал. Но я не могу... Это слишком долго объяснять, Алан.

— Тогда с чего мы начнем? — спросил он.

Для переезда потребовалось три поездки, поскольку на сиденье автомобиля помещалось всего несколько картин, но они управились до шести вечера. Сложив все полотна в своей спальне, Иззи достала из холодильника пиво и наполнила бокалы.

— Мне нравится этот портрет, — сказал Алан, взяв в руки небольшую картину, выполненную масляной пастелью. — Лицо чем-то напоминает Кэти.

— Это из-за рыжих волос, — предположила Иззи.

— Иззи, — рассмеялся Алан. — Почти у всех женщин, которых ты рисуешь, рыжие волосы.

— Верно. Я и сама не знаю, почему так получается.

— Может, потому, что у Кэти волосы рыжие? — спросил Алан.

— И что это значит?

— Ничего, — ответил он. — Многие художники изображают на картинах собственные лица или лица своих друзей; они ведь так хорошо им знакомы. Я думаю, с тобой происходит то же самое.

«Может, в словах Алана и есть доля правды», — подумала Иззи. Конечно, лицо Кэти было известно ей до мельчайших подробностей, даже лучше, чем ее собственное.

— Но эта женщина напоминает мне Кэти не только цветом волос, — продолжал Алан. — Здесь что-то другое, только я не могу объяснить. Может, выражение глаз?

— Я назвала ее Энни Нин.

— В честь Анаис Нин?

— А кто это?

— Она — писательница, — пояснил Алан. — Тебе понравились бы ее книги.

— Я никогда не слышала этого имени, — сказала Иззи. — Просто оно пришло мне в голову, как только я закончила картину.

— Очень красиво. Знаешь, мне нравятся все твои работы, но на этой особенно хороши мазки кисти — такие свободные и плавные.

— На самом деле это пастель. И ты видишь не мазки кисти, а следы пастельных карандашей.

— Пусть так. Всё равно она мне нравится. — Алан собирался положить картину на место, но Иззи остановила его.

— Возьми ее себе, — предложила она. — Я буду только рада, если картина будет находиться там, где ее любят.

А кроме того, квартира Алана расположена неподалеку от библиотеки, да и у самого Алана много книг. Энни должно это понравиться.

— Я не могу ее принять, — возразил Алан. — Она, вероятно, стоит немалых денег.

— Верно. Хорошо, что ты не знаешь, как оценивают мои работы в галерее.

— Всё же вряд ли за них платят столько, сколько они того заслуживают, — заметил Алан.

Иззи улыбнулась и впервые после получения письма смогла немного расслабиться.

— Ты мне льстишь, — сказала она, не принимая его отказа от подарка.

Иззи сумела настоять на своем, и, когда они допили пиво и Алан собрался уходить, картина была в его руках.

Позже Иззи с радостью вспоминала этот жест щедрости, поскольку только благодаря ему Энни Нин сумела выжить в тех несчастьях, которые последовали за возвращением Рашкина в город.

XIV