Процесс? Черт с вами, пусть будет процесс.

Армия? Черт с вами, пусть будет армия.

Дисбат? Черт с вами, суки, пусть будет дисбат.

Посадили в самолет? Сняли с самолета? Повезли? А ни фига.

Эта азиатская черта гадливой покорности к собственной участи необъяснима и для русского читателя неинтересна.

Мы ленивы и нелюбопытны, чертыхался Пушкин. В первую очередь к самим себе.

Сказать ли?

С другой стороны, порой мне льстит внимание КГБ к моей персоне, так частная жизнь становится поводом для истории.

Мы выруливаем на автостраду и через полчаса быстрой езды попадаем в любимый ресторан политической полиции того времени “Южный Урал” на первом этаже одноименной гостиницы. Здесь хорошо отлажена система прослушки контрольных мест. Самсоньев сетует на голод, усаживается за резервированный столик, с которого официант из сексотов мигом смахивает табличку “столик заказан”.

Как всегда, товарищ капитан?

Как всегда, а моему визави лейтенанту дайте наше меню.

Мне вручают меню для своих, загримированное под комплексный обед с копеечными ценами.

Блины с икрой — 1 рубль 16 коп., то есть и тогда бесплатно.

Берите все, чего душа пожелает, командировка отменяется, гуляем.

И все-таки, объясните зигзаг удачи? Настаиваю я, мельком листая меню, где горят рекламным неоном марки вин и коньяка.

Все просто, отнекивается Самсоньев. Голос Америки выдал в эфире дату начала процесса, а такие точные вещи у нас не любят. Где-то случилась утечка информации, и Москва, наложив в штаны, перенесла процесс с зимы на осень.

Вы никому не звонили?

Товарищ капитан, отрезвитесь коньячком, о начале процесса я узнал сегодня утром. В штабе мне вручили предписание и не дали даже собрать вещи, в город доставили на штабной машине, а в аэропорту ваш усатый сотрудник вручил мне билет. С меня глаз не спускали. Вон он, кстати, случайно сидит за столиком у эстрады. Только усы отклеились. Поздоровайтесь. Позвонить в Нью-Йорк я бы никак не успел, да и не знаю номера телефона.

Голос Америки ведет пропаганду на Россию не из Нью-Йорка, из Вашингтона, заметил Самсоньев и, поглядев в сторону усача, покачал головой: эх, Вася, Вася…

Тут я, пожалуй, впервые раздраженно высказал вслух капитану госбезопасности то, что он, наверное, понимал и без меня (вот эта тирада):

Товарищ капитан, не скрою, я был удивлен, увидев, что в органах мало дураков. Это большинство “недураков”, и вы в том числе, не можете не понимать, что вся антисоветчина нашей пермской компании не стоит и выеденного яйца. Мне решительно наплевать на природу политического устройства России, и, как Теннесси Уильямс, я готов повторить, пусть будет по утрам чашка кофе со сливками, остальное не важно. Почти не важно.

Меня всего лишь не устраивает кич совискусства, культурная диета пятнадцати старичков, которые по старости вынуждены есть манную кашу и репу из Репина. Но почему заодно с ними мы все на диете? Госбезопасность — это молодость партии, взявшей власть. Сегодня молодость террора выродилась в карантин геронтократии. Ее цель одна — лечить старческие болезни и простатит идеалов. Ее цель — производить фантомы страха и точить лясы об опасности, которой нет, потому что общество приспособилось к власти. Как? Очень просто. Общество отказалось от общественного мнения.

Но вам этот молчаливый уговор против шерсти. Выходит, что особой потребности в органах нет? Но работающая машина должна обеспечить себя работой. Что делать? Спрос рождает предложение. И госбезопасность выдумывает маленькие опасности.