Святослав Логинов Статуя великой богини

Когда Корнуэл Сэмингс начинает величать себя стариной Сэмингсом, следует держать ухо востро. Впрочем, с ним всегда следует держать ухо востро, а ещё лучше попросту не иметь дел. Но попробуйте не иметь дел с Сэмингсом, если это единственный на сто парсеков тип, у которого можно заправить корабль в ту минуту, когда у тебя ничего, кроме этого корабля, не осталось. Нетрудно догадаться, что благотворительностью Сэмингс не занимается, и в обмен на свою горючку обдерёт тебя как липку. Сам он любит приговаривать, что делает это для твоего же блага: к липкому, мол, деньги липнут. А уж если Сэмингс принимается называть себя стариной, значит, ты будешь обобран с особым цинизмом.

Но самое опасное, если старина Сэмингс произносит фразу: «Не мне тебя учить». Такое произносится, когда Сэмингс хочет, чтобы ты совершил какое-нибудь гнусное преступление, ответственность за которое будешь нести ты, а прибыль, если таковая найдётся, получит он.

До сих пор я, услышав такого рода предложения, вежливо (непременно вежливо!) прощался и уходил. Но сейчас уходить было некуда, разве что ночным сторожем на склад списанных звездолётов. А для настоящего звездолётчика это все равно что в петлю лезть. Поэтому мне пришлось выслушать всё, что предлагал Сэмингс, вплоть до фразы, что, мол, не ему меня учить. И самое скверное, что я не понял, где именно старина Сэмингс собирается меня прищучить. Разумеется, благотворительностью он и сейчас не занимался, горючки мне давалось в обрез, а санкции за невыполнение задания были такими, что, проштрафившись, я с ходу мог попрощаться со своей «Пташкой». Вот только задание казалось подозрительно пустяковым. С одной из планет Внешнего круга следовало привезти деревянную статую местной богини. Официально для Эльсианского этнографического музея, хотя, скорее всего, просто кому-то из толстосумов очень захотелось иметь её в своей коллекции. Вывозить предметы культа с отсталых планет, разумеется, запрещено. Это, видите ли, может нанести урон местной культуре. Какая у них может быть культура, если там культ, не знаю, но я и прежде местных божков не касался, и впредь бы не хотел. Однако заказ есть заказ; втемяшилось толстосуму богиню иметь – надо доставить. Аборигены, конечно, своего болвана добром не отдадут, но тут уже, как говорит старина Сэмингс, не ему меня учить. Отбирать статую силком я не собираюсь, не мои это методы, а какие методы мои, распространяться не следует, особенно когда в радиусе ста парсеков ошивается старина Сэмингс.

Короче, контракт такой, что просто оторопь берёт. Не вижу я, где тут ловушка, и всё. А Сэмингс придвигает контракт и улыбается, словно крокодил перед завтраком: мол, подписывай живей, я есть хочу.

– Стоп, стоп! – говорю я. – Так дела не делаются. Я ещё не знаю, что за планета, что за богиня, куда и в каком виде её доставить…

– Это всё оговорено в техзадании, – подозрительно быстро произнёс Сэмингс.

– Вот и давай сюда техзадание, – ласково предложил я. – Не могу же я соглашаться на работу, не зная, в чём она заключается.

– Там конфиденциальная информация, – зажурчал Сэмингс, – с ней можно ознакомиться только после подписания контракта.

– Если угодно, могу дать подписку о неразглашении, но подписываться, не зная под чем, я не стану.

Конечно, выхода у меня не было, но в данном случае Сэмингс загнул чересчур круто. Ставить подпись под нечитаным документом равносильно самоубийству, а до этого я покуда не дошёл.

– А почему не станешь? – спросил Сэмингс. По-моему, он был искренне удивлён, что я не желаю совать голову в петлю. Пришлось объяснять.

– Предположим, – произнёс я тоном своей первой учительницы, – что, вскрыв пакет, я узнаю, что планета, на которую мне надлежит отправиться, называется Земля, а статуя богини – Венера Милосская. И что я, спрашивается, буду делать в таком случае?

Сэмингс даже зубами заскрипел от зависти, что не он эту штуку придумал. Готов прозакладывать любимую дюзу, что в следующий раз он предложит какому-нибудь лопуху подписать втёмную подобный контракт. А покуда залебезил:

– Даю честное слово, что это не Земля! Прежде всего Земля не относится к планетам Внешнего круга, кроме того, эта твоя Венера… она ведь не деревянная. Вроде как чугунная или ещё какая, но не деревянная. Да и вообще, зачем мне это? Вложения мои пропадут, неприятностей огребу по самое не надо. Ну, чего смотришь волком? Тебе моих слов мало?

– Мало, – признался я.

– Я тебя когда-нибудь обманывал?

– Ни разу. Но это потому, что я никогда не верил тебе на слово и впредь верить не собираюсь.

Короче, разругались мы на славу. Я даже забыл, что деваться мне некуда и договор всё равно придется подписывать. Сэмингс, конечно, ничего не забыл, но он отлично знал мой взрывной характер и понимал, что я ведь могу и хлопнуть дверью, просто позабыв, что мне некуда уходить. Кончилось тем, что дополнительное соглашение было вытащено и показано мне.

Я прочёл название планеты и понял, что лучше бы это была Земля и мне было предложено выкрасть Венеру Милосскую.

– Мистер Сэмингс, – сказал я, от избытка чувств переходя на хамски вежливое обращение, – я всегда считал вас жестоким, жадным и беспринципным, но деловым человеком. Однако то, что вы предлагаете сейчас, деловым предложением названо быть не может.

– Это почему же? – спросил Сэмингс тоном оскорблённой невинности.

– Потому что ни один человек в здравом уме и твёрдой памяти не полетит на Интоку и не станет связываться с поисками, покупкой или контрабандой лаша.

– Чушь! – загремел Сэмингс. – Я лично летал на Интоку меньше месяца назад, и если ты вздумаешь при свидетелях усомниться в моём душевном здоровье, то тебе придётся до конца жизни выплачивать мне компенсацию за моральный ущерб!

Трудно сказать, какой ущерб можно нанести насквозь прогнившей морали Сэмингса, но на всякий случай я промолчал, а ободрённый Сэмингс продолжал развивать наступление:

– Ты требовал показать тебе этот документ, ну так читай! Читай внимательно и не забудь показать мне, где тут написано слово «лаш». Меня не интересует, что вывозят с этой планетёнки другие, я собираюсь вывезти оттуда старую деревянную статую – и больше ничего! Ну, покажи, где я подбиваю тебя на контрабанду лаша? Нашёл? Тогда показывай! Смелее, ну?..

– Мало ли чего тут нет, – хмуро сказал я. – Любой знает, что Интока – это лаш, а все разговоры о статуях – лишь прикрытие. Таможенный крейсер сожжёт мою «Пташку», едва я появлюсь на орбите.

– Будешь вести себя аккуратно – не сожжёт. Сам посуди, мне никакого резона нет посылать тебя на бессмысленную смерть. Сначала мне бы хотелось, чтобы ты выполнил задание.

Порой даже Сэмингс говорит от души, и ему хочется верить. Но я поостерёгся совершать такую глупость.

– Вот что, старина, – сказал я и закинул ногу за ногу. – Если лететь на Интоку так безопасно, то, может быть, ты слетаешь туда со мной? Путь недалёкий, заодно посмотришь, как работают мастера.

И тут старина Сэмингс меня удивил. Он заулыбался, словно я подарил ему новенький четвертак, и проскрипел:

– Это первая здравая мысль, которую я услышал от тебя за сегодняшний день! Я с удовольствием слетаю до Интоки. Только на поверхность спускаться не буду, зачем мешать мастеру? Я подожду тебя на орбите, думаю, у таможенников найдётся для меня каюта.

Ноги у меня были расположены неудачно, поэтому моя падающая челюсть долетела до самого пола.

– Зачем тебе это? – только и смог спросить я, когда челюсть со стуком вернулась на место.

– Видишь ли, – охотно пояснил Сэмингс, – я не уверен, что такой мастер, как ты, не захочет малость подзаработать на лаше, поэтому заранее договорился с таможенниками, что они сначала позволят перегрузить статую и только потом конфискуют твой корабль или торпедируют его, если ты вздумаешь удирать.

– Лаша не будет, – твёрдо пообещал я.

– В таком случае, пройдя досмотр, ты сможешь отправляться на все четыре стороны.

После этого мне ничего не оставалось, как подписать контракт. Впрочем, мне с самого начала ничего другого не оставалось.

* * *

В галактике не так много вещей, которые было бы выгодно возить с планеты на планету. Случается порой перевозить редкие металлы; я сам не так давно доставил на Мезер шестьдесят тонн гафния. Ума не приложу, куда им столько? А так больше возим предметы роскоши: поделочный камень, канурские устрицы, редких зверей и цветы долианских лесов. Так что сама по себе поездка за деревянной богиней ничего особенного в моей карьере не представляла. Если бы только планета не называлась Интока… та самая, где покупают лаш. Или не покупают?.. Во всяком случае, оттуда его привозят. Но не вольные торговцы. Вольным торговцам лучше обходить Интоку за двадцать световых лет. Торговлей лашем занимается государственная корпорация, и миндальничать с конкурентами она не станет, патрульный крейсер будет только рад бесплатному развлечению – не каждый день появляется возможность дать залп по дурачку, вздумавшему обмануть таможенников.

Кто незнающий – хотя откуда взяться незнающему? – может подумать, что лаш или наркотик сверхъестественный, или оружие, бог знает какое ужасное. А лаш – это отделочный материал, во всяком случае, на Интоке он, по слухам, именно так используется. Лаш – это маленькие, специально выделанные дощечки, а возможно, чешуйки какого-то дерева или чашелистики местной флоры – ботаником надо быть, чтобы в таких вещах разбираться. Но эти пластинки, с виду такие никчемные, оказались притягательнее любого наркотика, да и любому оружию, известному во Вселенной, они могут утереть нос. Лаш умудряется отражать удар, многократно усиливая его. Кроме того, как-то он действует на психику как владельца, так и тех, кто вздумал на него напасть. Владеть лашем удивительно комфортно, а помещения, отделанные этими дощечками, ни разу не были ограблены. Что при этом происходило с потенциальными грабителями, меня не волнует; я не грабитель, но и охранять банки и частные коллекции не подряжался. Кстати, это сильно сказано – «помещения, отделанные лашем»: две, от силы четыре дощечки в обрамлении резной кости, палисандра, янтарных панно, жемчужной вышивки и прочих красивостей. Дощечки лаша всегда должны быть парными. Почему так – не скажу, но, похоже, есть в том некий смысл.

Вот вроде бы и всё, что мне известно о лаше. Примерно столько же знает любой малолетка, живущий в любом из открытых миров. Больше мне знать не нужно, потому что лашем я не занимался, не занимаюсь и заниматься не хочу. Прежде всего потому, что этот виноград чрезвычайно зелен, пара лашек стоит вдесятеро дороже моей «Пташки». Кроме того, как и всякий вольный торговец, я очень неуютно чувствую себя под прицелом орудийных башен. Поэтому на Интоку я отправлюсь за деревянной богиней, кроме неё не собираюсь трогать там ни единой щепки и улечу оттуда, как только представится такая возможность.

Есть немало способов изъять у туземцев святыню, но я пользуюсь только щадящими методами. К чему обижать добрых людей и брать грех на душу? А украсть богиню – это всегда грех, во всяком случае, с точки зрения тех, кто этой богине поклоняется. Значит, надо сделать так, чтобы прихожане не заметили, что богиню у них умыкнули. С моей техникой сделать это не так сложно.

Предаваясь таким душеспасительным размышлениям, я за каких-то три дня долетел к месту будущей работы. Старина Сэмингс оказался сносным попутчиком. Поначалу он начал было ныть, что у меня слишком пуританский рацион, но после того, как я предложил ему платить за провиант, все жалобы мигом стихли. На второй день Сэмингс предложил было перекинуться в картишки по маленькой, но я соврал, будто в юности подрабатывал шулером в трущобах Клирена, и больше старина ко мне не подкатывал. Сидел в каюте, и что там делал – не знаю. Наверное, злоумышлял. А я рылся в справочных системах, выискивая всё, что есть умного об Интоке, распространённых там верованиях и о лаше, будь он неладен.

На третий день я порадовал Сэмингса, сообщив, что сегодня мы выйдем к Интоке.

– Уже? – удивился старый разбойник. – По моим данным, лететь туда четыре дня, не меньше.

– Это смотря кто летит, – возразил я. – Другому и недели не хватит.

– Получается, я выделил тебе лишку горючего, – ворчливо произнес Сэмингс. – А ты меня обжулил, умолчав, что получил лишнее.

– Какой смысл летать, если не можешь сэкономить на горючем? Кстати, откуда взялась цифра «четыре»? По норме лететь полагается шесть дней, так что кто из нас жулик, еще надо посмотреть.

Сэмингс забурчал нечленораздельно и прекратил разговор. Но кое о чём он все-таки проболтался. Раз он знает, сколько времени в действительности требуется, чтобы слетать на Интоку, значит, он и впрямь уже летал сюда, а поскольку вряд ли на Интоке слишком много великих богинь, то получается, что в прошлый раз взять богиню не удалось. Такое может быть, если всё задание не более чем отговорка, а на самом деле меня здесь ожидает ловушка, вляпавшись в которую я могу потерять голову или, что хуже, лишиться «Пташки». Ничего, кроме головы и «Пташки», у меня нет, так что об этих двух вещах и будем думать.

Уже на дальних подступах к Интоке я принялся вопить на всех диапазонах, что, мол, сами мы не местные и, значит, люди добрые, поможите, пожалуйста, в смысле, дайте бедному торговцу местечко у причала и команду для таможенного досмотра. Самому было дико слушать, чтобы свободный торговец просил о досмотре. Вопил, конечно, не я, а заранее сделанная запись, а я лично сидел и, отключившись от своих воплей, слушал, как их воспринимают на станции.

Таможенники реагировали адекватно. Не так часто можно вживую полюбоваться на добросовестного идиота, поэтому никто из находившихся на командном пункте не предложил профилактики ради вломить мне в борт торпеду. Зато я сумел разобрать кое-какую полезную информацию. Один из офицеров (не тот, что был у микрофона) произнёс, обращаясь к товарищу:

– Всё понятно, Сэмингс ещё одного кретина захомутал. Куда ему столько мелких кораблей?

Я даже не удивился. «Пташка» достаточно лакомый кусочек, чтобы Сэмингс захотел наложить на неё лапу. Как подтвердил незнакомый таможенник, никакой более серьёзной подоплёки у дела нет. Задание наверняка окажется невыполнимым, и «Пташка» перейдёт к Сэмингсу в качестве неустойки. А лаш и прочие хитрости тут вовсе ни при чём. Так, во всяком случае, думает старина Сэмингс. Он настолько уверен в успехе предприятия, что даже прибыл сюда на моём корабле, собираясь на нём же отбыть обратно, но уже в качестве владельца. Как явствует из подслушанной фразы, один раз, по крайней мере, ему такое уже удалось. Ничего не скажешь, очень мило и вполне в духе Сэмингса. Вот только меня он в расчет принять забыл, и это его большая ошибка. «Пташку» я отдавать не собираюсь, к тому же предупреждён – значит, вооружён. Не знаю, кто первым это сказал, но думаю, что парень был вольным торговцем.

Таможенником оказался засидевшийся в лейтенантах офицер, судя по голосу, тот самый, что назвал меня захомутанным кретином. Я не стал прежде времени его разубеждать и отыграл кретина на полную катушку.

Стандартные вопросы для прилетающих на закрытую планету:

– Цель прилёта?

– Этнографические исследования. – Ха-ха! Это вольный торговец-то!

– Сколько времени рассчитываете провести на планете?

– Максимум неделю. – Ха-ха! Я им тут за неделю наисследую!

– Наркотики на борту имеются?

– Нет. – Ещё всякой пакости мне не хватало.

– Оружие?

– Штатный бластер в опечатанном сейфе. – Я законопослушный гражданин.

– Предъявите.

– Вот, пожалуйста. Федеральная печать цела, вот сам бластер, в батареях полный заряд. Надеюсь, всё в порядке? Не забудьте только заново опечатать сейф. – А то, что задняя стенка сейфа держится на магнитах и может быть снята в пять минут, вас не касается.

– Спиртное?

– Только для личных нужд. – Ещё бы я возил выпивку для нужд общественных.

– Сколько?

– Точно не знаю. Надо сходить на камбуз, посмотреть, а то как бы скотина Сэмингс не выжрал за три дня всё до капли. Вообще-то он трезвенник, но думаю, что на халяву он готов хлестать террианский бальзам стаканами.

– Террианский бальзам! – Лейтенант мечтательно закатил глаза. – Давненько я его не пробовал. У нас тут, знаете ли, сухой закон.

– Вполне приличное пойло, – согласился я. – Как говорят торговцы: разумное сочетание цены и качества. Жаль, что вы сейчас при исполнении… Но когда вы будете без кокарды на фуражке, я с удовольствием разопью с вами бутылочку террианского, если, конечно, Сэмингс не прикончит её прежде. Но, разумеется, всё будет происходить здесь; у меня на корабле сухого закона нет.

Намёк был понят мгновенно, лейтенант развернул фуражку кокардой к затылку, и все формальности на этом закончились. Лишь когда мы приканчивали вторую бутылку террианского и уже стали лучшими друзьями, он спросил:

– А на продажу ты что-нибудь привёз, хотя бы для отмазки?

– У меня отмазка от Эльсианского этнографического музея, а вообще я привёз полторы тонны мандаринов. Как думаешь, раскупят у меня мандарины?

– Купить-то купят, нас армейская кухня фруктами не балует, но тебе это зачем? Это же невыгодно – мандарины через полгалактики везти!

– Это был единственный товар, который мне дали на реализацию просто под честное слово. Будет прибыль – расплачусь, а пропадет – невелика потеря. Этих мандаринов там что грязи. Мандарины для меня товар сопутствующий, а главное – предметы местных культов. Рейс снарядили под них.

Лейтенант наклонился ко мне и, дохнув террианским, произнёс:

– А вот здесь ты, парень, влип. Месяц назад один твой коллега уже прилетал за туземными редкостями. Корабль его теперь у Сэмингса, а где он сам – никто не знает.

– То есть он пропал внизу?

– Где же ещё? На станции если кто и пропадает, так любой рядовой знает, кто, как и за что его уделал. А из тех, кто спускается на планету, мало кто возвращается. Смертники, что с них взять, их и не ищет никто.

– Мой предшественник спускался на посадочном модуле, оставив корабль в лапах Сэмингса?

– Совершенно верно.

– Ну, этой ошибки я не совершу. Пропаду, так вместе с «Пташкой». Но, честно говоря, я подозреваю, что парень решил подзаработать на лаше, и вы его уконтрапупили.

– Если бы всё было так просто, я бы знал. Нас тут пятьсот человек, и знаешь, чем мы занимаемся?

«По три кило мандаринов на нос, – машинально отметил я. – Многовато, но терпимо». Вслух я ничего не сказал, чтобы не перебивать полезный монолог. Не дождавшись отклика, лейтенант продолжил:

– Мы сидим тут и ни фига не делаем. Единственное развлечение – сплетни, словно в клубе старых дев. Конечно, шугаем всяких проходимцев, самым незаконным образом не пуская их на планету. Кое-кого даже жечь приходится, тех, кто пытается прорваться вниз с оружием. Мы бы и тебе пинка под зад дали, но твой шеф как-то сумел договориться с нашим полковником. Не иначе они в доле. Ну и, конечно, гарантия, что новой войны за лаш не случится. Ты хоть знаешь, что такое война за лаш?

– Да, я читал…

– Ни хрена ты не знаешь! Больше тысячи человек потерь, цвет космического десанта положили, а результат – ни одной дощечки! Понимаешь теперь, почему мы туда никого с оружием не пропускаем? Кстати, твой бластер я изымаю. Угораздит живым вернуться, получишь назад. Зверей, чтобы на человека нападали, там нет, а от людей бластер не спасёт. Нельзя там стрелять, понимаешь?

Я кивнул, подначивая на продолжение разговора.

– У них там этого лаша – завались! В каждой хижине по две или четыре дощечки просто на стенке висят. Они всегда парами, по одной дощечке лаш не работает, деревяшка, и все. Так и у них: простая семья – две лашки, знатная – четыре. Казалось бы, приходи и забирай, а они пускай себе новые вырезают, если без них не могут. Только ведь они родами живут и друг за дружку – горой. Попробуй их тронь, если на их стороне тысяча лашек!

– Мне лаш не нужен, – напомнил я. – Меня предметы культа интересуют.

– Дураком ты родился, дураком и сгинешь… там, внизу. У них весь культ на лаш завязан. Сколько в святилищах этого лаша, никто не считал. Оттуда не возвращаются. Это такая сила, что представить невозможно. Ударная рота космодесанта на подходе к одному из святилищ полегла вся до последнего человека. Уже знали, что стрелять там нельзя, лаш выстрелы возвращает вдесятеро, так они врукопашную пошли. И что с ними дальше было, неизвестно. Ни один не вернулся, чтобы рассказать.

– Но ведь вы покупаете лаш, – коснулся я запретной темы.

– Ага, покупаем. Только не вздумай спрашивать, в обмен на что. Сам не знаю и тебе не советую. Понял? А тебе я вот что скажу… Мы тут сидим, пятьсот голов, целый гарнизон. Плюс начальство, менеджеры, всякая шелупень. Раньше еще учёные были, но теперь их подальше передвинули, в институт лаша. У них там есть пара дощечек, пусть изучают. И вся эта прорва народа – ради чего? В год получаем от туземцев от одной до четырёх пар лашек. Больше, видите ли, нету!

– Так, может, в самом деле нету?

– Скажешь тоже! Для себя – сколько захочется, для нас – сколько останется. Оттого и война началась. Войной-то её после назвали, когда потери начались нешуточные. А сначала хотели по-быстрому изъять лишний лаш, а в остальном никто туземцев ни порабощать не собирался, ни истреблять. Только обломались наши вояки по полной. Потом высоколобые объясняли, что весь лаш на планете связан в единую систему, так что без разницы, хочешь ты напасть на самое главное из святилищ или забрать пару дощечек у какого-нибудь пастуха. Ответ получишь по полной. Знаешь, во время войны был такой случай… решили наши стратеги нанести психотронный удар по малонаселённой местности. Там у дикарей вроде как фермы были, на всю округу всего несколько семей. Хотели отключить крестьян на пару часов, быстренько выбрать лаш – и всё, пусть себе дальше пасут своих овечек или кто у них там. А вышло как в сказке: вся десантура неделю в депрессняке валялась. А у них, между прочим, системы жизнеобеспечения и прочее хозяйство, которое обслуживать надо непрерывно. Народу погибло – море, безо всякой стрельбы.

– А у пастухов, что?

– Не знаю. Кто ж такими вещами интересуется?

– А святилища, значит, особо защищены…

– Это уж как пить дать.

– В хорошее, однако, местечко меня Сэмингс посылает… Но откуда тогда известно, что там статуи стоят и всякое прочее? Может, там, кроме лаша, и нет ничего? А я буду, как последний дурак, идолов искать…

– А ты и есть последний дурак, потому что умный человек в такое место не полезет. Но идолы там есть, в каждом святилище девка деревянная стоит. Весь избыток лаша, черт бы его побрал, в жертву девкам идёт.

Теперь всё стало на свои места. Статуи великой богини находятся под охраной лаша, и легче украсть весь лаш, чем бросить алчный взгляд на великую богиню. Хорошо меня Сэмингс обдурил. Положение очень похоже на безвыходное. Но я продолжал выспрашивать, хотя остатки террианского бальзама стремительно испарялись из лейтенантовой головы.

– Как это узнали, про статуи? Был там кто-то из наших?

– А как же! Ученая шатия всюду шаталась, хотя у них тоже из троих спустившихся двое пропадали без вести. Потому яйцеголовых и убрали отсюда. Хотя, думаю, не из-за тех, которые гибли, а из-за тех, которые возвращались. Некоторые ходили вниз, как к себе домой, а это военным обидно, а коммерсантам еще обиднее, потому что пользы от них было меньше, чем нисколько. Узкие специалисты, прах их раздери! Один, вишь ли, занимался предикативной лексикой. Все остальное ему было неинтересно. Ты вот знаешь, что такое предикативная лексика?

– Первый раз слышу.

– И я не знаю. Обсценную лексику знаю, а предикативной, извините, в училище не проходили.

Я сочувственно кивнул. Образованный лейтенант мне нравился. Он и лексику какую-то знает, и у другой название запомнил. Я так не могу. Не удивлюсь, если окажется, что обсценную лексику я тоже знаю и даже пользуюсь ею в нужную минуту, но что она так называется, мне вовек не запомнить.

– Билось с ними начальство, билось, потом видит, что одни гибнут, а другие бесполезны, и выслало всех к ядрене фене.

– Правильно, – поддакнул я.

Напрасно я это сказал. Лейтенант глянул на меня неожиданно осмысленным трезвым взором и твердо произнёс:

– И ты сгинешь, потому что тебе там что-то надо.

– Ничего сверх предикативной лексики. Раз она позволяет уцелеть, ею я и займусь. А вообще мне нужно одно: остаться в живых и поскорей избавиться от кабального договора с Сэмингсом. Это вещи взаимодополняющие.

– Тогда желаю удачи.

Я вытащил третью бутылку террианского, не забыв добавить, что она последняя, но лейтенант откупоривать бутылку не стал, а бесхитростно засунул её в карман кителя. Затем он повернул фуражку кокардой вперёд, вежливо попрощался и ушёл, в виде благодарности забыв изъять бластер.

Таможенный досмотр был закончен. Впрочем, у меня на самом деле не было ничего, запрещённого к ввозу на отсталые планеты. Не считать же контрабандой незадекларированные мандарины.

От фруктов я избавился в тот же день. Как известно, цены можно заламывать и залуплять, а поскольку я не сделал ни того, ни другого, то местный интендант купил у меня разом все полторы тонны, а я предоставил ему возможность самому делать наценку на каждый килограмм мандаринов. Едва мы закончили расчёты, как в каюту ворвался Сэмингс и принялся орать, что я нарушаю контракт и обтяпываю свои делишки вместо того, чтобы выполнять прямые обязанности.

– Я теряю драгоценное время, а он вместо того, чтобы быстро выполнить заказ и не задерживать честных людей, пьянствует с офицерами и приторговывает каким-то гнильём! Горючее тебе выдавалось для вполне конкретных целей, среди которых нет перевозки фруктов! Если уж на то пошло, то мандарины, перевезённые за мой счёт, должны принадлежать мне, и будь уверен, я стребую с тебя всё, до последнего гроша!..

Я внимательно и не перебивая выслушал всю тираду, а потом предложил:

– Угодно приостановить выполнение заказа и отправиться в ближайший федеральный центр, чтобы начать тяжбу по поводу мандаринов? В суде с удовольствием примут иск. «Мандариновое дело» – такого прежде не бывало. Все издержки за счёт проигравшей стороны. Только кое-кому придется доказать, что горючки, которую ты мне выдал, должно было хватить на перелёт до Интоки и обратно.

– Но ведь тебе хватило, даже с избытком!

– Так я и долетел за три дня вместо шести. А в суде действуют федеральные нормы.

Сэмингс схватился за голову и простонал:

– Мошенники! Всюду мошенники…

– Совершенно верно, – согласился я. – По крайней мере, одного такого я вижу в своей каюте. Ну, так что, летим в суд восстанавливать попранную справедливость?

– Сначала контракт, – проскрипел Сэмингс. – Но помни, уж там-то сроки проставлены жёсткие: три дня и ни минутой больше. А один день ты уже профукал.

– Н-да?.. – Голос мой был полон холодного сарказма. – По-моему, первый из трёх дней начнётся завтра. Сегодня – день, сэкономленный на дороге. Зря я, что ли, старался? Или все же летим в суд? Так я с удовольствием.

– Чего тебе дался этот день? – патетически вопросил Сэмингс.

– Я забочусь о человечестве. Целый день ты будешь сидеть здесь и не сможешь никому сделать никакой гадости. Я рассчитываю, что за этот подвиг мне воздвигнут железобетонную статую в святилище великой богини. А теперь будь так добр, убирайся вон. Остаток дня я намерен посвятить изучению предикативной лексики.

Издеваться по мелочам над Сэмингсом, конечно, приятно, но в главном он прав: время поджимает, и основной контракт в суде не оспоришь.

Пора браться за дело.

Ещё пару минут я потратил на то, чтобы все-таки выяснить вкратце, что такое предикативная лексика. Оказалось, ничего особенного. Жизнь класть за неё я бы не стал. А вот любопытно, таможенный лейтенант тоже заглядывал в справочник или ему комфортней не знать, что это такое?

Об этом я размышлял, покуда зонд-разведчик прочёсывал окрестности святилища, из которого мне предстояло извлечь богиню. Очень скоро я нашёл то, что искал: посадочный модуль моего предшественника. Парень делал именно то, чем поначалу собирался заняться я. Точная копия богини уже была изготовлена и дожидалась в модуле. Только специальные методы анализа, которых, разумеется, нет у дикарей, могли бы отличить подлинник от подделки. Казалось бы, чего проще: втихаря подменил статую, и все довольны, кроме, разумеется, Сэмингса. Дикари продолжают молиться своему кумиру, Эльсианский этнографический (никакого толстосума, несомненно, в природе нет) получает редкостный экспонат, а вольный торговец довольствуется скромным вознаграждением и чувством хорошо выполненного дела. Тем не менее замечательный план сорвался, и жив ли исполнитель – неведомо. Три дня прошли, Сэмингс вступил во владение кораблем и теперь точит зубы на мою «Пташку».

Значит, мне предстоит действовать иначе.

Мой предшественник работал тайно, скрываясь от глаз туземцев, и это ему не помогло. Я буду действовать в открытую. Он спускался на посадочном модуле, я полечу на «Пташке». О дальнейшем у меня имелись самые смутные представления. Что значит действовать в открытую? Явиться к жрецам и сказать: «Отдайте мне вашу богиню. Очень она мне понадобилась». Боюсь, что после таких слов не её мне отдадут, я меня ей. Есть у них среди обрядов нечто подобное: «Отдать великой богине». Подробностей этой процедуры никто не знает, и знакомиться с ними я хотел бы не на собственной шкуре.

Осталось последнее: когда не знаешь, как поступать, – доверься наитию.

Едва я отшвартовался от орбитальной станции и пошёл на посадку, как передатчик ожил и принялся визжать голосом Сэмингса:

– Ты что делаешь, болван? Немедленно вернись!

– Приступаю к выполнению задания, – сообщил я уставным тоном. – Но если вы разрываете контракт и готовы заплатить неустойку, я немедленно вернусь.

Сэмингс захлебнулся проклятиями. Старину можно понять: если я сгину внизу, ему предстоит выволакивать с планеты корабль, а охотников на это дело так просто не найти. Ничего, пусть помучается. Он-то на мою долю и вовсе оставил бесславную гибель среди дикарей.

Опустился я чуть в стороне от посёлка, где находилось нужное мне святилище. Приземлился нежно, на антигравах, но с оптическими эффектами, чтобы прибытие моё все заметили, но никто не счёл за нападение. Вышел наружу даже без бластера, хотя это мне и было непривычно. Уселся ждать. Пока ожидал, составил в уме предикативную речь: «Я быть хотеть видеть великую богиню, поклониться, иметь честь принести дар…» – и прочее в том же духе.

Через полчаса явились трое, серьезные до ужаса. А у меня, как назло, все предикаты из головы вылетели, и я выдал по-простому: так, мол, и так, много наслышан о вашей богине, хотел бы, если возможно, взглянуть и поклониться. Они отвечают тоже вполне предикативно, что великой богине поклоняться можно всем, всегда и везде.

– А видеть?

– Видеть тоже можно.

После этого мы отправились в посёлок, беседуя по дороге о погоде и видах на урожай. Вполне себе нормальные люди оказались, безо всякого фанатизма.

Посёлок выглядел как всякий посёлок на отсталой планете: хижины стоят, детишки бегают, куры в пыли возятся… или не куры, но в перьях и с шестью ногами. Девушки опять же словно случайно по делам вышли, на гостя взглянуть. Симпатичные пампушечки, мне такие нравятся. Лысые, правда, все до одной, но ведь мне им не косы заплетать. Строго говоря, мне сейчас не о девушках думать надо, а о жизни и душе. К великой богине иду, не куда-нибудь. И что там со мной делать начнут – неизвестно. Хорошо, если только волосы выдерут по своему образу и подобию, а если сразу освежуют?

Посреди посёлка – святилище в пребольшом бунгало. Вообще-то я в жизни ни одного бунгало не видел, но думаю, оно как раз такое и есть. У входа – охрана, двое молодцев с резными деревянными колотушками. Резьба по дереву у них хороша, и чего музею непременно богиня потребовалась? Я бы им за неделю такую коллекцию резной всякости собрал – закачаешься!

Мимо охраны меня провели и представили старшему жрецу. Тот тоже ничем особо не выделялся – старикашка с ехидным выражением лица. Сэмингс, когда состарится и окончательно облысеет, таким же будет. Хотя, думается, я напраслину на жреца возвел – двух Сэмингсов в одной Вселенной наверняка не сыщешь.

Представили меня жрецу, объяснили просьбу. Тот скрипит:

– Похвально, весьма похвально. Всякий, желающий лицезреть богиню, может это сделать. Только помни, что у алтаря тебя ожидает грозный страж. Поэтому смири грешные мысли, чтобы он не заметил тебя.

Произнес он это так, что сразу стало понятно, что грозный страж не метафора и не богословский термин, а должность: Грозный Страж. Теперь всё стало ясно. Предшественник мой в святилище проник, но грешные мысли не смирил и был замечен. А если за спиной Стража вся мощь лаша, то он и впрямь таков, что грозней не бывает.

Отступать было некуда, поэтому я сделал постную мордашку и вошёл в святая святых. Утешала меня мысль, что не всех же подряд они убивают; вот и среди учёных пусть каждый третий, но возвращался. Хотя учёные, по определению, люди не от мира сего, а значит, безгрешные.

Помещение оказалось просторным, богиня на возвышении поставлена, вырезана из цельного бревна с большим умением. Симпатичная, хотя те, что в посёлке встретились, мне больше по душе. У живых юбочка снимается, а эта вместе с юбкой одним куском.

Подумал так и сам ужаснулся: куда уж грешней мысли! Однако никто на меня не набросился, башки моей драгоценной не свернул. Значит, простые человеческие чувства тут за грех не считаются. И на том спасибо.

Я поклонился пониже и подкатил к подножию статуи свои дары – четыре мандаринчика. Что здесь все по возможности должно быть парным, я уже усвоил.

– Это что? – скрипит жрец.

– Плоды моей земли.

– Семечки в них имеются?

Продавцы на рынке, расхваливая свой товар, традиционно кричат: «Бэс косточки!» – но я человек честный, а перед деревянным взором богини лучше и вовсе не врать.

– Есть немного.

– Это хорошо. Мы попробуем вырастить твои плоды. Может быть, они станут и нашими тоже.

Вот так. Правильно меня учила мама: всегда лучше говорить правду. Когда понадобится соврать, честному человеку скорей поверят.

Приосмелел я, бросил взгляд по сторонам и охнул: все стены в святилище выложены лашем! Не десять, не сто – тысячи дощечек! Настоящего лаша я в жизни не видел, но почему-то сразу узнал. Да и с чего бы жрецам в главном святилище подделку выставлять? Под таким прицелом не о грешном надо думать, а о том, как свою грешную душу спасти.

Между тем никто меня не убивает, и даже особого влияния лаша не чувствуется. Хотя если вдуматься, так и должно быть. Молитвенного экстаза я вовек не испытывал, жадности к деньгам, а значит, и к лашу во мне не так много. За жизнь страшновато, но не настолько, чтобы сломя голову бежать. Спрашивается: что лашу усиливать? Он меня и не замечает, так же как и пресловутый Грозный Страж. Кстати, где он сам? Не иначе, сбоку за занавесочкой прячется. Пододвинулся я, словно невзначай, и увидал его, родимого. Сидит, ноги калачиком свернул, морда тупая, ничего не выражает. Медитирует, бедняжка, перед лицом хозяйки. И не лысый, а вовсе даже наоборот. Среди всех вольных торговцев такая огненная шевелюра у одного Патрика Брайена. Так вот, значит, кто был моим предшественником! Ну, погоди, старина Сэмингс, придёт время – за всё заплатишь, тут уж не тебе меня учить.

Великая богиня и эти мысли за грех не посчитала. Я ее даже зауважал – правильная баба, даром, что деревянная. Если под старость впаду в маразм и вздумаю уверовать в какого-нибудь бога, непременно выберу великую богиню Интока.

– Патрик, – позвал я. – Патрик, очнись!

Никакой реакции. Сидит, наблюдает вечность. Зато жрец забеспокоился, коснулся моего плеча:

– Не тревожь Грозного Стража! Он пребывает в покоях великой богини и беседует с ней. Человеческие речи ему неинтересны.

Это я и сам вижу, что приятелю моему сейчас ничто не интересно, кроме, возможно, лаша, устилающего стены. И каковы должны быть грешные мысли, пробуждающие Стража, теперь понятно. Думай о чем хочешь, но не пытайся посягнуть ни на лаш, ни на богиню. Понятно также, почему никакая психотроника на Стража не действует. Он и так в глубокой прострации – куда уж дальше?

Мне осталось печально вздохнуть и последовать за жрецом, напомнившим об окончании аудиенции. Мандарины, кстати, жрец уже прибрал. И правильно, деревянная богиня цитрусы есть не станет, так что нечего товар зря гноить.

Зашли в комнату для гостей, принялись беседовать. Я со всем рвением неофита начал выспрашивать о великой богине всё, что только можно. Ну там, чудеса, то да се, как она народ свой бережёт и лелеет; это всё не трудно, когда у тебя целая стена лашем выложена.

– А Грозный Страж зачем нужен?

– Охранять образ богини и наказывать нечестивцев за грешные мысли.

– Это я понимаю, а как вы его выбираете?

– Мы, – отвечает жрец, – его не выбираем. Его выбирает сама богиня. Иногда приходит новый человек и начинает биться со Стражем. Если он победит, то становится новым Стражем. Страж, которого ты видел, пришёл меньше месяца назад, ночью, и с лёгкостью сокрушил прежнего Стража. Это очень могучий служитель великой богини.

«Да уж, на кулачках драться рыжему Патрику равных не было…» – это я подумал, а вслух спросил:

– И часто появляются новые соискатели этого почётного места?

– Последние годы – редко, а было время, твои соотечественники являлись сюда толпами и насмерть бились за право служить великой богине. Тогда погибло много ваших людей и даже несколько мирных жителей, которые вовсе не собирались биться за право стать Грозным Стражем. Мы не успевали хоронить погибших пришельцев и храним о тех временах скорбные воспоминания.

«Ага! – понял я. – Значит, так аборигены понимают войну за лаш! Послушали бы эти рассказы стратеги из космического десанта, может, кому-нибудь из них стыдно стало бы…»

– После этого мы просили ваших людей не приходить сюда с оружием. Они с тех пор выполняют нашу просьбу, а мы, убедившись, что они хотя бы иногда умеют держать слово, стали дарить им лаш. Конечно, он нужен нам самим, но лаш – это такая вещь, что надо не только пользоваться им, но и уметь с ним расставаться.

– А что они дают вам взамен? – задал я наивный вопрос.

– Ничего. Разве в обмен на подарок следует что-то давать?

Пока я переваривал услышанное, мой собеседник вернулся к теме, которая волновала его значительно сильнее:

– У вас очень странное оружие. Оно не только убивает, но и зачастую сжигает тело. Если человек пойдёт на охоту с таким оружием, он не принесёт никакой добычи, просто потому, что вся она сгорит. Наши мудрецы много думают над этим вопросом, но пока разумного объяснения не нашли.

– Дело в том, – вступился я за человеческий разум, – что на некоторых планетах водятся очень большие и опасные звери. Ваши луки, томагавки и метательные дубинки совершенно бесполезны при охоте на такого зверя. Для охоты на таких зверей и придуманы наши бластеры и всё остальное. А когда наши люди едут в новые места, они берут с собой такое оружие. Мало ли кто может встретиться в незнакомом лесу.

Жрец уважительно поцокал языком, представляя зверя, которого можно свалить только из плазменной пушки. А я, устыдившись вранья, решил честно признаться в невольном нарушении:

– У меня на корабле тоже есть бластер, но он надёжно спрятан, заперт под замок, и я обещаю не доставать его, пока я у вас в гостях.

– Оружие, лежащее взаперти, – хорошее оружие, – изрек служитель великой богини. – Я рад, что у нас нет животных, против которых требуются такие ужасные средства.

Мы беседуем как воспитанные люди, а я ещё и размышляю над полученной информацией, потому что задание, так или иначе, выполнять надо. Получается, что силой богиню не взять, поскольку её защищает мощь лаша. Хитростью тоже не взять, ибо, как нетрудно догадаться, всякое злоумышление против статуи будет расценено Стражем как греховная мысль. Чтобы понять, что будет дальше, семи пядей во лбу не требуется. Либо Страж меня побьёт; не знаю, что случится после этого, но богини я точно не получу. Либо я побью Стража и немедленно стану Стражем сам. Я припомнил физиономию Патрика и понял, что такая карьера меня не привлекает.

Жрец между тем рассказывает:

– Раз в год богиня покидает храм и обходит страну, принося успокоение и процветание в самые дальние пределы. Случается, что она отправляется в путешествие и в неурочное время, если где-либо нарушился мир или повредились нравы…

И тут меня осенило. Я дождался перерыва в речах и осторожно спросил:

– Мудрейший, приходилось ли вам наблюдать маленькую луну, которой прежде не было на небе и которая быстро движется среди звёзд?

Старец важно кивнул:

– Мы знаем эту луну. Она называется Орбитальной Станцией, и на ней живут люди, подобные тебе.

– Вот о ней я и говорю! – подхватил я. – Мир там худо-бедно, но установился, хотя незапертого оружия на станции много больше, чем хотелось бы скромному торговцу. А вот порча нравов превысила все пределы. И я подумал: может быть, великая богиня смогла бы помочь моим бедным соплеменникам?

– Это было бы хорошо, но тут есть одна трудность: великая богиня не летает.

– Как раз для этого я и прибыл к вам! – с искренним жаром воскликнул я. – Мой корабль к вашим услугам. Если угодно, великая богиня сможет хоть прямо сейчас подняться в небеса!

– Прямо сейчас, – скрипит жрец, – невозможно. Перед путешествием необходимо провести полуночную службу. А вот завтра с утра…

Когда он начал говорить, у меня сердце сначала оборвалось, – а ну как он полгода ждать заставит? – потом снова к жизни воспряло.

– К утру, – говорю, – всё будет готово.

Целую ночь я свою «Пташку» прихорашивал. Всё-таки богинь приходится возить не так часто. В грузовой отсек её засовывать – не по чину будет, а еще – куда? Есть две каюты, куда, кроме койки и рундучка, втиснуть ничего нельзя. Есть камбуз и там же обеденный стол на двоих. Ещё есть ходовая рубка. Она попросторней, на случай установки дополнительных приборов. Туда я и решил богиню определить. Дополнительные приборы, которых у меня всегда бывало много, большей частью демонтировал и перетаскал в грузовые отсеки. Заднюю стенку освободил, хотел даже надпись сделать светящимся маркером: «Добро пожаловать!» – но передумал. Хотят, пусть сами пишут, маркер я им выдам. Красоту навел и чистоту, все перегоревшие или попросту ненужные индикаторные лампочки заменил на новые, так что засияла рубка ярче новогодней ёлки.

Утром является процессия. Жрецы с резными посохами, охранники с колотушками, следом в паланкине несут Грозного Стража, и местные красавицы с ужасом и восторгом взирают на его мандариновую шевелюру. Во втором паланкине тащат мою драгоценнейшую деревяшку, а позади всех на плечах шестнадцати самых здоровых служителей едет алтарь – все две тысячи сорок восемь дощечек лаша, красиво уложенных в виде параболической фигуры.

– Куда столько? – тихо ужаснулся я.

Оказывается, великая богиня должна путешествовать так, и никак иначе. Прямо скажем, это не то, о чем мечталось в босоногом детстве. Я бы предпочёл, чтобы на корабль погрузили богиню и, для комплекта, Грозного Стража, а всё остальное пускай остаётся внизу, особенно лаш, с которым я честно обещал не связываться. Но тут уже не поспоришь, традиции – вещь упрямая. Придётся импровизировать по ходу дела.

Служители шустро установили вдоль стеночки алтарь, перед ним воздвигли богиню. Грозного Патрика вытряхнули из носилок, и он уселся на свою приступочку сбоку от алтаря. Ещё я взял верховного жреца и, для вящего авторитета, двух охранников поздоровее, после чего объявил перегруз, так что остальным пришлось из корабля выбираться и тосковать на земле.

Взлетал я медленно и торжественно, как и полагается возноситься в небеса. Потом потихоньку начал прибавлять скорость. И только вышел за пределы атмосферы, как слышу голос моего знакомого лейтенанта:

– Вольный торговец, внимание! Индикаторы показывают наличие на вашем корабле партии лаша. Следуйте к посадочному терминалу для досмотра. В случае неподчинения ваш корабль будет немедленно уничтожен!

Как же, немедленно!.. Сначала они попытаются взять меня на абордаж, потому что даже две лашки слишком дорого стоят, чтобы напрасно сжечь их. От планеты я отошёл достаточно далеко, планетарная система мне не помощница, а с двумя лашками десантная рота справится. Кстати, уничтожить «Пташку» они тоже могут; какая там будет отдача от двух дощечек – слезы, да и только, защита патрульного крейсера такое выдерживает. Так что лейтенант в своих угрозах вполне серьёзен, он же не знает, сколько у меня лаша. Лампочка перед ним мигает или там зуммер пищит, что лаш есть, а количество лаша, пока он не активен, определять на расстоянии никто покуда не умеет. Это я знаю точно, даром, что ли, перед высадкой книжки читал?

Так что грозный лейтенант мне ничуть не страшен. Иное дело, что за спиной у меня алтарь, а при нём Грозный Страж, наказывающий за грешные мысли. Поэтому импровизировать – импровизируй, а про совесть не забывай.

– Уже лечу, – отвечаю я, на всякий случай отключив переводчик, чтобы жрец и охрана не могли понять, о чём мы беседуем. – А ты, лейтенант, тем временем взгляни, что у меня на борту.

И показываю им крупным планом панораму моей рубки: алтарь, богиню, Грозного Стража, великого жреца и непреклонную охрану с колотушками.

Лейтенант засипел, словно ему уже попало колотушкой по затылку. А чей-то другой голос, поначальственней или, по крайней мере, поопытней, загремел:

– Группа захвата – отбой! Оружие на предохранители, и чтобы никто пёрнуть не смел, зажигалкой не чиркнул! Сгорим все к ядреньке-феньке!

Правильно мужик ситуацию просекает, не удивлюсь, если окажется, что он помнит войну за лаш. Проявлять агрессию перед алтарём, выложенным лашем, самое натуральное самоубийство. От алтаря отдача получится такая, что Интока разом лишится своей маленькой луны.

Я тем временем пришвартовался к одному из терминалов и сообщил по внутренней связи:

– Скажите там Сэмингсу, что я привёз ему великую богиню. Да пусть поторопится, а то вдруг у кого из вашей команды ненароком грешная мысль проскочит, так я за последствия не отвечаю. Опять же эти ребята, – я кивнул в сторону охранников, – богиню привезли, но расставаться им с нею жалко, нервишки шалят, так что надо бы с этим делом побыстрей завязывать.

Нервишки ни у охранников, ни у Грозного Стража и не думали шалить, поэтому я направил камеру на красноречиво воздетые колотушки. Уж больно мне эти орудия воспитания понравились, жив останусь, вырежу себе такую же.

Не знаю, на руках они несли старину Сэмингса или ещё как, но на корабле он появился уже через пару минут и с ходу заорал:

– Это блеф, богиня фальшивая!

– Сэмингс, – сказал я, встряхнув мерзавца за шкирятник. – Заткнись и не богохульствуй перед алтарём. Под старость я намерен уверовать в великую богиню, поэтому не оскорбляй мои грядущие религиозные чувства. Лучше погляди как следует, что я тебе привёз.

Дверь я приоткрыл ровно настолько, чтобы Сэмингс мог видеть статую и часть алтаря. Но и увиденного было достаточно, чтобы Сэмингс как завороженный потянулся вперёд. Уж на Сэмингса-то лаш действовал, что валерьянка на кота. Пришлось вновь хватать его за шкирятник и устраивать встряску. Думаю, многие из вольных торговцев позавидовали бы мне в эту минуту.

– Это же лаш! – задушенно прохрипел Сэмингс. – Прорва лаша!

– Совершенно верно, – подтвердил я. – Дело в том, что алтарь вместе со всем своим лашем является неотъемлемой частью богини. Мне никто не позволил бы взять богиню без алтаря. Это было бы кощунством. А я не собираюсь отягощать свою совесть ещё и этим грехом.

– Согласно договору, богиня со всеми своими неотъемлемыми частями принадлежит мне. – Голос никак не мог вернуться к Сэмингсу, но эту фразу он отчеканил, как на бронзе вырезал.

– Пока не принадлежит, – резонно заметил я. – Не вижу контракта с отметкой о выполнении задания.

Полагаю, Сэмингс ещё никогда не подписывал документов с такой быстротой.

– Только смотри, – предупредил он. – Если это обман, документ будет недействителен.

– Моя фамилия не Сэмингс, – гордо объявил я, – поэтому здесь всё честно. Теперь тебе осталось подписать вот это, и можешь вступать во владение имуществом.

Сэмингс взглянул на бумагу, которую я ему протягивал, и его глазам вернулся привычный блеск подозрительности.

– Но ведь это контракт Патрика Брайена!

– Совершенно верно. Он был в спускаемом модуле. Там я его нашёл и теперь предлагаю подписать.

– Брайен не выполнил договора. Почему я должен это подписывать?

– Не хочешь – не подписывай. – Покладистость моя не знала границ. – Только учти, у алтаря имеется Грозный Страж, на которого замкнута вся сила лаша. Если угодно, можешь пойти и сразиться с ним. Я с удовольствием погляжу, чем кончится ваша стычка. Поскольку Страж есть неотъемлемая часть алтаря, я не обязан его нейтрализовывать. Цена его нейтралитета – погашенный договор.

С этими словами я приоткрыл люк пошире, так что Сэмингсу стал виден сидящий Патрик. Сейчас он не был непроницаемо спокоен, эхо грешных мыслей долетало к нему, Грозный Страж ворочал головой, выискивая крамолу, глаза мрачно светились, с рыжих волос стекали холодные голубые огни. Выглядело всё это внушительно и могло напугать кого угодно.

Конечно, в этот момент я блефовал, но, как известно, кто не рискует, тот не пьёт террианского бальзама. Сэмингс сморщился, словно вместо воды хлебнул обезьяньей мочи, и расписался на втором контракте.

– Теперь всё это твоё! – торжественно возгласил я. – Забирай!

Я распахнул люк и втолкнул Сэмингса внутрь.

– Моё! – прохрипел Сэмингс, слепо двинувшись к алтарю.

Патрик, почувствовав угрозу, начал подниматься ему навстречу.

Верховный жрец ошибался, говоря, что порой Страж просто наказывает нечестивца, а порой случается поединок между Стражем и претендентом на его место. Поединок происходит всегда. И побеждает не тот, кто сильнее, лучше обучен или вооружён, а тот, чья алчность пылает ярче. Именно он перехватывает управление лашем и давит противника.

Я собирался предупредить поединок, вырвав ритуальную колотушку из рук растяпы охранника и тюкнув ею Патрика по рыжей макушке, но вмешаться не успел. Жадность Сэмингса была так велика, что Патрика попросту смело. Сэмингс мгновенно установил контроль над лашем, отняв его у бывшего Грозного Стража. Мне оставалось подхватить упавшего Патрика под мышки и выволочь его из рубки, покуда Сэмингс не добил поверженного. Прочих свидетелей поединка он уже не замечал, они на лаш не претендовали и были ему не интересны.

В каюте я быстро достал бутылку террианского бальзама (последнюю!) и влил в пасть Патрику разом полстакана.

Вообще террианский бальзам следует смаковать по каплям, из маленьких хрустальных рюмочек, под хорошую беседу. Однако последнее время мои запасы поглощаются стаканами и целыми бутылками. Особенно обидно тратить таким варварским образом последнюю (ну, почти последнюю) бутылку. Но выбирать не приходилось, лучшего средства привести Патрика в чувство у меня не было.

– А?.. Что? … – проговорил Патрик и потянулся к бальзаму.

– Бутылку не лапай, – осадил я Патрика. – Лучше почитай-ка вот это, да носа из каюты не высовывай, пока я за тобой не приду.

Я протянул Брайену его договор с Сэмингсом, где скорченная от жадности приписка сообщала, что статуя великой богини доставлена и передана заказчику, так что претензий к Патрику Брайену не имеется.

Патрик углубился в чтение, а я побежал назад в рубку.

Там уже всё устаканилось, не только Сэмингс взял под контроль лаш, но и лаш взял под контроль Сэмингса. Новый Грозный Страж сидел на приступочке у алтаря, а жрец невозмутимо декламировал приличествующие случаю молитвы.

Я включил связь, и рубку заполнил проникновенный баритон, повторявший:

– На «Пташке», отвечайте, что у вас происходит?

– Вы же сами видите, – устало откликнулся я. – Это мне не видно, что происходит у вас, а к вам на командный пункт всё транслируется. У нас произошла смена Грозного Стража. Патрик Брайен уволен от дел, его место занял более достойный кандидат: Корнуэл Сэмингс. Смену Стража вы наблюдали собственными глазами. Брайен жив, хотя и огорчен случившимся. Что вас ещё интересует?

– С вами говорит полковник Кирх, – заметно было, что баритон не знает, как обратиться ко мне. – Мы предлагаем вам сотрудничество. Вы сумели добыть лаш, но вам никогда не удастся продать за хорошую цену ни одной пары лашек. А у нас есть знание рынка, налаженные каналы сбыта…

– Послушайте, полковник, я никак не разберусь, вы представляете федеральную структуру или частную лавочку?

– Это имеет значение?

– По большому счёту – нет. Но я вынужден огорчить вас, поскольку не собираюсь продавать ни единой пары лашек. Тут две тысячи сорок восемь дощечек или одна тысяча двадцать четыре пары. Если мы вынем из алтаря хотя бы одну пару лашек, гармония чисел будет нарушена.

– Вы собираетесь продать алтарь целиком? В галактике ни у кого нет таких денег.

– Именно поэтому я собираюсь вернуть алтарь на место. Я собирался сделать это с самого начала и только поэтому еще жив. Это лаш, полковник, он возвращает вам усиленными не только выстрелы, но и помыслы, поэтому перед алтарем нужно избегать мыслей, которые убьют вас или сделают, – я кивнул в сторону Сэмингса, – Грозным Стражем свалившегося сокровища.

– Но погодите, – полковник занервничал. – Не надо никаких убийственных мыслей. Ко всему на свете можно подойти хладнокровно. Небольшой бизнес…

– В отношении лаша маленького бизнеса быть не может. К тому же вы забываете, что это не просто штабель ужасно дорогих досок, которыми можно хладнокровно торговать. Спросите любого жителя Интоки, он скажет: это святыня, алтарь великой богини. Святынями, к вашему сведению, не торгуют.

– Алтарь ложной туземной религии. Если бы не лаш, он бы вообще не заслуживал упоминания и интересовал только музейщиков.

– Я вижу, полковник Кирх, вы верующий человек.

– Да, конечно.

– А я – нет. Поэтому все религии для меня равны, и я могу судить объективно. Так вот, в любой религии есть две крайности, противоположные, но равно отвратительные. Это фанатизм и святотатство. Великая богиня Интока сумела свести противоположности воедино, за что ей честь и хвала. Фанатик здесь становится святотатцем, и наоборот. Вот сидит Сэмингс, соединивший в себе оба эти качества. Он фанатик денег, и лаш, как их высшее проявление, священен для него. Но в погоне за деньгами он попытался украсть алтарь и, значит, он святотатец. Кстати, его попытка удалась, алтарь принадлежит ему. Полковник, попробуйте вести переговоры о вашем бизнесе с законным хозяином – Корнуэлом Сэмингсом. Боюсь, что у вас ничего не выйдет. В лучшем случае, вы сумеете сменить его и занять почётную должность Грозного Стража. Ну, как, рискнёте?

– Вы произнесли замечательную проповедь, – сказал полковник. – Должно быть, алтарь действует и на вас. Тем больше причин поскорей разобрать его. Вспомните, вы сами прилетели сюда, чтобы украсть богиню.

– Именно за этим я и прилетел. И если бы это можно было сделать, не оскорбляя чувств прихожан, я бы спёр её с чистым сердцем. Но раз нельзя, то нельзя. Я не фанатик, но и богохульством заниматься не привык. Поэтому богиня вместе с алтарем поедет домой и будет принадлежать Сэмингсу, стоя на своём законном месте.

– Но…

– Хватит, хватит! А то я действительно впал в морализаторство, обычно мне не свойственное. Сейчас я облечу вашу станцию, – не беспокойтесь, ничего личного, я просто обещал своим друзьям эту экскурсию, – а потом повезу богиню обратно. До свидания, полковник.

Я решительно вырубил связь и покинул гостеприимный терминал орбитальной станции. Затем, как и обещал, совершил вокруг станции круг почёта, чтобы жрец мог прочитать все положенные молитвы. Надеюсь, они послужат к исправлению нравов гарнизона, особенно пагубной страсти к пьянству за чужой счёт. А покуда гарнизон – пятьсот бравых вояк, замерших у лучевых орудий и торпедных аппаратов, экипажи двух патрульных крейсеров, всевозможные техники и механики, которых на подобных объектах всегда много больше, чем нужно для дела, – дрожмя дрожали и боялись чихнуть, чтобы не вызвать ответной реакции лаша. Полагаю, не слишком приятно сознавать, что летающая смерть кружит у самой твоей головы, высматривая, достаточно ли чисты твои помыслы и намерения.

Что касается меня, то я был совершенно уверен в себе и даже выкроил минутку, чтобы сгонять в каюту и снять излишнее напряжение рюмочкой бальзама. Разумеется, бутылка оказалась пуста, а Патрик дрых на моей койке, с блаженной улыбкой прижимая к груди погашенный контракт. Чёрт бы побрал всех алкоголиков, бутылками жрущих мой бальзам! Да, мне его жалко, и сама великая богиня не осудит меня за это чувство.

Опустились мы на той же полянке, с которой взлетали. Вся толпа провожавших теперь встречала нас. Насколько я понял, никто и не думал волноваться, словно космические путешествия для великой богини – самое привычное дело. Но меня, разумеется, начали чествовать как национального героя. Приняли в почётные граждане или что-то вроде того, во всяком случае, натащили кучу всякого обзаведения, так что теперь я мог жениться на любой лысенькой красавице, поскольку все домашнее хозяйство у меня уже было. А без этого туземцу жениться нельзя. Все приданое режется из дерева и занимаются этим, как нетрудно догадаться, исключительно мужчины. А то какое же будет хозяйство, если муж мутовки вырезать не в состоянии? А меня не только гражданином признали, но и присвоили звание младшего жреца и выдали соответствующий посох.

Патрик тоже пригрелся в лучах чужой славы, получив весь полагающийся набор корзин и деревянной посуды. Прежде свергнутый Грозный Страж никогда не выживал; новый Страж всегда убивал предшественника, и теперь совет жрецов не знал, как поступить с разжалованным. Подумали и нарекли его почётным охранником. Выдали ему церемониальную колотушку, ту самую, которой я хотел отоварить его по кумполу. Мне даже завидно стало, я бы от такой дубинки тоже не отказался.

А под конец, в завершение, так сказать, торжественной части, нам с Патриком, как полноценным гражданам племени, были вручены пластинки лаша: Патрику – две, а мне, как жрецу, – четыре. Впервые я держал в руках этот самый лаш. Дощечки как дощечки. Гладенькие, светло-жёлтые. Пахнут приятно, вроде как можжевеловая древесина. А так – ничего особенного. И не подумаешь, что это идеальнейший преобразователь психической и всякой иной энергии.

Вечером, когда нас наконец оставили в покое, Патрик сказал:

– Ведь мы с тобой теперь несусветные богачи.

– Ты собираешься свои лашки продавать?

– Не решил ещё. Не то чтобы я очень ценил здешнее гражданство, но и расставаться с лашками мне жаль. Вроде бы столько я из-за этого лаша беды принял, а эти две досочки легли на душу – и всё тут.

– Не о том думаешь. Чтобы лашки продать или ещё как-то ими распорядиться, надо сначала добраться с ними до цивилизованных мест. А это вопрос проблематичный. После той встряски, что мы устроили полковнику Кирху и всему орбитальному комплексу, нас так просто отсюда не выпустят. Даже если мы вернём дощечки жрецам и взлетим чистыми, аки херувимы, нас торпедируют в первую же минуту, просто в память о том, как они тряслись, пока я облетал их поганую станцию. А взлетать с лашем – ещё хуже. Шесть лашек от крейсера не защитят, а алтарь будет слишком далеко. К тому же полковник нас не выпустит ещё и потому, что я разузнал его главный полковничий секрет. Как по-твоему, чем компания рассчитывается с жителями Интоки за лаш? Не знаю, как его производить, но занятие это явно не простое. Штука дорогая даже по здешним меркам. Нам с тобой царский подарок сделали. А чем компания расплачивается?

– Откуда мне знать? – Патрик пожал плечами.

– А я знаю. Ничем не расплачивается. Так что вся это псевдогосударственная организация – пузырь на пустом месте.

– То есть они его всё-таки отнимают?

– Нет. Когда-то попытались во время войны за лаш, получили по мозгам и теперь умные. А лаш им просто дарят, примерно как нам. Лаш, особенно в больших количествах, штука опасная, ты это на себе испытал. Обращаться с ним непросто, в том числе, как сказал жрец, с лашем надо уметь расставаться. Иначе даже великая богиня не спасёт от порчи нравов. Лаш – лекарство, но и яд, к нему умеючи подходить надо. А теперь представь, что мы всё это растрезвоним по галактике. Искатели удачи из всей философии поймут одно: лаш дают на халяву! После этого первая война за лаш детской игрушкой покажется. Так что никто нас отсюда живыми не выпустит, и основания к тому самые веские.

Вижу, Патрик сидит молча, красный, под цвет волос. Значит, думает и так просто сдаваться не собирается. Это уже хорошо, а то сколько же мне одному за всех отдуваться?

– У меня здесь посадочный модуль, – сказал Патрик после раздумья. – Направим его в автоматическом режиме на станцию, словно бы в атаку, а сами тем временем попробуем улизнуть.

– Чтобы сбить идущий на автопилоте модуль, потребуется тридцать секунд.

– Я положу в модуль свои лашки, – с отчаянием произнес Патрик, – индикаторы покажут наличие лаша, и модуль сбивать не станут. А пока с ним будут разбираться, пройдёт время.

Это уже лучше. Усвоил Патрик нехитрую мысль, что с лашем надо уметь расставаться, значит, больше в Грозные Стражи не попадёт. Вот только у полковника против наших модуля и «Пташки» – два крейсера и станционные орудия. Все равно ничего не получается, слишком велика разница сил. Поневоле пожалеешь, что Патрик больше не Грозный Страж. Хотя, кажется, еще не всё потеряно…

– Что у тебя в модуле есть? – спрашиваю.

– Ничего. То есть оружия никакого. Копировальное оборудование есть. Я собирался богиню подменить, даже копию успел изготовить.

– Давай-ка, – говорю, – сгоняем к модулю. Он нам ещё пригодится. Копировщикам тоже дело найдётся, нечего ценным оборудованием разбрасываться. Да и великую богиню жалко бросать, я к ней, можно сказать, душой прикипел. Пусть хоть копия на память останется. А потом, если живы будем, подарим её Эльсианскому этнографическому музею вместе со всеми нашими коллекциями и будем на старости лет водить туда правнуков.

* * *

На орбиту мы выходили медленно и торжественно, заранее и громко оповестив всех о своём появлении. В боевой рубке орбитальной станции в это время дежурил мой знакомый лейтенант.

– Вы что, опять? – выкрикнул он, видимо, взглянув на индикаторы и убедившись, что «Пташка» нашпигована лашем.

– Не совсем, – успокоил я его. – На этот раз я не собираюсь швартоваться к станции, да и облетать её тоже. Мы на совете жрецов решили, что порча нравов в галактике превысила разумные пределы, и теперь собираемся облетать окрестные звёздные системы.

В боевой рубке кто-то отчётливо застонал. Жаль, что я не могу их видеть, но они-то видели все в натуральную величину на огромном во всю стену экране. Видели статую великой богини и бесконечный узор дощечек за её спиной, видели Грозного Стража с колотушкой на плече и меня со жреческим посохом в руках. Ручаюсь, это было незабываемое зрелище!

– Вы улетаете? – пискнул лейтенант.

– Вот именно. Не скучайте тут без нас. Не знаю, когда мы сумеем вернуться, но если случится оказия, я пришлю вам в подарок ящик мандаринов и бутылочку террианского. Террианский бальзам такая штука, с ним надо уметь расставаться. Запомните эту истину, лейтенант, и не поминайте лихом!

Преследовать нас никто не решился.

Когда «Пташка» ушла в подпространство, где нас никто не мог достать, я позволил себе расслабиться. Прислонил жезл к алтарю, осторожно вынул из деревянной мозаики свои четыре лашки, поставил на их место копии, которые мы с запасом нарезали ночью, ко