Чудеса перевода

Где ты, где я?
(Михаил Квливидзе / Белла Ахмадулина)

О, уезжай! Играй, играй

в отъезд. Он нас не разлучает.

О глупенькая! Рви цветы,

спи сладко иль вставай с постели.

Ты думаешь, что это ты

идешь проспектом Руставели?

А это я.

Михаил Квливидзе. Из стихотворения «Я и ты» в переводе Беллы Ахмадулиной

Читатель мой! Ты взят в полон,

ты на дуэль талантов вызван.

Ты думаешь, что это – он,

грузинский лирик М. Квливидзе!

Но здесь и не было его.

Кавказский дух его не бродит

меж этих строк. И оттого

здесь чудеса. Здесь переводят!

О, размышляй, идя домой,

кто все так дивно усложняет!

Кого тебе, читатель мой,

все это – о! – напоминает?

Здесь горестно рука моя

прошлась по подлиннику смело…

Сие писал не он, а я,

о Ахмадулина, о Белла!

Песня о наших делах
(Сильва Капутикян / Евгений Евтушенко)

А где-то праздничные, разные,

забившись тихо в уголки,

в земле таились камни радости,

как бы под пеплом угольки.

Сильва Капутикян. Из стихотворения «Песня о наших камнях» в переводе Евгения Евтушенко

Мы занимались переводами,

переводя друзей своих.

И появились в периодике

стихи –

не наши и не их.

А мы поэзию армянскую

переводили – кто бы знал! –

и люди плакали, как маленькие,

влюбленные в оригинал.

А мы, натруженные, разные

и где-то праздные вразрез,

вгоняли в строфы рифмы радостные,

как будто только с Братской ГЭС!

Моя топография
(Матвей Грубиан / Ярослав Смеляков)

Не ради шутки в общем разговоре,

Не для того, чтоб удивить семью,

Хотел бы я на побережье моря

Поставить типографию свою.

Матвей Грубиан. Из стихотворения «Моя типография» в переводе Ярослава Смелякова

Не ради перевыполненья плана,

Не для того, чтоб прокормить семью,

Хочу в стихи Матвея Грубиана

Поставить интонацию свою.

Его стихи я строго обстругаю,

Сначала, впрочем, строго подпилю,

Где надо – по-отцовски обругаю,

Где надо – безответно полюблю.

Тогда сосредоточенно и рьяно

Заговорит под грохот молотков

Стихами Ярослава Грубиана

Поэт Матвей Васильич Смеляков!

Из книги «Откуда что…» (1975)

Хлопцы и Шекспиры
(Михаил Годенко)

Не надо, хлопцы, ждать Шекспиров,

Шекспиры больше не придут.

Берите циркули, секиры,

Чините перья – и за труд.

…Про Дездемону и Отелло

С фуфайкой ватной на плече.

Михаил Годенко

Не надо, хлопцы, нам Шекспиров,

Они мой вызывают гнев.

Не надо гениев, кумиров,

Ни просто гениев, ни «евг».

Неужто не найдем поэта,

Не воспитаем молодца,

Чтоб сочинил он про Гамлета

И тень евонного отца.

Да мы, уж коль такое дело,

Не хуже тех, что в старину…

И мы напишем, как Отелло

Зазря прихлопнуло жену.

Все эти творческие муки

В двадцатом веке не с руки.

Все пишут нынче! Ноги в руки,

Точи секиру – и секи!

Вот как навалимся всем миром,

Нам одиночки не нужны!

И станем все одним Шекспиром,

Не зря у нас усе равны!

Я к вам пишу
(Майя Борисова)

Во сне я вижу:

приезжает Пушкин.

Ко мне.

На светло-сером «Москвиче».

Майя Борисова

«Я к вам пишу…» –

так начала письмо я,

Тем переплюнув многих поэтесс.

А дальше – от себя.

Писала стоя.

И надписала:

«Пушкину А. С.»

И дождалась!

У моего подъезда

Остановились как-то «Жигули».

Суров как месть,

неотвратим как бездна,

Выходит Пушкин вместе с Натали.

Кудряв как бог,

стремительный,

в крылатке,

Жену оставив «Жигули» стеречь,

Он снял цилиндр,

небрежно смял перчатки

И, морщась,

произнес такую речь:

– Сударыня, пардон,

я знаю женщин

И воздаю им должное, ценя,

Но прибыл вас просить,

дабы в дальнейшем

Вы не рассчитывали на меня… –

Стояла я

и теребила локон,

Несчастней всех несчастных поэтесс,

И вижу вдруг,

что едет мимо окон

И делает мне ручкою

Дантес.

Бабы
(Владимир Цыбин)

В деревне,

где вокруг одни ухабы,

в родимых избах испокон веков

живут себе,

на жизнь не ропщут бабы,

совсем одни живут, без мужиков.

Одни встречают, бедные, рассветы и дотемна – пахать, косить и жать.

– А мужики-то где?

– Ушли в поэты…

Все в городе, язви их душу мать!

Ядрены,

хоть никем не обогреты,

с утра до ночи всё у них дела…

В столице –

тридцать тыщ одних поэтов,

принес их леший в город из села!

Эх, бабы вы мои! Родные бабы!

И мне без вас не жизнь

и свет не свет…

Да я бы вас! Я всех бы вас!..

Да я бы!

Вот только жаль,

что я и сам поэт.

Мужчина на проверке
(Игорь Кобзев)

Ну так чем же мужчину проверить:

Юбкой? Брюками? Краской ТЭЖЭ?

Или тем лишь, что ходите в двери,

Где написано «M», a не «Ж»!..

Ах, если б я любил людей поменьше,

Мне не было б так в жизни тяжело

Игорь Кобзев

Все мои беды из-за альтруизма,

Из-за наивной веры в красоту.

Я подорвал две трети организма,

Воюя против зла за доброту.

Девчонка без любви поцеловалась

И глазками кокетливо косит.

Я видел это! Сердце оборвалось

И с той поры на ниточке висит.

Не оборвите ниточку, злодеи!

Я хоть и рыцарь, но не юн уже…

Не опошляйте голубой идеи

О чистой дружбе между «М» и «Ж»!

Люблю людей. Люблю мужчин и женщин,

Детей и стариков, и даже тещ.

Ах, если б я любил людей поменьше,

Я не был бы так бледен, зол и тощ…

Я в брюки не засовываю руки,

Рукам я с детства воли не даю.

Я на мужчинах уважаю брюки,

На девушках лишь юбки признаю.

Я телом и душою чист, поверьте.

Живу как на последнем рубеже.

Я буду в «М» ходить до самой смерти,

Хотя меня и посылают в «Ж».

Михалыч
(Олег Дмитриев)

До того великолепен сад,

До того величественны дали,

Будто здесь всего лишь час назад

Александр Сергеича видали!

Олег Дмитриев

Я иду, поэт Олег Михалыч,

Весь в наградах, важен, знаменит.

А навстречу Гавриил Романыч

По дорожке мелко семенит.

А за ним – Крылов Иван Андреич

Вышел и почтительно глядит.

Тут, конечно, Александр Сергеич:

«Не побрезгуй нами», – говорит.

Отчего ж? Могу. Остановились.

Речь неторопливую ведем.

Вдруг Сергей Владимыч появились

С Константин Михалычем вдвоем.

Подошли они и ну стараться –

Мне хвалу возносят в унисон.

…Просто не хотелось просыпаться,

До того великолепен сон!

Интерес к С.
(Дмитрий Сухарев)

К поэту С. питаю интерес,

Особый род влюбленности питаю…

Дмитрий Сухарев

К поэту С. питаю интерес,

Особый род влюбленности питаю,

Его непревзойденным я считаю

Во всем, к чему ни прикоснется С.

Чудесно пишет. Дьявольски умен.

А как красив! Фигура Аполлона.

Изящен, как коринфская колонна,

И редким интеллектом наделен.

Высокий лоб, почти что римский нос,

Глаза грустны, но взор по-детски ясен.

Остановись, мгновенье, он прекрасен! –

Не помню кто, но кто-то произнес.

К нему понятен общий интерес,

Я этим фактом просто наслаждаюсь,

У зеркала еще раз убеждаюсь,

Как бесподобен этот самый С.!

Инцидент
(Марк Лисянский)

В лучах готическая арка,

Колонны в мраморном строю.

На площади святого Марка

Я, грешный Марк, в толпе стою.

Марк Лисянский

Прекрасен Рим. Народу масса,

Толпа струится как река.

И вдруг я вижу Марка Красса,

Что уничтожил Спартака.

На площади святого Марка

Колонны в мраморном строю.

Мы повстречались с ним, два Марка,

Вот он идет, а я стою.

Подумайте: такая сволочь!

Шагает, тогу теребя…

Вдруг говорит он: «Марк Самойлыч,

Ты здесь! Приветствую тебя!»

Но я сказал, держась надменно:

– От имени широких масс

Я говорю вам откровенно:

«Вы негодяй, товарищ Красс!»

Был мой удар подобен смерчу,

И Красс в бутылку не полез,

Пробормотал: «Ариведерчи,

Синьор Лисянский!» – и исчез.

О резкости не сожалею,

Да, я суров, непримирим,

С тех пор я за «Спартак» болею

И не поеду больше в Рим…

Узы
(Сергей Поликарпов)

Давно не дразнят сверстники меня.

Как некогда,

Рязанцем косопузым.

Неужто же

Слабей день ото дня

Роднящие с землею отчей узы?

Сергей Поликарпов

Все сверстники мои

Вперед ушли,

Во мне ж печальный поворот свершился.

Давно я оторвался

От земли,

Но так и ни к чему и не пришился.

Мне горько жаль

С землей роднящих уз;

Ослабли узы, отгорел румянец…

Неужто больше я не косопуз?

А может быть,

Я больше не рязанец?

Мой отчий край зовет меня, зовет…

Чтоб кладовые чувств не оскудели,

К земле я припадаю

Каждый год,

Буквально каждый год.

На две недели.

Брат и я
(Игорь Шкляревский)

Мой младший брат меня сильнее.

Мой младший брат меня умнее,

мой младший брат меня добрее,

решительнее и храбрее!

Игорь Шкляревский

Мой младший брат меня умнее:

на мир не смотрит столбенея,

не знает, что такое грусть,

и крепок, как осенний груздь.

Мой младший брат не бил окошек,

мой младший брат не мучил кошек,

умом гораздо крепче брат:

он, дьявол, хитрый, – не женат.

Тщеславный, злой, чему ж я рад, –

тому, что брат меня сильнее?

Нет, мой любимый младший брат

стихов не пишет! Он умнее…

Следы на снегу
(Степан Щипачев)

А на дворе

ночного снега

нетронутая белизна,

где даже пес еще не бегал

с нуждой собачьей после сна.

Степан Щипачев

Зима. Рассвет.

Морозно. Снежно.

Уняла ночь метельный бег.

И вот по-щипачевски нежно

ступаю я на белый снег.

Как утреннее солнце брызжет!

Какая белизна везде!

Со мною вместе

песик рыжий

выходит. Может, по нужде.

Ну так и есть. Задравши лапку,

остановился у куста.

А я смотрю. На сердце сладко,

какая в этом чистота!

Как это мудро, сильно, просто,

загадочнее звезд во мгле.

Вот песик. Небольшого роста –

частица жизни на земле.

Иду, от радости хмелея,

я удовлетворен вполне.

Жить стало легче, веселее

ему. А стало быть, и мне.

Профессор, поэт и Анна
(Давид Самойлов)

Профессор Уильям Росс Эшби

Считает мозг негибкой системой.

Профессор, наверное, прав.

Давид Самойлов

Профессор фон Остен-Бакен,

Женатый на Инге Зайонц,

Считает, что мозга не существует,

А вместо него – опилки.

Профессор фон Остен-Бакен,

Конечно, большой ученый,

И я бы с ним согласился,

Когда б не соседка Анна.

Узнав об этом случайно,

Ко мне прибежала Анна,

Похожая на мадонну

Истопница нашего жэка.

– Какой-то там Остен-Бакен, –

Кричала мадонна Анна, –

Отрицает наличие мозга,

А значит, и интеллекта!

Да что же это такое,

Объясните, мосье Самойлов?

– Ах, боже, прошу вас, Анна, –

Сказал я как можно спокойней, –

Не стоит так волноваться.

Присядьте, мы все обсудим. –

Мы долго с ней рассуждали

Об экзистенциализме,

О Сартре и контрапункте,

Барокко и эклектизме.

И наконец решили:

Да хрен с ним, с профессором этим!

Не стоит о нем и думать,

Иначе наши опилки,

Того гляди, отсыреют!..

Болезнь века
(Анатолий Заяц)

В серьезный век наш,

Горла не жалея,

Махнув рукой на возраст и на пол,

Болеет половина населенья

Болезнью с кратким именем футбол.

Анатолий Заяц

В серьезный век наш,

Сложный, умный, тяжкий,

Весь наш народ – куда ни погляди –

Болеет нескончаемой мультяшкой

С названием дурным «Ну, погоди!..»

Я возмущен.

Готов орать и драться,

Я оскорбленья не прощу вовек.

Какой-то Волк, мерзавец, травит Зайца,

А может, Заяц тоже человек?!

Ну, погодите!

Мы отыщем средство

И крепко злопыхателям влетит.

И вам, апологеты зайцеедства,

Поэзия

Разбоя не простит!

«Ну, погоди!..» – учебник хулиганов,

Считаю я и все мои друзья,

Имейте совесть, гражданин Папанов,

Ведь вы же Анатолий,

Как и я!!

Куда идти?
(Ашот Гарнакерьян)

Таков закон твой, жизнь!

Его не обойти.

И, значит, мой девиз –

Идти, идти, идти!

Ашот Гарнакерьян

Я прибежал к врачу

загадочно больной:

– Я выяснить хочу,

что, собственно, со мной?

Тревожатся друзья,

и сам я весь дрожу.

Мне стоит сесть – и я

сижу, сижу, сижу…

Волнуется семья,

спасите жизнь мою!

Мне стоит встать – и я

стою, стою, стою…

Скажите не тая,

себя я не щажу!

Мне стоит лечь – и я

лежу, лежу, лежу…

Врач головой качал,

мял галстук на груди,

дослушал и сказал:

– Иди, иди, иди!..

Собачья жизнь
(Валентин Проталин)

Ты тоже, пес, загадка бытия.

Каким душа твоя обжита светом?

Поговорим.

Сны вижу, брат, и я,

хоть не подозреваешь ты об этом.

Валентин Проталин

Мой пес,

я знаю, ты в меня влюблен.

Каким душа твоя обжита светом?

Ты мне сказал, что видел страшный сон,

что стал ты человеком

и поэтом.

Спасибо, друг!

Я вижу, ты пошел

на это, только лишь меня спасая.

Конечно, не с ума же ты сошел?..

Я ж видел сон,

что превратился в пса я.

Ты ходишь по редакциям, дрожа,

стихи ночами пишешь, чуть не плача.

А их повсюду режут без ножа,

и всюду отношение собачье…

А мне досталось, хвост подняв, гонять!

Ну, если отстегают, плетью, – больно,

зато не надо больше сочинять!..

Ешь, бегай, лай…

Я бегаю довольный.

Бег внутри
(Лев Смирнов)

Я славлю – посреди созвездий,

в последних числах сентября –

бег по земле, и бег на месте,

и даже бег внутри себя.

Лев Смирнов

Поэт сидит, поэт лежит,

но это ничего не значит,

внутри поэта все бежит,

и как же может быть иначе?..

Бегут соленые грибки,

бежит, гортань лаская, водка,

за ней, естественно, – селедка,

затем – бульон и пирожки.

Потом бежит бифштекс с яйцом,

бежит компот по пищеводу,

а я с ликующим лицом

бегу слагать о беге оду.

Бежит еда в последний путь,

рифмуясь, булькая, играя,

не замедляю бег пера я,

авось и выйдет что-нибудь!

Песня об отсутствии присутствия
(Булат Окуджава)

Былое нельзя воротить

ни ученым, ни неучам,

У каждой эпохи

поэты и барды свои.

А все-таки жаль,

что нельзя с Александром Сергеевичем

По поводу прав

заскочить объясниться в ГАИ.

Всяк сам по себе,

даже если возьмемся мы за руки,

Насмешница-жизнь,

обещанья зачем раздаешь?

А все-таки жаль,

что поэты уходят в прозаики,

Роман не стихи,

под гитару его не споешь…

По-прежнему есть кавалеры,

и дамы их – грации,

Дуэли смешны,

да и лучше писать, чем стрелять,

А все-таки жаль,

что теперь у нас в организации

Перчатки (где взять их?)

не принято как-то бросать.

Чудес не бывает,

встаю, выхожу я на улицу,

Глаза протираю,

гляжу, у Никитских ворот

Извозчиков нету.

Один Булат Шалвович прогуливается,

Ах, нынче, увы,

ничего уж не произойдет…

Как задумано
(Александр Кушнер)

Проснусь счастливым и свободным,

Еще здоровым, молодым,

С утра влюбленным и голодным,

Я и задуман был таким

Александр Кушнер

Мой папа, молодой, голодный,

В то время был в расцвете сил.

Он был счастливый и свободный

И в Летний сад гулять ходил.

Он шел, не зная, не гадая,

Что в том – судьба его была.

Голодная и молодая,

Ему навстречу мама шла.

Под ветром резким и холодным

Буквально на исходе дня

Всегда влюбленным и голодным

Они задумали меня.

Теперь я неизменно чуток

К тем, кто имеет интерес

Отведать на пустой желудок

Моих классических словес.

В лесах души
(Нора Яворская)

А кто гулял-погуливал

в лесах моей души?

Беспечный, все покуривал

да спичек не тушил.

Нора Яворская

Хожу-брожу, нахмурена,

моя ли в том вина?

В душе моей накурено,

посуда не сдана…

Леса души запущены,

не слышно пенья птиц,

консервы недокушаны,

скорлупка от яиц.

Знать, кто-то шел-похаживал

и выбросил спеша

окурок непогашенный…

горит теперь душа.

Средь мятого кустарника

одна сижу с тоской.

Пришлите мне пожарника

с резиновой кишкой!

Признаться ведь не хочется,

ты, скажут, не смеши:

а так нужна уборщица

мне лично – для души!

Песня
(Николай Тряпкин)

Кабы мне теперь

Да в деревне жить,

Да не стал бы я

Ни о чем тужить.

Кабы мне теперь

Да залечь на печь,

Да не стал бы я

Все куда-то бечь.

Да отменный век

Был бы мне сужден.

Жил бы я тогда,

Не считая ден.

Кружева-слова

Сам собой плелись,

А густые щи

Сами в рот лились.

Я б гулять ходил

Только в огород,

Репа, хрен да лук –

Прыг! – да прямо в рот!

Глядь-поглядь оттоль,

А оттоль досель –

Молоко-река,

Берега-кисель!

А по вечерам

Опосля кина

Все б ходили зреть

Да на Тряпкина…

Окно в мир
(Новелла Матвеева)

Повсюду – легкий скрип, шуршанье и возня…

Тень птицы на траве – живая закорючка…

Все, все мне нравится! Мерцанье по верхам,

В траве – ломти коры, лесных жуков коврижки.

Блуждают призраки по утренней траве,

Над ними – бабочки; где по три, где по две…

Новелла Матвеева. «Окно»

Мне все ласкает взор – стрекозки и жучки,

Букашки с рожками, козявки, червячки,

Сошлись в душе моей комарики и мошки,

Живут во мне своей интимной жизнью блошки…

Вот резво выбежал

из щелки таракан,

Он лапками сучит, смешны его усишки.

Он среди всех один как грозный великан,

Тот, о котором я прочла в какой-то книжке.

Вот розовенький весь змеится червячок,

На изумрудной ветке тонко пикнет птичка,

Тюк – нету червячка. Казалось, пустячок,

А все имеет смысл. Все тонко, поэтично!

Все, все мне нравится! Все радует до слез.

Листочек съела тля, листочек бедный чахнет…

Солидный муравей пыхтит как паровоз…

Серьезный черный жук залез (пардон!) в навоз,

Я не люблю навоз – он очень дурно пахнет…

Коровка божья спит на птичьем гуане,

Две точки черные как кляксы на спине…

Вся гамма чувств во мне – боль, радость, укоризна…

Нет, что ни говори, вполне подвластны мне

Все тайны сюсюреализма…

Тени потопа
(Леонид Мартынов)

Ной

Был, бесспорно,

Человеком стоящим,

Нигде и никогда не унывающим

И спасшим жизнь всем лающим и воющим,

Кусающим, ползущим и летающим,

Короче говоря, млекопитающим

И прочим тварям всем, в беде не ноющим.

Вы спросите:

Зачем все это сказано,

Давным-давно известное? Не эхо ли

Оно того, что все друг с другом связано,

Ведь в огороде бузина обязана

Цвести, а к дядьке в Киеве приехали

Племянники, мечтающие пламенно

Горилке дань воздать тмутаракаменно!

Откуда что
(Василий Журавлев)

В тот далекий год,

когда приспело

выбирать учителя себе…

сам

ко мне сошел Сергей Есенин…

Василий Журавлев

Я поэт.

Со мной случилось чудо,

сам не понимаю отчего…

Все кричали:

– Как? Позволь!.. Откуда?

Ты же, братец, это… не того!

Я, конечно, грамотей не очень,

но читать умею пользы для.

И не то

чтоб славой озабочен,

просто хороши учителя!

То ли в летний день,

а то ль в осенний

(это, право, безразлично вам)

сам

ко мне сошел Сергей Есенин.

А к Ахматовой

я подобрался

сам!

Я
(Евгений Винокуров)

Есть слово «я». И нету в том худого,

Что я решил его произнести.

А вот мои два глаза. Изнутри

Они освещены. И всяк в своей орбите.

А вот мой нос. Готов держать пари:

Я человек, я богу равен ликом.

Вот он. Вот я. Никто не отличит!

Евгений Винокуров

Есть слово «я». О нет, я не всеяден.

Оно во мне! В нем суть и жизнь моя.

Я – вещь в себе. И вне себя. Я жаден

До всех, кто осознал значенье «я».

Куда я ни пойду – себя встречаю,

Я сам с собой переплетен в судьбе.

Цитирую, вникаю, изучаю

Себя!

Себе!

Собою!

О себе!

Вот я. Вот нос. И рот. Глаза. Вот ушки.

Чем я не бог? И, бережно храня

Меня в душе,

две темные старушки

Перекрестились, глядя на меня.

Я бодрствую. Я сплю. Я снедь вкушаю.

Я – центр и пуп земного бытия.

– А это кто? – себя я вопрошаю.

И сам себе я отвечаю: – Я!

Я озарился мыслью вдохновенной:

Бог – это я! Мир без меня – ничто!

Я – это я! – я сообщил вселенной.

Вселенная сказала: – Ну и что?

Как я стал поэтом
(Борис Слуцкий)

Я в поэзию шел как?

Я в поэзию шел так.

Вдруг почувствовал в пальцах жжение,

а иначе говоря – зуд.

Мысли приняли выражение

и, как войска,

пришли в движение,

я лежу, а они ползут.

Оказывается, есть порядок

в расположении строф и строк.

Стих не должен быть гладок.

Вот так. Самый сок.

Если следовать биографии,

то я

ошибочно должен был

стать учителем географии,

хотя педагогику не любил.

Писал на войне и после войны –

рядовой литературного воинства –

строки неодинаковой длины

и неодинакового достоинства.

К чему ведет нарушенье порядка?

Может быть в Литфонде накладка.

Ссуду дадут, а может, нет.

Крутись как хочешь.

И – привет!

А я наловчился писать, при этом

каждое слово блестит.

Вот так я и стал поэтом

и даже

уже мастит.

Ничему нигде не учился,

а поэт из меня получился!

Писание и дыхание
(Николай Доризо)

Не писал стихов

И не пишу, –

Ими я,

как воздухом,

Дышу.

Николай Доризо

Не писал стихов

И не пиши!

Лучше погуляй

И подыши.

За перо

поспешно

Не берись,

От стола

подальше

Уберись.

Не спеши,

не торопись,

Уймись,

Чем-нибудь,

в конце концов,

Займись.

Выброси к чертям

Карандаши.

Полежи,

в затылке почеши.

Суп свари,

порежь на кухне лук.

Выпей чаю,

почини утюг.

Новый телевизор

разбери –

Посмотри,

что у него

Внутри.

Плюнь в окно

И в урну попади!

В оперетту вечером

Пойди.

Вымой пол,

Прими холодный душ,

Почитай

на сон грядущий

Чушь…

Что-нибудь,

короче,

Соверши!

Не писал стихов

И не пиши!

Речитатив
(Лариса Васильева)

У Игоря есть сын,

Владимиром зовется.

Вдвоем с отцом в плену у хана Кончака.

Лариса Васильева

Князь Игорь как-то раз

Идти в поход собрался.

С врагами князь решил

Покончить навсегда.

Владимир, сын его, за папой увязался,

Затменье солнца вдруг случилося тогда.

Дружина в сече злой

Вся головы сложила.

Князья у Кончака

В плену… Душа болит!

А Кончаковна глаз на Вову положила,

А он и сам не прочь, да папа не велит.

А в стане вражьем том

Собралась тьма народу.

Все половцы вокруг. И пляшут – будь здоров!

А Игорь знай поет:

«О, дайте мне свободу!» –

И хан Кончак раскис и волю дать готов.

В Путивле на стене

Стенает Ярославна.

Глядь – едет беглый муж, и счастлива жена!

…А все-таки не зря

Я слушала недавно

«Князь Игорь», оперу, соч. тов. Бородина.

Предзимнее поле
(Анатолий Жигулин)

Тихо, прозрачно и пусто,

Жухнет сырое жнивье.

Сено, полынь и капуста

Сердце тревожат мое.

Неба осеннего синька,

Сизые краски полей,

Словно рябая косынка

Бабушки дряхлой моей.

Мельница машет рукою,

Едет бульдозер, шурша.

Нежности, света, покоя

Стылая просит душа.

Морозью тянет предзимней,

К ней уж давно я привык.

Все это – невыразимо,

Я выражаться отвык.

Зябнет ворона. Вороне ж

Снится шуршанье берез.

Поезд уходит в Воронеж,

Кушает лошадь овес.

Холодно стало, однако.

Нету вокруг никого.

Лает с балкона собака.

Больше пока ничего…

Мотив
(Роберт Рождественский)

…Первое,

что я услышал

при рожденье,

был мотив.

То ли древний,

то ли новый,

он в ушах моих крепчал

и какой-то долгой нотой

суть мою обозначал.

Роберт Рождественский

Я родился,

я резвился,

постепенно шел в зенит.

И во мне

мотив развился

и в ушах моих

звенит.

В голове он

кашу месит,

нет спасенья от него.

За себя пишу я

песни

и за парня

за того…

Свадьба пела и плясала,

в этом был особый смысл.

И перо мое писало,

обгоняя даже

мысль.

Впрочем,

может, я не гений

и впадаю в примитив,

для «Семнадцати мгновений…»

песню сделал.

На мотив,

мне знакомый каждой нотой,

чей –

не вспомню нипочем…

То ли древний,

то ли новый,

впрочем,

я тут ни при чем.

А мотив звучит

и просит

новых текстов и баллад.

Отчего же…

Я не против.

С удовольствием.

Я рад.

Композиторы не чают,

чтобы дольше он звучал…

И во мне

мотив крепчает.

Примитив бы

не крепчал.

Снеги и я
(Евгений Евтушенко)

Идут белые снеги,

a по-русски снега.

Это значит, на свете

наступила зима.

Тянет снег свою лямку,

а она все звенит.

Я сижу размышляю:

чем же я знаменит?

Вот гляжу я на стенку,

нет на ней ничего…

Вспоминаю я Стеньку

ни с того ни с сего.

Весь от гордости синий,

осознал я в борьбе,

что любил я Россию,

как искусство, в себе!

И еще (уж простите!)

понимаю, скорбя,

что любил я в России

большей частью себя.

Но понять я не в силе,

все на свете кляня,

то ли я для России,

то ль она для меня…

Грозовые раскаты,

но я их не боюсь…

Я ведь быстро раскаюсь,

если вдруг ошибусь.

И Россия блаженно

шепчет, слез не тая:

если будешь ты, Женя,

значит, буду и я!

Куда податься?
(Станислав Куняев)

Как хорошо бы отдохнуть

от званья русского поэта –

уйти в ненастье, в осень, в лето,

куда-нибудь, зачем-нибудь…

Станислав Куняев

Хоть мы учились понемногу,

чему-нибудь и как-нибудь,

но хорошо бы отдохнуть

от этих дел – да ну их к богу!

Уйти от суеты, как Фет.

Скитаться в поисках покоя,

а то махнуть на все рукою

и, например, уйти в буфет.

А может, в поле, в лес густой

уйти, чему-нибудь внимая.

Уйти в грозу в начале мая,

уйти совсем, как Лев Толстой!

Уйти и не метать икру,

смертельно надоело это…

Со званьем русского поэта

давно пора кончать игру.

Кто куда
(Кирилл Ковальджи)

Человек отыскивает извлечение,

преграждая шальные потоки.

Но куда же девается все излучение,

эманация, биотоки?

Кирилл Ковальджи

Мужчины оставили развлечения,

перешли с коньяка на соки.

Они отыскивают извлечения,

эманацию, биотоки.

Врачи освоили трансплантацию,

что, вообще говоря, прекрасно.

Женщины ударились в эмансипацию,

где «она», а где «он» – неясно.

Все поумнели, все мечутся,

все сами себе члены-корреспонденты.

Обрушились на голову человечества

информации шальные ингредиенты.

И лишь писатель, словами живописуя,

выглядит как белая ворона.

А меня, поэта, главное интересует:

кто же остался у синхрофазотрона?

Очищение
(Глеб Горбовский)

Иногда я курю.

Невесомый дымок

Улетает в окно,

Как частица меня.

Иногда я бросаю на землю плевок,

Предварительно голову набок склоня.

Глеб Горбовский

Я сморкаюсь. Но как?

Для начала курю,

Провожая глазами

Дымок голубой;

И, зажав указательным пальцем ноздрю,

Прочищаю другую воздушной струей.

После этого снова

Курю и смотрю,

Как причудливо дыма струя поплыла.

А затем, зажимая вторую ноздрю,

Прочищаю я ту, что зажата была.

Лишь потом,

Доставая платок носовой,

Чтобы вытереть пот

С многодумного лба,

Понимаю всем сердцем и всей головой,

Что сморкнешься не так – и насмарку судьба!

Око за око
(Спартак Куликов)

Твои губы открыли мне

таинство

зачатья небес

и подземных вод…

……………………

Твое девичье лицо

кострами ереси

сторожит сумрак скитаний

и крыш.

И т. д. и т. п.

Спартак Куликов

Читатель обратит внимание

и на своеобразие поэтической

манеры автора.

Из аннотации к книге С. Куликова «Око»

Я проник разумом

в запредельность,

пеплом созвездий

посыпан

темени шар.

И только тебя,

твою

безраздельность

понимать отказывается душа.

Ересь глаз,

таинство истуканьей веры,

лунное зеркало

змеевидных волос,

плазма плеч,

адские полусферы,

черта раздела,

заклание и – хаос!..

Зрачком рассудка разъять

и вытрясти

радиус взора

и саркофаги ног…

Я хотел придумать

позаковыристей,

но позаковыристее

не смог.

Бденье крыл

мартобря тридцать второго,

Зодиак одичания и

н

о

ч

л

е

г.

Лишь одно

бьется тайною Козерога:

ты –

Красная Шапочка

или Хина Члек?

Противопожарная оборона
(Владимир Котов)

Но нам ли нужен

нервный тик

от мысли от одной – от страха?

……………………………………

Нет!

Надо голову иметь –

не только пятки!

Владимир Котов

Огонь – опасен!

Шутников,

с огнем играющих упрямо,

хочу я

без обиняков

предупредить

не вкось, а прямо!

Сограждане!

С огнем игра –

душе трибуна

как каверна!

Скажу о том

не очень гра-

мотно,

но верно!

Не ползай

глупым червяком,

будь бодр всегда ты!

Запомни:

шутки с огоньком

чрева-а-ты!

Смелее, друг,

слова рифмуй,

не хнычь,

не хмурься!

Сперва квартиру

застрахуй,

потом балуйся!

В грязь не ударь,

смотри,

лицом,

не будь

вороной!

Скорее

становись бойцом

противопожарной обороны!

Я убежден:

кто не со мной –

с врагами

вместе!

Я знаю:

за моей спиной

всегда брандмейстер!!!

К портрету Г.
(Татьяна Глушкова)

По мотивам книги стихов «Белая улица»

…Ты хочешь поэтессой стать? Так стань!

Куда как легче! Проще нет занятья,

ты изучи, что создали собратья,

усердно наклонив над книгой стан.

У одного возьми размер и ритм,

а у другой – стиха закаменелость,

у третьего возьми метафор смелость,

а у четвертой – необычность рифм.

Возьми лучину, канделябр, свечу,

добавь сердечных мук, усталость, горечь,

истории (одобрит Пал Григорьич!),

Пегаса, кваса, Спаса и парчу.

Смешай все это, не сочти за труд,

пиши смелей, учтя мои советы.

Не так уж он и сложен, путь в поэты…

Сдавай в печать. Не бойся! Издадут!

Вчерашний день
(Евгений Храмов)

Золотились луковицы храмов,

Вышел я, Евгений Львович Храмов,

И собою солнца диск затмил.

Я царю сказал: «Посторонитесь…»

Все вокруг шептались: «Что за витязь?

Как красив он, смел, умен и мил!»

Кубок опрокинув без закуски,

Говорил я только по-французски,

В золотой затянут был мундир.

Треуголку снял Наполеошка

И сказал, грассируя немножко:

«Ша, французы, это – командир!»

Я в салоне сел к роялю «Беккер»,

Несравненный Вилли Кюхельбекер,

Рдея от смущенья, подошел.

Говорить хотел, но не решался,

А потом и вообще смешался,

Высморкался, хмыкнул и ушел…

…В этом месте разлепил я веки,

Жаль, что я живу в двадцатом веке

И былого не вернуть, хоть плачь…

Ничего со мною не случилось,

Это мне с похмелья все приснилось,

Я очкарик, рохля и трепач.

Двоечница
(Феликс Чуев)

Куплю рубаху, брюки темно-синие,

пройдусь по половицам, как по льду,

и двоечницу, самую красивую,

на зависть всей площадке, уведу.

Феликс Чуев

На танцплощадке розовые личики

танцуют на зашарканном полу.

Отличниц приглашают лишь отличники,

а двоечница мается в углу.

Глядит девчонка на меня, на Чуева!

Мурашки побежали по спине.

И двоечница тотчас же почуяла

родное что-то, близкое во мне.

Мы с ней потанцевали. Слово за слово,

я ей всучить пытаюсь свой портрет

и убеждаю двоечницу ласково,

что в этом ничего плохого нет.

Она вдруг слезы принялась размазывать,

они ручьями брызнули из глаз.

Тогда я начинаю ей рассказывать,

что я не кто-нибудь, а красный ас!

И вроде шансы сразу же повысились,

вот мы уже заходим к ней во двор…

И я шагаю, как генералиссимус

и мну в руках «Герцеговину Флор».

Раскопки в XXX веке
(Валентин Берестов)

Откопан был старинный манускрипт.

Скорей листать страницы! Шорох. Скрип.

Стихи. Представьте, ничего себе!

Инициалы автора – В. Б.

Наверно, это рукопись моя.

Что ж, у шедевров жизнь уже своя…

Нет, что вы, что вы! Никаких намеков.

Жаль, оказалось, это – Виктор Боков…

Кошка
(Владлен Бахнов)

Лежала кошка на спине,

Устроившись уютно.

И никому та кошка не

Мешала абсолютно.

И вот, зажав в руке перо,

Подумал я при этом,

Что это для стихов – хоро-

Шим может стать сюжетом.

Она лежала – я уви-

Дел, – хвост игриво свесив.

Что знать могла она о дви-

Жущем весь мир прогрессе?

Мешала узость кругозо-

Ра кошке знать ленивой

О том, что, как и где изо-

Брели на данной ниве.

Сказать по правде, просто ни

О чем не знала киса.

И я закончил ирони-

Ческие экзерсисы.

Пират
(Эдуард Успенский)

Лился сумрак голубой

В паруса фрегата,

Собирала на разбой

Бабушка пирата…

Эдуард Успенский

Лился сумрак голубой,

Шло к июлю лето.

Провожала на разбой

Бабушка поэта.

Авторучку уложила

И зубной порошок,

Пемзу, мыло, чернила

И для денег мешок.

Говорила: – Ты гляди,

Дорогое чадо,

Ты в писатели иди,

Там разбой что надо!

Ты запомни одно,

Милый наш дурашка:

Золотое это дно –

Крошка Чебурашка!

Не зевай, не болтай,

Дело знай отменно.

Ты давай изобретай

Крокодила Гену!

Ты, гляди, не будь дурак,

Ром не пей из бочки.

И старушку Шапокляк

Доведи до точки…

…Долго пела она,

Целовала сладко.

До чего же умна

Старая пиратка!

Это сущий пустяк –

Ремесло пирата…

Ну, а если что не так –

Бабка виновата…

Бедный безлошадник
(Лев Кондырев)

Шли валуны

Под изволок…

Как петушиный хохолок,

Пырей, от солнца красноватый,

Качался в балке…

Пахло мятой…

Холмов косматая гряда

Тянулась к западу, туда,

Где пруд,

Задумчивый, печальный,

Лежал…

– Отсель, – сказал геодезист, –

Грозить мы будем бездорожью!

Лев Кондырев

На берегу пустынных волн

Стоял я,

Тоже чем-то полн…

И вдаль глядел.

Стояло лето.

Происходило что-то где-то.

Я в суть вникать не успевал,

Поскольку мыслил. Не зевал,

Как Петр Первый. Отовсюду

Шли валуны.

Качалась ель.

И мне подумалось: я буду

Грозить издателям отсель!

Закончил мыслить.

Прочь усталость!

Сел на валун.

Мне так писалось,

Как никогда! Смешать скорей

Курей, пырей и сельдерей,

Все, что мелькает, проплывает,

Сидит, лежит и навевает

Реминисценции. Увы,

Не избежать, как видно, снова

Ни в критике разгона злого,

Ни унизительной молвы.

Меня ли

Тем они обидят?!

Да я чихал! Пусть все увидят,

Как, глядя в синюю волну,

Я сочинил

Пять тысяч строк!

Таких пять тысяч

За одну

Я променял бы.

Если б мог…

Из книги «Пегас – не роскошь» (1979)

Весь в голубом
(Константин Ваншенкин)

Меж бровями складка.

Шарфик голубой.

Трепетно и сладко

Быть всегда с тобой.

Константин Ваншенкин

Мне мила любая

Черточка твоя,

Словно голубая

Лирика моя.

Трепетна и томна,

Чуточку сладка,

Несколько альбомна,

Капельку горька.

Я всегда с тобою.

Ты всегда со мной.

Небо голубое,

Шарфик голубой.

Быть с тобою сладко.

Ты мила, я мил.

Острая нехватка

Розовых чернил.

Мой пес и я
(Владимир Костров)

Витой веревочкой доверья

Ко мне привязан старый пес.

Его глаза – глаза не зверя –

Все понимают наугад.

Он верит в то, во что я верю,

И рад тому, чему я рад.

Владимир Костров

Мой пес и я!

Нельзя словами

Нас достоверно описать.

Есть много общего меж нами –

Чутье и верность, ум и стать.

Есть даже общее в обличье,

Не то чтоб сходство, а чуть-чуть…

Но ряд существенных различий

Я не могу не подчеркнуть.

Не курит он, хоть это жалко,

А то ведь мог бы угощать.

Мой пес не ездит на рыбалку

Денька на три, четыре, пять…

Все понимает он отлично,

Но молчуном слывет зато.

Он ест все то, что я обычно,

Но пьет совсем, совсем не то…

Короче, лишена собака

Нам, людям, свойственных грехов.

Но что ценней всего, однако, –

Не пишет, умница, стихов!

День в гиперборее
(Юнна Мориц)

Как у нас в Гиперборее,

Там, где бегают кентавры,

Соблазнительные феи

Днем и ночью бьют в литавры.

Там лежит раскрытый томик,

Не прочитанный Сатиром.

Там стоит дощатый домик,

Называемый сортиром.

Одиссей свое отплавал,

Греет пузо под навесом.

Перед богом хитрый дьявол

Так и ходит мелким бесом.

Едут музы в Сиракузы,

Не убит еще Патрокл.

На Олимпе в моде блюзы,

Гоголь-моголь и Софокл.

Зевс в объятиях Морфея,

Вельзевул песочит зама.

Незаконный сын Орфея

Спит, наклюкавшись бальзама.

Сел Гомер за фортепьяно,

Звон идет на всю катушку.

Посреди дубравы рьяно

Соблазняет бык пастушку.

Пляшет Плоть в обнимку с Духом,

Сладко чмокая и блея.

А в углу, собравшись с духом,

Сочиняю под Рабле я…

Покамест я…
(Станислав Куняев)

…Мы будем жить, покамест Пушкин с нами,

мы будем жить, покамест с нами Блок.

…И нищим надо подавать,

покамест есть они на свете.

Станислав Куняев

Покамест Пушкин есть и Блок,

литература нас врачует.

Литература нам не впрок,

покамест Кобзев есть и Чуев.

Покамест все чего-то ждут,

и всяк покамест что-то ищет.

Покамест нищие живут

и на кладбище ветер свищет.

Мы будем жить, а выйдет срок,

то пусть земля нам будет пухом.

И в жизни тот не одинок,

кто уважает нищих духом.

Покамест жив, цени свой труд,

в бессмертье душу окуная…

А пародисты не умрут,

покамест не иссяк Куняев.

Не до Европ
(Ольга Фокина)

Мне рано, ребята, в Европы

Дороги и трассы торить…

Ольга Фокина

Мне рано в Европы, ребята,

Меня не зови, Лиссабон:

Мне ехать еще рановато

В Мадрид, Копенгаген и Бонн.

Билет уж заранее куплен

В деревню, где буду бродить.

Не сетуйте, Лондон и Дублин,

Придется уж вам погодить.

Мужайся, красавица Вена,

Боюсь, мы не свидимся, Киль…

Ведь мне, говоря откровенно,

Милей вологодская пыль.

Не ждите, Альпийские горы,

Не хнычьте, меня не виня…

Какие поди разговоры

В Европах идут про меня!

Смеются Женева и Канны,

От смеха Афины в слезах:

– Мадам, вам действительно рано,

Сидите в своих Вологдах…

Делай, как я
(Александр Кушнер)

Когда, смахнув с плеча пиджак,

Ложишься навзничь на лужок, –

Ты поступаешь, как Жан-Жак,

Философ, дующий в рожок.

Александр Кушнер

Когда пьешь кофе натощак

И забываешь о еде,

Ты поступаешь, как Бальзак,

Который Оноре и де.

Когда в тебе бурлит сарказм

И ты от гнева возбужден,

Ты просто вылитый Эразм,

Что в Роттердаме был рожден.

Когда, освободясь от брюк,

Ложишься навзничь на диван,

То поступаешь ты, мой друг,

Как мсье Гюи де Мопассан.

Когда ты вечером один

И с чаем кушаешь безе,

Ты Салтыков тире Щедрин

И плюс Щедрин тире Бизе.

Когда ж, допустим, твой стишок

Изящной полон чепухи,

То поступаешь ты, дружок,

Как Кушнер, пишущий стихи.

Расплата
(Владимир Сергеев)

Быть может, я, сегодняшний, не прав,

И женщина совсем не виновата.

Быть может, на меня, за грубый нрав.

Как самосвал, наехала расплата?

Владимир Сергеев

Быть может, я опасность прозевал,

А может быть, дорога виновата,

Но на меня наехал самосвал,

И я подумал: вот она, расплата!

За то, что был я с женщинами крут,

За грубый нрав – солдат ведь, не овечка.

В стихи мои доныне так и прут

Соленые солдатские словечки…

И я сказал, отряхивая пыль

И глядя на обломки самосвала:

– Вы верьте мне.

Так было.

Это – быль.

Хоть не могло так быть

и не бывало…

Девушки и женщины
(Валентин Сорокин)

Влюбчивый, доверчивый, земной,

Я один виновен перед вами,

Женщины, обиженные мной,

Девушки с печальными бровями.

Валентин Сорокин

Влюбчивый, доверчивый, земной,

Я достоин пращура Адама.

Девушки, обиженные мной,

Вы уже не девушки, а дамы.

У одной – бедою сомкнут рот,

Чистый лоб печален и бескровен.

У другой – совсем наоборот:

Грустные глаза, ресницы, брови.

А у третьей – скулы сведены

И ночами мучает одышка,

А у этой – легкие больны

И растет разбойником парнишка.

Ометелен, знойчат и фырчист[³],

Не плененный скукой, как и все мы,

Женщины, я перед вами чист,

Не могу я

сразу быть со всеми!

Я вас всех по-прежнему люблю,

Сердце по кусочкам растащили…

Только об одном судьбу молю:

Только бы

жене не сообщили…

Для тех, кто спит
(Яков Белинский)

Спит острословья кот.

Спит выдумки жираф.

Удачи спит удод.

Усталости удав.

Яков Белинский

Спит весь животный мир.

Спит верности осел.

Спит зависти тапир.

И ревности козел.

Спит радости гиббон.

Забвенья спит кабан.

Спит хладнокровья слон.

Сомненья пеликан.

Спит жадности питон.

Надежды бегемот.

Невежества тритон.

И скромности енот.

Спит щедрости хорек.

Распутства гамадрил.

Покоя спит сурок.

Злодейства крокодил.

Спит грубости свинья…

Спокойной ночи всем!

Не сплю один лишь я…

Спасибо, милый Брем!

Восточное пристрастье
(Елена Николаевская)

…Под солнцем – горы в белой дымке,

Под снегом – теплая земля,

И липы на Большой Ордынке,

И в Ереване – тополя…

Елена Николаевская

…Нет, что ни говори, недаром,

Дыханья не переводя,

Сижу, с волнением и жаром

Стихи друзей переводя.

Как свет, как ощущенье счастья,

Вошло, как видно, в плоть мою

Вполне восточное пристрастье:

Все что увижу – то пою…

Живут в Армении армяне,

Грузины в Грузии живут.

В Москве в «Ромэн» живут цыгане,

Они танцуют и поют.

У молодых соседей – Надька,

Дочурка, ростом не видна.

И в Киеве, конечно, дядька,

А в огороде – бузина.

Один мой друг, явив отвагу,

Сказал мне, осушив стакан:

– Переводи, но не бумагу,

Прошу тебя, Елена-джан[⁴]!

Маясь животом
(Лев Ошанин)

Смотрел сегодня танец живота.

Красивая девчонка, да не та,

Что спать не даст одной короткой фразой.

Восточная красавица, прости.

Восточная красавица, пусти

К непляшущей, к нездешней, к светлоглазой.

Лев Ошанин

В далекой экзотической стране,

Где все принципиально чуждо мне,

Но кое-что достойно уваженья,

Смотрел сегодня танец живота.

Живот хорош, но в общем – срамота.

Сплошное, я считаю, разложенье!

Не отведя пылавшего лица,

Я этот ужас вынес до конца,

Чуть шевеля сведенными губами:

Восточная красавица, зачем

Ты свой живот показываешь всем?!

С тобой бы нам потолковать на БАМе…

Восточная красотка хороша!

Но кровью облилась моя душа,

Ведь так недалеко и до конфуза…

Халат взяла бы или хоть пальто,

А то нагая… Это же не то,

Что греет сердце члена профсоюза!

Восточная красавица, прости,

Но я хотел бы для тебя найти

Достойное эпохи нашей дело.

Чтоб ты смогла познать любовь и труд,

Но я боюсь, что этот факт сочтут

Вмешательством во внутреннее тело…

Разговор
(Римма Казакова)

Бесконечными веками –

есть на то причина –

разговаривал руками

любящий мужчина.

Римма Казакова

Повстречался мне нежданно

и лишил покоя.

И что я ему желанна

показал рукою.

Молча я взглянула страстно,

слова не сказала

и рукой, что я согласна,

тут же показала.

Образец любовной страсти

нами был показан.

Разговор влюбленным, к счастью,

противопоказан.

А потом горела лампа,

молча мы курили,

молча думали: «И ладно,

и поговорили…»

Так вот счастье и куется

издавна, веками…

Всем же только остается

развести руками.

Путь к мудрости
(Алексей Марков)

Всю ночь себя четвертовал

И вновь родился утром.

Бескомпромиссно-твердым стал

И молчаливо-мудрым.

Алексей Марков

Всю ночь себя колесовал,

Расстреливал и вешал.

Я так себя разрисовал,

Что утром сам опешил.

Зато когда наутро встал –

Совсем другое дело!

Душою за ночь мягким стал,

А тело – затвердело.

Молчанье гордое храня,

Я сел на одеяло.

Бескомпромиссностью меня

Обратно обуяло!

И – дальше больше! – мудрость вдруг

Во мне заговорила.

И снова ахнули вокруг:

– А вот и наш мудрило!

Он может, но…
(Николай Доризо)

Нет, жив Дантес.

Он жив опасно,

Жив

вплоть до нынешнего дня.

Ежеминутно,

ежечасно

Он может выстрелить в меня.

Николай Доризо

Санкт-Петербург взволнован очень.

Разгул царизма.

Мрак и тлен.

Печален, хмур и озабочен

Барон Луи де Геккерен.

Он молвит сыну осторожно:

– Зачем нам Пушкин?

Видит бог,

Стреляться с кем угодно можно,

Ты в Доризо стрельни,

сынок! –

С улыбкой грустной бесконечно

Дантес

взирает на него.

– Могу и в Доризо,

конечно,

Какая разница,

в кого… –

Но вдруг

лицо его скривилось,

И прошептал он

как во сне:

– Но кто тогда,

скажи на милость,

Хоть словом

вспомнит обо мне?!..

Ужин в колхозе
(Давид Самойлов)

– Встречай, хозяйка! – крикнул Цыганов.

Поздравствовались. Сели.

В мгновенье ока – юный огурец

Из миски глянул, словно лягушонок.

А помидор, покинувший бочонок,

Немедля выпить требовал, подлец.

– Хозяйка, выпей! – крикнул Цыганов.

Он туговат был на ухо.

Давид Самойлов

– Никак Самойлов! – крикнул Цыганов

(Он был глухой). – Ты вовремя, ей-богу!

Хозяйка постаралась, стол готов,

Давай закусим, выпьем понемногу…

А стол ломился! Милосердный бог!

Как говорится: все отдай – и мало!

Цвели томаты, розовело сало,

Моченая антоновка, чеснок,

Баранья ножка, с яблоками утка,

Цыплята табака (мне стало жутко),

В сметане караси, белужий бок,

Молочный поросенок, лук зеленый,

Квашеная капуста! Груздь соленый

Подмигивал как будто! Ветчина

Была ошеломляюще нежна!

Кровавый ростбиф, колбаса салями,

Телятина, и рябчик с трюфелями,

И куропатка! Думаете, вру?

Лежали перепелки как живые,

Копченый сиг, стерлядки паровые,

Внесли в бочонке красную икру!

Лежал осетр! А дальше – что я вижу! –

Гигант омар (намедни из Парижа!)

На блюдо свежих устриц вперил глаз…

А вальдшнепы, румяные как бабы!

Особый запах источали крабы,

Благоухал в шампанском ананас!..

«Ну, наконец-то! – думал я. – Чичас!..

Закусим, выпьем, эх, святое дело!»

(В графинчике проклятая белела(!)

Лафитник выпить требовал тотчас!

Я сел к столу… Смотрела Цыганова,

Как подцепил я вилкой огурец,

И вот когда, казалось, все готово,

Тут Иванов (что ждать от Иванова?!)

Пародией огрел меня, подлец!..

Али я не я
(Борис Примеров)

Окати меня

Алым зноем губ.

Али я тебе

Да совсем не люб?

Борис Примеров

Как теперя я

Что-то сам не свой.

Хошь в носу ширяй,

Хошь в окошко вой.

Эх, печаль-тоска,

Нутряная боль!

Шебуршит мысля:

В деревеньку, что ль?

У меня Москва

Да в печенках вся.

И чего я в ей

Ошиваюся?..

Иссушила кровь

Маета моя.

И не тута я,

И не тама я…

Стал кумекать я:

Аль пойтить в собес?

А намедни мне

Голос был с небес:

– Боря, свет ты наш,

Бог тебя спаси,

И на кой ты бес

Стилизуисси?!..

О пользе скандалов
(Евгений Долматовский)

Что делать со стихами о любви,

Закончившейся пошленьким скандалом?

Не перечитывая, разорви,

Отдай на растерзание шакалам.

Евгений Долматовский

Ни разу малодушно не винил

Я жизнь свою за горькие уроки…

Я был влюблен и как-то сочинил

Избраннице лирические строки.

Скользнула по лицу любимой тень,

И вспыхнул взгляд, такой обычно кроткий…

Последнее, что видел я в тот день,

Был черный диск чугунной сковородки.

Скандал? Увы! Но я привык страдать,

Поэтам ли робеть перед скандалом!

А как же со стихами быть? Отдать

На растерзанье критикам-шакалам?

Насмешек не боюсь, я не такой;

Быть может, притвориться альтруистом,

Свои стихи своею же рукой

Взять и швырнуть гиенам-пародистам?

Но я мудрей и дальновидней был,

Я сохранил их! И в тайник не спрятал.

Не разорвал, не сжег, не утопил,

Не обольщайтесь – я их напечатал!

Я и Соня, или Более чем всерьез
(Роберт Рождественский)

Мог ногой

топнуть

и зажечь

солнце…

Но меня

дома

ждет

Лорен Софа.

Роберт Рождественский. Из книги «Всерьез»

…А меня

дома

ждет

Лорен Соня.

Мне домой

топать –

что лететь

к солнцу.

А она

в слезы,

скачет как мячик:

– Что ж ты так

поздно,

милый мой

мальчик? –

Я ей

спокойно:

– Да брось ты,

Соня…

Постели койку

и утри

сопли. –

А она плачет,

говорит:

– Робик!.. –

и –

долой платье,

и меня –

в лобик…

Задремал

утром,

так устал

за ночь…

Вдруг меня

будто

кто-то

хвать

за нос!

Рвут меня

когти,

крики:

– Встань,

соня!

Я тебе,

котик,

покажу

Соню!!

Дерзновенность
(Екатерина Шевелева)

Жизнь коротка. Бессмертье дерзновенно.

Сжигает осень тысячи палитр.

И, раздвигая мир, скала Шопена

Во мне самой торжественно парит.

Екатерина Шевелева

Здоровье ухудшалось постепенно,

Районный врач подозревал гастрит.

Но оказалось, что скала Шопена

Во мне самой торжественно парит.

Ночами я особенно в ударе,

Волшебный звук я издаю во сне;

Но это просто скрипка Страдивари

Сама собой пиликает во мне.

И без того был организм издерган,

В глазах темно и в голове туман…

И вот уже во мне не просто орган –

Нашли собора Домского орган!

Потом нашли палитру Модильяни,

Елисавет Петровны канапе,

Подтяжки Фета, галстук Мастроянни,

Автограф Евтушенко и т.п.

Врачи ломали головы. Однако

Рентгеноснимок тайну выдает:

Представьте, что во мне сидит собака

Качалова! И лапу подает!

Непросто изучить мою натуру,

Зато теперь я обучаю всласть,

Во-первых, как войти в литературу,

И во-вторых, – в историю попасть.

Пенелопа
(Андрей Дементьев)

Ее улыбка неземная

звучит, как исповедь моя…

И Афродита это знает

и не уходит от меня.

Андрей Дементьев. «Афродита»

Хоть о себе писать неловко,

но я недаром реалист;

ко мне пристала Пенелопа,

как, извиняюсь, банный лист.

Она такая неземная,

и ясный взгляд, и чистый лоб.

И я, конечно, это знаю:

что я, не знаю Пенелоп?!

Я долго думал: в чем причина

моих успехов и побед?

Наверно, я такой мужчина,

каких и в Греции-то нет…

До этого была Даная…

За мной ходила целый год.

И Афродита это знает,

но от меня не отстает.

Шла бы ты домой, Пенелопа!

Воздаяние
(Василий Федоров)

Пропою про урожаи

И про Вегу, как фантаст.

Глядь, какой-нибудь Державин

Заприметит

И воздаст.

Василий Федоров

Шел я как-то, трали-вали,

С выраженьем на лице.

И подумал: не пора ли

Сдать экзамен

За лицей?

Как-никак я дока в лирах,

Правда, конкурс – будь здоров!

Много этих… в вицмундирах,

Как их там?..

Профессоров.

В жар кидает… Вдруг сомлею,

Не попасть бы тут впросак.

По-французски не парлею,

Знамо,

Истинный русак!

Стар Державин.

Был, да вышел…

Как бы в ящик не сыграл…

На середку тут я вышел,

В груди воздуху набрал,

Как запел про урожаи

Да про Вегу как пошел!..

П