Начальный резонанс

В XVI в. в политических, дипломатических и военных кру­гах различных стран Западной Европы строились многочислен­ные планы решительного прекращения османской агрессии и сокрушительного разгрома Османского государства. Т. Джувара в своей книге «Сто проектов раздела Турции» характеризует 16 та­ких проектов, относящихся к упомянутому столетию.

Первое известное западноевропейское сообщение о каза­ках и их войне с османами появилось во Франции в 1521 г. За­тем поток подобных сообщений нарастал, и уже в последней четверти XVI в., еще до развертывания широкой казачьей вой­ны на море, в Европе стали просчитывать возможности эффек­тивного наступления казаков на Балканы. «Не сомневались, — пишет В.В. Макушев, — что при первом появлении наших ка­заков на Дунае присоединятся к ним волохи, молдаване, болгаре и сербы, которые не могут более сносить тяжелого ига ту­рецкого»¹.

Согласно европейским представлениям, у казаков была уни­кальная возможность ударить по Турции «с тыла» —- не со сторо­ны хорошо защищавшегося и укреплявшегося Средиземного моря, а со стороны мирного и спокойного Черного моря. По этой причине в Западной Европе задолго до начала казачьей Босфорской войны появились планы нанесения казаками мощ­ного удара по турецкому побережью Малой Азии и непосред­ственно по Стамбулу.

Одним из первых среди западноевропейцев заговорил о воз­можности казачьих набегов на османскую столицу веронец Алес-сандро Гваньини, «граф Латеранского дворца» (до XIV в. являв-шегося резиденцией римских первосвященников). При Сигиз-мунде II Августе он перебрался в Польшу, участвовал в ее войнах и заинтересовался ее историей.

В «Хронике Европейской Сарматии», впервые опублико­ванной на латинском языке в 1578 г. и затем изданной в рас­ширенном польском варианте в 1611 г., А. Гваньини, характе­ризуя казачьи чайки, замечал: «В таких же точно лодках преж­де Русь чинила шкоды греческим (византийским. — В.К.) императорам, заходя иногда даже под самый Константинополь, как о том Зонарас, греческий историк, пишет. Да и сегодня едва ли не то же делали бы казаки, если бы их было так много». Эти же фразы мы находим в «Хронике польской» И. Бельского, вышедшей в свет в 1597 г. и использованной при написании труда А. Гваньини.

В 1584 г., незадолго до смерти польского короля Стефана Батория, состоялись его переговоры с папским нунцием в Польше Альберто Болоньетто, на которых обсуждалась идея со­здания антиосманской лиги. Король предложил оригинальный вариант, показывавший, в чем заключались главные интересы монарха. В качестве первого этапа борьбы с Турцией должно было последовать завоевание Москвы, а уже потом предполагалось попытаться взять Стамбул общими силами Польши и Моско-вии, с помощью татар и казаков.

Польский историк Казимеж Доперала, рассказавший об этих переговорах, подвергся критике Н.С. Рашбы за то, что будто бы слишком доверчиво отнесся к турецкой части плана Стефана Батория, у которого в действительности не было никаких анти­османских замыслов. Вообще польский автор недвусмысленно показывает, что в течение всего своего правления король нахо­дился в дружественных отношениях с Турецким государством, но нас в данном случае интересует лишь сам факт обсуждения Стефаном и представителем Ватикана возможного участия ка­заков в будущем взятии Стамбула.

Наибольший интерес в Европе вызывало Войско Запорож­ское как более крупное и тогда более известное казачье образо­вание, а главными интересующимися сторонами были Ватикан, организатор «сопротивления исламу», и Венецианская респуб­лика, соперница Турции в Средиземноморье.

«Уже во времена Стефана Батория, —говорит П. А Кулиш, — в Венеции и Риме составляли проекты " союза с казаками" на случай войны с Турцией. Казацкие становища за Порогами были предметом особенного любопытства людей, заинтересованных стратегическою обстановкою Турции. Италианцы знали такие подробности о казаках, которые не дошли до нас путем польской и русской письменности. Им было известно, что казаки, зимуя на днепровских островах, окружали себя ледяными крепостя­ми, укрепляли острова дубовыми засеками, изрезывали тран­шеями и т.п. Казаков заискивали, казаков ласкали, казаков пре­возносили и католики, и протестанты; но все это делалось в том смысле, что их можно употребить как истребительное орудие против любого неприятеля».

В 1580-х гг. начались и прямые переговоры западноевропей­ских представителей с сечевиками. В 1585 г. Карло Гамберини, секретарь упомянутого выше нунция, подал венецианскому дожу «Записку о том, какую пользу можно извлечь из союза с казака­ми в случае войны с Турцией». Автор во время пребывания в Вильне, где находился тогда польский двор, познакомился и сблизился с гетманом украинских казаков, беспрестанно вое­вавших с турками, и теперь излагал содержание своих бесед с ним.

Отметив, что слава казаков — великолепных воинов — рас­тет по мере их подвигов, а их имя наводит ужас на самого султа­на, К. Гамберини сообщал, что гетман среди прочего высказал­ся за союз казаков с другими странами в борьбе против Турции и за нападение на нее, уверяя, что при первой надобности набе­рет до 15 тыс. казаков. «Что касается непосредственного напа­дения на турок, сказал гетман, то, пользуясь настоящею войною с Персиею, казаки в союзе с соседними народами легко могли бы проникнуть врасплох до самого Константинополя, ибо тур­ки ныне столь ослаблены и истощены, что не могли бы оказать им надлежащего сопротивления». При этом гетман добавил, что когда Осман-пашу вызвали из Персии для низвержения и умер­щвления крымского хана, бейлербей Греции при всех своих уси­лиях не мог доставить паше больше 14—15 тыс. «весьма плохой конницы», хотя и было объявлено, что османское войско якобы состоит из 50 тыс. человек.

Относительно народов, на помощь которых могли бы рас­считывать запорожцы, гетман заявил о своих дружественных сношениях с донскими казаками, а также с черкесами, «храб­рейшими в тех странах воинами», о легкой возможности при­влечь на свою сторону ту часть крымских татар, которая не рас­положена к туркам, и выразил несомненную уверенность в том, что при первом появлении сильного казацкого войска к нему примкнут волохи, молдаване, болгары и сербы. Наконец, по сло-вам гетмана, в самом Стамбуле постоянно находится от 4 до 5 тыс. христианских невольников, которые сразу же по освобож­дении станут отважными помощниками.

Гетман заметил, что означенное предприятие не будет тя­желым для казаков, если только им окажут помощь. На вопрос К. Гамберини о характере этой помощи собеседник ответил, что казакам было бы достаточно от 15 до 20 тыс. дукатов на при­обретение оружия и военных припасов.

Тогдашняя Венеция после войны с Турцией, закончившей­ся в 1573 г., держала вооруженный нейтралитет и, хотя искала союзников, но не собиралась пока снова воевать с Османской империей. Тем не менее, по замечанию В. В. Макушева, запис­ка К. Гамберини обратила на себя внимание сената Венеции, который с тех пор стал внимательно следить за действиями ка­заков.

В 1593 г. произошел уникальный случай непосредственно­го обращения к украинскому казачеству главы католической церкви. В конце этого года папа Климент VIII направил патера Александра Комуловича (Алессандро Комулео), хорвата по про­исхождению, в страны Восточной Европы для привлечения их к антиосманской лиге. Он должен был в тайне от польского пра­вительства, выступавшего против войны с Турцией, встретиться с представителями казаков, которым вез два папских письма от 8 ноября (29 октября). Первое из них адресовалось «избранно­му сыну и благородному мужу, генеральному капитану казаков»², а второе всем казакам — «избранным сыновьям казацким воен­ным».

«Мы знаем, — говорилось в послании " капитану", — как славна твоя казацкая милиция, и поэтому она может быть очень полезной христианскому обществу в борьбе с общими врагами нашей веры. Тем более, что мы проинформированы о твоей сме­лости и знании военного дела, ибо ты не уступаешь храбрей­шим людям в смелости и умении командовать войсками». «Ус­лышь, поистине храбрейший муж, — призывал папа, — голос матери твоей, католической церкви, смелость свою и власть над воинствующим народом отдай Богу и святому Петру, выполни замыслы найти — будет тебе и твоему народу слава в веках, что в тяжелейшее время немало храбрости своей и любви уделили апостольской столице».

Во втором письме говорилось об «отцовской любви» автора к казакам, их храбрости и отваге и содержался призыв к «совме­стной защите христианского общества»: «Вы... покроете себя как надежные военные слуги господни бессмертным пальмо­вым венком, который никогда не увянет».

О конкретных направлениях необходимых казачьих военных действий речи не шло, и их, несомненно, должен был обсудить А. Комулович. Из другого источника видно, что патеру требова­лось склонить казаков, в частности, к взятию Монкастро (Ак-кермана) и дальнейшему продвижению вдоль Черного моря. Т. Джувара отмечает, что план А. Комуловича заключатся в объе­динении против Турции западноевропейцев, персов, трансиль-ванцев, казаков, молдаван, валахов, болгар и других народов и свержении османского ига; казакам обещалось до 12 тыс. фло­ринов, но только при их вступлении во враждебные страны.

Не исключено, что в переговорах с казаками мог быть затро­нут и вопрос о нанесении удара по району, прилегающему к Босфору. О Стамбуле как цели борьбы в Ватикане помнили по­стоянно. Тот же А. Комулович должен был уговаривать москов­ского царя направить свое войско в Молдавию, чтобы вести вой­ну с турками во Фракии и через нее занять города на Средизем­ном море, позади Босфора. Что касается Черного моря, то московиты, как должен был говорить А. Комулович, без особен­ных затруднений могли бы овладеть рядом прибрежных горо­дов, укрепиться там и открыть себе дорогу к завоеванию Кон­стантинополя.

Неизвестно, дошли ли послания Климента VIII до адреса­тов — очевидно, запорожцев. Узнав, что они во главе со своим кошевым атаманом Богданом Микошинским находятся в мор­ском походе, папский представитель в 1594 г. вел переговоры с руководителем реестровых казаков Николаем Язловецким и гла­вой показачившихся крестьян Северином Наливайко. Первый согласился возглавить поход против татар, а со вторым не уда­лось достичь согласия.

Сокрушительные походы на Анатолию и Босфор в первой четверти XVII в. принесли казакам гром кую извести ость и авто­ритет на европейском и азиатском континентах. «Казачество, — по справедливому замечанию А.А. Новосельского, — проявило себя силой, имевшей международное значение». Естественно, в странах, которые воевали или враждовали с Турцией, не могли не учитывать стремительно возраставшую роль казаков в анти­османской борьбе. Они заняли свое место и в составлявшихся планах сокрушения Османской империи. Т. Джувара насчитал их для XVII в. как раз 17, но на самом деле таких проектов было гораздо больше, и они разрабатывались не только в Европе.

Персидский шах Аббас I в 1602-1613, 1616—1618 и 1623— 1639 гг. вел тяжелейшие и затяжные войны с Турцией, и черно­морские набеги казаков объективно облегчали его положение. Вот почему когда в 1617 г., в разгар очередной войны, этот пра­витель обратился с предложением об антиосманском союзе к польскому королю Сигизмунду III, считавшемуся сюзереном Войска Запорожского, то мог реально рассчитывать на усиление казачьих ударов по малоазийским и босфорским берегам Тур­ции. Шах предлагал собственными средствами построить кре­пость на грузинском побережье Черного моря, сравнительно близко к Трабзону, и передать ее казакам для активизации их операций против турок, а королю обещал, что все грузины-хри­стиане окажутся под его властью. О том же говорилось и в пись­ме Аббаса римскому папе Павлу V.

Однако черноморским побережьем Персия не владела, и Я. Р. Дашкевич предполагает, что основной военной ударной силой при исполнении шахского замысла, касавшегося кре­пости, также должны были стать запорожцы, «поскольку при положении, которое сложилось в 1617г. (османская армия находилась у стен Тебриза. — В. К.) трудно было думать, что­бы сами персы могли пробиться к Черному морю или чтобы польские военные части... отважились принять участие в та­кой операции».

В том же 1617 г. независимо от шахского обращения к Польше казаки сами предложили свою помощь Персии. Их флотилия, оказавшаяся у берегов Мегрелии или Гурии, решила направить к шаху 40 своих «самых решительных и самых благо­родных» товарищей с предложением услуг в сухопутной войне с Турцией. Из Имеретии в летнюю резиденцию Аббаса в Фарра-хабаде отправился один из казаков, «поляк по происхождению, католик по религии», которого П. делла Балле называет Этье-ном, а украинские историки считаю г Степаном или Стефаном³. Входе этой миссии, как увидим, будет обсуждаться вопрос о перекрытии Босфора.

В конце февраля — начале марта 1618г. Этьен прибыл в Фар-рахабад и был принят шахом «с большим изъявлением благово­ления» с его стороны, но не смог «изложить... мысли», так как «не знал местного говора», говорил, «кроме родного языка», толь­ко «на рутенском языке» и не имел толмача, которого не оказа­лось и при дворе. Будучи в неопределенном положении, каза­чий посол неожиданно узнал, что в этом же городе находится П. делла Балле, и, по словам последнего, полагая его как католик «ангелом, посланным ему Богом», немедленно направился к итальянцу и нашел среди его слуг переводчика, немного знав­шего язык московитов.

Римский дворянин Пьетро делла Балле, путешествуя по странам Востока, в 1617—1619 гг. как раз пребывал в Персии, где схоронил жену-грузинку, говорил на фарси и чрезвычайно об­радовался Этьену. Итальянец интересовался казаками и, какой писал, «уже давно был вполне осведомлен о нынешнем положе­нии их дел, об их политике и их обычаях... первоначально от христиан и гораздо лучше в Константинополе», общался с не­которыми представителями казачества.

В первую очередь П. делла Балле занимали казачьи военно-морские действия, и он был от них в восторге, отмечая «влады­чество» казаков на Черном море, непрерывные захваты ими при­морских поселений и утеснение турок, которые «уже не внуша­ют такой страх с тех пор как... казаки стали... хозяевами и преследуют их в любом случае», вплоть до того, что «турецкие корабли не осмеливаются там появляться».

Видя такие громадные казачьи успехи и задумываясь, «не имеют ли казаки право претендовать однажды на что-то более высокое», П. делла Балле приходил к убеждению, что со време­нем они «образуют очень сильную республику, поскольку... ни знаменитые спартанцы, или лакедемоняне, ни сицилианцы, карфагеняне, даже римляне, а в наше время голландцы не име­ли ни более прекрасных, ни более счастливых начал». «И если в истекшие тридцать с лишним лет... турки не смогли ни уничто­жить их (казаков. — В.К.), ни даже добиться над ними какого-либо превосходства, но, напротив, они с каждым днем стано­вятся все сильнее, то есть основание надеяться, что в дальней­шем их влияние беспредельно увеличится и что они станут непобедимыми». Наконец, с большой заинтересованностью П. делла Балле лично услышал от казаков, что они надеются в будущем освободить Константинополь.

Итальянец стал горячим сторонником установления союза двух боровшихся с османами сил — казачества и Персии — «на погибель туркам», «для чести и пользы христианства». «Бог, — писал П. делла Балле, — не преминет воздать однажды... мне за заботу и усердие о создании, насколько я мог, союза персов не только с казаками, но и с польским королем, если это возмож­но, зная хорошо о преимуществах, которые христиане могли бы извлечь из этого союза, и о потерях, которые турки, наши об­щие враги, могли бы понести».

Примечательно, что речь шла о связи Персии только с запо­рожцами, которые, по мнению итальянца, были «христианами и почти все католиками», но не с донцами. П. делла Балле, как он замечал, «никогда не мыслил об объединении этих (каза­ков. — В.К.)... с персами», потому что донцы были «все еретики, или схизматики», жили дальше от Турции, чем запорожцы, по­чему и не могли много беспокоить османов, и, кроме того, име­ли «не очень хорошие отношения с персами», иногда нападая на Каспии и Волге на персидские суда.

Автор плана предполагал, что союз украинских казаков и шаха будет легко осуществим и чрезвычайно выгоден участни­кам. Рассуждения на этот счет сводились к следующему. Аббас I «ничего так страстно не желает, как поражения и уничтожения турок», и не может не довериться П. делла Балле как рожденно­му римлянином, имеющему отношение к папе, который весьма уважаем шахом, прекрасно информированному и умеющему «го­ворить о разных вещах глубоко и ясно». Для казаков нет «ничего более выгодного и полезного», чем принятие помощи от шаха, «хотя и владетеля другой религии», и они должны довериться автору «как христианину». Грузинские же владетели, без кото­рых нельзя обойтись в союзе, — «все христиане», и в противо­стоянии с Турцией «для них дружба с казаками не может быть невыгодной».

П. делла Балле видел реальное проявление будущего союза в том, что шах «легко заставит» упомянутых владетелей «или дружбой, или силой, если понадобится, предоставить... каза­кам свободу передвижения и торговли и дать им у себя обеспе­ченное пристанище, чтобы казаки, имея в этом краю, по другую сторону моря, определенное и постоянное местопребывание, могли не только совершать набеги и наносить с большей легко­стью и смелостью урон соседним государствам, находящимся в подчинении у турка, но и защитить и навсегда сохранить с по­мощью перса то, что они завоюют однажды у турок». При этом имелось в виду не только усиление обычных казачьих набегов, но и отвоевание и потом защита земли «главным образом в ок­рестностях Требизонда и на рубежах, которые отделяют терри­торию государств Персии».

Итальянец, как он писал, решил добиться создания персидско-казачьего союза «всеми возможными средствами», не жалея «ни сил, ни труда, даже если бы пришлось самому пересечь Чер­ное море, чтобы договориться с казаками и вернуться обратно в Персию с их ответом на руках и подлинными мнениями». Но когда путешественник, «преисполненный всеми этими прекрас­ными проектами», направлялся в Фаррахабад, туда же «благода­ря божьему провидению» с аналогичным предложением ехал и Этьен.

С большой радостью П. делла Балле встретил казака и пред­ложил ему всяческую помощь, а Этьен, в свою очередь, просил собеседника «быть посредником, так сказать, консулом или аген­том его народа». Вслед за энергичными действиями посредника последовала и его аудиенция у шаха. Монарх, беседуя, между прочим, не сделал даже намека на свое уже состоявшееся обра­щение к польскому королю, и П. делла Балле два следующих года, пока не узнал истину, думал, что он первый предложил шаху идею союза с казаками.

Беседа началась с упоминания о «восточном фронте». Аб­бас спросил, почему король Испании не желает с помощью своего флота, находящегося в Индии, закрыть туркам вход из Индийского океана в Красное море, что привело бы к гибели «от голода и нищеты» Каира и Египта. П. делла Балле восполь­зовался вопросом, чтобы развить свою мысль о союзе персов с казаками, и произнес «большую речь, которую... готовился произнести уже давно», детально обрисовав ситуацию и выго­ды такого союза.

«Государь, — начал итальянец, — если не закрывают туркам Красное море, то не угодно ли будет вашему величеству пове­леть, чтобы им закрыли Черное море? А это дело, которое мож­но очень легко осуществить, вследствие чего гибель и падение Константинополя станут неизбежными». И далее П. делла Бал­ле заговорил о полной зависимости Стамбула от снабжения со стороны Черного моря.

Аббас стал «весьма тщательно» расспрашивать, каким обра­зом можно было бы блокировать Босфорский пролив. «Я, — писал П. делла Балле, — сказал ему, что нет ничего легче и что он добьется успеха, если только призовет казаков Черного моря на свою службу, на которой они будут охотиться на турок со всеми выгодами, изложенными его величеству. Что если он ока­жет им некоторую помощь на суше, где море ближе всего подхо­дит к его государству, и обеспечит им пристанище на берегу, что очень легко сделать, укрепив какую-либо гавань, если подходя­щая имеется, или устье какой-либо из рек, которых множе­ство, — то тем более могущественными они станут. Что под та­ким добрым покровительством они добились бы очень значи­тельных успехов, ездили бы таким образом по рекам Требизондаи всего этого берега, что они легко стали бы хозяевами этого моря, чтобы заставить турок никогда тут не появляться к их сты­ду. Поскольку Черное море не очень обширное, первый, кто приобрел бы на нем определенную славу, как уже начали делать казаки, господствовал бы там полностью и диктовал бы свои законы другим».

Посредник, обратив внимание шаха на то, что сами казаки первыми предлагают сотрудничество, убеждал собеседника не упустить «такой прекрасный и благоприятный случай, за кото­рый он в долгу перед пославшим его провидением». Аббас, от­мечал П. делла Балле, «был очень внимателен, ни разу... не пре­рвал» говорившего, а по окончании речи «ответил... с исключи­тельным пылом, что если Бог позволит, то он сделает это»⁴.

1 мая 1618г. Этьен был снова принят монархом, но, как пи­сал П. делла Балле, не мог вести переговоры о союзе «не из-за отсутствия способностей, а из-за незнания языка», и особенно потому, что «не имел никакого специального и конкретного поручения» на этот счет. Шах пожаловал казака «несколькими одеяниями золотого шитья» и «весьма значительной суммой денег» и вручил письмо, адресованное казачьему «генералу» (гет­ману). П. делла Балле снял с него копию и позже излагал его содержание. Аббас заявлял, что «хотел бы наладить обоюдную дружбу» с казаками, выражал сожаление, что Этьен «не умеет говорить на языке страны», и предлагал прислать других, пол­номочных представителей, «с которыми можно было бы вести переговоры... о важных государственных делах».

21 мая П. делла Балле имел беседу с персидским государ­ственным секретарем Агамиром и убеждал его в необходимости заключения того же союза. Посредник доказывал «легкость, с которой можно было завладеть у турок Требизондом и многими другими местами, которые находятся поблизости от Черного моря и границ Персии», и замечал, что если бы шах «с армией со стороны суши поддержал это предприятие», то пункты, кото­рые казаки захватили бы с моря, оказались в руках персидских гарнизонов: одни казаки не смогут сохранить завоеванное, так как их мало, их сила заключается в морском войске, а жилища находятся весьма далеко.

Но итальянец развивал свою идею перед Агамиром и с тор-гово-экономической стороны, предложив доставлять персид­ский шелк в Европу фактически под охраной казачьего флота через Черное море, а не по тогдашним путям — через турецкий Халеб (Алеппо), центральный шелковый рынок Османской империи, и затем по Средиземному морю или через португаль­скую факторию на острове Ормузе в Ормузском проливе, соеди­няющем Персидский залив с Индийским океаном, и далее по Индийскому и Атлантическому океанам.

П. делла Балле говорил, что океанская дорога занимает восемь — десять месяцев и больше, а средиземноморская как минимум два-три месяца, причем оба пути опасны из-за штор­мов, неизбежных во время столь долгого плавания, и из-за «ог­ромного множества корсаров и пиратов», тогда как черноморс­кий путь занимал бы 10—15 или максимум 20 дней «с легким попутным ветром», при опасениях только со стороны турок, которых ныне так «укротили» казаки. Шелк направлялся бы в Польшу, а оттуда в Германию, Московию и другие страны, ныне покупающие его по дорогой цене у англичан, фламандцев и прочих иноземных торговцев, которые получают большую при -быль. Государственный секретарь обещал передать все эти со­ображения шаху.

Заметим, что П. делла Балле значительно преувеличивал легкость установления казачье-персидского союза и осуществ­ления предполагавшихся операций. Достаточно напомнить о принципиальной разнице в общественном устройстве Запоро­жья и Персии, об огромном расстоянии и сложностях сообще­ния между ними (особенно при исключении географически бо­лее близкого к Персии Войска Донского), о трудностях персид­ского прорыва к грузинскому побережью или Трабзону, а также о том, что на пути персидского шелка по Черному морю в Польшу лежали северочерноморские или румелийские владения Турции.

Впрочем, осложнения появились вскоре же после отпуска Этьена. В трех днях пути от Фаррахабада он получил повеление шаха вернуться ко двору. П. делла Балле терялся в догадках от­носительно причин возвращения и среди прочего предполагал, что Аббас, может быть, хотел лучше узнать о намерениях турок на этот год, чтобы отослать Этьена с более определенным отве­том. Позже, однако, выяснилось, что правитель Имеретин Ге­оргий III выдал Турции 39 казаков, дожидавшихся возвращения своего товарища из Персии, и что шах предотвратил такую же участь, уготованную Этьену.

Казачий посол далее следовал за двором в его передвиже­ниях и сопровождал Аббаса «в войнах», не видя исполнения своего дела и не зная причин задержки. Восьмерым из 39 вы­данных казаков удалось бежать из турецкого плена в Персию и присоединиться к Этьену. Шах тянул время, пока 13 ноября1618 г. не было заключено перемирие с Турцией, очень выгод­ное персам, в результате чего Аббас утратил интерес к возмож­ному созданию антиосманской коалиции и персидско-казачь-его союза⁵.

Но и после этого казакам не удалось сразу уехать на родину. Шах не пожелал чем-либо вознаградить восьмерых беглецов и лишь «тешил их добрыми надеждами», и если бы европейская колония в Исфахане не взяла казаков под свою опеку, то им пришлось бы совсем худо. Этьену же Аббас перестал оказывать милости, однако не отпускал его домой. Было похоже, что каза­ков хотят обратить в ислам. Чтобы избежать этого, летом 1619 г. П. делла Балле и названная колония решили тайно, вопреки воле шаха отправить их через Индию в Европу. Дальнейшая судь­ба этих казаков неизвестна.

В отместку за выдачу 39 своих товарищей османам запорож­цы затем опустошили грузинское побережье, но владетель Име-ретии, собственно виновник вероломства, не пострадал, посколь­ку его земля была «весьма удалена от моря».

Король Сигизмунд, получив упомянутое выше послание Аббаса, собрал совет с участием казачьего гетмана, французско­го посла и двух представителей Ватикана и в результате обсуж­дения согласился с «пропозицией» шаха. Перед 30 октября 1618 г. персидский дипломатический агент и разведчик армя­нин Яков через Венецию и Стамбул доставил Аббасу послание короля, австрийского эрцгерцога Фердинанда и других европей­ских властителей и письма Сигизмунда, казачьего гетмана и французского посла в Варшаве. Вся эта корреспонденция край­не запоздала, и персидский монарх, выслушав отчет Якова и не читая всех писем, передал их «на сохранение» Агамиру.

Уже накануне Хотинской войны, 6 апреля 1620 г., в Исфа­хан из Польши прибыли некие армяне с новыми письмами для шаха и генерального викария доминиканцев в Армении Паоло-Марии Читтадини. Письмо викарию было подписано «Оливарием де Марконесом, П.К.» (ОНуагшзйе Магсопез, Р.К.). П. дел­ла Балле, скопировавший этот документ, предполагал, что он принадлежал перу одного из королевских тайных государствен­ных советников, возможно, выступавшего представителем каза­ков, и что Р. К. означало Ра1а1шш Кюу1ае — воевода киевский. Н. Вахнянин видел в П.К. гетмана Петра Конашевича Сагай­дачного, а Я. Р. Дашкевич полагает, что письмо написал Олифер Остапович Голуб, известный соратник П. Сагайдачного, руко­водитель первого набега на Босфор 1624 г., может быть, француз или итальянец по происхождению, подписавшийся своим под­линным именем и добавивший к подписи сокращенное «рЫкошпПс когасК!» (полковник казацкий)⁶.

Содержание же письма О. де Марконеса 1620 г. таково. По­ляки согласились с планом Аббаса захватить порт Яни на Чер­ном море (согласно П. делла Балле, это порт на реке Трабзоне), с тем чтобы в дальнейшем он оставался персидским владением; поляки и казаки готовы действовать, если будет поддержка шаха; автор с нетерпением ожидает от него ответ на это и предыдущее письмо и готов лично прибыть в Персию для переговоров с ее властителем⁷.

Теперь Аббасу 1 такие переговоры не требовались, и на этом дело закончилось. Анатолийское побережье Турции вместе с Трабзоном и Босфор с предместьями Стамбула вскоре затем подверглись сокрушительным ударам казаков, но, разумеется, без всякого участия и содействия Персии.

Итальянский историк И. Чампи и швейцарский исследова­тель П.-Г. Битенгольц рассматривают запорожско-персидские и польско-персидские переговоры как одно из звеньев в скла­дывании антиосманской коалиции в первой половине XVII в. Н. Вахнянин пишет, что хотя сношения казаков с персами 1618 г. оказались безуспешными, они показывают большой политичес­кий разум П. Сагайдачного, который искал союзников против Турции в крымском хане, Грузии и Персии, а Я.Р. Дашкевич отмечает, что переговоры 1617—1620 гг., не доведенные до кон­ца, тем не менее являются «одним из свидетельств большого удельного веса Запорожья, который оно получило уже до Хо­тинской войны 1621 г.».

Казаки в европейских планах

В результате казачьих морских набегов, которые один из историков называет «поистине фантастическими по их дерзос­ти», и активного участия казаков в Хотинской войне их слава распространилась по всей Европе. П.А. Кулиш замечал, что «все соседние державы и даже отброшенная далеко Швеция стара­лись воспользоваться козаками, как пользуются огнем для вре­менных надобностей», хотя ни одна страна не принимала их идеал равноправия.

Союзные Войско Запорожское и Войско Донское, воевав­шие с Турцией, находились в определенной зависимости отПольши и России, которые были враждебны друг другу, однако обе не желали войны с Турцией. Казачьи сообщества объектив­но являлись союзниками Венеции и Испании, боровшихся с османами, но одновременно и друг с другом. Испания, Вене­ция, Австрия и Персия были заинтересованы в том, чтобы каза­ки сковывали флот и армию Турции на Черном море, а Франция и Англия — в том, чтобы эти силы были высвобождены с черно­морского театра и вовлечены в европейские дела. Англия, Фран­ция и Голландия поставляли Турции вооружение и военное сна­ряжение, использовавшееся и против казаков.

Из-за разного отношения держав к Стамбулу и по причине раскола Европы на два враждебных лагеря — габсбургский, куда входили Испания, Австрия и Польша, и антигабсбургский с уча­стием Франции, Голландии, Турции, Венеции, отчасти Англии и России, ни в 1620-х гг., ни позже не удавалось создать союз, направленный против Османской империи.

Однако многие представители правящих кругов и образо­ванных слоев Западной Европы независимо от конкретных ин­тересов своих правительств, даже и находившихся в «дружбе» с Турцией, выражали изумление и нередко восхищение дерзос­тью и поразительными успехами казаков на Черном море и осо­бенно в Босфорском проливе. Уже приводились впечатляющие оценки западноевропейских современников Л. Лудовизио, Л. де Курменена, Т. Роу, Ф. де Сези, Ж. ле Лабурёраде Блеранваля, П. Рикоута и др. Известный французский писатель Теодор-Агриппа д'Обинье в 1620-х гг. видел в казаках — «христиан­ских рыцарях» — аванпост всеевропейского фронта борьбы с ту­рецко-татарской агрессией и утверждал, что без них татары «бывали бы гораздо чаще в Европе».

В непосредственной связи с казачьими набегами к Стамбулу рождались различные предположения, ожидания, опасения или сожаления о неиспользованных и упущенных возможностях.

По мнению Т. Роу, в его время Османское государство было так ослаблено, что европейская армия из 30 тыс. воинов, даже не прибегая к оружию, могла бы беспрепятственно дойти до самых стен Стамбула, однако недоставало «сильной руки, что­бы свалить эту расшатанную стену». Комментируя первый набег казаков на Босфор 1624 г. и поражаясь выявившимся при этом слабостям и неподготовленности турок, посольство Т. Роу от­мечало, что их счастье иметь «слепых врагов».

«Белое море находилось без кораблей (османских. — В. К.), без охраны, без защиты, — писал вскоре после того же набега М. Бодье, — и тогда земля и море турка предоставляли христи­анам большие возможности вернуть обратно то, что он удержи­вал, если бы они сумели или захотели это сделать». Разве мог быть лучший случай напасть на европейские владения оттома­нов, спрашиват автор, раз они были обессилены, запорожцы и донцы «вносили беспорядок», а «в Порте наблюдалось большое смятение»?

Рассказывая в одной из корреспонденции о том, как казаки едва не разбили капудан-пашу в Карахарманском сражении. Ф. де Сези рекомендовал Парижу: «Поразмыслите немного об этом и учтите, пожалуйста, что менее чем с пятьюдесятью тыся­чами экю в год, распределенными среди этих казаков, можно занимать основные силы турок на Черном море для защиты ус­тья канала (Босфора. — В.К.), которое только в четырех лье от­сюда (от Стамбула. — В. К.)».

Если у представителей «дружественных» Турции стран воз­никали такие мысли, то вполне естественно, что проекты усиле­ния казачьего воздействия на Османскую империю и Стамбул и взаимодействия с казаками рождались и в государствах, пытав­шихся сопротивляться турецкой экспансии.

Источники скупо повествуют о плане, связанном с запорож­цами и принадлежавшем Ватикану, который уже начал «делить» Турцию. В 1623 г. в Варшаву от папы Урбана VIII прибыл новый нунций — епископ Джан Ланцелотти. Врученная ему инструк­ция от 14 (4) декабря 1622 г. (одну фразу из нее мы уже вкратце приводили) отмечала, что «теперь самое лучшее время сокру­шения Турецкого государства, падению которого Польша боль­ше всего может способствовать, если уж горстка казаков на не­больших судах не раз могла морить голодом, грабить или стра­щать его столицу».

Среди прочего нунцию предлагалось внушать королю Си-гизмунду III, чтобы он позволил казакам и другим охотникам помочь его сыну, королевичу Владиславу, основать для себя от­дельное королевство в распадающейся Турции.

Но вообще источники, относящиеся к 1620-м гг., сохрани­ли довольно мало сведений о европейских планах, которые были связаны с казачьими набегами на побережье Малой Азии, и вы­текавших отсюда контактах, что вступает в противоречие с силь­нейшей военно-морской активностью казачества именно в то время. Соображения французского посла относительно 50 тыс. экю наводят на предположение, что прямые переговоры о со­трудничестве и согласовании действий с казаками могли тайновестись непосредственно с последними, в первую очередь с за­порожцами, в обход «сюзеренов», и не оставили следов в источ­никах. Отмеченное историками усиление казачьих набегов на Турцию во время ее кампаний на Средиземном море может объясняться не только отвлечением османского флота с Черно­го моря и казачьей информированностью об этом, но также и соответствующими секретными договоренностями.

Одна такая попытка договориться с казаками в 1620-х гг. провалилась, однако наделала много шума в Стамбуле. В лите­ратуре ее упоминает А.А. Новосельский. «В начале 1626 г., — пишет он, — в турецких дипломатических кругах произвело на­стоящую сенсацию разоблачение сношений самого императора (Филиппа IV, императора Священной Римской империи гер­манской нации и одновременно короля Испании. — В.К.) с за­порожскими казаками с целью побудить их к нападениям на Турцию. Французский посол видел в этом разоблачении важ­ный козырь в пользу своего мирного между Турцией и Польшей посредничества и своей деятельности против императора». За­метим, что Т. Роу узнал об этой «сенсации» еще в 1625 г.

По информации Ф. де Сези, в этом году император и испан­цы пытались подталкивать казаков кдействиям на Черном море, чтобы занять там все галеры султана и тем облегчить положение Неаполя и Сицилии. О том же сообщал Т. Роу из Стамбула ар­хиепископу Кентерберийскому: Испания, обещая большую пла­ту, пыталась убедить казаков продолжать нападения на осман­ские владения в Причерноморье, чтобы туркам пришлось ис­пользовать для обороны все свои морские силы, а испанцы получили бы свободу рук в Средиземном море.

Султан, замечал английский посол в другом письме (Э. Кон-вею), «в связи с этим будет держать свои галеры, как это делалось в течение двух прошедших лет, на защите Босфора и Черного моря и не появится в Средиземном море... испанские берега освободятся от страха, а вся его (короля Испании. — В.К.) арма­да — для другого употребления».

В принципе казаков не требовалось подталкивать к продол­жению их обычных действий, и, видимо, следовало говорить о направлениях, сроках, составе флотилий и других деталях буду­щих операций. Очевидно также, что казакам не помешала бы денежная помощь для организации набегов на турецкое побе­режье и Босфор.

Конкретно речь шла о тайной поездке к казакам некоего патера, который у Т. Роу фигурирует как Веп11 и ВепПиз, а у Ф. де Сези — как ВапНе; мы будем называть его Бериллем. Английский посол относился к нему крайне неприязненно и был наслышан о его предыдущей деятельности, поскольку после неудачи поездки замечал, что «если это божья кара на­стигла» падре, «то он заслужил ее десять раз, предав однажды жизнь французского джентльмена туркам и проведя всю свою жизнь в делах вероломства». Впрочем, английский историк начала XVIII в. характеризует Берилля как «иезуита прони­цательного и тонкого ума».

Согласно английскому посольскому известию из Стамбула 1627 г., этот патер был прислан в османскую столицу из Рима около февраля 1624 г. в качестве «особого агента» для «работы» с главой константинопольской православной церкви Кириллом Лукарисом, «чтобы поднять казаков авторитетом патриарха, если тот сможет согласиться» с таким призывом.

В 1625 г. Берилль по поручению императора в сопровожде­нии одного поляка отправился к «польским казакам» с подарка­ми и рекомендательными письмами к их атаманам («главам ка­заков») и с обещанием денег, если они «усилят свой лодочный флот и снова в будущем году вторгнутся в земли великого синь­ора». Но секретная миссия потерпела сокрушительную неудачу еще до прибытия в Запорожскую Сечь, где-то на границах Речи Посполитой, при загадочных обстоятельствах. Патер был убит в пути толи спутником-поляком, позарившимся на «добычу», то ли благодаря силистрийскому паше, а инструкции и письма были перехвачены, и таким образом «испанский замысел пре­дотвращен».

В дальнейшем западноевропейские страны, даже и весьма удаленные от Средиземноморья, продолжали внимательно и заинтересованно наблюдать за действиями казаков. Для приме­ра можно сказать, что в тогдашних германских газетах появи­лось несколько корреспонденции, посвященных взятию дон­цами Азова в 1637 г. и Азовскому осадному сидению 1641 г.

Характерно, что эти материалы были сообщены в основном из Венеции, что отнюдь не являлось случайностью. Венеция выдвинулась на первый план среди «интересантов», которых за­нимали казачьи дела. С середины же 1640-х гг. в связи с нача­лом большой войны на Средиземном море внимание венециан­цев к казакам многократно возросло.

Еще в том же XVII в. в венецианских поисках союзников некоторые усматривали «коварные козни» хитроумной респуб­лики св. Марка. Ю. Крижанич писал, что когда у чужеземцев «есть свои собственные причины войны с турками, они притво­ряются, будто ведут войну за веру Христову и втягивают нас в союзы, чтобы взвалить на нас тяжесть войны. Венецианцы — особенные хитрецы в таких делах. Они в свое время обманули испанского короля и папу, ибо, убедив их войти с ними в союз и одержав большую победу над турками (при Лепанто. — В. К.), тотчас оставили своих союзников, заключили мир с турками и повернули турецкое войско против испанцев».

Собственно, и в новейшей литературе можно найти обвине­ния правительства Венеции в том, что оно, ведя тонкую дипло­матическую игру, умело прикрыть реальные торговые и полити­ческие интересы своего государства «пышными словами о за­щите интересов христианского мира от неверных». В этом свете и венецианские попытки активизировать участие украинских казаков в войне против Турции, в принципе совпадавшие с по­явившимся желанием части правящих кругов Речи Посполитой занять казачество внешними, а не внутренними делами, выгля­дят как «провокационные замыслы».

Конечно, Венеция в первую очередь отстаивала собствен­ные интересы и исходила при этом из конкретной обстановки, но здесь нет ничего необычного для практики международных отношений. Ведь и несостоявшегося контрагента венецианцев Б. Хмельницкого, как замечает С.М. Соловьев, обстоятельства заставляли «хитрить со всеми, давать всем обещания, не становя ни с кем ничего решительного».

Славянское и греческое население венецианских владений было крайне недовольно колониальной и антиправославной политикой метрополии, но казаки прекрасно понимали, что олигархическая Венецианская республика была устроена совсем не по казачьему образцу. Непрерывно воюя с Турцией, они зна­ли также, что венецианцы «водою в крентах (кораблях. — В.К.) и на голерах промышленики великие и с турским... салтаном бьютца беспрестани» и что «николи... турки от них с потехою не отходят». Правда, по окончании военных действий Венеции приходилось, как говорили, «целовать руку, которую не удалось отрубить», однако сдаваться на милость падишаха республика не собиралась. После захвата Константинополя османами и до конца XVII в. Венеция вела пять больших войн с Турцией и, теряя территории, никак не могла остановить ее натиск.

В 1645 г. турки вторглись на венецианский Крит, с чего на­чалась очередная многолетняя война двух государств, закончив­шаяся только в 1669 г. османским захватом названного острова.

Понятно, что в военные годы Венеция всюду искала помощи в борьбе против Османской империи и стремилась объединить всех ее врагов и недоброжелателей. Потенциальных союзников венецианцы уже как бы по традиции видели в казаках, которые представлялись им ярыми врагами турок по северную сторону Дарданелльского и Босфорского проливов, закаленными вои­нами с суровым воспитанием, равным спартанскому, пренебре­жением к накоплению богатств и страстной любовью к свободе. Особенно важным было то, что казаки могли отвлечь со среди­земноморского театра значительную часть османских военно-морских сил, наносить удары вплоть до Стамбула и перекрыть северный вход в Босфор.

Реализации венецианских планов помогал Ватикан, кото­рый в отношении казачества, помимо желания остановить ту­рецкую экспансию, преследовал и специфические цели. С.Н. Пло-хий считает, что папская и польская дипломатия в 1640-х гг. и вообще с конца XVI в., во время крестьянско-казачьих восста­ний на Украине, добивалась двух целей: «с одной стороны, уб­рать " горючий материал" стерритории Речи Посполитой, с дру­гой — подключить казачество к очередной антитурецкой лиге, создававшейся под эгидой папства». Разумеется, католической, но светской Венеции внутренние межэтнические и конфессио­нальные заботы шляхетской Полыни были гораздо менее инте­ресны, чем клерикалам римской курии,

6 августа 1645 г. в Варшаву прибыл венецианский посол Джан (Джованни) Тьеполо, который до 1647 г. включительно вел пе­реговоры с королем Владиславом IV об общих планах войны с Османской империей и конкретно просил организовать силь­ную диверсию запорожских казаков на Черном море для сожже­ния строившихся там турецких галер и «близлежащих лесов» и для удара при благоприятной обстановке по направлению к Стамбулу. Посол предлагал 30 тыс. талеров, часть которыхдол-жна была пойти на упомянутую диверсию.

У короля в 1632— 1644 гг. постепенно вызревал план войны с Турцией, и значительное место в нем отводилось казакам, лично знакомым монарху со времени Хотинской войны. Он не возра­жал против подготовки такой диверсии и даже заметил, что 25 чаек стоят наготове, но затем отступил: государство было не готово к войне, и Владислав больше склонялся к военным дей­ствиям против Крыма, а не против его сюзерена.

Посол услышал, что требуются дополнительные средства на строительство новых чаек и что у монарха большие планы, согласно которым войну против татар должна взять на себя Москва с приданной частью польского войска, а он сам с глав­ным корпусом и союзными молдаванами и валахами пойдет на Дунай и одновременно пошлет запорожцев на Черное море. Мы, говорил о них послу коронный канцлер Ежи Оссолинь-ский, «в то же время пихнем толпы Козаков к Царьграду». Ко­роль планировал привлечь к войне также Персию и западноев­ропейские страны и, соответственно, зондировал почву. Сум­му, потребную Речи Посполитой от Западной Европы, он исчислял так: 300 тыс. талеров до начала войны и по 100 тыс. на каждый месяц военных действий, итого на первый год вой­ны 1, 5 млн талеров.

В том же 1645 г. Владислав вел переговоры о совместной ан­тиосманской войне христиан и с нунцием в Варшаве, архиепис­копом Адрианопольским Джованни ди Торресом, но тот обе­щал всего лишь 2 тыс. скуди, да и то, кажется, без ведома папы. В первые месяцы 1646 г. проект морского похода казаков продолжал обсуждаться и конкретизироваться. В январе Д. Тьеполо соглашался предоставить 20 тыс. талеров на организацию диверсии (король просил 60 тыс.), добавив, что Венеция не за­медлит вознаградить казаков по их возвращении из экспедиции с реальными результатами, после сожжения турецких галер и судов в портах и на верфях Черного моря.

В том же месяце договорились, что в первые дни весны, ког­да растает снег и значительно поднимется вода в Днепре, запо­рожцы на 40 чайках выйдут в море. «Е[го] м[илость] король, — говорилось в отчете Д. Тьеполо своему правительству, — обещал мне использовать все пружины, чтобы уничтожить леса и гале­ры, даже строющиеся в Стамбуле...» Иными словами, предус­матривался набег в Золотой Рог, на арсенал Касымпашу.

В январе же сенат Венеции дат согласие Д. Тьеполо обещать Владиславу 500 тыс. талеров — по 250 тыс. в год, равно разло­женные на кварталы, но только с началом военных действий Польши против Турции, тогда как королю требовались деньги до начала войны для организации армии. Впрочем, из донесе­ний посла видно, что до конца 1646 г. он не продвинулся в своих обещаниях дальше суммы в 100 тыс. талеров, — очевидно, же­лая сэкономить средства республики, хотел заплатить за воен­ную помощь как можно меньше.

Весной в Варшаве состоялись тайные переговоры Владисла­ва и нескольких сенаторов с представителями Войска Запорож­ского. Последние поддержали замысел большого черноморского похода, и была достигнута договоренность о том, что Сечь приступает к строительству судов, а король выплатит ей на это 18 тыс. злотых. Тем временем и Ватикан увеличил размеры пред­полагавшейся субсидии — Д. ди Торрес получил согласие папы выделить Польше максимум 30 тыс. скуди, но опять-таки лишь в случае начата военных действий.

В том же году свой план сокрушения Османской империи предложил господарь Молдавии Василе Лупу, связанный близ­ким родством с польско-литовскими аристократами Конецполь-скими и Радзивиллами и с сыном украинского гетмана Тимофе­ем Хмельницким (зятем господаря). План предусматривал со­здание широкой антитурецкой лиги Востока и Запада, покорение Крыма, новое взятие Азова и в конце концов захват Стамбула.

В мае и последующих месяцах 1646 г. Владислав заявлял, что запорожцы уже пошли на море и активно там действуют, о чем говорилось в главе X. Согласно В. Чермаку, это была фальшивая информация, так как в том году дело до похода казаков не дош­ло, а маневр короля был призван вселить в Д. Тьеполо веру в возможность скорых военных действий с Турцией.

Монарх пытался организовать казачью морскую экспедицию ив 1647 г. Прибывший на Дон «из Запорог города Кодака черка-шенин» Дмитрий Мигалев в ноябре 1646 г. говорил в кругу в Черкасске, что король велит черкасам готовить к весне суда и идти затем на Крым и Турцию. «А прислал... х королю литов­скому лист папа Римской, велел ему заступить Черное море вой­ною, — а са мною де (папой. — В.К.) на них, поганцов, встали все франки (европейцы. — В. К.) з Белого моря, и влохи с можа-ры с ними ж вместе востали».

Великий коронный гетман С. Конецпольский еще в сентяб­ре 1645 г. напоминал Д. Тьеполо, что на диверсию казаков, ко­торая вовлечет Польшу в войну, требуется согласие всех сосло­вий королевства. Переговоры посла лично с гетманом в 1646 г. ни к чему не привели: тот соглашался на диверсию, «если будет возможность», только после нападения татар на Польшу, кото­рое должно было дать предлог для войны, и по получении из-за границы значительных субсидий, без которых считал ведение войны невозможным.

Планы Владислава начать войну с Турцией разбились о со­противление представителей сословий Речи Посполитой и преж­де всего магнатов, которые либо вообще не желали такого разви­тия событий, либо по крайней мере высказывались против вступ-ления в войну до решения «казачьих дел», предельно обострив­шихся накануне мощного восстания на Украине. Сеймы 1646 и 1647 гг. не поддержали короля.

Миссия Д. Тьеполо, таким образом, закончилась неудачей, но даже одни военные приготовления в Польше вызвал и тревогу в Османской империи, а осенью — в начале зимы 1646 г. и па­нику в Стамбуле. Туркам пришлось усилить свои войска, стояв­шие против Польши, и, следовательно, оттянуть силы, которые можно было бы использовать против Венеции.

На 21 марта 1648 г., по сведениям польного гетмана Н. По­тоцкого, строившиеся запорожцами чайки были «одни еще не изготовлены, а другие хотя и готовы, но не т ео аррагаш еС огйте (в том снаряжении и устройстве. — В.К.), чтобы годиться ас! ЬеНит пауа! е (для морской войны. — В.К.)». 10 мая умер Вла­дислав ГУ, и к этому времени уже начались активные боевые дей­ствия освободительной войны на Украине.

Они не позволяли осуществить желательные для Венеции операции на Черном море. В надежде на польско-украинское примирение венецианская дипломатия поддерживала избрание на престол Яна II Казимира. Зборовский мир 1649 г. весьма ожи­вил эту надежду, и стали предприниматься попытки включить в антиосманскую коалицию фактически независимую Украину. Осенью 1649 г. сенат Венеции, не имевший тогда своего представителя в Польше, поручил послу в Священной Римской империи германской нации (в Вене) Пикколо (Микеле) Сагре-до установить контакты с гетманом Украины и провести с ним переговоры об участии казаков в морской войне против Турции. Нунций Д. ди Торрес по просьбе посла рекомендовал использо­вать для этой цели своего сотрудника, венецианца по происхож­дению, священника Альберто Вимину да Ченеду (подлинное имя Никколо, или Микеле, Бьянки).

В марте 1650 г. сенат принял решение о миссии А. Вимины, который затем, заручившись поддержкой короля и польских верхов, отправился в Чигирин, где встретил благожелательный прием. Переговоры с гетманом состоялись 24 мая — 3 июня. Б. Хмельницкий в том же году говорил русскому послу Василию Унковскому, что представитель Венеции приезжал просить «по­мочи на турского царя морем», ибо «у них... с турским царем война великая».

Конкретно А. Вимина пытался уговорить гетмана послать казачью флотилию под Стамбул, который уже 22 месяца блоки­ровался венецианским флотом со стороны Дарданелльского пролива, и хотя бы на несколько недель прекратить подвоз продо­вольствия в турецкую столицу с Черного моря. В сочетании с активными действиями венецианских военно-морских сил мож­но было бы добиться полной блокады Стамбула, что явилось бы большим ударом по Турции, вызвало там значительные беспо­рядки, за которыми неизбежно последовал бы и распад всего государства. Венеция была готова оказать запорожцам финан­совую помощь «казной великой».

В советской литературе утверждалось, что Б. Хмельниц­кий, «разгадав провокационные замыслы своих врагов, отка­зался от предложения Венеции». Дело же заключалось в ином. Гетман, ничего не разгадывая, знал, что Украина находилась совершенно не в том положении, чтобы воевать на два фрон­та; Зборовский мир, не устраивавший обе стороны, был не­прочен, а Речь Посполитая готовилась к новым военным дей­ствиям против Украины, и их возобновление было неизбеж­ным; наконец, не приходилось особенно доверять союзному Крымскому ханству.

Б. Хмельницкий заявил А. Вимине, что казаки всегда воева­ли с Турцией, и сейчас у них на днепровском устье готовы к походу суда, но польские магнаты не дают возможности «подать руку помощи светлейшей Венецианской республике». Кроме того, когда «домашние дела» не улажены, большую роль играет позиция крымского хана, и если бы он вступил в войну с турка­ми, то тогда сложилась бы совершенно другая ситуация. Гет­ман, по его словам, сказал гостю: «... будет крымской царь к вам... на помочь, и я к вам буду помогать; а только крымской царь к вам на помочь не будет, и мне помочь вам дать нельзе, потому мне крымской царь и орда с приязни, а они под рукою турского царя». Б. Хмельницкий «в людех отказал», так как «люди надобны ему себе».

Вместе с тем гетман не исключал полностью возможность оказания помощи венецианцам. А. Вимина, правда, оценивал ее как весьма сомнительную в сложившихся условиях, но добав­лял, что остается надежда на какой-либо малый поход казаков против Турции и что даже он имел бы большое значение для республики. Только сама весть о запорожском набеге, по мне­нию венецианца, могла бы вызвать бунты среди подневольных народов Османской империи, подтолкнуть Молдавию, Валахию, Трансильванию и даже Москву к войне с османами, а турецкое правительство — к заключению мира с Венецией; следователь­но, на это не надо жалеть денег.

Формальный итог переговорам был подведен в письме Б. Хмельницкого на имя Н. Сагредо от 3 июня 1650 г., где выс­тупление Украины против Османской империи оговаривалось невыполнимыми в тот период требованиями. Это был факти­ческий отказ, и миссия А. Вимины, как и перед тем Д. Тьеполо, таким образом, не удалась. Украинцы говорили, что «гетман ве-нетцкого посла отпустил ни с чем»".

Реакция Турции на случившееся была весьма положитель­ной: «И про то сведав, везирь великий... послал к гетману по­сла... благодаря ево, что он... венецкому послу людей в помочь на них не дал. И гетман... того посла турсково отправя, и с ним послал до царя турского своего посла, и царь... почитал вельми гетманова посла и жаловал, что никоим... послом такой чести не бывало... и своево посла послал до гетмана... а даров к гетма­ну турской посол вел 2 коня турских да нес саблю оправную да топор...»⁹

Впрочем, Венеция рассматривала поездку А. Вимины лишь как начало переговоров, и сенат собирался снова направить того же представителя на Украину, теперь уже в качестве официаль­ного посла. Однако украинско-польская война, показав, что пока нет особого смысла надеяться на помощь запорожцев, застави­ла сенаторов отказаться от этого намерения.

Венецианская дипломатия продолжала действовать через Варшаву. В конце 1650 г. и в следующем 1651 г. высокопостав­ленный представитель Венеции Джироламо Кавацца, по опре­делению С.Н. Плохия, прилагал «титанические усилия для за­ключения украинско-венецианского союза». В январе 1651 г. этот сановник добился подписания договора с Польшей о со­вместной антиосманской борьбе, лично прибыл под Берестеч-ко, где в июне произошло неудачное для украинцев генеральное сражение, и безуспешно пытался уговорить Яна Казимира по­вернуть польские войска на Турцию.

И. В. Цинкайзен указывает, что Венеция предусматривала выплату Речи Посполитой во все время войны с Османской им­перией ежегодно по 250 тыс. дукатов, а та должна была бороться с турками на суше и особенно силами казаков на Черном море, однако помешали освободительная война украинцев и несогла­сие сторон касательно сроков выплаты субсидии. Согласно тому же автору, в 1652 г. Д. Кавацца вторично предпринял попытку бросить запорожцев на турецкое черноморское побережье, но их денежные требования для снаряжения судов оказались таки­ми большими, а влияние короля на Украине даже после возобновления мира таким слабым, что венецианец должен был по­кинуть Варшаву совершенно безрезультатно.

О последующих усилиях Венеции, связанных с желательным нанесением казачьего удара по Босфору, имеется сообщение преемника Б. Хмельницкого, гетмана И. Выговского, москов­скому стольнику Василию Кикину, датируемое 31 августа 1657 г. Примерно два года назад, рассказывал новый руководитель Ук­раины, «присылали к бывшему гетману, к Богдану Хмелницко-му... венецыяне послов своих говорить о том, чтоб нам... с войс­ком своим итить с Запорожья стругами под Царьгород, а они... свестись с нами, хотели приходить от себя морем и промышлять над Царемгородом заодно, а обещались... нам венетове на войс­ко наше дать милион червонных золотых».

Но, продолжил И. Выговский, «нам... в то время было от неприятелей наших, от ляхов и от хана, не до Царягорода — до себя. А как... всесилный Господь подаст помощи великому го­сударю нашему (российскому царю. — В.К.)... на короля пол-ского, и тогда будет изволит великий государь наш сослатца с венецыяны и промышлять над бусурманы заодно, и мы... всем Войском Запорожским и с малыми детми на службу его царско­го величества, за избаву всего православия, на Крым и на гурков землею и водою вси радосно готовы».

Добавим, что в 1655 г. завершилась успехом поездка в Стам­бул украинских представителей Романа и Якова: Мехмед IV запретил крымскому хану нападать на Украину. Среди причин благосклонности султана Г.А. Санин называет сильное неже­лание Турции увидеть «казацкие отряды на черноморском по­бережье» в то время, когда османская эскадра в Мраморном море потерпела поражение от венецианцев и когда они никого не пропускали «на Белое море из Царьграда и с Белого моря в Царьград».

Дипломатия Венеции, сосредоточившись на Украине и за­порожцах, гораздо меньше внимания уделяла Войску Донско­му. Причины этого излагались П. делла Балле, но к ним надо прибавить долгое первенство Сечи в морских набегах, трево­живших малоазийское побережье и Босфор, и гораздо меньшее знакомство с донскими казаками, далекими от Польши и всего католического мира. Однако Запорожье было отвлечено осво­бодительной войной, первенство в черноморских походах пере­шло к донцам, и с 1651 г. удары по Прибосфорскому району и самому Босфору наносились исключительно с Дона. Естествен­но, усилился и интерес Венеции к донским «схизматикам».

И.В. Цинкайзен говорит, что в 1652 г. «толпа донских каза­ков высадилась со своих лодок в окрестностях Варны и опустоши­ла эту местность вдоль и поперек, что и понудило Порту крайне спешно оттянуть часть своего флота, находившегося в Дарданел­лах, на Черное море». Это же побудило синьорию искать дружбы и помощи царя Алексея Михайловича, под чьей властью, как счи­тали, находились названные казаки. Думаем, что врядли в Вене­ции не заметили также набегов донцов к Босфору 1651—1652 гг. Согласно И.В. Цинкайзену, в венецианских верхах, прав­да, были сомнения насчет полезности тратить деньги «для связи с этими удаленными варварскими народами, которых венеци­анцы едва знали по имени». Но наконец решились направить посольство в Москву, которое было вверено упоминавшемуся А. Зимине.

С богатыми подарками царю от дожа Франческо Малины и полномочиями обещать донцам достаточную денежную помощь он и отправился в российскую столицу, где был принят очень дружески и с почетом. 11 ноября 1655 г. на приеме у Алексея Михайловича посол «домогался, чтоб послал государь... дон­ское войско натурков и тем бы облегчил производящуюся меж­ду ими (венецианцами. — В.К.) и турками войну», однако, по существу, ничего не добился по причине известного состояния русско-польских отношений. В посланной с А. Виминой гра­моте дожу от 23 ноября царь обещал прислать официальный ответ со своим дипломатическим представителем.

В июле следующего 1656 г. послы стольник Иван Чемода­нов и дьяк Алексей Посников направились в Венецию¹⁰, где 22 января 1657 г. имели аудиенцию у дожа. И. Чемоданов уве­рял, что его государь не только прежде посылал донцов против Турции, но и впредь употребит всю свою мощь на благо христи­анства, но именно теперь «посылать пожеланию его, дожа, про-тиву турков донских казаков для того нельзя, что Россия имеет руки, связанные войною с поляками, по замирении же учинен будет о сем договор». При этом посол просил у Венеции заем на военные действия против Швеции.

«Венециане, отказом помочи донцами противу турков быв оскорблены, — указывает Н.Н. Бантыш-Каменский, — равным образом отказали посланникам и в займе денег, извиняясь, что по бедности своей и по военному с турками времени ссудить оны­ми не могут...» Такого же содержания была и ответная грамота дожа, в которой повторялась просьба о помощи против османов, «с коими 13 лет сражаяся, в изнурение пришла Венеция».

Если верить Ю. Крижаничу, то венецианцы все-таки извлек­ли из переговоров некоторую выгоду: убедив «своими хитрыми баснями... великого государя (московского. — В. К.) отправить к ним своих послов», «использовали это дело в своих целях, рас­пустив слух, будто великий государь заключил с ними союз про­тив крымцев. Из-за этого крымцы сильно разгневались на это царство (Россию. — В. К.), и турецкий царь приказал им ни за что не мириться, а воевать с Русью».

Не исключено, что Венеция обращалась и напрямую к дон­цам, но следы этих контактов, которые Войско Донское должно было скрывать от Москвы, в источниках не просматриваются.

Из последующего времени известен проект уничтожения Османской империи с определенной ролью казачества, кото­рый в 1663 г. разработал «Великий Тюренн» — маршал Фран­ции Анри де Ла Тур д'Овернь виконт де Тюренн, считающийся самым блестящим полководцем Европы XVII в. По этому плану в разгроме Турции должны были принять участие западноевро­пейские государства, Россия, Польша, Персия и др., а со сторо­ны Черного моря — казаки.

В начале 1670-х гг. доминиканцы М. ди Сан-Джованни и А. ди Сан-Назаро, посланные незадолго до окончания венецианско-турецкой войны в Персию для переговоров о со­вместных действиях и вернувшиеся в Италию через Россию и Польшу, излагали сенату Венеции свой антиосманский план, в котором важное место отводилось донцам и запорожцам с их предполагавшимися операциями непосредственно против Стамбула.

Союз московского и польского государей, говорилось в пред­ставленном документе, «может поставить султана в большое за­труднение», а «экспедиции в Черное море при помощи казац­ких чаек, каждая в 70 или 80 вооруженных людей, сильно повре­дят» правителю в связи с зависимостью Стамбула от подвоза продовольствия с этого моря и «потребностями большого и на­селенного города». «Чайки легко запрут кораблям, идущим этим морем, вход в Константинопольский пролив, как случалось и в другие разы...»

Больше того, «атакуя их (турок. — В.К.) с Черного моря и тревожа на суше в провинциях Валахии, Молдавии и Трансиль-вании, нападающие легко могут проникнуть до Константино­поля при отсутствии крепостей и укрепленных городов, кото­рые помешали бы тому, в особенности если еще привлекут на свою сторону большую часть татар, которые не повинуются ве-ликому хану и руководятся единственно надеждой на хорошую добычу». А если, кроме того, полагали доминиканцы, одновре­менно русская и польская армии будут действовать против Тур­ции в Европе, персидская в Азии и венецианский флот со сто­роны Средиземного моря, то тогда под соединенными ударами должна «неотразимо пасть эта сила, которая при помощи тира­нии владеет столькими царствами и с каждым днем завоевывает новые».

В 1672 г. знаменитый немецкий ученый Готфрид Вильгельм Лейбниц выступил с трактатом, где излагал свой план разгрома османов объединенными силами Европы во главе с француз­ским королем Людовиком XIV и уделял при этом значительное внимание предстоявшей роли казачества.

Интерес к казакам в европейских странах не уменьшался, однако менялось само казачество и изменялся характер его дей­ствий. Хотя в 1674 г. П. де Вансьен, повторяя замечания Л. де Курменена, относившиеся к 1624 г., еще писал, что турки «не считают невозможным» взятие Стамбула казаками, если у тех будет «побольше счастья», а в разных государствах еще долго выходили «отдельные сочинения, издававшиеся специально о козацких подвигах» и свидетельствовавшие о «важном значе­нии козацких морских походов для своего времени», увы, вре­мя набегов казаков к Босфору и Стамбулу, а затем и вообще на Черное море неумолимо истекало и наконец совсем закончи­лось.