VI. Приближенные Короля 3 страница. — может быть, вы будете учить меня готовить фасоль со свининой.

— Может быть, вы будете учить меня готовить фасоль со свининой? Совсем как по этому чертову радио и телевизору, которые вы мне привезли. Да еще установили антенну, будь она проклята. Она уродует пейзаж. А холодильники мешают мне спать. Гудят. Между прочим, вы, наверное, даже не знаете, когда первый Мактэвиш обосновался на этой земле.

— Келум Фергус Мактэвиш, родившийся 22 марта 1612 года в Кинлох-Раннох-Шотландия. Высадился в Бостоне 9 октября 1629 года. С корабля «Энгус Стюарт», капитан — Макилрой. Был плотником, затем, с 1636 года, — привратником в Гарвардском университете. Две тысячи шестьсот тридцать — моя последняя цена.

— Послушайте, молодой человек, — сказал Мактэвиш. — Сколько раз вы приходили ко мне в последнее время? Шесть?

— Пять. Шестой раз сегодня.

— И каждый раз я говорил — три тысячи. Сказано — и все. Кстати, я перерезал эти мерзкие телефонные провода, которые вы протянули. Моя. идиотка дочь и кретин зять без конца звонили мне. Они очень довольны станцией автосервиса и мотелем, которые вы им подарили, а также гаражом. Но это же не повод, чтобы звонить мне каждый день и рассказывать об этом. Боже ты мой, каждый вечер трезвонят! За один вчерашний день было два звонка. Один — от банкира, который хотел поговорить со мной о ежемесячной ренте в тысячу долларов, которую какой-то болван мне назначил. А что это за кретин с желтыми глазами стоит рядом с вами и беспрестанно смеется, как идиот?

— Его зовут Слим Сапата, — ответил Реб. — Я как раз собирался сделать вам одно предложение, касающееся его. Я, по здравому разумению, не смогу заплатить более двух тысяч шестисот тридцати долларов, а вы отказываетесь снизить вашу цену в три тысячи. Ну, а если мы разыграем вашу золотоносную шахту в покер? Слим Сапата будет играть вместо меня. Человек по имени Маккейб из Тонопы утверждает, что вы лучший игрок в покер в Скалистых горах.

— До или после фасоли? Она почти готова. И лучше бы ее съесть. А то остынет. Всегда так: к полуночи или часу здесь становится холоднее. Мы все-таки на высоте трех тысяч метров.

— После фасоли, — сказал Реб. — Зачем же, по-вашему, я приехал?

— Я знал, что побью его, — говорил Диего. — Даже когда он выигрывал миллион восемьсот двадцать три тысячи долларов. Но его провал был неизбежен. На это у меня всегда уходило не более четырнадцати часов. Но в итоге тяжелее всего пришлось с этой гадкой фасолью.

Никакого ответа. Он обернулся и увидел, что Реб задремав сзади на настиле джипа, так как в конце концов им пришлось просто-напросто отодрать все части машины, пробитые пулями, в том числе последний сохранившийся буфер. На удивление посмеивающегося Диего, джип еще мужественно передвигался на своих колесах.

Их глазам открывалась великолепная картина: в удушающей жаре целая гамма красных и охровых тонов играла, вспыхивала в ярком свете, то пламенея, то ослепляя желтизной. Диего испытывал при этом сверхмощное радостное возбуждение.

«Слим Сапата!» — и он расхохотался.

… Но в следующую секунду задумался.

— Реб, куда мы едем?

— В аэропорт Рино. К самолету на Нью-Йорк.

Диего резко крутанул влево. Джип развернулся почти на одном месте, во всяком случае, удержался на двух колесах. Пик Монтесумы остался позади, и они снова поехали на север, к Монтекристо.

— Ничего не понимаю, — снова заговорил Диего через несколько минут. — Объясни наконец.

— Мне было бы неприятно покидать Неваду, потерпев поражение, — повторил Реб, дремлющий на три четверти. — Даже в схватке с фасолью.

— 35 -

Третий ребенок родился у Дианы и Дэвида Сеттиньяза в 1957 году; после двух дочек на свет наконец появился наследник (третий из их шести детей), которого они назвали Михаэль Дэвид.

Реб Климрод вышел из джунглей Амазонки в начале лета 1956-го. Сеттиньяз нашел, что он изменился, даже преобразился. Но с первого взгляда это не было заметно.

Реб сколотил свое первое состояние фантастически быстро. И то, что он мог позволить себе полностью отойти от дел на тринадцать месяцев, дает представление о прочности организации, которую он создал.

«По его возвращении, — рассказывает Сеттиньяз, — все пошло еще удивительнее. В нем поселилась какая-то неистовость, холодная лихорадка, которая до сих пор никогда не проявлялась. Он приближался к тридцати годам, возмужал. Возникающие проблемы стал решать быстрее и с большим размахом, чем раньше, — и это касалось всех-сфер деятельности. Словом, расцвет во всем его великолепии».

Климрод появился в кабинете Сеттиньяза 30 июня 1956 года. Сказал, что пришел посмотреть, «как идут дела». Сеттиньяз объяснил ему, как была зарегистрирована каждая сделка, рассказал о мерах, принятых им для того, чтобы участие Климрода сохранялось в строжайшей тайне.

— Я хотел бы взять ваши досье на три-четыре дня, Дэвид. Даже если придется устроить вашим людям небольшой отпуск. 4 июля в Соединенных Штатах праздник, не так ли? [55]Объясните им, что они поработали очень хорошо и заслужили три дополнительных дня отдыха.

— А меня не хотите оставить помочь вам? Климрод покачал головой.

— Огромное спасибо, Дэвид. Но я не хочу лишать вас возможности подольше пообщаться с вашим сынишкой. Я слышал, его— зовут Михаэль? — Из светлых глаз Реба на Сеттиньяза лился веселый и дружелюбный поток света.

Дэвид почувствовал себя полным идиотом: ему ведь пришлось побороться с женой, чтобы настоять на этом имени; «Реб Сеттиньяз» звучало бы странно, и Диана развелась бы с ним, предложи он назвать сына Ребом. Климрод просто сказал: «Хорошего отдыха, Дэвид».

Сеттиньяз с женой и детьми уехал в Коннектикут. 2 июля позвонил в контору — ответа не было. 5-го утром, придя на службу, он нашел все в идеальном порядке, ключи лежали в сейфе, там же — записка: «Дэвид, спасибо и браво. Впредь — один процент дополнительно». И вместо подписи — жирная буква Р. Климрод только что удвоил долю, отчисляемую из его собственных прибылей, а это составляло десятки миллионов долларов.

Через два месяца из лондонской галереи Сотби Сеттиньязу переслали великолепного Гогена. «Для Михаэля. Лично» — было начертано на карточке без подписи.

Ник Петридис встретился с Ребом Климродом 5 июля 1956 года после обеда. Звонок раздался шесть часов назад, около девяти тридцати того же дня: некий майор Бек желал с ним поговорить. Одно из трех условных имен. Петридис велел всем выйти из кабинета и взял трубку:

— Это вы, Ник? Можете уехать из Нью-Йорка на несколько дней?

— Никаких проблем, если Тони сможет остаться, чтобы заменить меня.

— Мне нужны только вы. Было бы идеально, если бы вы могли прибыть сегодня к трем тридцати в отель «Альгонкин», номер 314 на имя де Карвахаля. Захватите все, что вы считаете нужным мне показать. Позаботьтесь о том, чтобы в пять тридцать кто-нибудь пришел за вашими папками и отнес их назад, в ваш кабинет. В аэропорт мы поедем вместе. Парижский самолет — в семь пятьдесят.

Всего за час Ник Петридис (он всегда был наготове, предвидя подобные ситуации) собрал «все, что считал нужным показать ему», то есть полный отчет о том, что было сделано за тринадцать месяцев работы на флоте на тот момент водоизмещением более трех миллионов тонн.

Ребу понадобился час, чтобы просмотреть огромное досье, и еще час, чтобы сделать заключение и отдать новые распоряжения.

Петридис сам спустился в холл передать документы двум своим помощникам, которые должны были положить их в надежное место.

В самолете, перелетающем Атлантику, Петридис оказался рядом с Ребом.

«И это началось сразу, — рассказывает Петридис, — он вдруг заговорил о своем прошлом или по крайней мере о какой-то небольшой части этого прошлого. Вспоминал о двух поездках в Танжер, сразу после войны, упомянул также о том, что какое-то время жил в Каире, затем во Франции, на Сицилии и в континентальной Италии. Меня это несколько удивило: я знал его уже семь лет, мы очень часто ездили куда-то вместе, и никогда он даже мимоходом не упоминал о своей юности. Я тогда думал, что он аргентинец. И куда бы мы ни приезжали, он никогда не говорил, бывал здесь раньше или нет. Его желание сохранять все в тайне связано было скорее с безразличием к вещам, умершим в прошлом, нежели с какой-то манией или боязнью. Исключая бизнес. В этой сфере никаких экивоков: мне платили, и платили щедрее, чем я мог рассчитывать, за то, чтобы он оставался в тени, и я выполнял это условие неукоснительно. В первое время мы с братом удивлялись: у этого человека было больше судов, чем у Онасиса и Ниархоса вместе взятых, больше, чем у какого-то Людвига, но, помимо Сеттиньяза, только мы, Петридисы, знали, как он богат. Это было любопытное ощущение…

Но пытаться извлечь из этой ситуации какую-то выгоду было бы безумием. Особенно после истории с Харпером…

— Джон Патрик Харпер, — очень тихо сказал Реб, — был рекомендован вашим братом Тони как доверенное лицо.

— Я бы и сам его рекомендовал.

— И информация, собранная в то время, подтверждала, что на него вполне можно положиться. В той мере, насколько можно доверять человеку.

— Реб, он допустил лишь незначительную ошибку. И я ее исправил.

— Но мне об этом не сообщили, Ник.

Над Атлантикой уже спустилась ночь, а Реб, не отрываясь, долго и упорно смотрел в иллюминатор. Однако произнося эту фразу, он медленно повернул голову, и его глаза вперились в греческого адвоката, так что тот затрепетал: мечтательная поволока, которой обычно был окутан взгляд Реба, исчезла, и в глазах появился пронизывающий насквозь жестокий блеск.

— Харпер хороший малый, но сделал глупость, — сказал Петридис, чувствуя себя не в своей тарелке.

— Он прикарманил двадцать шесть тысяч триста долларов.

— Не то чтобы прикарманил. К тому же через два дня он все возместил. Реб, что, по-вашему, мне надо было сделать? Убить его?

— Я позаботился об этом сегодня утром, Ник. Дело сделано.

Петридис, опешив, посмотрел на него:

— Вы его?..

— Харпер жив. И будет жить, во всяком случае, насколько это от меня зависит. Но некий механизм, давным-давно предусмотренный на случай подобных ошибок, уже заработал сегодня утром. Разумеется, с сегодняшнего дня Харпер перестает существовать для вас и для меня. К несчастью для него, это не все. Его финансовое положение станет чрезвычайно трудным, но его ждут и другие неприятности. Даже работу, достойную так называться, ему будет очень трудно найти. А значит, и вернуть вам те двадцать тысяч долларов, которые вы ссудили ему 26 мая после того, как вместе пообедали в ресторане «Семь морей», за 18-м столом. Даже если он продаст свой дом в Мерионе под Филадельфией. Дом-то заложен, а это всегда обременительно, особенно в его ситуации, и может привести к большим затруднениям. Но по крайней мере вы не разорились на обеде, ведь, кажется, упомянутый ресторан, как, впрочем, и все здание, принадлежит вам, хотя официально оформлен на одного аз ваших двоюродных братьев. Ник, в отношении Харпера вы действовали правильно, и я вас ни в чем не упрекаю, за исключением тога, что вы не сочли нужным оповестить об этом меня. Прошу вас, не повторяйте подобных ошибок. Ну, хватит о Харпере. — Он улыбнулся. Глаза снова подернулись поволокой. — Поговорим о другом, Ник. Например, о том французе и другом человеке, с которыми нам предстоит работать…

Француза звали Поль Субиз. В течение двух лет он учился у Джорджа Тарраса в Гарварде, пока тот не оставил преподавание.

Его имя впервые появилось в досье, что попали к Сеттиньязу осенью 1953 года; в это время Субиз уже занимал высокую должность в управленческом аппарате одной крупной французской судоходной компании. Способ, благодаря которому он стал одним из Приближенных Короля, был абсолютно типичен для методов, применяемых Климродом. Не считая прямых вмешательств последнего (а с 1955 года такие случаи бывали чрезвычайно редки), новые люди, то есть те, кого можно было бы назвать «высшим руководством» — а их число достигало трех тысяч четырехсот человек, и мужчин, и женщин, — в то время имели ежегодный доход в пятьдесят тысяч долларов, но эти новые люди подвергались особой процедуре отбора. Как правило, в день назначения, иногда за два или три дня до него, неизвестный курьер приносил Дэвиду Сеттиньязу досье с пометкой: «Строго конфиденциально. Передать в собственные руки». Если Сеттиньяз отсутствовал, курьер уходил, не оставив папки.

Между «строго конфиденциальным» досье и новым именем существовала непременная связь. В конверте лежало подробное жизнеописание нового кандидата или кандидатки.

Подобные досье были, разумеется, заведены и на Черных Псов.

И их постоянно обновляли, присылали новые данные, в которых, например» уточнялось, что приобрел Лернер или Абрамович. Или же поступали бумаги, подтверждающие разрыв с тем или иным человеком.

И чем значительнее был пост «винтика» на иерархической лестнице, тем полнее было его досье.

В особых случаях в левом верхнем углу первой страницы появлялась красная пометка «ОСОБОЕ». Это означало, что данное лицо уже стало или скоро станет Приближенным Короля, что этот человек напрямую связан с Ребом и получает приказы и инструкции лично от него. Например, первое досье на Черного Пса Тудора Ангела было составлено еще в 1951 году. Красная пометка появилась через четыре года, и это означало его продвижение по иерархической лестнице.

Никогда не существовало более восемнадцати красных пометок.

В досье Субиза слово «особое» появилось с первого дня. Действительно, в самой первой докладной записке подчеркивалось, что этот человек, помимо достаточно внушительного набора дипломов, обладает «выдающимся интеллектом», «политическими амбициями, семейными и общественными связями, которые рано или поздно должны проложить ему дорогу к одной из важнейших государственных должностей». Последнее замечание, сделанное службами Джетро еще в 1953 году, оказалось пророческим: в шестидесятых годах Субиз вошел во французское правительство.

В пассиве того же Субиза числилось: довольно неудачная спекулятивная сделка в 1950 году — конечно же, заключенная по неопытности, — не совсем безупречная личная жизнь и некоторые «шалости» с сокрытием доходов и двумя счетами в швейцарском банке.

— Ник Петридис, Поль Субиз, — представил Реб.

Встреча состоялась в Каннах в большом отеле «Мажестик» 6 июля 1956 года. Началась она во второй половине дня.

Это была третья встреча Субиза с Ребом Климродом. Француз полагал, что Климрод — аргентинец и, судя по всему, очень богат, по-видимому, он хочет занять исключительно важное место в судоходстве, конкурируя с бесчисленными греками, и блестяще добивается этого.

— Я собираюсь кое-что изменить, — сказал Реб. — Но прежде, чем мы приступим к обсуждению этой проблемы, полагаю, было бы полезно ознакомить Поля с ситуацией в целом. Ник?

В точности выполняя инструкции, полученные в самолете, Ник Петридис тут же набросал ряд цифр на листках почтовой бумаги с маркой отеля — затем эти листки были сожжены. И пока Петридис перечислял немыслимо длинный ряд компаний и тоннажи, которыми владела каждая из них, он испытывал подспудное удовольствие и почти превосходство, заметив, как изумлен француз.

— Вот так, — наконец закончил Петридис. Воцарилось молчание. Затем Субиз снял очки, подчеркнуто долго тер глаза и начал смеяться:

— А компания «Ллойдз»? Вы уверены, что не являетесь владельцем фирмы «Ллойдз»?

— Наверное, выскочило из головы, — ответил Реб. — Компания «Ллойдз» принадлежит мне, Ник?

— Точно не знаю. Но это ведь ничего не значит. Вы, возможно, купили ее без моего ведома, — сказал Петридис и улыбнулся Субизу: — Он на это способен.

Субиз снова взял в руки бумаги, еще раз пробежал их, сделал приблизительный подсчет:

— Примерно три с половиной миллиона тонн.

— Три миллиона шестьсот двадцать восемь тысяч, — спокойно уточнил Реб, — Из них два миллиона семьсот пятьдесят три тысячи — танкеры. Они принадлежат семидесяти четырем компаниям. Изменения, которые я хочу внести, касаются этих танкеров…

Что, по его собственному выражению, было «чрезвычайно просто». Встреча происходила в начале июля, значит, в запасе оставалось еще шесть месяцев…

— Максимально. В идеале операция должна быть закончена, или по меньшей мере очень широко развернута, скажем, к… 15 ноября.

Что касается упомянутой операции, то она состояла в новой системе развертывания всего флота, осуществляющего транспортировку нефти и зарегистрированного семьюдесятью четырьмя компаниями, акции которых принадлежали Ребу Климроду: по доверенностям, которыми с ним были связаны братья Петридисы, Субиз и Таррас, под чьим контролем в свою очередь находились семьдесят четыре доверенных лица — официальные владельцы компаний.

— Ник, вы проверите, как обстоят дела с каждым судном, и точно определите, какие из них будут свободны от договора на фрахтование к 15 ноября. Это первоочередная задача. Я хотел бы получить точную информацию о каждом судне и о том, какие есть возможности использовать их для отдельных рейсов[56].

— Заключено немало долгосрочных контрактов, которые невозможно пересмотреть.

— Знаю, Ник, — ответил Реб. — Вот почему я и хочу иметь полное представление о каждом судне. О том, как оно будет использовано и после 15 ноября.

— Чтобы с этого момента иметь максимум возможностей для рейсовых перевозок?

— Именно.

— И на какое время?

— На год.

Один и тот же вопрос вертелся на языке у Субиза и Петридиса: что произойдет 15 ноября?

Но ни один из них не задал его.

По двум причинам. Сначала они рассудили, что, если бы Климрод захотел ввести их в курс дела, он бы уже сделал это…

…Затем подумали, что в любом случае Реб не заговорил бы «в присутствии третьего». Позднее оба описывали эту сцену, и их рассказ свидетельствует о забавной двойственности и полном совпадении в направлении мыслей, одновременно посетивших американца и француза.

— Далее, — продолжал Реб, — и лучше будет, если Поль займется этим делом: я также хотел бы получить данные обо всех судах, которые спущены на воду, строятся или просто заказаны на верфях.

— Включая Японию.

— Включая все. В том числе суда, которые строят наши компании — ив этом случае придется сделать все, чтобы ускорить работы, — а также те, что строят другие фирмы…

— А в этом случае, — со смехом подхватил Субиз, — надо сделать все, чтобы затормозить работы. Реб улыбнулся:

— Не предлагайте мне «пиратских» судов, Поль, пожалуйста… Итак, включая все находящиеся сейчас на плаву танкеры независимо от судовладельца и флага. Надо выяснить, зафрахтованы они в настоящее время или нет, и если могут быть зафрахтованы, то когда и за какую цену. И все это на год вперед. Можете вы сделать это, Поль?

— Поистине чудовищная работа.

— Шестнадцать месяцев назад, а именно 25 марта 1955 года, я спросил вас, не согласитесь ли вы работать на меня, в нужный момент целиком отдавая все свое время. Вы ответили «да». Я просил вас взвесить это решение. Вы его подтвердили, когда мы встретились 11 апреля. Момент наступил, Поль. Вступайте в игру вместе с нами.

— Согласен, — ответил Субиз, почему-то вдруг рассердившись. — Когда вам все это понадобится?

— Вчера, — улыбаясь, ответил Реб. — С сегодняшнего дня вы начинаете свое собственное дело. Юридические и финансовые детали мы с вами согласуем. За помощью будете обращаться к Нику и его брату Тони — я им доверяю, в их руках останутся приводные ремни в этой сфере. Вам придется работать с ними и еще с одним человеком, который присоединится к нам сегодня вечером. Я бы предпочел, чтобы вы не курили, Поль, но если вам действительно хочется…

— С этим можно подождать, — сказал Субиз, положив в портсигар сигарету «Монтекристо», которую собирался закурить.

— И еще одно, — продолжал Реб. — Надо собрать сведения обо всех танкерах мира, которые мы могли бы зафрахтовать, начиная с сегодняшнего дня и до 31 декабря будущего года. Желательно также — надо ли об этом говорить, — чтобы операция была проведена в строжайшей тайне, при участии всех имеющихся в нашем распоряжении компаний, а если понадобится, и с помощью новых, специально для этой цели созданных.

— Вплоть до заключения контрактов на фрахтование?

— Да. Никаких ограничений, кроме тайны. Я хочу, чтобы никто ничего не заподозрил.

— Фрахтование судов с июля месяца при том, что реально использовать их можно будет только с 15 ноября, потребует немыслимых капиталовложении, к тому же прибыли не будет в течение нескольких месяцев, — заметил Субиз.

— Это обстоятельство я учел, Поль, — ответил Климрод. — Мы будем изучать каждый вариант в отдельности, сокращая, насколько возможно, периоды непроизводительных расходов. Существует целая система ходов, которая известна вам не хуже, чем мне. Но в крайнем случае я готов пойти на некоторые жертвы.

Операция началась с исходного капитала в пятьдесят миллионов долларов. Деньги поступали через множество банков, но в основном — от страховой компании и трех банков, в числе которых был «Хант Манхэттен», а также из Гонконга и от группы финансистов, объединенных стараниями Несима.

С самого начала, то есть с августа 1951 года, между Дэвидом Сеттиньязом и Ребом Климродом была налажена совершенно особая система связи: срочные вызовы. Система эта была абсолютно необходима, так как Климрод постоянно исчезал, и зачастую на долгое время, как это происходило, например, с мая 1955-го по июнь 1956 года. Но на протяжении тридцати лет к срочным вызовам прибегали очень редко. Впервые систему применили в мае 1956 года. Кодовыми словами были «Бразилия», затем в той же фразе «Гаваи» и «Сан-Франциско».

Звонили издалека, из Рима. Сеттиньяз взял трубку сразу после того, как прочитал телеграмму, оставленную на его столе одной из секретарш; в тексте присутствовали три кодовых слова.

— Мне надо поговорить с ним, — сказал, не называя себя, незнакомый мужчина Сеттиньязу; он говорил по-английски с довольно заметным акцентом.

— Позвоните в Рио господину Хаасу. X, два А, С. Номер телефона…

— Будьте добры, — сразу прервал его собеседник, — я предпочел бы не делать этого. Не могли бы вы сами передать ему кое-что?

— Конечно.

— Только два слова: «Шенкен-Дов». Называю по буквам…

— Больше ничего?

— Ничего. Спасибо.

Трубку повесили. Сеттиньяз сам позвонил в Рио и, конечно же, попал на Диего Хааса. Он повторил ему эти два слова. Маленький аргентинец никак на них не отреагировал, ограничившись лишь несколькими издевательскими замечаниями в адрес мерзкой погоды, которая наверняка установилась в Нью-Йорке, затем пригласил Сеттиньяза приехать на неделю-две в его дом в Ипанеме. Сеттиньяз чуть ли не открыто презирал Хааса, но ответил, что с радостью примет приглашение, как только представится свободное время. И повесил трубку, даже не назвав имени Реба.

Таинственный звонок из Рима был, по сути, единственным показателем, позволившим ему предположить, что информатором Климрода в данном случае был израильтянин по имени Яэль Байниш.

Доказательств, правда, не было.

И тот же звонок убедил его в том, что возвращение Климрода в начале лета 1956 года было вовсе не случайным.

Израильское нападение в Синае произошло 29 октября 1956 года в семнадцать часов. Французские и английские десантники раскрыли свои парашюты 5 ноября в семь пятнадцать утра. Через восемь дней главы арабских государств, собравшиеся в Бейруте, подтвердили свое намерение не открывать Суэцкий канал, и без того забитый обломками судов, затопленных по приказу Насера, и приостановить экспорт нефти во Францию и Великобританию.

Поставки нефти с Ближнего Востока, основного района экспорта в эти две страны, сократились на восемьдесят процентов, а запасов оставалось всего на два-три месяца. 27 ноября после сообщения о постыдном отступлении франко-британских войск началось осуществление плана по борьбе с нефтяным голодом, предусматривающего поставку в Европу пятисот тысяч баррелей в день с американских нефтяных скважин из стран Карибского бассейна я из Венесуэлы.

Канал был закрыт шесть месяцев. И чтобы попасть в Европу через Персидский залив, приходилось огибать ЮАР. Переход в одиннадцать тысяч триста морских миль, пли в двадцать одну тысячу километров, могли выдержать только суда с большим водоизмещением.

Реб Климрод наряду с Голандрисом одним из первых оценил будущее значение судов, впоследствии получивших название супертанкеров. Суэцкий кризис принес состояние большинству греческих судовладельцев: Ливаносу, Кулукундису, Эмбирикосу, Голандрису, Верготису, Энасису и Ниархосу. В лондонском «Королевском кафе» состоялся бурный праздничный ужин, где все они встретились. Чистый доход Даниеля Людвига составил сто миллионов долларов.

Что же касается Реба Климрода, который в течение последующих лет — точнее, с 21 ноября 1956-го до 1968 года — собрал под крыло восьмидесяти одной компании суда, тоннаж которых перевалил за четыре миллиона тонн, если учитывать одни лишь танкеры, то размеры его прибылей с лихвой преодолели планку в полмиллиарда долларов всего за один год, и даже меньше.

Яэль Байниш рассказывает, что он участвовал в осуществлении первоначального этапа операции «Кадеш», которая преследовала двойную цель — ослабление палестинского мешка в Газе и взятие Шарм-аш-Шейха на крайних рубежах Синая. Он настоял, чтобы его включили в число шестнадцати десантников, которых должны были сбросить над Митлой, примерно в сорока километрах от Суэцкого канала. После благополучного приземления пришлось около двух часов идти пешком, пока он наконец не добрался до памятника полковнику Паркеру, английскому губернатору, служившему в Синае между 1910-м и 1923 годами. На следующий вечер, 30 октября, Яэль увидел, как подходят подразделения 202-й бригады, за двадцать восемь часов преодолевшие триста километров, отделяющих Метлу от официальной израильской границы.

Байниш вернулся в Тель-Авив 6 ноября, его отдых закончился (ради этой «экскурсии» в Синай он отпросился на несколько дней в счет ежегодного отпуска).

В 1956 году ему исполнился тридцать один год, он имел чин капитана и пользовался влиянием в государственном аппарате Израиля, или, точнее, в разведке.

В Тель-Авиве ему сообщили, что объектом его дальнейшей работы будет Адольф Эйхман.

Примерно 25 или 26 ноября пришлось выехать в Рим. В начале декабря в итальянской столице он встретился с Ребом Климродом, и, по утверждению Байниша, они были рады увидеться «после недолгой разлуки». Байниш не уточняет, когда, почему и каким образом они встречались с Климродом в промежутке между этой датой и их последним известным свиданием перед отъездом Климрода в Южную Америку и казнью Эриха Штейра.

Сеттиньяз знал Яэля Байниша только по имени.

Таррас же несколько раз бывал на Ближнем Востоке и дважды встречался с израильтянином. Тот даже посетил его летом 1978 года в рамках визита, в Нью-Йорк израильской парламентской делегации. Он провел уик-энд в его доме в Мэне. Прошли уже годы со времени суэцкого кризиса, к тому же Байниш знал, с каким доверием относился Реб Климрод к Таррасу. Во всяком случае, на несколько вопросов он ответил.

Он признался, что всегда поддерживал «регулярный контакт» с Ребом. Примерно с 1950 года. «Я очень был расположен к нему, думаю, и он ко мне тоже».

Таррас не стал расспрашивать его о суэцком деле.

И тем более о Джетро — такая тайная организация, как у него, думал Таррас, могла быть создана только настоящим разведчиком.

Зато он спросил, сыграл ли Реб Климрод какую-нибудь роль в поимке Эйхмана.

Байниш сначала покачал головой, а затем сказал: косвенную роль.

Реб Климрод хотел подключить к Нику Петридису и Полю Субизу — исключительно и непосредственно для проведения операции с танкерами — еще одного человека, двадцатидевятилетнего ливанца Несима Шахадзе.

Насколько Субиз с его не очень глубоким умом и склонностью порисоваться с самого начала поразил— нью-йоркского адвоката, настолько этот «новобранец» показался ему тогда человеком, в выборе которого Климрод на этот раз ошибся.

Несим Шахадзе был до смешного беспечным молодым человеком, слащавым, с писклявым женоподобным голосом и повадками богатого сыночка из арабской семьи; такого должны были больше занимать женщины и сладости, нежели финансы; достаточно одного взгляда на подобного юнца, и заранее можно себе представить, каким он будет к пятидесяти годам, а уж если говорить о Несиме, то наверняка — пузатым и лысым.

У Ника Петридиса была и другая причина не слишком радоваться появлению на сцене этого ливанца: с самого начала он и его брат Тони были доверенными людьми Климрода в сфере судоходства. И Тони, и сам Ник считали, что наладили дело очень хорошо. За необыкновенно короткий срок, начав с простого грузового судна, они приобрели шестнадцать танкеров, затем создали целый флот, по тоннажу уступавший лишь флоту Даниеля Людвига, который, между прочим, начинал в тридцатых годах; и уже недалек был час, когда и Людвига они оставят позади. Ник и Тони полагали, что столь необычайное расширение этой сферы бизнеса частично было и их заслугой. И то, что Реб подключил к ним Субиза, возмутило Петридисов. Однако блестящие достоинства француза, его очевидные таланты в значительной степени смягчили удар, нанесенный их самолюбию.

К тому же грандиозные проекты, о которых сообщил Реб, в чем-то оправдывали усиление штаба.

«Но дойти до того, чтобы навязывать нам этого липкого, как рахат-лукум, типа!»