АВГУСТ, 80 – 86 кг

Из офиса я уходила, унося с собой комок мокрых платков, три шоколадных эклера в бумажной салфетке и твердую убежденность, что сдвинула с места скалу, качавшуюся на самом краю пропасти. И теперь вместе с ней лечу вниз.

Подрулив к дому, я оглядела себя в зеркало заднего вида – не осталось ли сахарной пудры на губах – и посигналила. Спохватившись, сунула под сиденье пакет с пончиками. Хлопнула входная дверь – Фрэнклин соизволил наконец выйти. Закинув кейс на заднее сиденье, он обошел машину и остановился со стороны водителя. Я не сдвинулась с места.

Он все стоял и ждал, когда же я уступлю ему водительское место. Я упрямо стискивала руль, глядя перед собой. Мой взгляд упирался в ступени. Ажурные перила ощетинились чешуйками облупившейся краски. Странно, почему я прежде не замечала, что краска облезла? Надо бы позвать маляра.

– Да что за дерьмо собачье? – Фрэнклин ударил кулаком по крыше машины. – Что происходит, черт побери? – Он обогнул машину и сел на пассажирское сиденье.

– Забавно ты рассуждаешь, – заметила я, выезжая на дорогу. Фрэнклин молча откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. – Я, значит, вскакиваю в полшестого утра, набиваю багажник машины детским шмотьем, мчусь сломя голову в автосервис – заправиться, проверить масло, подкачать покрышки, залить жидкость в стеклоочиститель. Причем все это без суеты и нервотрепки можно было проделать еще вчера. Можно было бы, если б ты вернулся в сколько-нибудь разумное время. Но ты приехал глубокой ночью. – Поймав себя на том, что начинаю заводиться, я медленно выдохнула и сосчитала в уме до трех. – Разумеется, все это ты мог бы проделать и сам. Но голову даю на отсечение, у тебя этого и в мыслях не было. – Я опять повторила фокус с выдохом и счетом. – Вот я и подумала, а не заправить ли свой фургон...

От деланного спокойствия Фрэнклина только ошметки полетели:

– Эту развалину!

– Именно. Развалину. И между закручиванием крышки бензобака и надраиванием лобового стекла меня посетила хорошая идея. Я собираюсь сменить развалину на новую машину.

Краем глаза я заметила, как губы Фрэнклина сжимаются в жесткую линию, а красивое лицо каменеет в злобной гримасе. Рассердился. Бедный.

Чем больше я думала о новой машине, тем больше мне нравилась эта идея. Еще ни разу в жизни я не покупала автомобиль. Горожанка до мозга костей, я привыкла к такси и метро и машину водить не умела до рождения Рикки.

Когда появился ребенок, Фрэнклин сообразил, что ему светит мотаться на своей спортивной двухместке в детский сад, а потом и в школу. А сообразив, немедленно затолкал меня на курсы вождения. Когда я вернулась с Рикки из роддома, на подъездной аллее стоял подарок – сияющий микроавтобус с красными бантами на всех дверных ручках. Каждые три года появлялся новый. Автомобиль, не ребенок.

Пожалуй, это забавно – выбрать машину самой... Какую модель предпочесть? Броскую? Элегантную? Практичную? Агрессивную? И какого цвета? Какого размера? Просторную. Это точно.

В воскресенье, да еще утром, дорога была почти пуста. Разве что любители поплавать изредка проезжали в сторону озер, волоча на прицепах моторки. По разделительной полосе с надсадным ревом пронеслась ватага байкеров – все в коже и с подружкой на заднем сиденье.

– Странно, – обронила я, – никогда не видела, чтобы женщина управляла мотоциклом, а мужчина сидел сзади, цепляясь за ее куртку.

Управлять мотоциклом – это мужское дело. Женское дело – цепляться за куртку. Мужчине – карьера, женщине – хозяйство. Пускай дамские журналы и сериалы до одури болтают о равноправии, ничего от этого не меняется: и мотоциклисты, и мой муж прекрасно знают расклад. И держатся за него. Еще бы, ведь он дает им свободу!

Машину тряхнуло на бугре “лежачего полицейского”, путь преградил шлагбаум. Пора платить за проезд по автостраде. Я опустила монеты и, едва желтая перекладина поплыла вверх, утопила педаль газа и вылетела на широкую ленту автострады.

– Свобода!

– Ты сегодня очень странная, Барбара.

– Неужели? Вообще-то я была странной последние семнадцать лет. Всю эпоху Фрэнклина Аверса!

Никакой реакции.

– Все эти годы меня не было! – заорала я во все горло. – Я потеряла себя. Но сейчас снова нашла! – Фрэнклин молчал. Только никаких истерик, Барбара. - Так что сам понимаешь, старая развалюха теперь мне ни к чему. Возить в школу и на пикники орды своих и соседских детей больше не надо, с этим я развязалась. Подрядиться водителем для твоих имиджмейкеров? Вряд ли тебя вдохновит такая перспектива. Ну а мне одной сгодится машина поменьше – вот как эта. А как она слушается руля, потрясающе!

– Барбара! – Фрэнклин больше не прикидывался спящим. – Барбара, но я не в состоянии покупать для тебя такие машины, – раздельно выговорил он. – Выборы обходятся слишком дорого. Я на нуле, а эта машина стоит сорок тысяч долларов.

– Ну разумеется, – кивнула я, сияя благожелательностью. – Думаю, именно поэтому она так слушается руля.

– Так вот зачем ты уселась за руль. Чтобы опробовать мою машину!

– Ты очень догадлив. – Я опустила боковое стекло и заорала: – Леди и джентльмены, почему эта женщина сидит за рулем, когда рядом такой великолепный мужчина?

– Закрой окно. Мне холодно.

Я подчинилась.

– Нет, Фрэнклин, я не собиралась опробовать твою машину. – Истерика и злость готовы были вот-вот прорваться наружу. – Просто пока я металась в предрассветной мгле, пока разгребала всю эту прорву дел, с которыми могла покончить еще накануне, если бы твоя машина вовремя оказалась в гараже... Ты следишь за моей мыслью? Так вот, мне пришло в голову, что раз уж я вожусь со всем этим дерьмом, то хотя бы вправе немного развлечься.

Фрэнклин фыркнул:

– Развлечься? И это ты называешь развлечением? По-твоему, я развлекаюсь? А переться каждый день на работу – это что, тоже развлечение? И чертовы выборы? И пять часов до Висконсина за рулем? Все это развлечение?

Спокойствие. Не заводись. Не огрызайся. Дыши ровнее.

– Открою тебе тайну, Фрэнклин. Пять часов крутить руль черт знает во сколько раз увлекательней, чем пять часов сидеть сиднем и любоваться, как это делает кто-то другой.

Он развернулся ко мне спиной, немыслимо изогнувшись. Я покосилась на него – самое время извлечь из-под сиденья пончики. Но Фрэнклин наверняка услышит шуршание целлофана. Почему я не позаботилась об этом заранее? И зачем только пончики вечно заворачивают в этот чертов целлофан? Чем плоха, например, бесшумная фланель?

Мое раздражение настоятельно требовало выхода в действии, движении, скорости. Я воткнула в прикуриватель штепсель антирадара и тут же скривилась от пронзительного писка. Где-то поблизости окопалась дорожная полиция. Едва затих сводящий зубы писк, я прибавила газу и понеслась стрелой, обходя редкие попутки одну за одной. Похоже, на этом шоссе одна я выдавала сто двадцать миль в час.

Фрэнклин по-прежнему демонстрировал мне спину, обтянутую рубашкой из чистого хлопка, которую следовало стирать исключительно мягким средством, слегка подкрахмаливая лишь воротник и манжеты, гладить только вручную и доставлять из прачечной домой на плечиках.

У меня в мозгах что-то ослепительно вспыхнуло – наверное, сигнальный огонь, указующий дорогу возмездия. Каждую неделю, как заведенная, я таскала ворох его грязных рубашек в химчистку мистера Ван Хо – “единственный человек на свете, Барбара, который умеет обращаться с мужскими сорочками”, – а потом бережно везла обратно чистые. И для чего? Для того чтобы ледяная стерва стаскивала их, идеально выстиранные и выглаженные, с моего распаленного мужа? Но где доказательства? Их нет. Пока нет.

Из отчетов детективного агентства следовало, что Фрэнклин и Эшли почти неразлучны и в избирательном штабе, и на собраниях, и в ресторанах. Но при всем желании я не могла усмотреть в этом ничего предосудительного. Как-никак она работает на него.

Детектив Хэлси, куда менее доверчивый, почти не сомневался – они трахаются в отеле. Оказывается, на средства кампании был снят маленький номер для гостей и жертвователей из других штатов. Я об этом даже не подозревала, сыщики разнюхали. Агитационные разъезды Фрэнклина по штату также внушали Хэлси большие подозрения. В ближайшие пару недель он твердо рассчитывал добыть обличающие фотографии.

От таких мыслей разболелась голова и весь мир заслонила мечта о глотке кофе. Перед выездом я успела проглотить всухомятку пончик и теперь мучилась из-за куска теста, застрявшего где-то в пищеводе. Так, в пяти минутах езды – автобар под соблазнительным названием “Оазис”. Господи, как я хочу кофе!

Ага, я буду лакать коричневую бурду в “Оазисе”, а Фрэнклин в это время оккупирует руль. И что тогда делать? Покорно залезть в машину? Или остаться торчать на обочине со своей идиотской гордостью? А Фрэнклин окатит меня выхлопом и двинет в лагерь один. “Простите, дети, так вышло, но я приехал без мамы. Она не пожелала вас проведать – ума не приложу почему. Дайте я вас поцелую, мои дорогие! ” Я даже поежилась, представив эту сцену. Нет уж, лучше не испытывать судьбу. Я стиснула зубы и пронеслась мимо благословенного “Оазиса”.

Из-за горизонта над унылой равниной всплыла махина колеса обозрения. “Прекрасная Америка” – гигантский парк развлечений. Скоро стали различимы причудливые ажурные конструкции аттракционов, похожие на огромные скелеты ископаемых чудищ.

Рикки и Джейсон обожали этот городок. Целых десять лет я вывозила их сюда каждое лето. Поначалу подыскивала развлечения поспокойнее: рельсы, по которым неспешно катятся разрисованные вагончики, карусели с лошадками и собачками. Потом пришло время лобовых столкновений на автодроме, дикого визга на русских горках и прочих экстремальных удовольствий.

В последние годы Рикки и Джейсон предпочитали отрываться в компании сверстников, и мое участие свелось к роли извозчика. Разумеется, приятели моих детей тоже не сироты. Но их матери заняты на работе, или у них нет машины, а если есть, то слишком маленькая, не хватает мест и ремней безопасности. А может, не находится времени или желания отвечать за орду чужих детей и так далее и тому подобное.

Что же касается отцов, то главы семейств, тянущие домашний воз наравне с женами, до сей поры встречались мне только на журнальных страницах. В наших краях такие не водятся. Во всяком случае, ни один не пожелал сесть за руль и отвезти детей в “Прекрасную Америку”. Так что я загружала в свой фургон всю компанию, а на месте раскладывала в тенечке шезлонг и наслаждалась покоем в обществе книги и пачки сигарет.

Фрэнклин присоединился к нам лишь однажды, пристыженный рекламным роликом. Телевизионный папочка самоотверженно жертвовал воскресной партией в гольф и трансляцией футбольного матча, чтобы свозить семейство в “Прекрасную Америку”, чем несказанно всех осчастливил.

Наши дети были слишком малы и не понимали, что к чему в рекламе и в жизни. После первого же круга в фанерном самолете Фрэнклина затошнило. Он отполз на скамейку под деревьями и объявил, что ровно через час уберется из этого проклятого места с нами или без нас. После чего мы носились как угорелые, пытаясь впихнуть в этот несчастный час как можно больше удовольствий.

Вот они, сияющие огнями гигантские буквы над входом: “Добро пожаловать в Прекрасную Америку”. Разноцветное великолепие, подпорченное черными оспинами перегоревших лампочек. Надо же, никогда прежде не замечала эти уродливые язвочки.

Я прибавила газу и пронеслась мимо. Рикки получила права, и отныне мне незачем сюда приезжать. Вот и еще один кусок моей жизни засох и отпал, словно лоскут линяющей кожи. Чем заменю его? Растет ли под этой старой кожей новая, или, облиняв, я останусь ободранной, голой и беззащитной?

Молчание давило на плечи, туманило мозги. Я ссутулилась, от неудобной позы заныли руки. Вдруг поймала себя на том, что голова безвольно мотается то вправо, то влево, как у тряпичной куклы, а щеки и ярусы подбородков весело подпрыгивают на каждой выбоине. Так и заснуть недолго! Я встряхнулась и нашарила панель автомагнитолы.

Это устройство в машине Фрэнклина оказалось до того навороченным, что я никак не могла включить его. Наконец, по чистой случайности, нашарила нужную кнопку, и по мозгам мощной волной ударил агрессивный, шершавый панк. Фрэнклин вскинулся как ужаленный, прикрутил громкость. Напоследок угостил меня взглядом, полным раздражения, после чего снова отвернулся к окну.

– Почему я всегда во всем виновата? – обратилась я к его спине. – Это не моя машина, не моя кассета и не моя громкость.

Я вытянула кассету и с недоумением прочла наклейку: “Рамонес”. Всю жизнь Фрэнклин слушал Жан-Пьера Рампаля[14]с его барочной флейтой, прилизанный коммерческий джаз, струнные концерты, баллады Саймона и Гарфункеля. Откуда взялись эти панки “Рамонес”?

Я зацепила зубами магнитную ленту и рванула на себя. Пленка спуталась безобразным узлом. Я с удовлетворением швырнула кассету под ноги и пнула под сиденье, где скучали забытые пончики. Внутренности взбунтовались, требуя допинга. Черт с ним, с целлофаном! Выхватила пакет, разодрала упаковку и закинула пончик в рот, словно таблетку нитроглицерина. Прикончив все, что было в пакете, слегка пришла в себя, уже спокойно включила радио и поймала программу психотерапевта Джин Уайт. Она неизменно составляла мне компанию, когда я отвозила детей в воскресную школу.

“Мне не приходилось встречать мужчин, читающих любовные романы”, – снисходительно обронила Джин. Порой ее тянуло поучать своих собеседников, независимо от возраста и личных заслуг.

“О, вы заблуждаетесь. – Негромкий голос ее гостьи звучал мягко и примирительно. – Просто они не попадались вам на глаза с книжкой в руках. А вот несколько моих поклонниц заставали своих мужей с моими романами. Они глотали страницу за страницей”.

“Давайте лучше поговорим о сексе”, – нетерпеливо перебила Джин.

“Предпочитаю говорить о любви”.

“Так разъясните нашим слушателям разницу между тем и другим”.

“Секс-это гениталии и половые акты. Как раз об этом пишут Мастерс и Джонсон. Физиологические ощущения, позы...”

– Что за чушь! – с отвращением буркнул Фрэнклин.

“... Психология сексуальных переживаний препарируется под микроскопом, в мельчайших подробностях. Читаешь какого-нибудь новомодного прозаика и голову ломаешь: что это – история любви или медицинский справочник? Меня же попросту клонит в сон от нудных детальных описаний, кто там кого и каким именно способом”.

Фрэнклин передернулся, но смолчал.

“А что такое любовь? – вдохновенно журчала романистка. – Это и возвышенная тоска, и влечение, мечта и надежда. Это огонь, вспыхивающий в сердце женщины, когда она встречает его, единственного. Если же он недоступен, если соединиться невозможно, пламя становится разрушительным и пожирает ее. Ее мысли, чувства захвачены только им. Всегда и везде: у мойки с грязной посудой, за стиркой детских футболок. Она вся погружена в свою страсть и не в силах этому противостоять. Вот что такое любовь! Именно об этом я пишу, и моя задача – создать что-то вроде электрического поля, объединяющего героя и героиню, чтобы читатель, угодив в него, уже не мог оторваться от книги до счастливой развязки”.

– Да что это за бред? – не вытерпел Фрэнклин.

– Интервью.

– Черт, я не о том!

– Тогда о чем? Почему ты никогда ничего не скажешь прямо?

Вопрос вырвался сам собой. Лишь спустя секунду я сообразила, что в точности повторила слова Мака. Мак... Меня окатило жаром.

– Нашла бы лучше какую-нибудь музыкальную станцию.

– Мне нравятся ток-шоу.

– С каких это пор?

– Сколько помню себя.

– Что-то не замечал раньше, чтобы ты слушала подобную болтовню.

– Просто я всегда выключаю радио, едва ты возникаешь на пороге кухни. Знаю ведь, что терпеть их не можешь.

– Так какого черта не выключишь теперь?

– Я веду машину. А ты все эти годы внушал мне, что выбирать станцию – право водителя. Поскольку сегодня ты впервые угодил на пассажирское место, до сих пор мне приходилось слушать твою музыку, твой футбол, твой бейсбол, твои биржевые сводки и твои выпуски новостей.

– Не думал, что это такая жертва.

– Настоящая мука. Но ты убедил меня, что именно так и никак иначе настоящие муж и жена должны вести себя в машине. И раз ты сам придумал эти правила, изволь подчиняться.

Неизвестная романистка, которую мне с таким трудом удалось отстоять, продолжала:

“Заметьте, в большинстве мои читатели как будто довольны своей сексуальной жизнью. Секса у них предостаточно, а вот любви не хватает катастрофически. И в моих романах они ищут именно любовь, потому и читают их. Они видят в героине задатки притягательной и цельной личности, понимают и разделяют ее потребность быть любимой, желанной. Слава богу, сейчас я могу вывести на страницы романа женщину куда более сильную и яркую, чем, скажем, пять лет назад. Многие до сих пор считают, что героиня любовной истории должна быть хрупкой и безвольной игрушкой в руках судьбы. Нет!

Современная героиня – это прежде всего личность, незаурядная, независимая...”

– Идиотка, – сказал Фрэнклин. – Полный бред.

Разрядившись, он затих в оскорбленном молчании. А я без помех дослушала интервью. Программа окончилась как раз перед заправкой, где я собиралась долить бак и уточнить дорогу. Подрулив к колонке, я отстегнула ремень и стала выбираться наружу.

– Подержи пистолет сама, дешевле выйдет, – процедил сквозь зубы Фрэнклин, не сдвинувшись с места.

– Дешевле, только я вся пропахну бензином, а потом буду грязными руками обнимать детей. Так что как хочешь, а я иду в магазин, куплю карту.

– На кой черт тебе сдалась карта? Мы же сто лет ездим по этой дороге.

– Ага, и всякий раз плутаем, – холодно бросила я через плечо.

Я зашла в туалет, потом купила и на месте сжевала “Сникерс”, залив его стаканом отвратного кофе. До лагеря еще двадцать пять километров. Купила в сувенирной лавке совершенно немыслимую вещь – пару громадных, белых с черными точками, игральных костей на тесемочке. Вернувшись в машину, подвесила побрякушку к заднему стеклу. Фрэнклин продолжал разыгрывать оскорбленного и до возражений не снизошел.

Я напрасно тревожилась, что он узурпирует руль. Грызя колпачок золотого “Паркера”, он штудировал газеты. Вдруг парень с бензоколонки застанет невозможную картину – женщина рулит, а мужчина скучает рядом. А так все понятно: мужчина загружен важной работой и поэтому доверил руль женщине. Я-то знала, что Фрэнклин не может читать на ходу – его тут же начинает тошнить. Он имитировал деятельность ровно до тех пор, пока мы не выехали с автозаправки.

Наконец тягостный путь остался позади. Я свернула на разбитую грунтовую дорогу к лагерю и пристроилась в хвост бесконечной очереди таких же родительских автомобилей. Цепочка машин еле-еле ползла по колдобинам, нетерпеливо сигналя.

– Ты не забыл, какие у нас с тобой планы на завтрашний вечер?

Фрэнклин помусолил ноготь большого пальца и нехотя буркнул:

– Не могу.

– Ты обещал.

Он посмотрел на меня:

– Да ты мне уже плешь проела! Сколько раз повторять, сейчас я занят. Дойдет до тебя когда-нибудь или нет? Я и сюда-то непонятно за каким чертом приперся!

Мой гнев оказался не таким шумным, но столь же неистовым:

– Проведать. Наших. Детей. – И прибавила уже спокойнее: – Если ты отказываешься идти к доктору Мэйз, я сейчас же говорю детям, что подаю на развод.

– Развод?..

– И в самом деле подам, если наплюешь на наш уговор. Не сомневайся.

Он подался ко мне, насколько позволял ремень безопасности:

– Ну и что ты после этого за мать?!

Я тоже всем корпусом развернулась к нему, втайне содрогнувшись от страха, что кофейный аромат не заглушает запаха шоколада:

– Ответь лучше, что ты за отец!

– Господи, Барбара, неделей раньше, неделей позже... Какая разница? Дети так счастливы в лагере, а ты вздумала испортить им каникулы. Ну почему тебе так хочется отравить нам всем жизнь?

Осторожно маневрируя среди машин, я выплевывала свою ярость в негромких выкриках:

– Нет, Фрэнклин! Это ты нарушаешь слово, ты отказываешься пойти к семейному консультанту. А чувством вины должна маяться я?

Кое-как воткнув машину на свободное место, я вырвала ключ из зажигания и спросила, не поворачивая головы:

– Так пойдешь? Или я говорю детям, что между нами все кончено.

– Барбара, я не узнаю тебя.

– Может, ты никогда и не знал меня. Может, я перестала быть собой, когда вышла за тебя замуж.

– Вот как? Кем же ты тогда была все эти семнадцать... нет, восемнадцать лет?

– Кем ты хотел меня видеть. Кем обязана была стать, как мне тогда казалось. Идеальной женой, идеальной матерью, идеальной машиной для вытирания пыли. Я думала, что в этом и состоит долг замужней женщины...

– Так и есть. – Фрэнклин снова подался ко мне, его голос теперь окрасился вкрадчивыми нотками: – Послушай, я вовсе не считаю домашний труд пустяком. Это серьезная работа, такая же, как и все прочие. Но ты сама ее выбрала. Ты ведь только об этом и мечтала – иметь семью, детей, вести дом. Или забыла?

– Нет... – Я растерялась.

– Так за что ты меня проклинаешь? Я всего лишь помог тебе осуществить твои мечты.

– Но послушай, ты же все перевернул с ног на голову...

Он вылез из машины. Сразу за стоянкой в толпе детей подскакивали от нетерпения и отчаянно махали руками Рикки и Джейсон. Оба едва не перепрыгивали через веревочное ограждение, за которое им запрещено было выходить.

– Так пойдешь со мной к доктору Мэйз? Или сказать детям, что мы расстаемся?

– Пойду. Может, хоть она сумеет вправить тебе мозги. Потому что мне это точно не удастся.

Фрэнклин захлопнул дверцу и зашагал прочь от меня, к толпе детей. С каждым шагом он разворачивал плечи и двигался все свободнее – будто сбрасывал тяжесть. Дети прорвались через ограждение и повисли на отце. Я сглотнула слезы.

* * *

Хрипя и задыхаясь, я вскарабкалась на крыльцо викторианского особняка, выкрашенного в жизнерадостный васильковый цвет. Какие-то жалкие пять ступенек, а я чуть богу душу не отдала. Дверь открыла вылитая провинциальная учительница – проволочная оправа, мудрый прищур, задушевная улыбка.

– Мистер и миссис Аверс? – Она встретила нас как давних знакомых, не смущаясь нашим мрачным молчанием. – Милости прошу, я доктор Мэйз. Входите же, входите.

Я робко переступила через порог. Фрэнклин, обычно вышагивающий на корпус впереди меня, на этот раз плелся сзади. Гостеприимная хозяйка тугим мячиком покатилась через захламленную прихожую, прокладывая нам путь в завалах разномастной обуви.

Следуя за ней, я взглядом выхватывала из живописного хаоса то одинокую стоптанную балетную туфельку из трогательно-розового атласа, то громадные армейские ботинки в нашлепках рыжей грязи. Из-за трюмо боязливо выглядывали тапочки-зайчики с мохнатыми ушами, в углу стояли ковбойские сапоги с лихо задранными носами.

Тесная сумрачная прихожая внезапно вывела в просторный холл, обшитый резными дубовыми панелями. На самом парадном месте высилась скульптура, отдаленно напоминающая жирафа. Нечто выгнутое, скрученное и свинченное из железных прутов, проволоки и обрезков кровельной жести, в шее угадывался хромированный бампер кадиллака. Со скульптуры беспорядочно свисали пляжные полотенца, футболки, безразмерный джемпер, шляпы, шали, шарфы. На одном из крюков болтался шлем с эмблемой “Чикагских медведей”, на втором криво торчал лоснящийся от старости цилиндр с помятыми полями.

Пахло горячим тестом и пряностями, апельсиновой цедрой и воском для полировки мебели. Я вдыхала ароматы дома моей мечты. Вот он, дом, где есть все, что нужно для счастья, – мама, папа, дети, и все безумно любят друг друга и живут долго-долго. Вожделенная и несбыточная мечта сироты.

Наконец мы оказались в уютном кабинете с книжными стеллажами от пола до потолка. Полки прогибались под двойными рядами книг.

Судя по измочаленным корешкам, все это богатство служило не для декора, а действительно использовалось по прямому назначению. Исключение составляла одна опрятная полка прямо за докторским столом, плотно уставленная нарядными новенькими книжками. Ее разгораживали на три части картонки, подписанные фломастером: “Это ее”, “Это его”, “Это наши общие”.

– Не подозревала, что вы еще и писательница, – недоуменно пробормотала я. Почему Кэтлин это утаила? Она выложила мне всю подноготную доктора. - Ваш муж тоже писатель?

Боюсь, даже профан мог догадаться, что таилось за моим светским любопытством. Тревога.

А вы-то сами счастливы в браке, доктор? Под силу вам разобраться, что я делаю не так?

Но миссис Мэйз скрыла свою проницательность.

– Ну, писатели – это слишком сильно сказано! – Она небрежно махнула в сторону полки. – Так, отчеты для специалистов. Крысы в лабиринтах, всякая статистика, не более. Располагайтесь, прошу вас, кому где нравится!

Фрэнклин проследовал в дальний угол, сунул руки в карманы и привалился к книжному шкафу. Во всем этом ясно читалось: “Черт с вами, отбуду повинность и бегом на волю” Я присела на краешек стула прямо напротив докторского стола.

– Хотите чаю? – непринужденно предложила она.

Я вежливо отказалась.

– А вы, мистер Аверс?

Фрэнклин посмотрел на часы:

– Нельзя ли поскорее покончить со всем этим?

– Прошу вас, для начала буквально пару слов о том, почему вы здесь.

– Почему я здесь? – издевательски переспросил Фрэнклин. – Да пожалуйста! Потому, что моя жена взялась меня шантажировать. Если откажусь пойти, она заявит детям, что мы расстаемся. Ну и добилась своего.

– Я бы этого не сделала, – жалко запротестовала я, обращаясь не столько даже к доктору, сколько к мужу. – Просто не знала, как уговорить тебя.

Доктор что-то черкнула в блокноте.

– Похоже, для вас это очень важно, миссис Аверс. Попробуйте объяснить почему.

– Между нами все пошло наперекосяк...

– Почему вы так решили?

Я беспомощно развела руками. По-моему, буквально все кричало о неблагополучии – да что там, о полном крахе нашего брака. Я сосредоточилась, уткнув подбородок в стиснутые кулаки. В памяти вертелся вихрь обид, унижений, оскорблений, и вдруг из него вынырнул ответ:

– Между нами словно выросла глухая стена.

В углу презрительно фыркнули. За последние месяцы Фрэнклин так наловчился это делать, что мог бы выиграть чемпионат по фырканью.

– Фрэнклин какой-то отчужденный. Словно без конца думает о чем-то другом...

– Чертовски метко подмечено. Первые разумные слова. – Он приблизился к столу доктора Мэйз, налег на него обеими пятернями. – Знаете, где я должен сейчас быть? В своем избирательном штабе. Представьте себе, я не в игрушки играю, а баллотируюсь в сенат. А еще возглавляю адвокатскую контору. На мне как раз висит страшно запутанное дело.

Унылым эхом я повторила последнюю фразу. Выходит, ему до сих пор не понятно, что мы делаем у семейного консультанта...

– Вы это уже слышали? – Чтобы обратиться ко мне, доктору Мэйз пришлось вытянуть шею и выглянуть из-за Фрэнклина.

– Практически весь последний месяц и уж точно весь вчерашний день, когда мы ездили проведать детей в лагерь. Почти все время Фрэнклин просидел в машине, корпя над бумагами.

– Скажи спасибо, что я вообще сумел вырваться в этот чертов лагерь.

– Фрэнклин вылез из машины, чтобы пообедать с нами и минут пять поболеть за Джейсона на футбольном матче. При этом всем говорил, что очень занят и надо бы заняться делом.

– Политику иначе нельзя, – сказал Фрэнклин, глядя в окно. – Нельзя скрывать, что пашешь как вол. Люди должны видеть, что ты напряженно думаешь, даже когда играешь с детьми. – Он повернулся к доктору: – Моя жена замкнулась на собственных переживаниях, в своем собственном мирке и понятия не имеет, что происходит в моем.

– Вы не пытались ей это объяснить?

– А чем, черт возьми, я сейчас занимаюсь? Повторяю это снова и снова. Моя жизнь – открытая книга. Мне нечего скрывать!

– Разве вас кто-то обвиняет? Право, ни к чему так горячиться.

– Ах, прости-и-и-ите! – протянул Фрэнклин. – Видимо, я должен расслабиться и постараться получить удовольствие. Это Барбара рвалась к вам. Вот и помогите ей разобраться с ее проблемами.

– Вы как будто знаете проблемы своей жены...

– Хотите, поделюсь опытом? – И Фрэнклин начал загибать пальцы, перечисляя мои дефекты: – Барбара похоронила подругу и никак не могла опомниться. (А в голосе отчетливо слышалось: Эта жирная дура вконец раскисла) Потом она бросила курить и стала кидаться на людей (была просто дурой, а теперь стала стервой). Потом безобразно растолстела (обжиралась как свинья) и окончательно наплевала сперва на свой внешний вид (то есть опустилась), а потом на дом и на семью. – Фрэнклин умело выдержал паузу. – Хватит для начала? (Теперь понятно, почему жирная дура оказалась у разбитого корыта?)

– Б удет от чего оттолкнуться, – сдержанно ответила доктор и повернулась ко мне с улыбкой: – Миссис Аверс?

В горле у меня засел гнусный горький комок.

– Все это правда.

– Правда, да не вся.

Фрэнклин прошелся по кабинету. Я сосредоточенно разглядывала корешки книг позади миссис Мэйз. В углу маятник старинных часов отмахивал последние минуты моей семейной жизни.

–... Ни с того ни с сего стала обвинять меня во всех смертных грехах. Что ни сделаю, все плохо. Я слишком много работаю, слишком засиживаюсь в конторе, слишком часто пропадаю на заседаниях и митингах. Третирую ее, недооцениваю, ничего не делаю по дому и так далее. А потом еще удивляется, отчего это вдруг я не рвусь домой с работы.

Пестрые корешки двоились и расплывались, в глазах резало, словно под веки сыпанули песка. Но я упорно смотрела на книги, пытаясь запомнить порядок, в каком они стоят. Словно от этого зависела моя жизнь.

– Почему бы не рассказать доктору Мэйз о нашем с тобой празднике в отеле “Риц”?

– Опять ты за свое?

Фрэнклин остановился. В гнетущей тишине маятник неотвратимо отсчитывал секунды, словно бомба с часовым механизмом.

– С меня хватит, Барбара. (Тик-так.) Хочешь разобраться со своими проблемами? (Тик-так.) Бога ради, только без меня. (Тик.) А я сыт по горло и больше не собираюсь торчать тут, пока ты делаешь из меня козла отпущения. (Так.)

Он небрежно кивнул доктору Мэйз и вышел из кабинета. Тик-так, тик-так, тик-так... Ж-жах! Книжные корешки помчались в безумном хороводе, и от целого мира остался один только звук удаляющихся шагов. Вот Фрэнклин пересек холл, прихожую, спустился с крыльца. На песчаной дорожке я его потеряла. Взревел мотор, и коротко взвизгнули колеса. Все стихло.

– Конец. – Я ткнулась лицом в ладони.

– Вот, – доктор подтолкнула ко мне коробку с платками, не сводя с меня внимательных глаз. – Понимаю, вы сейчас расстроены...

Я хохотнула между судорожными всхлипами:

– Кэтлин говорила, что вы избегаете сильных выражений.

Она улыбнулась:

– Ну, вы ведь многого ждали от этой консультации. Мечтали начать все сначала...

– Все-таки зря я это затеяла. Сейчас у нас и правда не все ладится, но так было не всегда. Просто у Фрэнклина слишком уж трудное время. Прежде он не был таким.

Не был?! О боже...

– Незачем извиняться за поведение Фрэнклина, миссис Аверс. Вы не отвечаете за его слова и поступки.

– Нет? Да вы посмотрите на меня! – Я раскинула руки в стороны, предъявляя все свои жировые отложения. – Мы ведь ищем корень зла. Так вот, я не виню Фрэнклина. И хочу, чтобы вы поняли, почему он стал таким. Прежде он был милым и внимательным.

Когда ты была стройной блондинкой и тебе было ближе к тридцати, чем к сорока.

Я высморкалась и полезла в сумочку за ключами, забыв, что на машине уехал Фрэнклин.

– У нас еще есть время, миссис Аверс. Не спешите. Давайте обсудим, что вы сейчас чувствуете. Возможно, вам станет легче.

– Я... я не хочу обсуждать свои чувства.

– Ладно. – Она повернулась в кресле. – Тогда давайте поболтаем... о ваших туфлях.

– О моих туфлях? – Я тупо посмотрела на свои туфли и лишь через пару секунд, оценив шутку, усмехнулась. – Я не смогу обсуждать Фрэнклина за его спиной.

– Вы хотите себе помочь? И потом, он сам сделал выбор и ушел.

– Но...

Доктор Мэйз внимательно смотрела на меня поверх очков в металлической оправе и молчала. Казалось, она не знает, как вытащить меня из лабиринта, в котором я заблудилась.

– Что ж, – заговорила она наконец, – обсудим другие проблемы. Насколько я поняла, ваши дети в летнем лагере...

Я еще раз высморкалась и кивнула.

– Девочки или мальчики?

– Ну... каждого по штуке.

– И вчера вы их навестили? Как все прошло?

– Это... отдельная история...

Тут пришлось прерваться и промочить горло. Я наполнила стоявший на столе стакан и подрагивающей рукой поднесла к губам. Направляясь сюда, я не собиралась делиться подробностями кошмарной поездки. Но что-то важное менялось во мне прямо на глазах – во всяком случае, мои представления о том, что можно и что нельзя обсуждать с доктором.

– А у вас есть дети?

– Четверо.

– Никогда не получали от них по лбу собственными сентенциями?

– Постоянно.

– Вчера Барбара-худышка вернулась, чтобы уесть Барбару-толстуху. Боже, мой голос, мои интонации, мой отвратительный сарказм, моя ненависть... И все это изливала на меня родная дочь. Смотрели “Изгоняющий дьявола”? Ну, где демон вселился в маленькую девочку и нечеловеческим голосом изрыгал проклятия ее устами? В Рикки точно вселилась я сама полугодичной давности. Она настолько стыдилась моего вида, что не рискнула даже приблизиться ко мне прилюдно. Отвела в сторону и выдала по полной программе: я просто тряпка, нет во мне ни капли гордости, я совершенно опустилась, ну и так далее...

– И что вы ей на это ответили?

– А что тут можно ответить? Она права.

– Итак, муж и дочь на вас ополчились. И вы, похоже, с ними солидарны. А что же сын?

– Джейсон? Он обрадовался мне. Но я случайно услышала – о боги, как же больно! – как он объясняет приятелям, что я его тетя.

– И смолчали?

– Посмотрите на меня. Я же кошмар семьи. Я не хотела позорить его...

– Это он вас опозорил. Неужели вы всегда ставите чувства своих близких выше собственных?

– Да, конечно...

Откуда-то из глубины дома, вроде бы со второго этажа, донеслись приглушенные гитарные аккорды. Я перевела взгляд на окно. С ветки клена на меня смотрел маленький кардинал с ярко-красной грудкой. Вдали, над озером, сверкали паруса сер-фингистов. Я вытерла платком лицо и повторила:

– Да. Я ведь мать.

Ее голос был едва слышен:

– А вам никогда не казалось, что незачем списывать все проблемы на лишний вес? Что, возможно, они возникли гораздо раньше, когда вы еще были стройной?

– Чушь! Пока я была стройной, все шло отлично. Фрэнклин меня любил, дети мною гордились. Черт, да я сама гордилась собой.

– И с мужем вы были очень близки?

– Да, мы... ну, болтали о том о сем.

– О чем-то личном?

– В основном о делах. О всяких домашних заботах. О друзьях, детях...

– И никогда не обсуждали свои чувства, переживания, проблемы?

– Нет, ничего такого мы не обсуждали.

– Нет? Но почему?

– Трудно сказать. Наверное, мой муж не так воспитан. Да и я тоже. Мама умерла, когда я родилась, отец, журналист, был вечно занят. Сколько себя помню, мы обсуждали только политику, события в мире. Словом, то были настоящие, серьезные беседы.

– Мужские беседы.

– Да. Все остальное отец считал трепом, годным только для женских журналов.

– Мило.

– Такой уж он был человек. И потом, для задушевных разговоров была Сара-Джейн.

– Сара-Джейн?

– Моя подруга.

Сара-Джейн умерла, а Фрэнклин бросил.

– После той ночи, когда она умерла, жизнь моя словно полетела под откос. Я бросила курить и начала набирать вес.

– Вы уверены?

С минуту доктор Мэйз изучающе смотрела на меня, потом выбралась из-за стола.

– Пойду приготовлю чай. А потом вы расскажете мне о своей подруге Саре-Джейн.

Ее спокойствие отрезвляло. Гитарист наверху сфальшивил и сбился посреди такта, но упрямо продолжил с той же ноты. Я теребила шелковые складки юбки. Очередное платье Сары-Джейн – едва ли не последнее, в которое я еще влезала. Что-то на подоле неотвязно щекотало ногу, я отыскала выбившуюся из подрубки нитку и оторвала. Оставалось только надеяться, что платье мое не расползется по швам – хотя бы до возвращения домой.

* * *

Я была уверена, что из кабинета доктора Фрэнклин поехал в свой офис. Но его машина стояла перед домом, из багажника высовывался большой чемодан. Пока я расплачивалась с таксистом, из дома вышел Фрэнклин с охапкой одежды на вешалках. Меня он заметил, лишь столкнувшись нос к носу. И отшатнулся.

– Куда-то собрался?

Он оттеснил меня от багажника и свалил костюмы поверх чемодана.

– Думаю, нам полезно немного пожить отдельно.

– Забавно. А мне казалось, нам полезно пожить вместе. Трудно наладить отношения на расстоянии. Если, конечно, ты хочешь их наладить.

Мир с тошнотворной неспешностью закружился перед глазами. Час икс настал. Приплыли.

– Что сказать детям?

Фрэнклин захлопнул багажник.

– А на кой черт вообще что-нибудь говорить им?

– Они, наверное, удивятся, если на письмах мамули и папули будет разный почтовый индекс.

– Не преувеличивай. Это ненадолго. Так или иначе, завтра я уезжаю в Спрингфилд.

– Так или иначе.

– Что?

– От этого твоего “так или иначе” у меня зубы сводит. И всегда сводило.

– Раньше ты об этом молчала.

– Раньше ты меня не бросал. Фрэнклин сунул руки в карманы.

– Всего лишь отдохнем друг от друга пару недель. Хорошенько обо всем подумаем...

– О чем... подумаем?

– О наших трудностях.

– О наших трудностях? Ты меня бросаешь!

– Ну хватит, Барбара, мы оба знали, к чему идет дело. Это всего лишь вопрос времени.

– Нет, Фрэнклин. Это ты знал. А я этого боялась. Чего ради, по-твоему, я затеяла “Рид”? Зачем тащила тебя к семейному консультанту? Я пыталась сохранить нашу семью.

– К чему? Нас давно уже ничто не связывает. Я, правда, надеялся дотянуть до окончания выборов...

– До окончания выборов? – На секунду я онемела. – Ах ты сукин сын!

Я размахнулась и хлестнула ладонью его по лицу. Он пошатнулся. Я ударила снова.

– До окончания выборов!

– Барбара...

Он схватил меня за руки; извернувшись, я с силой пнула его. Фрэнклин вскрикнул и запрыгал на одной ноге.

– Значит, все это время, пока я боролась за наш брак, ты считал дни до выборов?!

Ворох элегантных пиджаков полетел в пыль.

– Барбара! – Он попытался перехватить тряпье.

– Так ты давно решил меня бросить? – Я рванула чемоданную молнию. – Но боялся, что развод скажется на твоем рейтинге, да?

Я по локоть погрузила руки в чемодан, загребла здоровенный ком носков, трусов и джемперов и швырнула в него.

– Это ведь Эшли присоветовала, да? Потерпеть жену до выборов... Фрэнклина перекосило.

– Не смей произносить ее имя!

Я уперла кулаки в бедра:

– Эшли! Эшли! Эшли! Эшли!

– Она здесь ни при чем!

Он принялся запихивать одежду обратно в багажник.

– Правда? Ты трахал ее и трахал меня все это время, но по-разному!

Какая-то женщина, возвращавшаяся с пляжа с двумя детьми, испуганно перешла на другую сторону улицы.

– Хватит орать!

– Да пошел ты! Скачи на своей белобрысой кобыле хоть до смерти.

Он захлопнул багажник.

– Ты сошла с ума, Барбара. Ты и мизинца Эшли не стоишь. – Он сел в машину и опустил стекло. – Ты одна во всем виновата. Посмотри на себя.

– Нет, это ты посмотри на себя, Фрэнклин. Если бы ты любил меня, то не предал бы теперь. После смерти Сары-Джейн я так нуждалась в тебе. Впервые в жизни по-настоящему нуждалась в тебе, но тебя никогда не было рядом.

– Все мы в чем-то нуждаемся. – Фрэнклин завел двигатель.

– Да, но ты всегда больше нуждался.

– Я кормил семью. Я работал, насиловал свою задницу, чтобы прокормить семью.

– Речь не о тряпках, Фрэнклин, и не о еде.

Машина тронулась с места.

– Я говорю о любви и внимании...

Ничего не ответив, он вырулил на улицу и укатил.

Оцепенение сменилось зудом бессмысленной разрушительной деятельности. В ярости я металась по дому, грохая дверями и опрокидывая стулья. Скоро маршрут устоялся: по одной лестнице наверх, мимо спален, по другой лестнице вниз, через кабинет, гостиную и кухню, потом снова наверх и так далее, по кругу.

Меня завертела безумная карусель, и на шестом витке душистый чай и аппетитный банановый кекс миссис Мэйз подступили к горлу, просясь наружу. Зажав ладонью рот, я бросилась в спальню, распахнула шкаф Фрэнклина и дала себе волю. Он увез лишь малую часть своего гардероба, а обувь так почти вся осталась на нижних полках.

– Сукин сын, – бормотала я, вытирая губы рукавом его нового кашемирового пиджака. Голова налилась неподъемной тяжестью и гудела, словно пустой котел.

Подбадривая себя хриплыми выкриками “Подлец! ”, я зашла на седьмой круг. Где-то по краю сознания бродило подозрение, что веду я себя как полная идиотка. Но мысли упрямо не желали связываться даже в простейшие логические цепочки. Я могла лишь передвигать ноги и твердить заклинание из ругательств.

В очередной раз ввалившись в кухню, я заметила телефон и потянулась к нему, но неловким движением смахнула на пол. Мучительный внутренний зуд толкал вперед, не давал остановиться. Телефон я подняла только на следующем витке карусели. Набрала номер Кэтлин. Длинные гудки быстро сменились щелчком, но меня подстерегало разочарование.

– Привет! Вам нужны Кэтлин, Питер или Лора? Вы не ошиблись номером, но со временем промахнулись.

Я уже была на лестнице. Спустя еще два круга и примерно сто пятьдесят возгласов “Подлец! ” снова оказалась в кухне и попыталась отловить Кэтлин на работе. Мимо. Я швырнула бесполезным телефоном в стену и опять заметалась по дому.

Где-то на тринадцатом заходе меня подкосила боль в коленях. Я упала у лестницы, вползла на ступеньку и поднялась, цепляясь за перила. Остановить меня мог разве что пушечный залп. Хромая и спотыкаясь, я еще раз обежала дом. Ковры давно просятся в чистку, паркет требует циклевки, по углам перекатываются хлопья пыли. Сукин сын!

Я ползла все медленнее, путаясь в собственных ногах. Полный отказ организма случился посреди гостиной, и я распростерлась на ковре. Неизвестно откуда взявшиеся щепки кололи бедра и живот, нос и рот забились сухой пылью. Долго я здесь не пролежу – либо задохнусь, либо умру от жажды. Собрав остатки сил, я вернула себя в вертикальное положение и побрела в угол, к бару.

С выбором не колебалась, схватила непочатую бутылку “Наполеона” двадцатипятилетней выдержки, предмет гордости Фрэнклина. Привалилась к спинке дивана и сделала изрядный глоток. Обжигающая жидкость легко преодолела наслоения пыли у меня в горле. Я снова приложилась к бутылке и вскоре перестала считать глотки.

Когда уровень содержимого понизился на четверть, мутная волна бешенства улеглась. Я словно выбралась на свободу из душного глухого мешка и испытывала небывалое, головокружительное облегчение. Все позади. Наконец-то.

– Поздравляю, с твоей шеи только что слезло девяносто килограмм! – Я бутылкой отсалютовала призраку Фрэнклина.

Расположившись на диване, я энергично хлебала коньяк. Как все очевидно и просто. Наш брак был обречен давно. Теперь я это понимала. Да что там, понимала и прежде, только признаваться себе не хотела. На самом деле Фрэнклин бросил меня давным-давно. Он просто не решался уйти. Еще бы. Разве может идеальный супруг уйти от идеальной жены и матери? Очень любезно с моей стороны потолстеть чуть ли не в два раза – вот он, долгожданный повод. Впрочем, не только для него – мы оба с удовольствием кивали на мой лишний вес, не доискиваясь до настоящих причин разлада.

Я провозгласила тост за крушение иллюзий и выпила. Дерьмо. Даже если бы я сбросила эти сорок килограмм – больше того, если бы я вообще их не набирала, – что изменилось бы? Ничего.

Где оно, начало конца? Где его искать? Я всмотрелась в историю нашей совместной жизни. Ровная, гладкая – ни взлетов, ни падений. Точь-в-точь та безнадежно прямая линия, что прочерчивает экран кардиографа, когда останавливается сердце... Я вяло сползла на пол. Коньячные калории, похоже, осели на веках. Едва хватало сил открыть глаза. Может, хватит? – лениво раздумывала я, не отлепляя губ от горлышка бутылки. За несколько глотков до дна вопрос решился сам собой, без моего участия. Я уронила бутылку, а следом за ней веки, голову и туловище.

Очнулась я внезапно и в панике заметалась в кромешной тьме. Ослепла. От долгого соприкосновения с персидским ковром нещадно зудела щека. Подбородок был скользким и влажным, будто все это время я пускала слюни. Как я оказалась на полу? Я резко села и тут же поплатилась за это. Где-то в области правого незрячего глаза разорвалась шаровая молния, и я со стоном уткнулась лбом в колени.

И тут раздался звонок в дверь. Я пьяно отмахнулась от него:

– Ну, ты... Убирайся.

Если обхватить голову ладонями и постараться не дышать, боль вроде стихает. Вот только этот трезвон.

– Я слепая, – объяснила я. – Убирайся.

Тишина. За дверью послышались неровные шаги. Глаза привыкли к темноте, и выяснилось, что я вовсе не ослепла, а просто наступила ночь. За окном тускло светил фонарь. К стеклу приникло чье-то лицо. Фрэнклин, подонок, подослал бродягу, чтобы меня убить. Сукин сын, сукин сын... В руках ночного гостя вырисовывался странный предмет, не то гигантских размеров кирпич, не то чемоданчик. Оружие, у него там оружие. Никто не станет в открытую ходить по улицам с пистолетом. Хотя какой там пистолет – скорее гранатомет, для пистолета такой чемодан ни к чему.

Человек поскребся в окно.

– Миссис Аверс? – Судя по голосу, староват для киллера. – Есть тут кто-нибудь?

– Мистер Пэйн? – От безмерного облегчения я вновь едва не пустила слюни. Он выдохнул с не меньшим облегчением. Неужели для него так важно застать меня дома? – Мистера Аверса сейчас нет дома. – Я нехотя приблизилась к двери, сжимая ладонями гудящие виски. – Мне что-то нездоровится.

В доме царила такая тьма, что разглядеть меня он не мог. Все же я инстинктивно одернула платье и вытерла подбородок.

– Простите, я... я вовсе не хотел вас беспокоить, миссис Аверс...

Уходить он не собирался. Прочь, Пэйн, прочь.

– Мне правда нехорошо, мистер Пэйн. Как бы вы не заразились.

Горло драло наждаком. Я нащупала на полу у дивана бутылку и прополоскала глотку остатками коньяка. Пэйн по-прежнему стоял на крыльце.

– Мистер Пэйн...

– Моя жена умерла сегодня.

– Подождите.

Выглядел он так же плохо, как и я. Мы сели в кухне. Мистер Пэйн смотрел на свои руки, я – на него, и, не знаю почему, мне вдруг захотелось его накормить. Я заварила чай, вытащила овсяное печенье с изюмом. Пэйн выложил на стол то, что я впотьмах приняла за чемодан. Альбом с фотографиями. Узловатые пальцы ласково, будто спину преданной собаки, погладили кожаный переплет.

– На самом деле я вас хотел повидать. Я читал миссис Пэйн все ваши заметки. Вы здорово пишете, весело. Она когда слушала, всегда улыбалась, а в последние недели у нее было не так-то много поводов для радости...

Тут его прорвало, руки затряслись, хлынули слезы. Пэйн неловко зашарил по карманам, вытащил большой платок в белую и зеленую клетку.

– Ну, ну...

Я гладила его поникшие плечи, бормотала какие-то бессвязные междометия. Он и не ждал разумных слов – ему нужно было только сочувствие. Я с новой силой переживала сострадание, это давно забытое чувство, такое простое и всепобеждающее. Наконец Пэйн вытер лицо, высморкался и спрятал платок.

– Понимаете, я никогда не просил для себя, только для...

Он осторожно открыл альбом. Я и не сомневалась, что на первой странице увижу свадебное фото. Разве не так начинаются все семейные альбомы? Но Пэйн с женой сумели вместе дойти до самой последней страницы, а вот это уже редкость в наши дни.

– Она красивая.

– Не то слово. Бывало, чем дольше на нее смотришь, говоришь с ней, тем прекраснее она кажется. В жизни никому не пожелала зла, не сказала недоброго слова...

Страница за страницей, он перелистал передо мной всю их жизнь. Она не была легкой и безоблачной, но они словно не замечали ни бедности, ни трудностей. С началом болезни миссис Пэйн альбом обрывался. Старик закрыл его, прижал ладонями.

– Я не вправе ни о чем вас просить, но, может, вы написали бы о ней в своей газете?.. Хоть несколько слов, какая она была...

Я мягко накрыла его усталую, в темных пятнышках руку своей ладонью.

– Обещать не могу, но постараюсь.

Потом уточнила кое-какие детали, события, важные даты. Пэйн отобрал несколько фотографий и тяжело поднялся со стула.

– Похороны завтра, и я был бы очень благодарен вам и мистеру Аверсу, если бы...

– Я обязательно приду. Но мистера Аверса, к сожалению, нет. Уехал в Спрингфилд по делам.

Подлец!

Я проводила Пэйна до самой ограды, он ушел, унося с собой воспоминания и остатки печенья.

По счастью, дежуривший сегодня в редакции Бэллис оказался на месте.

– Хочу дать в завтрашний номер маленькое эссе об одной женщине.

– Кто она?

– Просто больная старуха.

– Старуха... И что?

– И больше ничего. Приткнешь мою статью?

– И все-таки, она что-то совершила?

– Чудо, Бэллис. Целых сорок лет оставалась единственной, любимой и желанной для своего мужа.

Он присвистнул.

– Все бы новости были такими... Тащи свое эссе, Марлоу, дам его на первой полосе.

– Спасибо. Принесу с утра пораньше.

– Надеюсь, успеешь к дневному выпуску.

Я положила трубку и попыталась встать. Куда там. Во всем теле не осталось ни единой мышцы. Вдобавок меня преследовал собственный запах, пыльный и кислый. Я заставила ноги добрести до ванной.

Шесть плотных струй разом ударили со всех сторон. Снова и снова я намыливалась, терла себя губкой и смывала пену. Растертая кожа начала гореть. Я словно избавлялась от въевшейся в поры мерзости последних месяцев моего супружества.

Упругие струи воды щекотали живот и бедра, смутно напоминая о позабытых ощущениях.

Я усмехнулась. Может, почаще принимать душ? Или купить батарейки для нового трехскоростного вибратора. Или позвонить Маку. Нет. По редакции упорно гуляли слухи, что у Мака появилась подруга. Дерьмо. Дважды дерьмо.

Я переключила душ. Вкрадчивые поглаживания воды сменились мощными, сшибающими с ног потоками. В голове еще бродили остатки “Наполеона”, прорываясь наружу полузабытым мотивчиком. Вместе с непритязательной мелодией в памяти всплыли и дурацкие стишки. “Старый Пэйн, очкастый дятел, задолбал ты нас, приятель. Трам-пам-пам, о-о-о, да-а-а! Так прощай же навсегда-а-а! ” Откуда это? Ах да, любимая песня Фрэнклина. Его, не моя.

Я выключила воду и ткнулась лбом в скользкую кафельную стену, припоминая идиотскую песенку. Может, я что-то напутала? Но в голову упорно лезли те же слова. Воочию увиделось утро, когда песенка прозвучала впервые. Джейсон и Рикки покатывались со смеху, слушая отца. С тех пор минуло несколько месяцев. Получается, дело Пэйна разрешилось давным-давно. Почему же несчастные старики до сих пор не увидели своих законных денег? Неужели страховая компания столько времени выписывает чек?

Я потянулась за полотенцем. Если дело закрыто, почему Фрэнклин ничего не сказал Пэйну? Бред какой-то. Ладно, пускай страховку нельзя получить сразу. Но узнай Пэйны, что деньги на подходе, как бы это облегчило их жизнь.

Наспех одевшись, я прошла в кухню и приготовила крепкий кофе. Что, если Фрэнклин боялся раньше времени обнадеживать Пэйна? Хотел сначала получить деньги на руки... Пэйн, наверное, кружил бы вокруг офиса Фрэнклина, дожидаясь своего чека. А тому такой поворот вряд ли понравился бы. Куда проще до поры до времени помалкивать о чеке и подкидывать Пэйну деньжат из своего кармана. А может, адвокаты вообще обязаны все скрывать даже от клиентов – до полного завершения дела?..

Или все проще. Фрэнклин – чтоб ему провалиться на выборах с разгромным счетом! – получил деньги и просто-напросто “забыл” сообщить об этом Пэйну.

Протрезвей, Барбара! Фрэнклин, конечно, законченная дрянь, но не вор же он, в конце концов. Разве можно прожить с человеком восемнадцать лет и не догадываться, что он вор?

С чашкой кофе в руке я прошла к компьютеру. Монитор ожил, призывно замигал курсор. Писать. Писать. Писать. Сигарету бы. Пара затяжек – и истерическое возбуждение переродится в душевный подъем. Сгодилось бы и пожевать чего-нибудь, но в доме ни крошки. И за каким чертом я отдала Пэйну все печенье?

Творческий зуд становился невыносимым, но я попросту разучилась связывать слова в предложения без допинга. Сядь, Барбара. Сейчас бы закурить. Пальцы нащупали телефон. Задам несколько вопросов Фрэнклину. Где он? В Спрингфилде? Ну да, как же. Объезжает кобылу с белым хвостом. Небольшое деловое совещание для двоих. Выставить себя одуревшей от ревности дурой? Не дождетесь, милые Фрэнки и Эшли.

Я села за компьютер и быстро набрала заголовок: “ЛЮСИНДА ПЭЙН”. План дальнейших действий созрел сам собой. За ночь напишу статью, утром заброшу ее в редакцию и загляну в контору Фрэнклина – сообщить его служащим о смерти их клиентки, миссис Пэйн. А заодно ненавязчиво пошарю в бумагах.

Только во втором часу ночи я рухнула в постель. Измочаленная, словно по мне промчался табун лошадей на шипованных подковах. Сон никак не шел, я металась по кровати, а в голове пульсировало: “Сукин сын, Фрэнклин, сукин ты сын! ”

Через полчаса я снова сидела за компьютером, разбирая заметки для будущих статей. Но одна мысль так и не выходила из головы: почему Фрэнклин скрыл от Пэйна правду? К четырем часам буквы на экране заплясали тарантеллу. Я выключила компьютер и еще долго сидела, опустошенная, глядя на погасший монитор.

Помню, меня всегда поражала одна вещь. Как это алкоголики чувствуют, что “допились до ручки”? Много лет назад я делала репортаж о женщинах-алкоголичках. Так вот, каждая из “завязавших” абсолютно точно называла день и час, когда ее озарило – все, хватит.

Тогда я с ними не спорила, но в глубине души сомневалась. Неужели нечто подобное можно осознать столь ясно? Зря сомневалась. Однажды для любого из нас наступает миг откровения. Мама умерла. Сара-Джейн тоже. Фрэнклин жив, но и он не вернется. И даже Барбары Аверс больше нет, потому что такой, как прежде, я не буду уже никогда. Настал час похоронить мертвых и вернуться к живым.

Решительно оторвавшись от кресла, я поднялась на чердак и начала сносить одежду Сары-Джейн в спальню. Когда сходила туда в пятый раз, ноги отказались служить, зато наверху не осталось ни единого шарфика. Едва переведя дух, я все перемерила, бросая на ковер вещь за вещью, и скоро по колено утопала в шелках и муарах.

Шкафы по-прежнему ломились от моей прежней одежды, хотя вот уже несколько месяцев я не могла в нее втиснуться. Одеваясь поутру, я бегала на чердак. Но сколько себя ни обманывай, именно гардероб подруги мог теперь выручить меня, а собственные тряпки давно уже сделались чем-то призрачным и нереальным.

В тот достопамятный день, когда на мне впервые не сошлась молния ее платья, я едва не лишилась сознания. Впрочем, быстро нашла объяснение – наверняка эту вещь Сара-Джейн купила для встречи выпускников. По такому поводу она неизменно садилась на жестокую диету и сильно худела.

Я давно уже не представляла, какой размер ношу, потому что Сара-Джейн всегда выпарывала из швов предательские этикетки. Началось это еще в пятом классе. Одна девчонка забралась тогда в ее шкафчик и раструбила по всей школе, какой размер носит моя подруга. Как-то я спросила Сару-Джейн:

– Если стесняешься своего размера, почему бы не похудеть?

– Не стесняюсь я, – возразила она. – Вполне себе нравлюсь, но терпеть не могу, когда кто-то сплетничает о моем весе и допытывается, почему я его не сброшу.

С тех пор я никогда больше не касалась этой темы. И вот вещи Сары-Джейн становились мне малы.

Целый час я провела перед зеркалом, примеряя одежду и изучая свое отражение. Сара-Джейн обожала пестрые узоры и оборки, в которых я выглядела совершенно по-дурацки. Ее любимые цвета – бежевый, персиковый, бледно-голубой – превращали меня в блеклую моль. Но я носила все это. Почему? В память об ушедшей подруге? Или в наказание?

Я вяло высвободилась из последнего платья – темно-синего, с большим отложным воротником, точь-в-точь детский матросский костюмчик – и осталась с зеркалом один на один.

Значит, вот какая ты, Барбара... Привет. Это все еще ты? Безвольно повисшие руки скрывали сантиметров десять, а то и пятнадцать на боках и бедрах. Чтобы быть предельно честной, я развела руки в стороны. Итак, раз, два, начали! Веки опухли, глаза превратились в щелочки – это ладно, последствия попойки и недосыпа. Толстые щеки плавно перетекают в два с половиной яруса подбородков. Так, идем дальше. Мощные плечи, бычий загривок. По предплечьям гуляют волны рыхлой плоти. Нежные локти по-прежнему изящны, а вот запястья стали мясистыми и одутловатыми. Пальцы-обрубки.

Руки затекли. Я уронила их и повернулась боком. Это что, мой живот? Немедленно втянуть. Я напрягла мышцы до черноты в глазах, но безрезультатно. Грудь, и прежде весьма скромная, не стала пышнее, только отвисла и сплющилась двумя сдутыми воздушными шариками. Туловище казалось одинаково бесформенным что спереди, что сзади. А бедра... Не бедра, а победный гимн необузданной плоти. Где-то среди этого буйства теряются впадины коленных чашечек. Толстые икры. Заплывшие щиколотки. Но есть же во мне хоть что-то привлекательное?..

– У тебя прекрасные, вьющиеся от природы волосы. Потрясающие глаза. – Я похлопала набрякшими веками. – Блестящие, ухоженные ногти и очаровательные ушки изящной формы.

Самовнушение потихоньку действовало, мое отражение заметно приободрилось, и я заговорщицки подмигнула ему.

– Ты умна, талантлива и к тому же в ладах с компьютером. Может, это и немного, но это ведь только начало.

Одежду Сары-Джейн я запихала в несколько огромных пакетов – по пути в редакцию заброшу в приют для бездомных. Все свои элегантные наряды-маломерки перетаскала на чердак. Если за год в них не влезу, избавлюсь без всякой жалости. Теперь в гардеробе одиноко болтались три мастерски сшитых платья самого простого покроя – творения личной портнихи Кэтлин.

Часы пробили шесть. На пробежку времени нет, но я все же улучила минутку, чтобы позвонить Кэтлин.

– Слава богу! – с чувством сказала она, узнав, что Фрэнклин смылся. – Ты как там, держишься?

Я искренне уверила ее, что держусь, и еще как. Ее день был забит под завязку, мы уговорились вместе поужинать завтра. Наконец я спрятала в портфель статью о миссис Пэйн, уложила вещи Сары-Джейн в машину и поехала в город.

Над крышами расцветал новый день моей жизни.

Я следила, как Морт, редактор нашего отдела, штудирует мою статью. Он улыбался – зрелище редкостное и не особенно красившее его диковатую физиономию. История миссис Пэйн – я назвала ее “Незаметное чудо” – проняла даже его.

– Спасибо, Морт, – прочувствованно сказала я, хотя и сотня “спасибо” не смогла бы вместить мои чувства.

– Не за что, – буркнул он.

Определенно, хрестоматийные семейные ценности снова входили в моду в нашем обществе. И только я плыла против течения – моя личная жизнь, как всегда, шла вразрез с общенациональными тенденциями. Я прилежно посещала церковь, когда высмеивать религию считалось особым шиком. Оставалась преданной женой, когда все вокруг разводились. А теперь вот послала мужа к черту – именно тогда, когда все взрослое население США заново открывало для себя ценности семьи и брака.

Мак, разумеется, еще не появлялся. Всего лишь половина десятого – в такую рань уважающий себя сотрудник “Глоб” только-только продирает глаза над первой чашкой кофе. Его огромное – как раз для меня – кресло оказалось в полном моем распоряжении. Устроившись поудобнее, я позвонила в избирательный штаб Фрэнклина. Да, ответила особа, ведавшая поездками, для мистера Аверса заказан билет до Спрингфилда. Рейс на 7.05 утра. Минутку, она проверит. Да-да, мистер Аверс сел в самолет и улетел точно по расписанию.

Через полчаса я уже изучала диспозицию в помпезном вестибюле модернового офисного небоскреба. Кафетерий наискось, в дальнем углу. Ровно в 10 часов 10 минут преданная секретарша Фрэнклина мисс Мамфорд отправится пить кофе – как всегда за последние двадцать лет. Вернется она в половине одиннадцатого. В моем распоряжении гарантированных двадцать минут. Надеюсь, этого хватит.

Наблюдательный пункт я выбрала в укромной нише возле лифтов, с отличным видом на кафе. Непринужденно облокотилась о прилавок табачного киоска, прикрылась “Вог”. Мисс Мамфорд не была поклонницей сигарет, жвачки или непритязательного чтива. В 11 часов 12 минут секретарша проследовала в кафетерий. Не успела ее деревянная спина скрыться там, как я уже нажимала кнопку пятнадцатого этажа.

– Привет! – Лучась улыбкой, я вошла в приемную Фрэнклина. – Мы вроде бы не знакомы. Я Барбара Аверс, жена мистера Аверса.

Последнее звено в длинной череде девочек на телефоне, ярко раскрашенное и крупно завитое создание, похлопало ресницами.

– I-i... – Вялые пальцы неуверенно коснулись моей руки. – Очень приятно...

– Как вас зовут?

– Салли. Салли Грабмэн.

– Очень рада с вами познакомиться, Салли. Хочу забрать кое-какие мелочи для Фрэнклина.

– Но, миссис Аверс, я не знаю, может...

– Мисс Мамфорд мне поможет.

– Но у нее сейчас перерыв...

– О... (Какой сюрприз.) Не беда. Я и сама прекрасно знаю, где что лежит. Как-никак именно я когда-то вводила мисс Мамфорд в курс дела.

В приемной зазвонил телефон, и девушка растерянно оглянулась.

– Все в порядке, дорогая. Бегите.

И девушка побежала. За те жалкие гроши, что ей тут платят, глупо связываться с женой патрона – особенно учитывая, что мы с ней явно в разных весовых категориях.

Я уж и не помнила, когда наведывалась в контору Фрэнклина в последний раз. Со смерти Сары-Джейн я лишь изредка выбиралась в центр, и всегда Фрэнклин назначал мне встречу в ресторане, в театре, в спортивном зале. Где угодно, только не на работе. Невероятно, но факт: я не заглядывала сюда без малого год.

Папки по старым судебным процессам хранились вместе, в одном помещении. По всем стенам, от пола до потолка, высились безликие стальные стеллажи с выдвижными ящиками, набитыми тысячами и тысячами законченных дел. Если я убеждена, что к их числу относится и дело Люсинды Пэйн, разумно начать поиски именно отсюда. Впрочем, мало ли в чем я убеждена? Нужны бесспорные доказательства. Пока вина не доказана, Фрэнклин – да повылазят его пересаженные волосы! – считается беспорочным, как младенец.

Быстро обследовав архив, я вытянула ящик на “П”. Забит он был до отказа, но папки Фрэнклина, по счастью, легко узнать: из всех сотрудников фирмы только он отмечает закрытые дела маленькой четкой галочкой напротив имени клиента. Я торопливо перебрала все папки, от Уильяма Пакстона до Анны Пшиковски. Люсинды Пэйн не было.

Совершенно обескураженная, я вернулась к началу ящика и