А) Единство Заветов 2 страница

Возвещать радость

Но есть и другие слова: Иисус говорит: «Оставь мертвым погребать своих мертвецов, а ты иди благовествовать». Трудиться ради благ и вещей мира сего — по сути, значит заботиться о том, что мертво. «А ты оставь свои заботы о смертном в этом мире и иди возвещать радость» — вот подлинная суть призыва, который Господь обращает к тем, кому предстоит проповедовать Его Слово.

Возвещать радость: не потому ли Павел называл служителей Евангелия «служителями радости»? Мы много говорим здесь о Страстях Иисуса, но именно из них рождается истинная радость. Огненная колесница Иисуса Христа открывает нам, что наша жизнь в этом мире — это не жизнь, идущая к смерти, вышедшая из небытия и в небытие возвращающаяся; но жизнь, которой с самого начала восхотела и идет к ней бесконечная любовь. Эту радость Господню мы обретаем тогда, когда даем Его Вести охватить нас пламенем. И когда мы ее обретаем, мы можем возжечь других, потому что становимся служителями радости в мире, подверженном смерти.

Будем же просить Господа, чтобы в нас взошел этот свет, огонь Его радости. Будем благодарить Его за то, что всегда находились люди, готовые положить руку на плуг, не озираясь назад. Будем молиться о том, чтобы он находил много таких людей, отвечающих Ему безоговорочное «да», особенно в наше время. Попросим Его, чтобы Он дал нам мужество положить руку на плуг и стать служителями радости в этом мире.

Аминь.

III. ВСЕ ПРЕДАТЬ В ЕГО РУКИ

Во дни Ирода, царя Иудейского, был священник из Авиевой чреды, именем Захария, и жена его из рода Ааронова, имя ей Елисавета. Оба они были праведны пред Богом, поступая по всем заповедям и уставам Господним беспорочно. У них не было детей, ибо Елисавета была неплодна, и оба были уже в летах преклонных. Однажды, когда он в порядке своей чреды служил пред Богом., по жребию, как обыкновенно было у священников, досталось ему войти в храм Господень для каждения, а все множество народа молилось вне во время каждения, — тогда явился ему Ангел Господень, стоя по правую сторону жертвенника кадильного. Захария, увидев его, смутился, и страх напал на него. Ангел же сказал ему: не бойся, Захария, ибо услышана молитва твоя, и жена твоя Елисавета родит тебе сына, и наречешь ему имя: Иоанн; и будет тебе радость и веселие, и многие о рождении его возрадуются, ибо он будет велик пред Господом; не будет пить вина и сикера, и Духа Святаго исполнится еще от чрева матери своей; и многих из сынов Израилевых обратит к Господу Богу их; и предъидет пред Ним в духе и силе Илии, чтобы возвратить сердца отцов детям, и непокоривым образ мыслей праведников, дабы представить Господу народ приготовленный

Лк 1, 5-17

Услышанная и исполненная молитва

«Услышана молитва твоя», — говорит архангел Гавриил Захарии, возвещая ему рождение сына, Иоанна Крестителя. Мне кажется, что эта фраза может стать для нас предметом многих размышлений. Рождением этого сына, открывающего новую эру, эру спасения мира, исполняются молитвы человека Это ответ на призыв человека, вознесенный ко Господу. Молитва не теряется в пустоте; но это и не психотерапия, позволяющая нам сосредоточить наши психические силы, чтобы уравновесить их. Это не фикция, служащая чем-то вроде духовной гимнастики и успокоительного средства. Молитва имеет дело с реальностью. Ее слышат и исполняют. Бог — Тот, Кто обладает властью, способностью, волей и терпением выслушивать человека. Он так велик, что существует и для тех, кто мал. И хотя у мира есть свои определенные законы, он не может избежать той власти любви, которая есть власть Бога Бог может отвечать.

Мы можем сделать еще один шаг и сказать, что всякое действие Бога — это ответ на просьбу человека, высказанную в молитве. Но это не значит, что Бог ведет Себя как большой начальник, который хочет, чтобы его просили, прежде чем что-то дать. Нет, речь здесь о чем-то более глубоком: врата мира могут открыться для Него и пространство мира может существовать для Его действия на наше благо и через посредство нас только там, где человек молится, где он превосходит самого себя, отдает себя, где он воспринимает Бога как реальность. Бог всегда рядом с нами, но мы не всегда рядом с Ним, как говорит Августин. Только когда мы живем в присутствии Бога, открывая Ему в молитве свое существо, Его деяние может быть по-настоящему действенным и в нас, и для нас.

Молиться: путь для нас самих

Есть здесь еще нечто, заслуживающее размышления: о чем Мог просить Захария в своей молитве? Он был стар, жена его — бесплодна Когда ангел предвестил ему рождение сына, он отклонил эту весть как что-то абсурдное, чего он не ждал от Бога, о чем здравый смысл не давал ему просить. Мы можем из этого заключить, что он уже давно перестал молиться о рождении сына, что он просил большего, более важного, того что Библия называет утешением Израиля и спасением мира. Очевидно, Захария был из числа тех, о ком Лука говорит, что он ждал утешения Израиля (см. Лк 2, 25). То же самое он говорит о Симеоне и о тех двоих, что шли в Эммаус. Будучи молод, Захария, без сомнения, просил в молитвах о сыне. Потом пришло время, когда он стал чувствовать себя самого менее важным, стал меньше заботиться о себе. Однако он не впал в уныние и безнадежность, как если бы мир его больше не касался и Бог стал ему безразличен оттого, что не исполнил его просьбу. Его жизнь стала свободнее и богаче. Он стал больше доверять Богу. Он просил Его о Божественном даре, о спасении Израиля, а через него, по Писанию, — о спасении мира. Думаю, что это может послужить для нас уроком молитвы; не только чтобы придать нам мужества в молитве, но и научиться искусству молиться. Бог благ, это несомненно; Он существует и для малого, и для малых. Поэтому мы, не стыдясь, можем обращаться к Нему с нашими маленькими личными заботами, которые так для нас важны и так тревожат нас. Но в то же время молитва должна стать путем для нас самих, путем, благодаря которому мало-помалу мы учимся более широкому взгляду. Она не должна вести нас к тому, чтобы мы замыкались в своем эгоизме. Молитва должна делать нас свободнее, снижать наш интерес к самим себе и позволять нам большее значение придавать Богу. Именно здесь мы касаемся самой квинтэссенции молитвы: просить Бога о спасении мира даже сегодня; доверять Ему, даже сегодня; только Он может принести миру спасение. Когда мы отказываемся от этой убежденности, когда думаем, что сами должны пытаться спастись, когда мы больше не доверяем Богу или отводим Ему место только в нашей частной жизни, мир становится неуправляем и неисцелим. Все предать в Его руки, учиться молитве и дерзать молиться на протяжении всей жизни — вот к чему должны вести нас эти слова Писания.

Захарию можно было бы определить одним словом: это человек молитвы; поэтому он человек веры, а значит, и надежды. Иначе говоря, Захария не довольствуется верой в то, что, возможно, где-то существует высшее Существо, о Котором он ничего не знает и Которое никак Себя не проявляет. Напротив, он верит, что Бог — это Бог, то есть что мир Ему небезразличен и что он не выпускал его из рук. А это значит, что мы должны открыть мир Ему, потому что Он хочет и может действовать, даже если делает это иначе, чем мы представляли себе в молитвах. Он поступил иначе, чем ждал от Него молодой Захария и совсем по-другому, нежели он ждал от Него в старости. Это было настолько по-другому, что Захарии пришлось стать немым, чтобы вновь научиться языку Бога.

Священство и пророчество

Если мы в своих размышлениях попытаемся понять, какого рода человеком был Захария, первое, что следует принять во внимание, — это его священство. Жена его — тоже дочь Аарона; поэтому Иоанн Креститель тоже был священником. Священство и пророчество взаимно не препятствуют друг другу; по воле Божией последний пророк Ветхого Завета и великий пророк Нового Завета был священником. Мы видим единство Божественного действия; здесь оно проявляется в единстве пророческой и священнической функций. Поэтому священство не является прежде всего совокупностью действий; оно касается нашего существа (бытия), предписывает определенный образ жизни. У Захарии это явно: он человек, который общается с Богом, верует в Него, доверяет Ему и неустанно вместе с Богом борется во всех перипетиях своей жизни, твердо держась Его во всех своих невзгодах.

Когда мы сегодня противопоставляем священство и пророческую функцию (священство — как представляющее устойчивую институционализацию и пророческую функцию — как представляющую свободу, созидание, обновление); когда противопоставляем культ и социальное действие (культ — как нечто, являющееся только помпой, к которой привязан человек, а социальное действие — как означающее якобы освобождение и обновление мира), мы очень далеки от того, что открывается в этом отрывке. Только пророчество, нисходящее от Бога, от Его «инициативы», может быть поистине Божественным. И напротив, священство подлинно только тогда, когда оно возвещает преобразование мира силой молитвы, значимость которой выше значимости всех наших действий, потому что она обнимает весь мир при условии, что мы видим его и соприкасаемся с ним в Божественной перспективе.

Вот почему подобные антагонизмы обманчивы и не дают нам правильно понять ни священство, ни пророчество. Конечно, и в Ветхом Завете присутствует некая выродившаяся и опасная форма священства, так же как есть выродившиеся формы пророчества В Ветхом Завете лжепророчество подвергается не менее жестоким разоблачениям со стороны пророков, чем священство. Священство приходит в упадок, когда видится только как средство зарабатывать на жизнь, когда становится всего лишь работой, которая обеспечивает нам определенное положение, когда Бог становится орудием на службе у нас. Тогда это карикатура и препятствие к распространению Нового Завета и Вести Иисуса Христа. Это искушение существовало во все времена Нет антагонизма между священством и пророчеством; есть антагонизм между лжесвященством и лжепророчеством, с одной стороны, и истинным священством и истинным пророчеством — с другой. Видимый под таким углом, этот евангельский текст гораздо более убедителен, чем если бы он вынуждал нас отбросить одно из двух, чтобы потом хвалиться, что избрали что следовало.

Так текст предлагает вызов совести. В древнем ритуале рукоположения во священство была такая тревожная фраза: Sat periculosum est! («To, на что вы решаетесь, крайне опасно!»)

Действительно ли мы осознали это в своей жизни? Ясно ли мы видим, что может быть «опасно» ежедневно и непосредственно, «профессионально» иметь дело с Богом, потому что может статься, что близость Бога обернется для нас чем-то банальным? Тревога, которую мы испытываем при мысли, что такое может с нами случиться, — это постоянно возобновляемое приглашение к смирению веры и к авантюре служения. Мы должны быть людьми, которые молятся, людьми, которые верят, людьми, которые надеются.

Что нам должно делать

Если сущность священника предшествует его действию, слова ангела приносят ответ на вопрос: что мы, священники, должны делать? Действия Иоанна для нас являются в высшей степени священническими, они резюмируют священничество и пророчество Ветхого Завета, которые объединены окончательно в новозаветном священстве. Суть новозаветного священства открывается в этой связи. То, что мы должны делать, сказано в нескольких словах: «представить Господу народ приготовленный» (Лк 1, 17).

Думаю, что все мы — каждый по-своему — можем поразмышлять о том, каким образом это сделать. Сам текст дает ориентиры, из которых я хотел бы выделить несколько.

Первое, что здесь сказано, — священник должен вести человека к Богу: пробуждать веру, выводить из безразличия или отчаяния, чтобы своей верой придавать другим мужество видеть Бога в этом мире и в жизни как реальность. Мир может жить и существовать только так.

Но есть здесь и нечто другое, трудновыразимое. В экуменическом немецком переводе мы читаем: «возвратит непокорных к праведности». По-гречески же: apeitheis en phronesei dikaion, что можно перевести и так: «приведет неверующих к мудрости праведных» (к образу мыслей праведных). А в конце концов можно было бы перевести: Он приведет непокорных к правому образу мыслей. Все это здесь содержится. Но в этом открывается нечто чрезвычайно важное, а именно то, что вера — не фантазия, которую мы прибавляем к реальному опыту и которая становится частью нашего духовного багажа, а бунт — желание действовать самому, «построить лучший мир» — присущ безумцу, не понимающему, что он такое и что такое мир. Вера — не смутная философия, а путь, ведущий к пониманию, к объективности, к восприятию действительности во всей полноте.

Я думаю, нам следовало бы набраться мужества и вновь признать, что в вере находится объективность, мудрость, внимающая истинному языку этого мира. Разве наше бытие не говорит нам, что мы не сами себя создали, что мы не можем себя создать сами; что мы все зависим друг от друга и все вместе — от того, что нас превосходит? Если мы бодрствуем сердцем, то, несмотря на всю сумеречность мира и наши собственные уловки, мы сможем понять, что этот загадочный Другой, открывший Свой лик в Иисусе Христе, — не опасный демон, а Бог Живой, Который нас любит и пришел ради нас.

Вера — это путь, ведущий нас к настоящей объективности. Мы будем нравственными и верующими людьми, только если не станем довольствоваться следованием любой великой идее, но будем размышлять над тем, что такое настоящая объективность, и если нам достанет мужества держаться ее простоты.

Это и было одной из великих задач Иоанна Крестителя в его эпоху, в противовес экзальтации освободительных движений, того времени, приведших к полному разрушению Иерусалима, к его исчезновению на карте почти на две тысячи лет, он вдохнул мужество простоты и объективности; он дал людям силу хранить разумное терпение, устремив взгляд на Бога.

Утвердить царство мира

Итак, мы приходим к другим весьма интересным словам этого текста: он, Иоанн, призван возвратить сердца отцов детям (Лк 1, 17). Иными словами: он пришел с миссией мира. На самом деле, это миссия каждого священника. Место для Бога есть только там, где царит мир. Иоанн призван утвердить или, по крайней мере, помочь утверждению мира в семьях, мира между поколениями и на этой основе — мира с Богом.

Но как рождается мир? Не из манифестаций и речей, еще менее того — из актов насилия и морализма, отделяющегося от основ объективности и разрушающего фундамент нравственности. Любой народ может полностью разрушиться изнутри, безо всякой внешней войны, когда теряет способность примиряться и жить в мире, когда больше не верит в силу добра и признает лишь язык власти, то есть язык разрушения. Священнику предназначено быть посланником мира, сообщать людям мужество, необходимое для примирения. Он может делать это, только если сумеет открыть их сердца, чтобы их коснулась безмерная милость Самого Бога.

Я всегда вновь и вновь глубоко поражаюсь тому, что предпоследнее прошение «Отче наш» — «Прости нам долги наши», единственное, которое Господь снабдил комментарием и одновременно — требованием: «как и мы прощаем». Если вы не прощаете друг другу — как Отец простит вам? Но в нашем тексте речь идет прежде всего о другой стороне, собственно человеческой: первичная ячейка всякого человеческого общежития — это семья. Именно в ней мы должны учиться важнейшим отношениям, существующим в человеческом сообществе, и способности к отношениям с Богом. Благодаря ей жизнь в любви может превзойти антагонизм личных различий и создать подлинную общность. Именно через семью поколения должны учиться понимать друг друга. Способность любого народа жить в мире связана с сохранностью семьи. Если семья больше не объединяет мужчину и женщину, старших и младших, то все отношения превращаются в борьбу всех против всех Как раз по этой причине помощь, которую родители оказывают детям, — предварительное условие мессианского мира. А разрушение семей — один из вернейших знаков антихриста, который, якобы принося освобождение и мир, на деле разрушает всякий мир.

Знатоки поставили вопрос кто же должен пойти навстречу другому — родители детям или дети родителям? Конечно, можно долго об этом спорить. Но я думаю, что если мы правильно читаем Евангелие и знаем его ветхозаветную предысторию, становится ясно, что и те, и другие, обе стороны должны обратиться и вновь и вновь находить в себе мужество верить в Бога. Для них это единственный способ понять и принять друг друга. Только в обращении сердец к Богу может родиться сила для приятия друг друга, доверие к людям, способность любить их и выносить их различия.

Исполненные радости и ликования

В завершение я хотел бы сказать несколько слов еще об одной фразе этого текста, также из слов ангела: «И будет тебе радость и веселие, и многие о рождении его возрадуются» (Лк 1, 14). Когда Иисус приближается, рождается радость. Лука, евангелист, так тщательно составивший свое Евангелие и Деяния Апостолов, никогда не терял из виду эту путеводную нить. Последняя фраза этого евангельского текста действительно говорит нам: когда ученики увидели Господа возносящимся, они возвратились с великой радостью (см. Лк 24, 52).

В Деяниях Апостолов Лука возвращается к этому: они единодушно принимали пищу в веселии и простоте сердца (Деян 2, 46). Итак, увидев Господа восходящим на небо, они ушли с радостным сердцем. Говоря по-человечески, они должны были бы скорее исполниться тревоги. Но нет. Тот, кто не только смотрел на Господа со стороны, тот, чье сердце было тронуто Учителем, кто принял Распятого, кому ведома благодать Воскресения, тот должен быть исполнен радости. Слушая эти слова, мы понимаем, насколько мы еще далеки от Господа, далеки от момента, которым Лука заканчивает свое Евангелие.

Попросим Господа тронуть наши души и даровать нам Свое Присутствие, чтобы и к нам можно было применить эти слова: радость великая исполнит тебя, и многие возрадуются.

Аминь.

IV. БЕЗ НЕГО ВСЕ ТЩЕТНО

После того опять явился Иисус ученикам Своим при море Тивериадском. Явился же так: были вместе Симон Петр, и Фома, называемый Близнец, и Нафанаил из Каны Галилейской, и сыновья Зеведеевы, и двое других из учеников Его. Симон Петр говорит им: иду ловить рыбу. Говорят ему: идем и мы с тобою. Пошли и тотчас вошли в лодку, и не поймали в ту ночь ничего. А когда уже настало утро, Иисус стоял на берегу; но ученики не узнали, что это Иисус. Иисус говорит им: дети! есть ли у вас какая пища? Они отвечали Ему: нет. Он же сказал им: закиньте сеть по правую сторону лодки, и поймаете. Они закинули, и уже не могли вытащить сети от множества рыбы.

Ин 21, 1-6

Редко в библейском тексте столь осязаемо присутствует пасхальная радость учеников Иисуса, как в тексте о Его явлении на берегу Тивериадского озера. Свежесть утра на побережье Галилейского моря дает нам ощутить нечто от утренней радости рождающейся Церкви, где все есть начало, надежда. Огромное озеро, воды которого сливаются на горизонте с голубизной неба, становится образом будущего, открывшегося для Церкви, где небо и земля соединяются друг с другом; утешенные и исполненные надежды, мы можем дерзнуть пуститься в плавание по водам грядущих времен, потому что Иисус на берегу и Его Слово сопровождает нас в пути.

По Слову Его

Евангелист перемешал друг с другом исторические образы, которые он представляет нашему взору, и дал полную «фреску» Церкви, в которой соединены обетование и грядущий путь. Среди этого множества граней я хотел бы попытаться рассмотреть по крайней мере две. Прежде всего естьвстреча с Иисусом, следующая за долгой ночью бесполезного труда. Иисус стоит на берегу озера, Он уже прошел через воды времени и смерти: теперь Он — на берегу вечности и оттуда видит Своих. Это — часть тайны Воскресшего; здесь мы видим смирение Божие: Он просит людей вступить с Ним в сотрудничество. Он нуждается в них. Господь просит нас отправиться в путь ради Него, стать ловцами человеков ради Него. Он просит доверять Ему и действовать по Его указаниям. Он ждет, чтобы мы приняли Его Слово более серьезно, чем свои собственный опыт и знания. Он просит жить и действовать по Его Слову.

И тут происходит нечто любопытное. Когда ученики возвращаются, Иисус уже не нуждается в их рыбе. Он уже приготовил пищу и зовет учеников обедать; теперь Он — хозяин, приглашающий их к трапезе. Этот факт одновременно и полон тайны, и легко расшифровывается. Хлеб — это Он Сам: «Я есмь хлеб жизни». Он — умершее пшеничное зерно, приносящее плоды стократно и обогащающее всех людей до конца времен. Его Крест, на котором Он Сам Себя предал, — это чудесное умножение хлебов, Божественная победа над искушением дьявола соблазнить людей хлебом земным и тем, что сенсационно. Только любовь может осуществить истинное умножение хлебов. Количественные, материальные дары при разделении уменьшаются. Любовь же растет тем больше, чем больше отдает себя. Иисус — и хлеб, и рыба, погрузившаяся в воды смерти ради нас. Так этот завтрак, предлагаемый Иисусом на границе времени и вечности, становится намеком на Евхаристию. «Придите, обедайте», — говорит Он, давая нам переступить границу времени и смерти.

Все отдать, чтобы все получить

Вот первый образ Церкви: прежде всего, Церковь — это евхаристическая община. В ней на опыте проживается то, что ново и что как раз и отличает Церковь от всех других сообществ. Бог приближается к нам. Бог отдает Себя нам. Он становится нашим хлебом, так, что мы начинаем по-настоящему жить Им Время и вечность взаимно проницают друг друга; то, что сильнее смерти, вторгается во время. Мы принимаем пищу, которая не подвержена риску смерти и превратностям становления; пищу, которая пребывает и вводит нас в неизменное. Мы становимся общиной только благодаря Евхаристии, Пасхальной тайне пшеничного зерна, Которое умерло. Но что все это означает? И как это происходит? Для правильного ответа на этот вопрос практического свойства парадокс, который мы только что отметили, кажется мне крайне важным.

Сначала Иисус просит у учеников еды; чтобы ответить на эту просьбу, они должны отправиться и действовать по Его Слову. Но, когда они возвращаются, оказывается, что дающий — Он. Это внешнее противоречие — вовсе не недостаток логики со стороны рассказчика, я значит, недостаток логики Самого Господа. Наоборот, оно раскрывает внутреннее измерение Евхаристии и внутреннее измерение христианской жизни. Речь совершенно не идет о какой-то тактике, чтобы испытывать людей: сначала дайте, а потом получите что-то взамен. Речь идет о чем-то гораздо большем: о внутренней закономерности, от которой невозможно отказаться и в которой есть множество аспектов. Я вкратце скажу лишь о нескольких.

Когда Иисус обращает к ученикам Свою просьбу, они еще не узнают Его. Они должны дать еды какому-то голодному незнакомцу. И, только научившись этому жесту, взращивающему в них милосердие, они становятся восприимчивы к новой пище, к другому хлебу, которым делается для нас Бог во Христе. Социальная сторона Евхаристии не есть нечто добавочное по отношению к ней: она есть пространство, без которого Евхаристия не может действовать.

Нечто подобное произошло во время умножения хлебов: прежде всего мальчик должен был отдать драгоценное даяние своей матери; затем каждый лично должен был разделить то, чего, казалось, едва ли достаточно для одного человека. Именно так совершилось умножение хлебов. И именно так оно совершается вновь и вновь. В этом есть нечто очень глубокое: ученики, отправляющиеся ловить рыбу для Иисуса, должны, по сути дела, отдать себя самих. Только тот, кто отдает себя, открывает, что ему уже все дано, что на самом деле он лишь дает de tuis donis ас datis («от Твоих даров и даяний»), из того, что сам получил Прежде чем получить дар Божий, мы должны отдать себя, В конечном счете все исходит от Бога. Однако дар Божий не может достичь нас, если мы прежде не были щедры. В конечном счете, все есть благодать, потому что самое важное в этом мире — жизнь, любовь Божия — не могут быть созданы нами, это дар Божий. Только отдавая себя, мы оказываемся вознаграждены; только следуя за Христом, мы свободны; только принося жертвы, мы получаем то, чего никоим образом не заслуживаем.

Так, через эту простую историю, проясняется вопрос, который со времен Реформации порождал страстные разногласия в христианском мире. Все отдать и все получить — это не два отдельных, несовместимых действия, а действия, как мы здесь видим, взаимно переплетающиеся. Поэтому первая, главная истина — та, что жертва Христова единственна и достаточна для всех нас. Нужно сказать, что мы можем присутствовать при ней только как получающие, и было бы самонадеянно думать, будто мы что-то добавляем. Но в то же время — и в этом нет противоречия — Его жертва дарует нам благо только если мы все оставим и все отдадим Христу. Тот факт, что жертва Христова дана нам в жертве Церкви, ни в чем не уменьшает Его дара; наоборот, он делает более видимым все величие Его Человечества: Бог действует по-человечески. Именно в самых величайших Своих тайнах Он полнее всего принимает и являет человеческую сущность.

Но вернемся к евангельскому тексту. Мы сказали, что, размышляя над историческими образами, Иоанн воспринимает образы сущностного и неизменного. В образе Галилейского утра он дает нам увидеть образ Церкви, суть христианской жизни. Первый образ Церкви, данный нам, тут же связывается с Евхаристией, ее центром Церковь — это Евхаристическая община. Она образует единство с Господом. И вместе с тем открывается глазам бездна человеческой и Божественной истины, кроющейся в простых словах Воскресшего: «Придите, обедайте».

Полнота и единство

Но я хотел бы еще коротко упомянуть о втором аспекте образа Церкви, который, как мне кажется, этот текст раскрывает. Речь идет об удивительной истории со 153 рыбами. Можно быть уверенными, что Иоанн приводит эту цифру не из простой склонности к точным фактам. Его Евангелие, но еще больше — Откровение постоянно используют символику чисел, так что Отцы Церкви были правы, пытаясь отыскать зашифрованное значение, которое евангелист вкладывал в это число. Конечно, мы не можем решить наверняка, какое же из толкований правильно. Это как раз противоречило бы сути символического послания, стремящегося привлечь внимание к тому, что неопределимо в точных терминах. Но в какой-то степени можно остановиться на толкованиях, отвечающих внутренней направленности самого Евангелия, а значит, не вносящих ничего нового, но освещающих под другим углом то, что мы уже знаем Здесь мне кажутся убедительными два толкования.

Одно из них, которое мы находим уже у Отцов Церкви, отмечает, что 153 — это число, кратное 17. Семнадцать же — это число народов, упомянутых Лукой в рассказе о Пятидесятнице. Это число означает целостность, полноту: как 17 народов в тексте Луки изображают Церковь всех народов, так и 153 рыбы говорят о величии Церкви Иисуса Христа, собирающей самых разных рыб и всем им дающей место. Это образ кафоличности Церкви, в которой есть много обителей и место для всех. Церковь многочисленных обителей, Церковь множества рыб — это прекрасный, но и требовательный образ. Ибо он означает, что изначальный замысел Бога о Церкви — это не местная община, а Вселенская Церковь в своей целостности и единстве.

Вселенская Церковь — это не сумма общин, сливающихся друг с другом, чтобы быть более эффективными или еще по каким-то причинам, она существует с самого начала, и именно в ее лоне рождаются общины. Именно на это очень ясно указывает рассказ Луки о Пятидесятнице: Вселенская Церковь, Церковь всех народов, говорит нам святой Лука, существовала прежде общин. Сеть со 153 рыбами доносит до нас ту же истину, но только выраженную символическим языком Иоанна.

Все это очевидно также, если задуматься над внутренним происхождением Церкви: Христос в Церкви вовсе не равен основателю какого-либо сообщества. Он основал ее отнюдь не как сообщество, как нам показывает современный экзегезис. Он основал ее не какими-то отдельными действиями, а Своим бытием, Своим существом пшеничного зерна, Которое умирает. Но отсюда следует и совсем иное отношение. Христос — не основатель сообщества, на волю которого при надобности ссылаются. Он — настоящий Источник Церкви через Евхаристию. Вот почему Церковь связана с Ним прежде всего не рядом юридических установлений, но несома Им в общности бытия. Павел говорит даже так: есть только один Избранный, но мы все — одно во Христе (см. Гал 3, 26).

Результат будет тот же, если мы взглянем и на внешнее происхождение Церкви: Церковь — не новое творение Христа. Со времен Авраама Народ Божий находится в пути, а Народ этот не может не быть одним и тем же. Благодаря Иисусу его границы просто расширились вплоть до краев земли и глубиной достигли глубин Троичной любви Божией. Тогда как Лука, рассказывая о первом появлении в начале общественного служения Иисуса, сообщает, что сеть прорывалась, Иоанн говорит: «И при таком множестве не прорвалась сеть» (21, 11). Сеть не имеет права прорваться. Церковь едина и должна представить место всем рыбам Иисуса Христа: Тело Распятого, пронзенное, но не сокрушенное, образует собой пространство нашего единства.

По этому поводу можно было бы сказать многое. Прежде чем закончить, я добавлю еще одно толкование числа 153; оно имеет ту же смысловую направленность и предвосхищает следующий текст Евангелия. Мы обязаны им еврейскому эрудиту Роберту Эйслеру, заметившему, что 153 — это числовая сумма имени Симона (76) и слова «рыба» (77). Это толкование тоже намекает на единство и вселенскость Церкви; но оно более явно говорит об историческом образе этого единства Собственно единство Церкви — это всегда Иисус Христос, единственная Рыба. Но Он Сам связал Себя и единство Церкви с тем, кого Он назвал Петром, камнем На самом деле все это повествование заканчивается передачей Петру миссии пасти стадо Христово, которое едино и над которым он таким образом получает опеку в его единстве и целостности. Нельзя отделить Петра от Христа: лодка Петра стала кораблем Христа. Петр — удостоверяющий знак Христа. Если я хочу принять Христа, я должен принять конкретную общину единой Церкви, пастырем которой является Петр. Таков Пасхальный путь. Если мы хотим, чтобы Христос препоясал нас, если хотим исполнять не свою волю, а Его, мы должны принять Христа вплоть до этой конкретной реальности. Но то, что глубже — центр Откровения — неразрывно связано между собой. Потому что Бог конкретен и именно в конкретном Он показывает, что Он Бог.