![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Отвыкание от психоанализа 5 страница
Разумеется, радикальный анализ личности не может останавливаться и перед такими странностями; в конечном счете мы прямо-таки должны поставить перед пациентами зеркало, с тем чтобы они с первого взгляда могли осознать особенности поведения, даже странности внешнего вида. Я убедился на собственном опыте, что люди, излечиваемые с помощью психоанализа, в силу присущих им гримас, жестов, осанки, дурных привычек, словно они не имеют ни малейшего представления об этих своих странностях, сами при всем честном народе исподтишка посмеиваются над другими. Поэтому аналитик рассматривает в качестве зверски сложной, но неминуемой задачи радикального анализа необходимость заставить больного осознать этот так называемый «секрет полишинеля», чтобы они в последующем повели с этим борьбу. Как известно, аналитик должен быть всегда тактичным, но, пожалуй, наибольший такт и деликатность он должен проявлять при лечении этой части самосознания. Я взял за правило никогда не делать никаких упреков больному; в процессе анализа это должно рано или поздно подвести к тому, что пациент с нашей помощью сам воспользуется предоставленной возможностью осознать и исправить свои привычки. Это «рано или поздно» содержит указание на значимость времени для полного завершения анализа. Я согласен с теми, кто утверждает, что лечение имеет тем больше шансов на успех, чем большим временем мы располагаем. Я понимаю под этим отнюдь не физическое время, которое предоставляется в распоряжение пациента, скорее время принятия внутреннего решения, которое реально выдерживается пациентом настолько, насколько это вообще необходимо, чтобы при этом не тревожиться по поводу продолжительности лечения. Но я тем самым не хочу сказать, что не имеется случаев, когда пациенты зачастую весьма широко злоупотребляют сроками, несущими на себе печать физического времени. В продолжение анализа должен быть не только заново пережит весь бессознательный психический материал, представленный в виде воспоминаний и повторений, но также найти применение третье средство аналитической техники. Я имею в виду выдвинутый Фрейдом в качестве эквивалентного, но по своей значимости еще должным образом недооцененный момент аналитической проработки. Эту проработку, или прикладываемые усилия мы можем связать с соотношением сил вытеснения и сопротивления, т.е. с чисто количественным моментом. Нахождение патогенного мотива и условий возникновения симптома представляет, так сказать, качественный анализ. Он может быть почти законченным, однако не вызвав при этом ожидаемого терапевтического изменения. Ведь после возможно бесчисленного повторения механизмов переноса и сопротивления, пережитых в ситуации анализа, мы внезапно приходим к значительному прогрессу, который мы не можем объяснить иначе как воздействием в конце концов удавшейся проработки. Однако очень часто дело оборачивается таким образом, что именно после долгой проработки внезапно становится возможным доступ к новому материалу, сохранившемуся в памяти, что может предвещать окончание анализа. Довольно трудная, но интересная задача, которая, по моему мнению, должна быть решена в каждом частном случае, - это постепенный слом всякого сопротивления, возникающего из более или менее осознанного сомнения в надежности аналитика. Под надежностью надо понимать способность внушать доверие в любых обстоятельствах, в особенности непоколебимую доброжелательность и расположение аналитика к пациенту, как бы последний ни проявлял обратное в своем поведении или высказываниях. Можно было бы фактически говорить о неосознанной попытке пациента испытать аналитика на прочность, выносливость и терпение, делая это последовательно и разными способами, и так не один, а бесчисленное число раз. При этом пациенты самым пристальным образом наблюдают за реакцией врача, будь то речь, жест или молчание. Зачастую они анализируют это с большим искусством. Они обнаруживают неуловимейшие признаки неосознанных побуждений аналитика, который должен сносить эти попытки анализа со стороны пациента с непоколебимым терпением. Часто почти сверхчеловеческий успех в каждом случае вознаграждает затраченные усилия. Таким образом, если пациенту не удалось «поймать» аналитика на какой-либо лжи или искажении действительности, то он постепенно приходит к пониманию, что действительно возможно сохранить объективность подхода даже к самому скверному ребенку. Если врач не относится высокомерно к больному (при всех усилиях спровоцировать такие проявления), а пациент видит, что врач охотно признает свои случайные ошибки и необдуманные поступки, то тогда нередко можно пожинать плоды более или менее быстрых изменений в поведении больного, являющиеся вознаграждением за немалые усилия. Мне представляется в высшей степени вероятным, что пациенты этими своими опытами хотели бы воспроизвести ситуации из своего детства, когда неразумные воспитатели и близкие родственники реагировали на так называемые «пакости» ребенка со свойственной им аффектацией и вынуждали его сформировать установку «упертого» поведения. Необходимость устоять перед лицом генеральной атаки, предпринимаемой пациентом, для самого психоаналитика является предпосылкой полного завершения анализа. Я упомянул об этом потому, что кандидат на психоанализ (назовем его так) в течение года должен заниматься так называемым учебным анализом. Я не нахожу принципиальной разницы между терапевтическим и учебным анализом. Я хотел бы дополнить это высказывание только в том смысле, что в практике терапии не нужно проникать на ту глубину, которую мы называем полным завершением анализа, в то время как личность аналитика, от которого зависит судьба других людей, имеет огромное значение. Аналитик должен знать слабости собственной персоны, без чего невозможен полностью завершенный анализ. Анализ продемонстрировал, что в конечном счете не банальное стремление завоевать авторитет или чувство мести, а либидозные тенденции были реальными мотивами формирования характера и зачастую являлись гротескными формами переодетого сопротивления. Несмотря на это, скверное, упрямое дитя «выпустило пар», обнаружив в наивной искренности и открытости свои скрытые претензии на нежность и любовь. Никакой анализ не является завершенным, пока эмоционально, в сфере осознанной фантазии, не пережита большая часть первоначальных и конечных механизмов сексуального удовлетворения как в нормальных, так и в ненормальных формах их проявления. Каждый пациент мужского пола должен по отношению к врачу испытать чувство равенства как предзнаменование преодоления страха кастрации. Все больные женского пола должны справиться со своим комплексом мужественности и без злобы и мстительности отдать себя исполнению женской роли. Эта цель неявно отвечает тен денции, направленной на восстановление райской наивности, которой Гроддек требует от своих пациентов. Различие между мной и им состоит лишь в том, что он напрямую стремится к этой цели, вызванной симптомом, в то время как я добиваюсь той же самой цели, пусть даже замедленными темпами, вспомогательными средствами «ортодоксальной» аналитической техники. При соответствующем терпении на нашу долю выпадает тот же самый результат, даже без особого стремления оказаться в чреве матери. Отказ от давления не означает отказа от любого технического вспомогательного средства, которое я в свое время предлагал назвать активностью. Пожалуй, никакой анализ не может быть завершен до тех пор, пока пациент в соответствии с нашими указаниями, однако не носящими характера приказа, не решится найти путь к свободным ассоциациям, к изменению своего образа жизни и поведения, отыскать скрытые, трудноуловимые, прежде недоступные порождения вытеснения и овладеть ими. Выведение пациента из анализа с помощью предупреждения в отдельных случаях может дать результаты, но в принципе должно отбросить нас назад. В то время как непредвиденное, неотложное внешнее обстоятельство иногда ускоряет анализ, давление аналитика зачастую без нужды продлевает его сроки. Настоящим завершением анализа является момент, когда ни врач, ни пациент не заявляют о расторжении соглашения и когда врач, все еще пребывая в качестве подозреваемого, должен полагать, что пациент с его желанием уйти от анализа хочет спасти нечто невротическое. Действительно выздоравливающий пациент медленно развязывается с болезнью и наверняка еще не освобожден от анализа, а следовательно, до тех пор, пока пациент еще приходит к аналитику, он еще подлежит анализу. Этот процесс развязки можно было бы также охарактеризовать таким образом, что пациент наконец убеждается в том, что он в процессе анализа оставляет за собой новое, все еще фантазийное средство удовлетворения. Если он намерен постепенно преодолеть эту печальную зависимость, то он беспрекословно будет присматриваться к другим, реальным возможностям удовлетворения. Тогда вся его неврастеническая эпоха жизни, будучи рассмотренной в свете психоанализа, как это уже знал Фрейд, действительно окажется патологической печалью. Он попытался сместить ее в ситуацию переноса, однако сняв маску с ее действительной природы, чтобы затем положить конец возможной в будущем тенденции повторения. Итак, аналитическое отречение представляет собой упразднение всякой инфантильной ситуации отказа, заложившей основу образования симптома. Теоретически важным выводом, условием, действительно ведущим к завершению анализа, является почти всегда наступающее перед его окончанием изменение симптома. Еще Фрейд показал, что симптоматика неврозов почти всегда является результатом психического развития. К примеру, больные с навязчивыми состояниями лишь постепенно, исподволь меняют свои эмоции в навязчивом поведении и в навязчивом образе мыслей. Истерический больной, возможно, долгое время может бороться с каким-нибудь мучительным представлением, пока ему не удастся конвертировать его конфликты в соматические симптомы. В частности, симптомы приобретенного слабоумия или паранойи на жизненном пути больного начинают проявляться так, как они приблизительно проявляются у больных с симптомом истерии страха. Лишь после напряженной работы ему зачастую удается найти определенный способ патологического самоизлечения, выражающийся в повышенном нарциссизме. Итак, мы не должны удивляться тому, что у больного с неврозом навязчивых состояний после мышечного расслабления и подрыва его умственной способности навязчивыми идеями начинают обнаруживаться истерические симптомы. Беспечный больной с формой конверсивной истерии, раз его соматический симптом вследствие анализа ослабевает, начинает продуцировать мысли и воспоминания, в то время как прежде он продуцировал вне осознанного содержания выразительные движения или жесты. Следовательно, это хороший признак, когда больной с неврозом навязчивых состояний вместо лишенных аффекта мыслей начинает проявлять истерическую эмоциональность и спонтанность мыслей. Досадно, конечно, если в процессе изменения симптома также имеет место проявление психопатичных признаков. Однако было бы ошибочным чересчур пугаться этого. Я уже наблюдал случаи, которые не приводили ни к какому иному способу исцеления, как к пути излечения посредством переходных психозов. Все эти наблюдения я сегодня представил вам в защиту моего убеждения, что анализ не является бесконечным процессом, но при соответствующем знании предмета и терпении аналитика может быть приведен к естественному завершению. Если вы спросите меня, много ли я уже могу перечислить подобных завершенных аналитических исследований, я должен буду ответить «нет». Однако сумма всех моих опытов подводит к изложенному в данном докладе выводу. Я твердо убежден в том, что когда мы достаточно обучимся на своих ошибках и просчетах, когда мы научимся постепенно справляться со слабостями собственной личности, количество доведенных до конца аналитических случаев будет возрастать.
24. Эластичность техники психоанализа (1928)
Стремление сделать доступной и для других технику, которую я обычно применяю в психоанализе, вновь привело меня к теме понимания психологии в целом. Если бы действительно было верно, как это утверждают, что понимание процессов в душевной жизни постороннего человека зависит от особой способности, которая называется знанием людей, но которую как таковую нельзя объяснить, а потому и передать другому, то всякое усилие обучить других хотя бы отчасти технике анализа было бы обречено на провал. К счастью, дело обстоит иначе. После публикации фрейдовских советов по психоаналитичес кой технике у нас есть первые наметки методического исследования души. Каждый, кто старается следовать указаниям мастера, сможет проникнуть в глубины душевной жизни постороннего человека, будь то здоровый или больной, даже если он не является гением психологии. Анализ ошибочных действий, сновидений, но прежде всего свободных ассоциаций позволит ему узнать многое о своем ближнем, понять которого прежде могли, пожалуй, только избранные. Из-за пристрастности людей это превращение искусства знания человека в своего рода профессию будет сопровождаться недовольством. Особенно часто рассматривают это как некое вмешательство в свою вотчину художники и писатели; обычно после первоначального интереса они отвергают психоанализ как малопривлекательный для себя механический метод работы. Эта антипатия не кажется нам удивительной; наука - это последовательное лишение иллюзий, вместо мистического и необыкновенного она дает объяснения, всегда и всюду выявляет одни и те же неопровержимые закономерности, которые своим однообразием могут навевать скуку, а своей железной непреклонностью вызывать неудовольствие. Некоторым утешением, правда, может служить то, что здесь, как и в любой профессии, также имеются художественные исключения, от которых мы ожидаем прогресса и новых перспектив. С практической точки зрения неоспоримым преимуществом анализа является то, что даже не очень одаренный врач и ученый получает в руки инструмент для более тонкого исследования человека. Это как в хирургии: до открытия анестезии и асептики заниматься хирургическим «врачеванием» было лишь привилегией избранных; только они могли работать «cito, tuto et jucunde». Наверное, и сегодня еще существуют художники хирургической техники, и тем не менее прогресс дает возможность тысячам обыкновенных врачей заниматься полезной, сохраняющей жизнь многим людям деятельностью. Правда, о психологической технике говорилось и помимо анализа души; под этим понимали измерительные методы психологических лабораторий. Этот вид «психотехники» сегодня также очень распространен, он может быть пригоден для некоторых простых практических задач. В случае анализа речь идет о разработке общих приемов, динамике и экономике всего психического предприятия, хотя и без внушительной аппаратуры лабораторий, но все же с постоянно растущим требованием к надежности методов и прежде всего с несравненно более высокой продуктивностью. Тем не менее и в рамках психоаналитической техники имелось и имеется еще многое, что создает впечатление работы с чем-то слишком индивидуальным, едва ли поддающимся определению словами. Прежде всего здесь имелось в виду обстоятельство уравнения личностей (больного и аналитика), которому придавалось гораздо больше значения, чем любой другой науке. Сам Фрейд в своих первых сообщениях о технике анализа допускал возможность того, что наряду с собственными в психоанализе допустимы другие методы работы. Это высказывание, однако, относится к тому времени, когда еще не было сформулировано второе основное психоаналитическое правило, а именно: каждый, кто хочет анализировать других, вначале должен быть проанализирован сам. С тех пор как это правило стало соблюдаться, значение индивидуальных приемов аналитика все более нивелируется. Каждый, кто был основательно проанализирован, кто научился полностью признавать и контролировать свои неизбежные слабости и особенности характера, при лечении одних и тех же симптомов психического объекта неизбежно придет к одним и тем же объективным установлениям и, соответственно, будет обращаться к одним и тем же тактическим и техническим приемам. У меня действительно есть ощущение, что после введения второго основного правила различия в аналитической технике исчезли. Если аналитик пытается разобраться во все еще нерешенном вопросе этого уравнения личностей, если у него есть возможность наблюдать многочисленных учеников и пациентов, которые уже анализировались другими, особенно же если, как мне, ему не раз приходилось бороться с последствиями собственных ранее совершенных ошибок, то он считает себя вправе выносить обобщающее суждение о большинстве этих различий и ошибок. Я пришел к выводу относительно того, в каких случаях чаще всего возникают различая в приемах. Итак, как и когда что-либо сообщать человеку, подвергнутому анализу; когда можно сказать, что полученного материала достаточно, чтобы из него сделать выводы; в какую форму в данном случае необходимо облечь сообщение; как следует реагировать на неожиданную или застающую врасплох реакцию пациента; когда нужно молчать и ждать дальнейших ассоциаций; когда молчание является бесполезным мучением пациента и т.п. - все это прежде всего вопросы психологического такта. Что такое вообще такт? Ответить на этот вопрос нетрудно. Такт - это умение вчувствоваться. Если с помощью нашего знания, которое мы вынесли из членения многих человеческих душ, но прежде всего из членения собственной самости, нам удается вызвать возможные или вероятные, но для самого пациента пока еще непредвиденные ассоциации, то мы можем, поскольку нам не нужно, как пациенту, бороться с сопротивлением, разгадать не только скрытые мысли пациента, но и тенденции, которые им неосознаны. Если одновременно мы постоянно будем готовы к мощному сопротивлению, то нам будет несложно принять решение о возможной актуальности сообщения, а также о форме, в которую оно должно быть облечено. Это вчувствование будет остерегать нас от того, чтобы без нужды или несвоевременно пробуждать сопротивление пациента; полностью избежать страдания не дано, однако, и при психоанализе; но научить выносить страдание - это одно из основных достижений психоанализа. Тем не менее бестактное настаивание дало бы пациенту лишь бессознательно страстно желаемый повод для того, чтобы избежать нашего влияния. В целом все эти меры предосторожности производят на пациента впечатление блага, даже если мотив деликатности аналитика проистекает из рационального расчета. И это впечатление пациента не обманчиво. В сущности, однако, нет разницы между требуемым от врача тактом и моральным требованием, что никому нельзя делать того, что в тех же условиях не хотелось бы испытать самому от других. Я спешу тут же добавить, что способность к этому виду «блага» означает лишь одну сторону аналитического понимания. Прежде чем врач решится на сообщение, он должен сначала на некоторое время отвлечь свое либидо от пациента, хладнокровно осмыслить ситуацию, т.е. ни в коем случае не руководствоваться только своими чувствами. Далее я хочу вкратце привести несколько примеров для иллюстрации этого общепринятого правила. Целесообразно понимать анализ скорее как эволюционный процесс, который развертывается перед нашими глазами, чем как творение зодчего, который пытается осуществить заранее продуманный план. Следовательно, ни в коем случае нельзя впадать в соблазн и обещать пациенту, что если он подвергнется анализу, то в конечном счете узнает о себе намного больше, распределит свою энергию в верном направлении и сможет легче приспособиться к неизбежным трудностям жизни. Во всяком случае, ему можно также сказать, что мы не знаем лучшего и, несомненно, более радикального лечения психоневротических и характерологических проблем. Мы отнюдь от него не скрываем, что есть и другие методы, которые сулят гораздо более быстрое и более определенное излечение, и, честно говоря, рады, когда пациенты признаются, что уже несколько лет лечились с помощью суггестии, трудотерапии или методов укрепления воли… Когда же пациент впервые обращается к нам, мы предоставляем ему право испытать один из иных методов лечения, прежде чем он решится на психоанализ. Однако выдвигаемое обычно возражение пациентов, что они не верят в наш метод или теорию, мы не признаем уважительным. Мы заранее объясняем, что наша техника вообще отказывается от такого незаслуженного подарка, как изначальное доверие; пациент должен верить нам только тогда, когда это оправдывается опытом его лечения. Другое возражение, а именно: что тем самым мы заранее относим всю ответственность за возможную неудачу лечения на счет нетерпения пациента, мы не можем опровергнуть и должны предоставить пациенту решать, захочет он или нет рисковать. Если эти частные вопросы четко не урегулированы с самого начала, то сопротивление пациента получает опаснейшее оружие, которое он рано или поздно не преминет обернуть против врача и против целей лечения. При этом невозможно избежать и каверзного вопроса: «Стало быть, лечение может длиться и два, и три, и пять, и десять лет?» - спросит иной пациент с явной враждебностью. «Все это возможно, - ответим ему мы. - Но, разумеется, анализ в течение десятилетия практически равносилен его неудаче. Поскольку мы не можем заранее оценить все проблемы, которые надо преодолеть, мы ничего твердо обещать не можем и сошлемся только на то, что во многих случаях бывает достаточно и гораздо более краткого срока. В любом случае будет лучше, если вы станете рассматривать это лечение как рискованный эксперимент, который будет стоить вам много труда, времени и денег; т.е. вы должны, исходя из степени вашего недуга, решить, захотите ли вы вопреки всему провести с нами этот эксперимент или нет. Хорошо все обдумайте, прежде чем вы решитесь, поскольку начало без серьезного намерения выстоять вопреки неизбежному ухудшению лишь добавит к вашим прежним разочарованиям новое». Я считаю, что такая, несомненно, чересчур пессимистическая подготовка является все же более целесообразной; во всяком случае она соответствует требованию «правила вчувствования». Очень часто за слишком явно выставляемой напоказ доверчивостью скрывается недоверие пациента, которое он хочет заглушить требуемыми от нас обещаниями излечения. Характерен, например, вопрос, который часто задается нам даже после того, как примерно на протяжении часа мы старались объяснить пациенту, почему в данном случае мы считаем необходимым анализ: «Как вы думаете, господин доктор, мне действительно ваше лечение поможет?». Было бы неверно ответить на этот вопрос просто «да». Лучше сказать, что никаких новых заверений с нашей стороны не будет. Часто повторяющееся расхваливание лечения также не может устранить скрытое подозрение пациента в том, что врач - это бизнесмен, стремящийся любой ценой навязать свой метод, т.е. свой товар. Еще очевиднее скрытое недоверие, когда пациент спрашивает, например: «Не думаете ли вы, господин доктор, что ваш метод может мне навредить?». Обычно я отвечаю встречным вопросом: «Чем вы занимаетесь?». Допустим, мне отвечают: «Я архитектор». «Так, и что бы вы ответили тому, кто, посмотрев на представленный вами план новостройки, спросил бы, не рухнет ли это здание?». Обычно требования дальнейших заверений после этого прекращаются как знак того, что пациент осознал, что специалисту нужно в определенной степени доверять, причем, разумеется, не исключены и разочарования. Нередко психоанализ упрекают в том, что мы слишком много занимаемся финансовыми вопросами. Я считаю, что все еще слишком мало. Даже самый обеспеченный человек отдает свои деньги врачу с крайней неохотой; похоже, считается, что врачебная помощь, которую оказывали в детстве близкие люди, должна быть бесплатной. В конце каждого месяца, в момент, когда пациенты получают счета, сопротивление больного выливается в скрытые или ставшие бессознательно активными ненависть, недоверие и подозрение. Наиболее характерным примером дистанции между сознательной готовностью к жертвам и скрытым недовольством стал, пожалуй, тот пациент, который в начале терапевтической беседы сказал: «Господин доктор, если вы мне поможете, я отдам вам все мое состояние». Врач ответил: «Я довольствуюсь тридцатью кронами в час». «А не слишком ли это много?» - последовал неожиданный вопрос больного. В ходе анализа хорошо постоянно следить за скрытыми или бессознательными проявлениями недоверия и отвержения, а затем безжалостно их разбирать. Ведь с самого начала ясно, что сопротивление пациента не оставит неиспользованной ни одной благоприятной возможности. Все без исключения пациенты замечают самые незначительные особенности в поведении, внешнем облике, манере говорить врача, но ни один из них не решится без предварительного ободрения на то, чтобы высказать нам это прямо в лицо, даже если он этим грубо нарушает основное аналитическое правило. Следовательно, не остается ничего иного, как на основе накопленного ассоциативного материала самим догадываться, когда, например, из-за слишком громкого чихания или сморкания врача пациент был оскорблен в эстетических чувствах, когда он был шокирован формой лица или сравнивал фигуру врача с другими, гораздо более импозантными.
|