Социальная природа ролевой игры 3 страница

¹ Удья — крепкие, длинные палки, заостренные с одного конца; ими работают мужчины, так как при работе с этим орудием требуется много силы.

² Удья-саб — небольшие узкие лопатки для женщин.

ловое разделение труда, в котором принимали участие все члены общества, включая детей, кроме самых маленьких.

Указывая на очень распространенную среди туземцев любовь к поучению других, которая очень ярко заметна даже в детях, Н. Н. Миклухо-Маклай так объясняет ее происхождение: «Это заметно даже в детях; много раз маленькие дети, лет шести или семи, показывали мне, как они делают то или другое. Это происходит от того, что родители очень рано приучают детей к практической жизни; так что, будучи еще совсем маленькими, они уже присмотрелись и даже научились более или менее всем искусствам и действиям взрослых, даже и таким, которые вовсе не подходят их возрасту. Дети мало играют; игра мальчиков состоит в метании палок наподобие копий; в стрельбе из лука, и как только они делают небольшие успехи, то применяют их в практической жизни. Я видел мальчиков очень небольших, проводящих целые часы у моря, стараясь попасть из лука в какую-нибудь рыбу. То же самое происходит и с девочками, и даже в большей степени потому, что они раньше начинают заниматься хозяйством и делаются помощницами своих матерей» (1951, с. 136).

Мы столь подробно остановились на данных Н. Н. Миклухо-Маклая потому, что свидетельства этого видного русского гуманиста для нас особенно ценны своей несомненной и полной объективностью.

Аналогичные указания на раннее участие детей в труде взрослых имеются и у ряда других авторов. Так, Дж. Вайян в своем труде по истории ацтеков пишет: «Воспитание начиналось после отнятия от груди, т. е. на третьем году его жизни. Целью воспитания было как можно скорее ввести ребенка в круг тех навыков и обязанностей, из которых складывался обиход взрослых. Так как все делалось при помощи ручного труда, то дети имели возможность очень рано приобщаться к деятельности взрослых. Отцы наблюдали за обучением сыновей, матери учили дочерей. Вплоть до шестилетнего возраста их воспитание ограничивалось только нравоучениями и советами, они обучались обращению с домашней утварью и выполняли незначительные работы по дому». «Подобное воспитание, — продолжает автор, — непосредственно вводило подрастающее поколение в быт дома» (1949, с. 87).

А. Т. Брайант, проживший среди зулусов около полувека, также указывает на раннее включение детей в производительный труд совместно со взрослыми: «Кто вышел из детского возраста, то есть достигал шести лет, будь то мальчик или девочка, одинаково обязан трудиться и беспрекословно выполнять поручаемую работу; мальчики под руководством отца, девочки — под наблюдением матери» (1953, с. 123). Брайант указывает целый ряд работ, являющихся функцией детей. «Шести-семилетние малыши выгоняли по утрам на луг телят и коз, парни постарше — коров» (там же, с. 157). С наступлением весны «женщины и дети бродили по лугам в поисках съедобных дикорастущих трав» (там же, с. 184). В период созрева-

ния колосовых культур, когда посевы подвергались опасности опустошения со стороны птиц, «женщины и дети были вынуждены проводить весь день — от восхода и до захода солнца — на поле, отгоняя птиц» {там же, с. 191).

Многие советские исследователи народов Крайнего Севера также указывают на раннее включение детей в труд взрослых и специальное приучение к труду. Так, А. Г. Базанов и Н. Г. Казанский пишут: «С очень ранних лет мансийские дети втягиваются в рыбный промысел. Они еле-еле ходят, а родители уже берут их с собой е лодку. А как только начинают подрастать, для них часто делают маленькие весла, обучают управлять лодкой, приучают к жизни реки» (1939, с. 173). В другой своей работе А. Г. Базанов пишет: «Вогульскому ребенку еще только успело стукнуть 5—6 лет, а он уже возле юрт бегает с луком и стрелами, охотится на птичек, вырабатывает в себе меткость. Охотником хочет быть. С 7—8 лет вогульских ребят начинают постепенно брать в лес. В лесу приучают, как находить белку, глухаря, как обращаться с собакой, где и как ставить слопцы, чирканы, капканы. Если туземец вырубает для слопцов жерди, то сынишка его налаживает насторожки к слопцам, разрыхляет почву, устраивает приманку, кладет сюда песочник, камешки, ягоды» (1934, с. 93). Дети, даже самые младшие, являются страстными охотниками и, приходя в школу, имеют на своем счету десятки белок и бурундуков.

А. Г. Базанов, описывая рыбную ловлю, очень хорошо подметил основной принцип воспитания в этих условиях: «Нас было четверо взрослых и такое же количество маленьких ребятишек... Мы вышли на выступающий острым языком песчаный мыс и, встав в два ряда, стали выбирать на помост невод. В середине между нами стояли ребятишки. Они также цеплялись загорелыми ручонками за края невода и помогали передавать его на лодку». «Мой проводник — зырянин, — продолжает А. Г. Базанов, — кому-то из ребят крикнул: «Не толкайтесь под ногами». Старый вогул сердито посмотрел на него, покачал головой. А потом заметил: «Нельзя так, нельзя. Пусть дети делают все, что делаем мы» (там же, с. 94).

Г. Старцев указывает, что «уже в 6—7 лет детей приучают править оленями и ловить их арканами» (1930, с. 96). С. Н. Стебниц- Щни, описывая жизнь коряцких детей, пишет: «В хозяйственной жизни особенно проявляется самостоятельность детей. Существует пелый ряд хозяйственных отраслей и работ, исполнение которых лежит всецело на детях». «На детях, — указывает С. Н. Стебниц-кий, — лежит также заготовка дров. В любой мороз и непогоду мальчик должен, запрягши оставшихся дома собак, ехать иногда километров за десять за дровами». «Девочки, — продолжает С. Н. Стебницкий, — входят во всю эту работу играючи. Сначала Дадут лоскуток, зазубренный тупой нож, сломанную иголку, потом возьмется за настоящую неумеючи, потом приобретает навыки и незаметно для самой себя втягивается в вековую женскую лямку» < 1930, с. 44—45).

Не будем умножать примеров, ибо и приведенных материалов достаточно для того, чтобы показать, что в обществе, стоящем на относительно низкой ступени развития, при первобытнообщинной организации труда, дети очень рано включаются в производительный труд взрослых, принимая в нем посильное участие. Происходит это так же, как и в патриархальной крестьянской семье, в которой, по словам К. Маркса, «различия пола и возраста, а также изменяющиеся со сменой времен года природные условия труда регулируют распределение труда между членами семьи и рабочее время каждого отдельного члена. Но затрата индивидуальных рабочих сил, измеряемая временем, уже с самого начала выступает здесь как общественное определение самих работ, так как индивидуальные рабочие силы с самого начала функционируют здесь лишь как органы совокупной рабочей силы семьи»¹.

Занятость матерей и раннее включение детей в труд взрослых приводят к тому, что, во-первых, в первобытном обществе не существует резкой грани между взрослыми и детьми, и, во-вторых, ' к тому, что дети очень рано становятся действительно самостоятельными. Это подчеркивают почти все исследователи.

Так, например, С. Н. Стебницкий пишет: «Вообще надо сказать, \у что резкого разделения на детей и взрослых у коряков нет. Дети — равноправные и равноуважаемые члены общества. За общей беседой их слова выслушиваются так же внимательно, как и речь взрослых».

Крупнейший русский этнограф Л. Я. Штернберг также указывает на равенство детей и взрослых у народов северо-восточной¹ Азии. «Цивилизованному человеку трудно себе даже представить, какое чувство равенства и уважения царит здесь по отношению к молодежи. Подростки 10—12 лет чувствуют себя совершенно равноправными членами общества. Самые глубокие и почтенные старцы с самым серьезным вниманием выслушивают их реплики, отвечают им с такой же серьезностью и вежливостью, как своим У собственным сверстникам. Никто не чувствует ни разницы лет, ни положений» (1933, с. 52).

Р На раннюю самостоятельность как характерную черту детей, живущих в первобытном обществе, указывают и другие авторы. Указанные характерные черты ребенка, живущего в условиях пер-вобытного общества, его ранняя самостоятельность и отсутствие резкой грани между детьми и взрослыми являются естественным' следствием условий жизни этих детей, их реального места в обществе.

Существовала ли ролевая игра у детей на той ступени развития общества, когда орудия труда были еще достаточно примитивными, разделение труда основывалось на естественных возрастно-половых различиях, дети являлись равноправными членами общества, участвовавшими в общем труде в соответствии со своими

¹ К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., т. 23, с. 88. 46

возможностями? Точных данных об играх детей на этом уровне развития общества нет. Этнографы и путешественники, описывавшие быт народов, стоящих близко к этому уровню развития, указывают, что дети играют мало, а если и играют, то в те же игры, что «взрослые, и их игры не являются ролевыми.

Так, Д. Левингстон, описывая быт одного из негритянских племен— бакалахари, замечает: «Я никогда не видел, чтобы их дети играли» (1947, с. 35). Н. Н. Миклухо-Маклай также говорит о детях папуасов, что «дети мало играют» (1951, с. 136). А. Т. Брайант, проживший пятьдесят лет среди зулусов, в уже упоминавшейся работе описывает ряд игр зулусских детей, но среди них нет ни одной ролевой игры.

М. Мид (М. Mead, 1931), описавшая жизнь детей в обществе примитивных рыболовов в Меланезии, на одном из островов Адмиралтейского архипелага, рассказывает, что детям народа manus разрешается играть целыми днями, но их игра напоминает игру маленьких щенят и котят. По мнению М. Мид, эти дети не находят в жизни взрослых таких образцов, которые вызывали бы у них восхищение и желание подражать им. Она подчеркивает, что в общественной организации взрослых дети не находят интересных образцов для своих игр. Лишь случайно и очень редко, раз в месяц, ей удавалось наблюдать подражательную игру, в которой дети разыгрывали сценки из жизни взрослых, например уплату выкупа за невесту при совершении брака или раздачу табака па поминальных обрядах. Такие игры автор наблюдал всего 3—4 раза. Автор при этом указывает на недостаток воображения в этих играх. Хотя, го мнению автора, у детей есть все возможности для разыгрывания ролевых игр (много свободного времени, возможность наблюдать жизнь взрослых, богатая растительность, дающая массу всевозможного материала для игры, и т. д.), они никогда не разыгрывают сцен из жизни взрослых, никогда не подражают в своих играх ни возвращению взрослых с удачной охоты, ни их церемониям, ни их ганцам и т. п.

Таким образом, как показывают приведенные материалы, у детей, живущих в обществе, стоящем на относительно низкой ступени 1 развития, ролевых игр нет. Это положение не должно приводить к выводу о низком уровне умственного развития детей, об отсутствии у них воображения и т. п., как утверждают некоторые исследователи. Отсутствие ролевых игр порождается особым положение ем детей в обществе и вовсе не свидетельствует о низком уровне умственного развития.

Дети, живущие в условиях первобытного общества, настолько отстают от своих сверстников — детей современного общества в развитии ролевых игр, насколько превосходят их в отношении самостоятельности, участия в трудовой деятельности взрослых и связанных с этим умственных способностей. «Общими условиями первобытного воспитания и той самостоятельности, под знаком которой преимущественно протекает детство, — пишет М. О. Кос-

вен, — следует объяснить замечательную способность к быстрому развитию и особую одаренность, которые проявляют дети отсталых племен и народностей в колониальных школах. Скачок из первобытности в цивилизацию оказывается для них чрезвычайно легким» (1953, с. 140).

Доступные для ребенка примитивные орудия и формы труда дают ему возможность развития ранней самостоятельности, порождаемой требованиями общества, непосредственным участием в труде взрослых членов общества. Совершенно естественно, что детей не эксплуатируют и их труд носит характер удовлетворения естественно возникающей, общественной по своей природе потребности. Нет сомнения, что в выполнение своих трудовых обязанностей дети вносят специфически детские черты, может быть, даже наслаждаясь самим процессом труда и уж, во всяком случае, испытывая чувство удовлетворенности и связанного с этим удовольствия от деятельности, осуществляемой вместе со взрослыми и как взрослые.

Это тем более вероятно, что, по свидетельству большинства исследователей, воспитание в первобытном обществе, суровое по содержанию, является чрезвычайно мягким по форме. Детей не наказывают и всячески поддерживают у них бодрое, веселое, жизнерадостное состояние. Однако увлечение самим процессом труда, радостное настроение и испытываемое чувство удовлетворения и удовольствия не превращают этих, пусть самых примитивных и простых, форм детского труда в игру.

В условиях первобытного общества, с его относительно примитивными средствами и формами труда, даже маленькие дети, начиная с трех-четырех лет, могли принимать участие в несложных формах бытового труда, в собирательстве съедобных растений, кореньев, личинок, улиток и т. п., в примитивной рыбной ловле простыми корзинами или даже руками, в охоте на мелких зверей и птиц, в примитивных формах земледелия. Предъявляемое детям со стороны общества требование самостоятельности находило себе естественную форму реализации в совместном со взрослыми труде. Непосредственная связь детей со всем обществом, осуществлявшаяся в процессе общего труда, исключала всякие другие формы связи ребенка и общества. На этой ступени развития и при такт? положении ребенка в обществе не было никакой необходимости в воспроизведении труда и отношений между взрослыми в особых условиях, не было необходимости в ролевой игре.

Переход к более высоким формам производства — земледелию и скотоводству, усложнение способов рыболовства и охоты, их переход от пассивных ко все более активным формам сопровождался вытеснением собирательства и примитивных форм охоты и рыболовства. Вместе с изменением характера производства происходило и новое разделение труда в обществе. «Развитие производства, – пишет М. Косвен, — выразившееся в переходе к плужному земледелию, и возникновение скотоводства привели к важнейшему об-

-18

щественно-экономическому результату, который Энгельс назвал первым крупным общественным разделением труда, а именно разделению между земледельцами и скотоводами со всеми отсюда происшедшими последствиями, в частности развитием домашнего» ремесла и регулярного обмена. Эти глубочайшие изменения обусловили и тот общественно-экономический результат, который выразился в новом разделении труда по полу, в изменении места мужчины и женщины в общественном производстве. Разделение труда по полу сложилось и существовало, имея, как говорит Энгельс, «чисто естественное происхождение», уже при матриархате. Теперь оно приобрело несравнимо более глубокий характер и более глубокое общественное и экономическое значение. Скотоводство сделалось отраслью труда, принадлежащей мужчине. Происшедшие изменения в общей экономике привели к выделению в качестве особой отрасли производства домашнего хозяйства, «которое стало преимущественной областью труда женщины» (1951, с. 84—85).

Вместе с изменением характера производства происходило, таким образом, и новое распределение труда в обществе. При усложнении средств и способов труда и при его перераспределении происходило естественное изменение участия детей в различных видах труда. Дети перестали принимать непосредственное участие в сложных и недоступных для них формах трудовой деятельности. За младшими детьми оставались только некоторые области хозяйственно-бытового труда и наиболее простые формы производственной деятельности. Хотя и на этой ступени развития дети еще являются равноправными членами общества и участниками деятельности взрослых в некоторых сферах их трудовой деятельности, в их положении намечаются новые черты. Некоторые из уже приводившихся нами материалов (материалы исследований народов Крайнего Севера) относятся именно к этому периоду развития общества.

В отношении наиболее важных, по недоступных для детей областей труда перед ними ставится задача возможно более раннего _v овладения сложными орудиями такого труда. Возникают уменьшенные орудия труда, специально приспособленные к детским возможностям, с которыми дети упражняются в условиях, приближающихся к условиям реальной деятельности взрослых, но не тождественных с ними. Каковы эти орудия, зависит от того, какая отрасль труда является основной в данном обществе.

Приведем некоторые относящиеся сюда материалы. У народов-Крайнего Севера нож является необходимым орудием оленевода, охотника, рыболова. Обращению с ножом начинают учить уже с самого раннего детства. Н. Г. Богораз-Тан пишет: «Детство у чукчей проходит очень счастливо. -Детей ни в чем не стесняют и не запугивают! Маленьким мальчикам, как только они начинают цепко хватать вещи, дают нож, и с этого времени они с ним не расстаются Я видел одного мальчика, старавшегося резать ножом по дереву; нож был немногим меньше его самого» (1934, с. 101).

«Так же как и взрослый охотник, — пишет А. Н. Рейнсон-Прав-дин, — каждый мальчик имеет пояс, к которому на цепочке или на ремешке прикреплен нож; не игрушечный, а самый настоящий, иногда даже весьма внушительных размеров. Случайный порез лишь быстрее научит ребенка правильно обращаться с самым необходимым в жизни оружием. Нож нужен мальчику и для еды — отрезать кусочек мяса; и для того, чтобы сделать игрушку, выстрогать стрелу, содрать шкуру с убитого зверька и т. д. Таким же обязательным орудием является для мальчика и топор... Маленький нож, первый на жизненном пути ребенка, обычно бывает подарком матери; большой нож с искусно отделанной рукоятью он получает от отца. При таких условиях, понятно, что в игрушках обских детей очень трудно найти нож или топор — игрушки выстроганные из дощечки, какие мы часто находим у детей многих народов другой культуры, где ребенок не имеет раннего приучения к этому виду оружия» (1948, с. 196). «Так же обстоит дело и с лыжами. Совсем крошечные «кукольные» лыжи в игрушках детей очень редко можно встретить. В них нет надобности, так как ребенок получает лыжи буквально с того возраста, когда еще только учится ходить на ногах». Далее он пишет: «Детские лыжи считаются взрослыми лучшей игрушкой ребят. Дети устраивают лыжные состязания, на лыжах проводятся многие охотничьи игры. Матери украшают лыжи маленьких узором, под ремень подкладывают цветное сукно, иногда даже окрашивают лыжи в красный цвет. Этим подчеркиваются игровые функции лыж-игрушек. Подрастая, мальчик учится сам делать себе лыжи, а готовясь к промыслу, обтягивает свои лыжи камысами, т. е. подклеивает под них кожу со лба и ног оленя, как это делают старшие, для охоты на дальних расстояниях. С этого момента лыжи уже перестают быть игрушкой» (1948, с. 198).

Нам совершенно непонятно, почему А. Н. Рейнсон-Правдин относит детский нож и детские лыжи к игрушкам. То, что нож и лыжи приспособлены к возможностям детей — уменьшены и украшены, не дает оснований относить их к игрушкам. То, что ножом дети вырезают игрушки, а на лыжах детьми могут разыгрываться состязания, также не дает права относить их к игрушкам. Это не игрушки, а предметы обихода, употреблением которых ребенок должен овладевать возможно раньше и которыми он овладевает, практически используя их так же, как взрослые.

К этим общим для всех народов Крайнего Севера орудиям, которыми дети должны овладеть возможно раньше, прибавляются у охотничьих народов лук и стрелы; у рыболовов — удочка; у оленеводов— аркан. «Самодельные луки, стрелы и самострелы, типа древнерусских, круглый год не выходят из рук ребят. Сломается один — ребята принимаются вырезать другой, — пишет С, Н. Стебницкий. — В выделке их они достигли большого совершенства. Сюда же надо причислить и так называемую пращу, то есть ремешок, с помощью которого мечется камень. Можно поручиться, что

вы не встретите ни одного коряцкого мальчика в возрасте от пяти до пятнадцати лет, у которого на шее не болталась бы эта самая праша, пускаемая в дело при всяком удобном и неудобном случае. Вороны, сороки, куропатки, мыши, зайцы, еврашки, горностаи — представляют собой неистощимый материал для охоты; и надо сказать, что ребятишки для всего этого зверя враги очень опасные. Мне приходилось видеть, как какой-нибудь малыш, стреляя из своего корявого лука, сшибал на лету ворону или из пращи подбивал качающуюся па волнах метрах в 20—30 от берега морскую утку или гагару» (1930, с. 45). «Вогульскому ребенку еще только успело стукнуть пять-шесть лет, — пишет А. Г. Базанов, — а он уже возле юрт бегает с луком и стрелами, охотится на птичек, вырабатывает в себе меткость» (1934, с. 93). «Обычно детский лук изготовляется из одного слоя дерева. Но пока ребенок растет, лук-игрушка переделывается несколько раз с учетом детских возможностей, — пишет А. Н. Рейнсон-Правдин. — Постепенно усложняясь, он становится в руках ребенка самым подлинным оружием, приспособленным для его самостоятельной деятельности, с помощью которого он может добывать мелких зверьков и птиц» (1949,. с. 113).

«У детей кочевников, — пишет С. Н. Стебницкий, — к трем перечисленным видам первобытного оружия прибавляется четвертый — аркан, такой же неизменный спутник их, как и праща. Они не могут пройти мимо колышка, сколько-нибудь выдающегося над землей; мимо куста, хоть самым кончиком торчащего из-под снега, не испытав на нем меткость своей руки... Так вырабатывается та поразительная меткость, с которой коряцкие пастухи безошибочно вылавливают из вечно неспокойного стада именно того оленя, который необходим для поездки или на мясо» (1931, с. 46). «Искусство быстро и ловко арканить не дается сразу, —пишет Рейнсон-Правдин, — им овладевают постепенно, учась обращаться с тынзе-ем с самого раннего детства. Поэтому среди промысловых игрушек, знакомящих детей с оленеводством, аркан занимает большое место. Размеры детских тынзеев самые разнообразные: 0, 5 м, 1 м, 2 м и более. Тынзей, так же как и лук, растет вместе с ребенком, по мере накопления последним ловкости и навыка. Детские арканы свиваются из мочала (для маленьких), для семилетних и более старших детей делают ременные, как у взрослых. Игры с арканом для детей не менее интересны и действенны, чем игры с луком и стрелами. Малыши арканят сперва длинные узкие пеньки, затем переходят к подвижной цели — стараются заарканить собаку или ловят молодых телят-оленей» (1948, с. 209).

У народов, основным промыслом которых является рыболовство, дети столь же рано получают в руки удочки и ловят небольших рыбок, постепенно переходя к промысловому лову совместно со взрослыми посредством других, более сложных орудий лова.

Таким образом, нож и топор, лыжи, лук и стрелы, арканы и Удочки — все это в уменьшенном масштабе, приспособленное к дет-

-ским рукам, очень рано передается в пользование ребенка, и дети под руководством взрослых овладевают употреблением этих орудий.

Особый интерес для рассмотрения интересующего нас вопроса имеет анализ функций куклы, которая бытует у детей почти всех народов па этой ступени общественного развития. Интересные материалы по этому вопросу содержатся в работах советских исследователей Крайнего Севера.

Н. Г. Богораз-Тан, описывая кукол чукотских девочек, указывает: «Чукотские куклы изображают людей, мужчин и женщин, но всего чаще детей, особенно грудных. Величина их почти так же изменчива, как и у культурных детей. Сшиты они довольно похожими на' действительность и наполнены опилками, которые при каждом несчастном случае высыпаются. Куклы эти считаются не только игрушками, но отчасти и покровительницами женского плодородия. Выходя замуж, женщина уносит с собой свои куклы и прячет их в мешок в тот угол, который приходится под изголовьем, для того, чтобы воздействием их получить скорее детей. Отдать кому-нибудь куклу нельзя, так как вместе с этим будет отдан залог плодородия семьи. Зато когда у матери родятся дочери, она отдает им играть свои куклы, причем старается разделить их между всеми дочерьми. Если же кукла одна, то она отдается старшей дочери, а для остальных делают новые. Есть, таким образом, куклы, которые переходят от матери к дочери в течение нескольких поколений— каждый раз в исправленном и заново возобновленном виде» (1934, с. 49).

Таким образом, Н. Г. Богораз-Тан выделяет особую функцию куклы — функцию охраны рода: кукла должна была обеспечить девочке плодородие и благополучное деторождение в будущем. Изготовление кукол принимало поэтому характер особого занятия. П. М. Оберталлер так описывает работу по изготовлению кукол. «Процесс изготовления кукол своеобразен. Обычно в семье у каждой женщины, а с определенного возраста и у девочки имеется меховая, красиво орнаментированная сумка либо берестяной короб, где хранятся лоскутки, обрезки кожи, бисер и т. д. Весь этот материал и служит для пошивки кукол. Куклы шьются с большой охотой и преимущественно в летнее время, обычно во вторую половину дня, когда девочки свободны от домашних работ. Если семья велика, то к шьющей матери присоединяются и девочки и начинают шить кукол. Иногда к девочкам одной семьи присоединяются другие, и тогда работа становится общей» (1935, с. 46). По данным П. М. Оберталлера, куклы изготавливаются преимущественно девочками разных возрастов, начиная с дошкольного и кончая подростковым возрастом включительно.

В связи с рассмотрением вопроса о значении кукол среди игрушек девочек А. Н. Рейнсон-Правдин наряду с функцией охраны рода выделяет и другую ее функцию — трудовую. Через шитье нарядов кукле девочка получает чрезвычайно важные для женщин

народов Крайнего Севера навыки шитья одежды, С. Н. Стебницкий указывает, что приучение коряцких девочек к шитью начинается очень рано. «Не надо забывать, что девочка у обских народов, — пишет А. Н. Рейнсон-Правдин, — имела короткое детство, кончавшееся к 12—13 годам, т. е. к возрасту, в котором ее выдавали замуж, и что за этот короткий период детства она должна была освоить целый ряд умений: выделку оленьих постелей, камыса, замши, птичьих и звериных шкурок, рыбьей кожи, пошивку одежды и обуви, плетение циновок из травы, выделку берестяной утвари, а во многих районах и ткачество» (1948, с. 281).

Совершенно естественно, что обучение всем этим навыкам начиналось очень рано и проходило двумя способами. С одной стороны, как это указывает ряд авторов, девочки рано включались в груд своих матерей; они помогали им в приготовлении пищи, нянчились с малышами, участвовали в чисто женских промыслах— заготовке ягод, орехов, кореньев; с другой стороны, изготовление кукольного хозяйства, главным образом гардероба (по богатству и качеству которого будущий муж судит о том, насколько будущая жена и мать овладела всеми женскими умениями и готова к супружеской жизни), служило школой обучения навыкам шитья. Куклы детей народов Крайнего Севера, собранные в музеях, наглядно свидетельствуют о том, какой степени совершенства достигают девочки в изготовлении кукольного гардероба и, следовательно, какого совершенства достигают в изготовлении одежды и обуви вообще; в пользовании иглой и ножом. Таким образом, кукла, являясь предметом постоянной заботы со стороны девочек как охранительница родовых функций будущей женщины, с раннего детства служила обучению ведению хозяйства и шитью.

Таким образом, развитие производства, усложнение орудий труда приводили к тому, что, прежде чем принять участие в совместной со взрослыми, наиболее важной и ответственной трудовой деятельности, дети должны были овладеть этими орудиями труда, научиться их использованию. Совершенно естественно, что возраст включения детей в общественно-производительный труд взрослых постепенно повышался. То, когда дети включались в формы производительного труда взрослых, зависело прежде всего от степени его сложности. «У приморских чукчей мальчики значительно позднее приступают к исполнению различных работ, чем у оленеводов. Когда их берут на приморскую охоту, они являются скорее помехой, чем помощью. Юноша не принимает участия в серьезной охоте до шестнадцати-семнадцати лет. До этого возраста он может стрелять из ружья в тюленя только с берега или помогать при установке тюленьих сетей на ледяных полях так называемого берегового припая», — пишет Н. Г. Богораз-Тан (1934, с. 103).

У оленеводов и других скотоводческих народов включение в труд взрослого скотовода происходит несколько раньше. Г. Старцев сообщает, что «уже с 6—7 лет детей приучают править оленями и ловить их арканами. С десяти лет мальчики могут пасти целые

стада оленей, а силками и капканами они ловят куропаток и другую дичь и зверьков. С 13—15 лет дети становятся настоящими работниками» (1930, с. 98).

Нож и топор, лук и стрелы, аркан, удочки, иголки, скребки и тому подобные орудия являются орудиями, овладение которыми необходимо для того, чтобы ребенок мог принять участие в труде взрослых. Дети, конечно, не могут самостоятельно открыть способы употребления этих орудий труда, и взрослые научают их этому, показывают способы действий с ними, указывают на характер упражнений, контролируют и оценивают успехи детей в овладении этими необходимейшими орудиями.

Здесь нет школы с ее системой, организацией и программой. Взрослые ставят перед детьми задачу овладения этими необходимейшими орудиями. Дети стремятся научиться стрелять из лука, набрасывать аркан, владеть ножом и топором, иглой и скребком и т. п. так же, как это делают их отцы, матери, старшие сестры и братья. Конечно, такое обучение не носило характера систематического обучения «всем предметам», но это было специальное обучение, вызванное потребностями общества. Может быть, дети вносили в процесс овладения этими орудиями деятельности взрослых некоторые игровые моменты — увлечение процессом деятельности, радость от своих успехов и достижений и т. д., но это отнюдь не превращало эту деятельность, направленную на овладение способами действий с орудиями труда, в игру, а уменьшенные орудия — в игрушки, как это думает А. Н. Рейнсон-Правдин.