Дорогу крылатому Эросу!

А. М. Коллонтай

(Письмо к трудящейся молодежи)

Вы спрашиваете меня, мой юный товарищ, какое место пролетарская идеология отводит

любви? Вас смущает, что сейчас трудовая молодежь «больше занята любовью и всякими

вопросами, связанными с ней», чем большими задачами, которые стоят перед трудовой

республикой. Если так (мне издалека судить об этом трудно), то давайте поищем объяснение

данному явлению, и тогда нам легче будет найти с вами ответ и на первый вопрос: какое место

занимает любовь в идеологии рабочего класса?

I. Любовь как социально-психический фактор.

Не подлежит сомнению, что советская Россия вступила в новую полосу Гражданской

войны: революционный фронт перенесен в область борьбы двух идеологий, двух культур –

буржуазной и пролетарской. Все нагляднее несовместимость этих двух идеологий, все острее

противопоставление двух в корне различных культур.

Вместе с победой коммунистических принципов и идеалов в области политики и

экономики неизбежно должна совершиться и революция в мировоззрении, в чувствах, в строе

души трудового человечества. Уже сейчас намечается новое отношение к жизни, к обществу, к

труду, к искусству, к «правилам жизни» (то есть к морали). В правила жизни как составная часть

входят взаимоотношения полов. Революция на духовном фронте завершает великий сдвиг в

мышлении человечества, вызванный пятилетним существованием трудовой республики.

Но чем острее борьба двух идеологий, чем больше областей она захватывает, тем

неизбежнее встают перед человечеством все новые и новые «загадки жизни», проблемы, на

которые удовлетворительный ответ может дать только идеология рабочего класса.

К числу таких проблем относится и затронутый вами вопрос – «загадка любви», другими

словами, вопрос взаимоотношений полов, – загадка старая, как само человеческое общество. На

разных ступенях своего исторического развития человечество по-разному подходило к ее

разрешению. «Загадка» остается, ключи меняются. Эти ключи зависят от эпохи, от класса, от

«духа времени» (культуры).

Недавно у нас в России, в годы обостренной Гражданской войны и борьбы с разрухой эта

загадка мало кого занимала. Другие чувства, другие более действенные страсти и переживания

владели трудовым человечеством. Кто в те годы стал бы серьезно считаться с любовными

огорчениями и муками, когда за плечами каждого караулила безглазая смерть, когда вопрос шел

о том: кто победит – революция и, значит, прогресс или контрреволюция и, значит, реакция?

Перед грозным лицом великой мятежницы – революции – нежнокрылому Эросу («богу любви»)

пришлось пугливо исчезнуть с поверхности жизни. Для любовных «радостей и пыток» не было

ни времени, ни избытка душевных сил. Таков закон сохранения социально-душевной энергии

человечества. Эта энергия в сумме всегда направляется на главную, ближайшую цель

исторического момента. Господином положения на время оказался несложный, естественный

голос природы – биологический инстинкт воспроизводства, влечение двух половых особей.

Мужчина и женщина легко, много легче прежнего, проще прежнего сходились и расходились.

Сходились без больших душевных эмоций и расходились без слез и боли.

Без радости была любовь,

Разлука будет без печали.

Проституция, правда, исчезала, но явно увеличивалось свободное, без обоюдных

обязательств общение полов, в котором двигателем являлся оголенный, неприкрашенный

любовными переживаниями инстинкт воспроизводства. Факт этот пугал некоторых. Но на

самом деле в те годы взаимоотношения полов и не могли складываться иначе. Либо брак

продолжал бы держаться на прочном испытанном чувстве товарищества, многолетней дружбы,

еще закрепленной серьезностью момента, либо брачное общение возникало попутно, среди

дела, для удовлетворения чисто биологической потребности, от которой обе стороны спешили

отвязаться, чтобы она не мешала основному, главному – работе на революцию.

Голый инстинкт воспроизводства, легко возникающее, но и быстро проходящее влечение

пола, без душевно-духовных скреп, «Эрос бескрылый», меньше поглощает душевных сил, чем

требовательный «крылатый Эрос», любовь, сотканная из тончайшей сети всевозможных

душевно-духовных эмоций (чувствований). Бескрылый Эрос не родит бессонных ночей, не

размягчает волю, не путает холодную работу ума. Классу борцов в момент, когда над трудовым

человечеством неумолчно звучал призывный колокол революции, нельзя было подпадать под

власть крылатого Эроса. В те дни нецелесообразно было растрачивать душевные силы членов

борющегося коллектива на побочные душевные переживания, непосредственно не служащие

революции. Любовь индивидуальная, лежащая в основе «парного брака», направленная на

одного или на одну, требует огромной затраты душевной энергии. Между тем строитель новой

жизни, рабочий класс, заинтересован был в том, чтобы экономно расходовать не только свои

материальные богатства, но и сберегать душевно-духовную энергию каждого для общих задач

коллектива. Вот почему само собою произошло, что в момент обостренной революционной

борьбы место всепоглощающего «крылатого Эроса» занял нетребовательный инстинкт

воспроизводства – «Эрос бескрылый».

Сейчас картина меняется. Советская республика, а с ней все трудовое человечество

вступает в полосу временного и относительного затишья. Начинается сложная работа осознания

и претворения завоеванного, достигнутого, созданного. Строитель новых форм жизни,

пролетариат, должен из всякого социального и духовного явления суметь извлечь для себя урок,

понять явление, осознать его и подчинить себе, обратить данное явление еще в одно из оружий

самозащиты класса. Только тогда сможет пролетариат, охватив законы не только созидания

материальных богатств, но и законы, управляющие душевными движениями, выступить

вооруженным до зубов против одряхлевшего буржуазного мира. Только тогда удастся трудовому

человечеству оказаться победителем не только на фронте военном и трудовом, но и на фронте

духовно-культурном.

Теперь, когда революция в России одержала верх и укрепилась, когда атмосфера

революционной схватки перестала поглощать человека целиком и без остатка, нежнокрылый

Эрос, загнанный временно в терновник пренебрежения снова начинает предъявлять свои права.

Он хмурится на осмелевший бескрылый Эрос – инстинкт воспроизводства, не прикрашенный

чарами любви. Бескрылый Эрос перестает удовлетворять душевным запросам. Скапливается

избыточная душевная энергия, которую современные люди, даже представители трудового

класса, еще не умеют приложить к духовной и душевной жизни коллектива. Эта избыточная

энергия души ищет приложения в любовных переживаниях. Многострунная лира пестрокрылого

божка любви покрывает однострунный голос бескрылого Эроса… Женщина и мужчина сейчас

не только «сходятся», не только завязывают скоропреходящую связь для утоления полового

инстинкта, как это чаще всего было в годы революции, но и начинают снова переживать

«любовные романы», познавая все муки любви, всю окрыленность счастья взаимной

влюбленности.

В жизни Советской республики, несомненно, сказывается сдвиг к росту душевных и

духовных запросов, стремление к знанию, увлечение научными вопросами, искусством, театром.

Этот сдвиг в сторону претворения, в обстановке Советской республики, духовных богатств

человечества неизбежно охватывает и сферу любовных переживаний. Пробуждается интерес к

психологии пола, к загадке любви. Каждый в той или иной мере соприкасается с этой стороной

жизни. С удивлением замечаешь в руках ответственных работников, которые в прошлые годы

читали только передовицы «Правды», протоколы и отчеты, – книжечки беллетристического

свойства, где воспевается «крылатый Эрос»…

Что это? Реакция? Симптом начавшегося упадка революционного творчества? Ничего

подобного. Пора отделаться от лицемерия буржуазного мышления. Пора открыто признать, что

любовь – не только властный фактор природы, биологическая сила, но и фактор социальный.

Любовь – глубоко социальная по своей сути эмоция. На всех ступенях человеческого развития,

правда в различных формах и видах, любовь входила как необходимая составная часть в

духовной культуре данного общества. Даже буржуазия, признавая любовь «делом приватным»,

на самом деле умела моральными нормами направлять любовь по руслу, которое обеспечивало

ее классовые интересы. В еще большей степени должна идеология рабочего класса учесть

значение любовных эмоций (чувствований) как фактора, который может быть направлен (как и

всякое другое психосоциальное явление) на пользу коллектива. Что любовь вовсе не есть

явление «приватное», дело только двух любящих «сердец», что в любви заключается ценное для

коллектива связующее начало, – видно из того, что на всех ступенях своего исторического

развития человечество устанавливало нормы (правила), определявшие: при каких условиях и

когда любовь «законна» (т. е. отвечает интересам данного коллектива) и когда она «греховна»,

преступна (т. е. противоречит задачам данного общества)?

II. Историческая справка.

С самых ранних ступеней своего социального бытия человечество начало регулировать не

только половое общение, но и самую любовь.

В родовом быте мораль возводила в высшую добродетель любовь, определяемую кровным

родством. В те времена род и племя неодобрительно отнеслись бы к женщине, которая стала бы

жертвовать собою ради любимого мужа и, наоборот, возводила в добродетель чувства братской

или сестринской привязанности. Антигона, по сказанию древних греков, рискуя жизнью,

хоронит тела своих погибших братьев, что делает ее, в глазах современников, героиней.

Современное буржуазное общество на такой поступок со стороны сестры (не жены) посмотрела

бы только как «на курьез».

Во времена господства племенного начала и создания первобытных зачатков

государственности формой любви, вызывавшей наибольшее почитание, являлась дружба между

двумя соплеменниками. В те века слабому социальному коллективу, только что вышедшему из

стадии кровнородового быта, крайне важно было сцепить, связать между собою своих сочленов

духовно-душевными узами. Наиболее подходящим душевным переживанием являлась для этой

цели не любовь между полами, а любовь-дружба. Интересы коллектива того времени требовали

роста и накопления в человечестве душевно-духовных скреп не между брачной парой, а между

соплеменниками, организаторами и защитниками племени и государства (конечно, мужчинами;

о дружбе женщин в те времена не было и речи – она не являлась социально-бытовым фактором).

Любовь «дружбы» воспевали, ее ставили выше, чем любовь супругов. Кастор и Поллукс

прославились не своими подвигами перед отечеством, а своей верностью друг другу и

непоколебимой дружбой. «Дружба» (или ее видимость) заставляла любящего свою жену супруга

уступать ее для брачного ложа любимому другу или гостю, с которым надо было завязать

«дружбу».

Дружба, «верность другу по гроб» возводилась в античном мире в число гражданских

добродетелей. Любовь же в современном смысле слова не играла роли и почти не привлекала к

себе внимания ни поэтов, ни драматургов того времени. Господствующая в то время идеология

относила любовь к числу узколичных переживаний, с которыми общество не считалось; брак в

то время строился на началах рассудка, не любви. Любви отводилось место лишь наряду с

другими забавами; это была роскошь, которую мог себе позволить гражданин, выполнивший все

свои обязанности по отношению к государству. «Уменье любить», свойство, ценимое

буржуазной идеологией, если только любовь не выходит за рамки буржуазной морали,

древнеязыческим миром не принималось в расчет при определении «добродетелей» и качеств

человека. В древности ценилось лишь чувство дружбы. Человек, который шел на подвиги,

рисковал собою ради друга, почитался героем, и поступок его определенно относился к числу

«моральных добродетелей». Наоборот, человек, рисковавший собою ради любимой женщины,

вызывал лишь осуждение, даже презрение. О любви Париса к прекрасной Елене повлекшей за

собою Троянскую войну, говорилось в преданиях как о заблуждении, следствием которого

явилось всеобщее несчастье.

Мораль античного мира не возводила в пример, достойный подражания, даже любовь,

вдохновлявшую на подвиги, что имело место в период феодализма. Античный мир усматривал

только в дружбе эмоцию, чувствования, которое скрепляло соплеменников душевными узами,

создавало большую устойчивость еще слабого тогда общественного организма. Напротив, на

последующих ступенях культуры дружба перестает считаться моральной добродетелью. В

буржуазном обществе, построенном на началах индивидуализма и бешеной конкуренции и

соревновании, дружбе как моральному фактору не было места. Век капитализма рассматривает

дружбу как проявления «сентиментализма» и совершение ненужной, вредной для буржуазно-

классовых задач слабости и духа.

Дружба становится объектом насмешек. Кастор и Поллукс в современном Нью-Йорке или

лондонском Сити вызвали бы лишь снисходительную усмешку. Не признавало и феодальное

общество чувство дружбы как свойство, которое следует воспитывать и поощрять в людях.

Феодальное господство держалось на строгом соблюдении интересов знатной фамилии,

рода. Добродетели определялись не столько взаимными отношениями членов тогдашнего

общества, сколько обязанностями члена рода к роду и его традициям. Брак всецело определялся

интересами семьи, и юноша (девушка вообще воли не имела), выбиравший себе жену вопреки

этим интересам, подвергался строгому осуждению. Во времена феодализма не полагалось

ставить личное чувство, личное влечение выше интересов народа, кто так поступал, являлся

«грешником». По понятиям феодального общества, любовь и брак вовсе не должны были

совпадать.

Тем не менее, именно в века феодализма самое чувство любви между полами вовсе не было

в загоне, наоборот, оно впервые в истории человечества получило известное право гражданства.

На первый взгляд кажется странным, что любовь получила признание именно в века

суровейшего аскетизма, грубых и жестоких нравов, в века насилия и власти захватного права. Но

если ближе приглядеться к причинам, вызвавшим признание любви как социально-законного и

даже желательного явления, то станет ясно, чем такое признание определялось.

Любовь – в известных случаях и при известных обстоятельствах – может явиться

двигателем, толкающим влюбленного человека на ряд поступков, на которые он был бы не

способен при ином, менее повешенном и подъемном душевном состоянии. Между тем

рыцарство требовало от каждого своего сочлена высоких и притом чисто личных доблестей в

области военного дела; бесстрашия, храбрости, выносливости и т. д. Битвы в те века решались не

столько организацией войска, сколько индивидуальными качествами ее участников. Рыцарь,

влюбленный в недоступную «даму сердца», легче совершал «чудеса храбрости», легче побеждал

в единоборствах, легче жертвовал жизнью во имя прекрасной дамы. Влюбленного рыцаря

толкало стремление «отличиться», чтобы этим способом снискать расположение своей

возлюбленной.

Рыцарская идеология учла это явление и, признав любовь как психическое состояние

человека весьма полезным для классовых задач феодального сословия, тем не менее поставила

самое чувство в определенные рамки. Любовь супругов в те века не ценилась и не воспевалась,

не ею держалась семья, проживавшая в рыцарских замках и русских боярских теремах. Любовь

как социальный фактор чтилась лишь тогда, когда дело шло о влюбленном рыцаре и чужой

жене, заставлявшей рыцаря идти на военные или иные рыцарские подвиги. Чем недоступнее

была женщина, тем настойчивее приходилось рыцарю добиваться ее благосклонности и тем

больше приходилось ему развивать в себе добродетели и качества, какие ценились в его

сословии (бесстрашие, выносливость, настойчивость, отвага и т. д.).

Обычно «дамой сердца» рыцари избирали как раз женщину наименее доступную: жену

своего владыки (сюзерена), нередко королеву. Только такая «духовная любовь» без плотского

утоления, пришпоривавшая рыцаря на доблестные подвиги, заставляя его творить чудеса

храбрости, считалась достойной подражания и возводилась в «добродетель». Рыцари почти

никогда не избирали предметом своего обожания девушку. Как бы недоступно-высоко над

рыцарем по феодальной лестнице ни стояла девушка, любовь рыцаря к девушке могла повести к

браку, а с браком неизбежно исчезал психологический двигатель, толкавший рыцарей на

подвиги. Этого-то и не допускала феодальная мораль. Отсюда совмещение идеала аскетизма

(полового воздержания) с возведением влюбленности в моральную добродетель. В своем рвении

очистить любовь от всего плотского, «греховного», превратить любовь в абстрактное чувство,

совершенно оторванное от своей биологической базы, рыцари доходили до уродливейших

извращений: избирали «дамой сердца» женщину, которую никогда не видали, записывались в

возлюбленные Девы Марии, Богоматери… (Дальше идти было некуда…)

Феодальная идеология видела в любви-влюбленности прежде всего стимул, укрепляющий

свойства, необходимые рыцарям: «духовная любовь», обожание рыцарем «дамы сердца»

служили интересам рыцарского сословия – этим определялся взгляд на любовь в эпоху расцвета

феодализма. Рыцарь, который нисколько не усомнился бы сослать жену в монастырь или даже

казнить ее за измену плоти, за «прелюбодеяние», бывал весьма польщен, если другой рыцарь

избирал его жену «дамой сердца» и нисколько не препятствовал жене обзаводиться

«чичисбеями» («духовными друзьями») – мужчинами.

Но, воспевая и возвеличивая любовь духовную, рыцарская феодальная мораль вовсе не

требовала, чтобы любовь царила при законнобрачном или ином общении полов. Любовь – это

одно, брак – другое. Феодальная идеология расчленяла эти два понятия [1]. Объединила их лишь

впоследствии мораль восходившего в XIV – XV веках буржуазного класса. Поэтому-то во

времена Средневековья рядом с возвышенной утонченностью любовных переживаний мы

встречаем такую невообразимую грубость нравов в области отношений между полами. Половое

общение вне брака, как и в наизаконнейшем браке, лишенное одухотворяющего и

скрашивающего начала любви, превращалось в акт откровеннейшей физиологии.

Церковь внешне, лицемерно громила разврат, но, поощряя на словах «любовь духовную»,

фактически вела к грубо-животному общению полов. Рыцарь, не расстававшийся с эмблемой

дамы своего сердца, сочинявший в ее честь нежнейшие стихи, рисковавший жизнью, чтобы

снискать только ее улыбку, преспокойно насиловал девушку городского сословия или

приказывал управителю согнать в замок красивейших крестьянок утехи ради. Со своей стороны,

рыцарские жены не упускали случая втихомолку от мужа вкушать плотские радости с

трубадурами и пажами, не отказывая в своих ласках даже понравившемуся слуге, несмотря на

все презрение, какое феодальная дама питала к «челяди».

Вместе с ослаблением феодализма и нарастанием новых условий быта, диктуемых

интересами нарождающейся буржуазии, складывается постепенно и новый нравственный идеал

отношений между полами. Отбрасывая идеал «духовной любви», буржуазия выступает на защиту

попранных прав тела, вкладывая в самое понятие любви одновременное сочетание физического

и духовного начала. По буржуазной морали брак и любовь отнюдь нельзя разъединять, как это

делало рыцарское сословие; напротив, брак должен определяться взаимным влечением

врачующихся. На практике, разумеется, буржуазия сама во имя «расчета» постоянно переступала

эту моральную заповедь, но самое признание любви как основы брака имело глубокие

классовые основания.

При феодальном строе семью властно скрепляли традиции знатной фамилии, рода. Брак

был фактически нерасторжим; над брачной парой тяготели веления церкви, неограниченный

авторитет главы рода, власть традиций семьи, воля сюзерена.

Буржуазная семья складывалась при иных условиях; ее основой являлось не совладение

родовыми богатствами, а накопление капитала. Семья являлась тогда живой хранительницей

богатств; но, чтобы накопление совершалось быстрее, буржуазному классу важно было, чтобы

добытое руками мужа и отца добро расходовалось «бережливо», умно, расчетливо, другими

словами, чтобы жена являлась не только «хорошей хозяйкой», но и действительной помощницей

и подругой мужа.

При установлении капиталистических отношений и буржуазного строя только та семья

могла быть прочной, в которой, рядом с хозяйственным расчетом, существовало сотрудничество

всех ее членов, заинтересованных в акте накопления богатств. Но сотрудничество могло быть

осуществляемо тем полнее, чем больше душевных и сердечных уз связывало между собою

супругов и детей с родителями.

Новый хозяйственный быт в те времена, начиная с конца XIV – начала XV столетия,

рождает и новую идеологию. Понятия любви и брака постепенно видоизменяются. Религиозный

реформатор Лютер, а вместе с ним и все мыслители и деятели веков Возрождения и

Реформации (XV–XVI вв.), прекрасно понимали и учитывали социальную силу, заключающуюся

в чувстве любви. Сознавая, что для крепости семьи – этой хозяйственной единицы, служащей

основой буржуазного строя, – нужна сердечная спайка ее сочленов, революционные идеологи

восходящей буржуазии выдвинули новый моральный идеал любви: любовь, объединяющую два

начала – плотское и душевное.

Ополчившись на безбрачие церковнослужителей, реформаторы того времени беспощадно

осмеивали «духовную любовь» рыцарей, заставлявшую влюбленного рыцаря находиться

постоянно в состоянии любовного устремления без надежды утолить свои плотские желания.

Идеологи буржуазии, деятели Реформации признали законность здоровых запросов тела.

Феодальный мир расчленял любовь на голый половой акт (общение в браке, с наложницами) и

на любовь «возвышенную», духовную (влюбленность рыцаря в «даму сердца»).

Нравственный идеал буржуазного класса в понятие любви включал как здоровое телесное

влечение полов, так и сердечную привязанность. Феодальный идеал отделял любовь от брака.

Буржуазия связывала эти понятия. Брак и любовь буржуазия превращала в понятия

однозначащие. Разумеется, буржуазия на практике постоянно отступала от своего же идеала; но

в то время, как при феодализме при брачных сделках даже не подымался вопрос о взаимной

склонности, буржуазная мораль требовала, чтобы даже в тех случаях, когда брак заключался по

расчету, супруги лицемерно создавали видимость, что налицо имеется взаимная любовь.

Пережитки феодальных традиций и взглядов на брак и любовь дошли до нашего времени,

пройдя через века и уживаясь рядом с моралью буржуазного класса. Этими взглядами

руководствуются до сих пор члены коронованных семейств и окружающая их высшая

аристократия. В той среде считается «смешным» и неловким, когда брак заключается по

взаимной склонности. Молодые принцы и принцессы обязаны подчиняться до сих пор мертвым

велениям традиций рода и политическим расчетам, соединяя свою жизнь навсегда с

нелюбимым человеком. История знает немало драм, подобных драме несчастного сына

Людовика XV, который шел под венец ко второму браку с невысохшими еще слезами по

умершей горячо любимой жене.

Подобное же подчинение брака соображениям рода и хозяйства существует и в

крестьянстве. Крестьянская семья в отличие от семьи городской индустриальной буржуазии –

прежде всего хозяйственно-трудовая единица. Семью крестьянскую так прочно сцепляют и

скрепляют хозяйственные интересы и расчет, что душевные скрепы играют второстепенную

роль, В семье ремесленников Средневековья о любви при заключении брака также не было

речи. При цеховом ремесленном строе семья также являлась производственной единицей и

держалась на трудовом хозяйственном начале. Идеал любви в браке начинает появляться в

буржуазном классе лишь тогда, когда семья постепенно превращается из производственной

единицы в единицу потребительную и вместе с тем служит хранительницей накопленного

капитала.

Но, выступая на защиту права двух «любящих сердец» заключать союз даже вопреки

традициям семьи, осмеивая «духовную любовь» и аскетизм, провозглашая любовь основой

брака, буржуазная мораль, однако, ставила любовь в очень ограниченные границы. Любовь

законна только в браке. Любовь, имеющая место вне законного брака, безнравственна. Такой

идеал диктовался, разумеется, часто экономическими соображениями: стремлением

воспрепятствовать распылению капитала среди побочных детей. Вся мораль буржуазии была

основана на стремлении способствовать сосредоточению, концентрации капитала. Идеалом

любви была брачная пара, совместно прилагающая старания к повышению благосостояния и

богатства обособленной от общества семейной ячейки. Там, где сталкивались интересы семьи и

общества, буржуазная мораль решала в интересах семьи. (Например: снисходительное

отношение не права, а именно буржуазной морали к дезертирам, моральное оправдание

акционера, разоряющего своих соакционеров ради семьи, и т. п.) С присущей буржуазии

утилитарностью она стремилась с выгодой использовать и любовь, превращая это чувство и

переживание в фермент брака, в средство, скрепляющее семью.

Разумеется, чувство любви не умещалось в отведенных ему буржуазной идеологией

границах. Возникали, плодились и множились «любовные конфликты», нашедшие свое

отражение в новом виде литературы – в романах, форме беллетристики, рожденной буржуазным

классом. Любовь то и дело выходила за пределы отведенного ей узкого русла законно-брачных

отношений, выливаясь то в виде свободных связей, то в форме осуждаемого буржуазной

моралью и осуществляемого на практике адюльтера (прелюбодеяния).

Буржуазный идеал любви не отвечает потребностям наиболее многочисленного слоя

населения – рабочего класса. Он не соответствует и быту трудящейся интеллигенции. Отсюда в

странах высокоразвитого капитализма этот интерес к проблемам пола и любви, поиски ключа к

разрешению многовековой, мучительной загадки: как построить отношения между полами так,

чтобы эти отношения, повышая сумму счастья, вместе с тем не противоречили бы интересам

коллектива?

Этот же вопрос в настоящий момент снова встает перед трудящейся молодежью советской

России. Беглый взгляд на эволюцию идеала любовно-брачных отношений поможет вам, мой

юный товарищ, осознать и понять, что любовь вовсе не есть «частное дело», как это кажется с

первого взгляда. Любовь – ценный психо(душевно) – социальный фактор, которым человечество

инстинктивно руководило в интересах коллектива на протяжении всей своей истории. Дело

трудового человечества, вооруженного научным методом марксизма и пользующегося опытным

материалом прошлого, понять: какое место в социальном общении должно новое человечество

отводить любви? Каков, следовательно, идеал любви, отвечающий интересам класса,

борющегося за свое господство?

III. Любовь-товарищество.

Новое трудовое, коммунистическое общество строится на принципе товарищества,

солидарности. Но что такое солидарность? Это не только сознание общности интересов, но и

духовно-душевная связь, устанавливаемая между членами трудового коллектива. Общественный

строй, построенный на солидарности и сотрудничестве, требует, однако, чтобы данное общество

обладало высокоразвитой «потенцией любви», то есть способностью людей переживать

симпатические чувствования. Без наличия этих чувствований солидарность не может быть

прочной. Поэтому-то пролетарская идеология и стремится воспитать и укрепить в каждом члене

рабочего класса чувство отзывчивости на страдания и нужды сочлена по классу, чуткое

понимание запросов другого, глубокое, проникновенное сознание своей связи с другими

членами коллектива. Но все эти «симпатические чувствования» – чуткость, сочувствие,

отзывчивость – вытекают из одного общего источника: способности любить, любить не в узко

половом, а в широком значении этого слова.

Любовь – душевная эмоция (чувство) связующего и, следовательно, организующего

характера. Что любовь является великой связующей силой, прекрасно понимала и учитывала

буржуазия. Поэтому-то, стремясь упрочить семью, буржуазная идеология возвела в моральную

добродетель «супружескую любовь»; быть «хорошим семьянином», в глазах буржуазии, было

большим и ценным качеством человека.

Пролетариат не может со своей стороны не учесть той психосоциальной роли, какую

чувство любви, как в широком смысле слова, так и в области отношения между полами, может и

должно сыграть в деле упрочения связи не в области семейно-брачных отношений, а в области

развития коллективистической солидарности.

Каков же идеал любви рабочего класса? Какие чувства, переживания кладет пролетарская

идеология в основу отношений между полами?

Мы уже проследили с вами, мой юный друг, что каждая эпоха имеет свой идеал любви,

каждый класс стремится в своих интересах вложить в моральное понятие любви свое

содержание. Каждая ступень культуры, несущая с собою и более богатые духовные и душевные

переживания человечества, перекрашивает нежные тона крыльев Эроса в свой особый цвет.

Вслед за последовательными ступенями развития хозяйства и социального быта видоизменялось

и содержание, вкладываемое в понятие «любовь», крепли или, наоборот, отмирали оттенки

переживаний, входящие как составные части в чувство любви.

Из несложного биологического инстинкта – стремления к воспроизводству, – присущему

каждому виду от высших до низших животных, разбитых на половые особи, любовь с течением

тысячелетий существования человеческого общества осложнилась, обрастая все новыми и

новыми духовно-душевными переживаниями [2]. Из явления биологического любовь стала

фактором психосоциальным.

Под воздействием хозяйственных и социальных сил биологический инстинкт

воспроизводства, определявший отношения полов на ранних ступенях развития человечества,

подвергся перерождению в двух диаметрально противоположных направлениях. С одной

стороны, здоровый половой инстинкт – влечение двух полов друг к другу в целях

воспроизводства под давлением уродливых социально-экономических отношений, особенно при

господстве капитализма, выродился в нездоровую похоть. Половой акт превратился в

самодовлеющую цель, в способ доставить себе еще одно «лишнее наслаждение», в похоть,

обостряемую излишествами, извращениями, вредным подхлестыванием плоти. Мужчина не

потому сходится с женщиной, что здоровое половое влечение властно потянуло его к данной

женщине, а наоборот, мужчина ищет женщину, не испытывая еще никакой половой

потребности, с тем, чтобы благодаря близости этой женщины вызвать половое влечение и,

таким, образом, доставить себе наслаждение самым фактом полового акта. На этом построена

проституция. Если близость к женщине не вызывает ожидаемого возбуждения, пресыщенные

половыми излишествами люди прибегают ко всякого рода извращениям.

Это – уклонение биологического инстинкта, лежащего в основе любви между полами, в

сторону нездоровой похоти, уводящее инстинкт далеко в сторону от своего первоисточника.

С другой стороны, телесное влечение двух полов за тысячелетия социальной жизни

человечества и смены культур обросло целым наслоением духовно-душенных переживаний.

Любовь – в ее теперешнем виде – это очень сложное состояние души, давно оторвавшееся от

своего первоисточника – биологического инстинкта воспроизводства – и нередко резко ему

противоречащее. Любовь – это конгломерат, сложное соединение из дружбы, страсти,

материнской нежности, влюбленности, созвучности духа, жалости, преклонения, привычки и

многих, многих других оттенков чувств и переживаний. Все труднее при такой сложности

оттенков и самой любви установить прямую связь между голосом природы – «Эросом

бескрылым» (телесным влечением пола) и «Эросом крылатым» (влечением тела, перемешанным

с духовно-душевными эмоциями). Любовь-дружба, в которой нет и атома физического влечения,

духовная любовь к делу, к идее, безликая любовь к коллективу – все это явления,

свидетельствующие о том, насколько чувство любви оторвалось от своей биологической базы,

насколько оно стало «одухотворенным».

Но этого мало. Нередко между различными проявлениями чувства любви возникает

кричащее противоречие, начинается борьба. Любовь к «любимому делу» (не просто к делу, а

именно к «любимому») не умещается с любовью к избраннику или избраннице сердца [3];

любовь к коллективу борется с чувством любви к мужу, к жене, к детям. Любовь-дружба

противоречит одновременной любви-страсти. В одном случае в любви преобладает созвучие

духовное, в другом – любовь построена на «созвучии тела».

Любовь стала многогранна и многострунна. То, что в области любовных эмоций

(чувствований) переживает современный человек, в котором культурные фазы в течение

тысячелетий воспитывали и заостряли различные оттенки любви, совершенно не умещается в

слишком общее и потому неточное слово – любовь [4].

Многогранность любви при господстве буржуазной идеологии и буржуазно-

капиталистического быта создает ряд тяжелых и неразрешимых душевных драм. Уже с конца

XIX века многогранность в любви сделалась излюбленной темой писателей-психологов.

«Любовь к двум» даже «к трем» занимала и смущала своей «загадочностью» многих вдумчивых

представителей буржуазной культуры. Эту сложность души, это раздвоение чувства пытался еще

в 60-х годах вскрыть наш русский мыслитель-публицист А. Герцен (Искандер) в своем романе

«Кто виноват?». К разрешению этой проблемы подходил и Чернышевский в своей социальной

повести «Что делать?» На двойственности чувства, на расщеплении любви часто

останавливаются крупнейшие писатели Скандинавии – Гамсун, Ибсен, Бъернсен [5], Гейерстам.

К ней возвращаются не раз французские беллетристы последнего столетия; о ней пишет близкий

к коммунизму по духу Ромен Роллан и далекий от нас Метерлинк [6]. Эту сложную проблему,

эту «загадку любви» пытались в жизненной практике разрешить такие гении в поэзии, как Гете

и Байрон, такие смелые пионеры в области взаимоотношений полов, как Жорж Занд; ее познал

на собственном опыте автор романа «Кто виноват?» – Герцен и многие, многие другие великие

мыслители, поэты, общественные деятели… Под тяжестью «загадки двойственной любви» и

сейчас гнутся плечи многих «не великих» людей, тщетно ищущих ключ к ее разрешению в

пределах буржуазного мышления. А между тем – ключ в руках пролетариата. Распутать эту

сложную проблему чувства может только идеология и быт нового трудового человечества.

Мы говорим здесь о двойственности любви, о сложностях «крылатого Эроса», но такую

двойственность нельзя смешивать с половыми сношениями без Эроса одного мужчины со

многими женщинами или одной женщины со многими мужчинами. Полигамия (многоженство),

в которой не участвует чувство, может повлечь за собою ряд неблагоприятных, вредных

последствий (раннее истощение организма, увеличение шансов на венерические заболевания в

современных условиях и т. д.), но «душевных драм» такие связи, как бы запутанны они ни были,

еще не создают. «Драмы», конфликты начинаются тогда, когда налицо любовь в ее разнородных

оттенках и проявлениях. Одного женщина любит «верхами души», с ним созвучны ее мысли,

стремления, желания; к другому ее властно влечет сила телесного сродства. К одной женщине

мужчина испытывает чувство бережливой нежности, заботливой жалости, в другой он находит

поддержку и понимание лучших стремлений своего «я». Которой же из двух должен он отдать

полноту Эроса? И почему он должен рвать, калечить свою душу, если полноту бытия дает только

наличие и той, и другой душевной скрепы?

При буржуазном строе такое раздвоение души и чувства влечет за собою неизбежные

страдания. Тысячелетиями воспитывала культура, построенная на институте собственности, в

людях убеждения, что и чувство любви должно иметь как базу принцип собственности.

Буржуазная идеология учила, вдалбливала в голову людей, что любовь, притом взаимная, дает

право на обладание сердцем любимого человека целиком и безраздельно. Подобный идеал,

такая исключительность в любви вытекала естественно из установленной формы парного брака

и из буржуазного идеала «всепоглощающей любви» двух супругов. Но может ли такой идеал

отвечать интересам рабочего класса? Не является ли, наоборот, важным и желательным с точки

зрения пролетарской идеологии, чтобы чувства людей становились богаче, многоструннее? Не

является ли многострунность души и многогранность духа именно тем моментом, который

облегчает нарастание и воспитание сложной, переплетающейся сети духовно-душевных уз,

которыми скрепляется общественно-трудовой коллектив? Чем больше таких нитей протянуто от

души к душе, от сердца к сердцу, от ума к уму – тем прочнее внедряется дух солидарности и

легче осуществляется идеал рабочего класса – товарищество и единство.

Исключительность в любви, как и «всепоглощение» любовью, не может быть идеалом

любви, определяющим отношения между полами с точки зрения пролетарской идеологии.

Наоборот, пролетариат, учитывая многогранность и многострунность «крылатого Эроса», не

приходит от этого открытия в неописуемый ужас и моральное негодование наподобие

лицемерной морали буржуазии. Наоборот, пролетариат стремится это явление (результат

сложных социальных причин) направить в такое русло, которое отвечало бы его классовым

задачам в момент борьбы и в момент строительства коммунистического общества.

Многогранность любви сама по себе не противоречит интересам пролетариата. Напротив,

она облегчает торжество того идеала любви во взаимных отношениях между полами, которое

уже оформляется и выкристаллизовывается в недрах рабочего класса. А именно: любви-

товарищества.

Родовое человечество представляло себе любовь в виде родственной привязанности

(любовь сестер и братьев, любовь к родителям). Антично-язическая культура выше всего ставила

любовь-дружбу. Феодальный мир возводил в идеал «духовную» влюбленность рыцаря, любовь,

оторванную от брака и не связанную с утолением плоти. Идеалом любви буржуазной морали

являлась любовь законобрачной супружеской пары.

Идеал любви рабочего класса, вытекающий из трудового сотрудничества и духовно-волевой

солидарности членов рабочего класса, мужчин и женщин, естественно, по форме и по

содержанию отличается от понятия любви других культурных эпох. Но что же такое «любовь-

товарищество»? Не значит ли это, что суровая идеология рабочего класса, вырабатываемая в

боевой атмосфере борьбы за рабочую диктатуру, собирается беспощадно изгнать из взаимного

общения полов нежнокрылый, трепетный Эрос? Ничего подобного. Идеология рабочего класса

не только не упраздняет «крылатый Эрос», а расчищает путь к признанию ценности любви как

психосоциальной силы.

Лицемерная мораль буржуазной культуры беспощадно вырывала перья из пестрых,

многоцветных крыльев Эроса, обязывая Эрос посещать лишь «законнобрачную пару». Вне

супружества буржуазная идеология отводила место только общипанному «бескрылому Эросу» –

минутному половому влечению полов в форме купленных (проституции) или краденых ласк

(адюльтеру-прелюбодеянию).

Мораль рабочего класса, поскольку она уже выкристаллизовалась, напротив, отчетливо

отбрасывает внешнюю форму, в которую выливается любовное общение полов. Для классовых

задач рабочего класса совершенно безразлично, принимает ли любовь форму длительного и

оформленного союза или выражается в виде преходящей связи. Идеология рабочего класса не

ставит никаких формальных границ любви. Но зато идеология трудового класса уже сейчас

вдумчиво относится к содержанию любви, к оттенкам чувств и переживаний, связывающих два

пола. И в этом смысле идеология рабочего класса гораздо строже и беспощаднее будет

преследовать «бескрылый Эрос» (похоть, одностороннее удовлетворение плоти при помощи

проституции, превращение «полового акта» в самодовлеющую цель из разряда «легких

удовольствий»), чем это делала буржуазная мораль. «Бескрылый Эрос» противоречит интересам

рабочего класса. Во-первых, он неизбежно влечет за собою… излишества, а следовательно,

телесное истощение, что понижает запас трудовой энергии в человечестве. Во-вторых, он

беднит душу, препятствуя развитию и укреплению душевных связей и симпатических

чувствований. В-третьих, он обычно покоится из неравенстве прав во взаимных отношениях

полов, на зависимости женщины от мужчины, на мужском самодовлении или нечуткости, что,

несомненно, действует понижающе на развитие чувства товарищества. Совершенно обратно

действует наличие «Эроса крылатого».

Разумеется, в основе «крылатого Эроса» лежит тоже влечение пола к полу, как и при

«Эросе бескрылом», но разница та, что в человеке, испытывающем любовь к другому человеку,

пробуждаются и проявляются как раз те свойства души, которые нужны для строителей новой

культуры: чуткость, отзывчивость, желание помочь другому. Буржуазная идеология требовала,

чтобы все эти свойства человек проявлял по отношению только к избраннице или избраннику

сердца, к одному-единственному человеку. Пролетарская идеология дорожит главным образом

тем, чтобы данные свойства были разбужены и воспитаны в человеке, а проявлялись бы в

общении не только с одним избранником сердца, но и при общении со всеми членами

коллектива. Безразлично пролетариату также, какие оттенки и грани преобладают в «крылатом

Эросе»: нежные ли тона влюбленности, жаркие ли краски страсти или общность или созвучие

духа. Важно лишь одно, чтобы при всех этих оттенках в любовь привходили те душевно-

духовные элементы, какие служат развитию и закреплению чувства товарищества.

Признание взаимных прав и умение считаться с личностью другого, даже в любви, стойкая

взаимная поддержка, чуткое участие и внимательная отзывчивость на запросы друг друга при

общности интересов или стремлений – таков идеал любви-товарищества на, который

выковывается пролетарской идеологией взамен отживающему идеалу «всепоглощающей» и

«всеисключающей» супружеской любви буржуазной культуры.

Любовь-товарищество – это идеал, который нужен пролетариату в ответственный и

трудный период борьбы за диктатуру и утверждение своей диктатуры. Но не подлежит

сомнению, что в осуществленном коммунистическом обществе любовь, «крылатый Эрос»,

предстанет в ином, преображенном и совершенно незнакомом нам виде. К тому времени

«симпатические скрепы» между всеми членами нового общества вырастут и окрепнут,

«любовная потенция» подымется и любовь-солидарность явится таким же двигателем, каким

конкуренция и себялюбие являлись для буржуазного строя. Коллективизм духа и воли победит

индивидуалистическое самодовление. Исчезнет «холод душевного одиночества», от которого

люди при буржуазной культуре искали нередко спасения в любви и браке; вырастут

многообразные нити, переплетающие людей между собою душевной и духовной спайкой.

Изменятся чувства людей в сторону роста общественности, и без следа пропадет, затерянное в

памяти былых веков, неравенство между полами и какая бы то ни было зависимость женщины

от мужчины.

В этом новом, коллективистическом по духу и эмоциям обществе, на фоне радостного

единения и товарищеского общения всех членов трудового творческого коллектива Эрос займет

почетное место как переживание, приумножающее человеческую радость. Каков будет этот

новый, преображенный Эрос? Самая смелая фантазия бессильна охватить его облик. Но ясно

одно: чем крепче будет спаяно новое человечество прочными узами солидарности, тем выше

будет его духовно-душевная связь во всех областях жизни, творчества, общения, тем меньше

места останется для любви в современном смысле слова. Современная любовь всегда грешит

тем, что, поглощая мысли и чувства «любящих сердец», вместе с тем изолирует, выделяет

любящую пару из коллектива. Такое выделение «любящей пары», моральная изоляция от

коллектива, в котором интересы, задачи, стремления всех членов переплетены в густую сеть,

станет не только излишней, но психологически неосуществимой. В этом новом мире

признанная, нормальная и желательная форма общения полов будет, вероятно, покоиться на

здоровом, свободном, естественном (без извращений и излишеств) влечении полов, на

«преображенном Эросе».

Но пока мы находимся еще на переломе двух культур. И в этот переломный период,

сопряженный с жаркими схватками двух миров на всех фронтах, включая фронт

идеологический, пролетариат заинтересован в том, чтобы всеми мерами облегчить скорейшее

накопление запасов «симпатических чувствований». В этот период моральным идеалом,

определяющим общение полов, является не оголенный инстинкт пола, а многогранные любовно-

товарищеские переживания как мужчины, так и женщины. Эти переживания, чтобы отвечать

складывающимся требованиям новой пролетарской морали, должны покоиться на трех

основных положениях:

1) равенство во взаимных отношениях (без мужского самодовления и рабского растворения

своей личности в любви со стороны женщины),

2) взаимное признание прав другого, без претензии владеть безраздельно сердцем и душою

другого (чувство собственности, взращенное буржуазной культурой),

3) товарищеская чуткость, умение прислушаться и понять работу души близкого и

любимого человека (буржуазная культура требовала эту чуткость в любви только со стороны

женщины).

Но, провозглашая права «крылатого Эроса» (любви), идеология рабочего класса вместе с

тем подчиняет любовь членов трудового коллектива друг к другу более властному чувству –

любви-долгу к коллективу. Как бы велика ни была любовь, связывающая два пола, как бы много

сердечных и духовных скреп ни связывало их между собою, подобные же скрепы со всем

коллективом должны быть еще более крепкими и многочисленными, еще более органическими.

Буржуазная мораль требовала: все для любимого человека. Мораль пролетариата предписывает

все для коллектива.

Но мне слышится ваш вопрос, мой юный друг: пусть так. Пусть любовное общение, на почве

окрепшего духа товарищества, станет идеалом рабочего класса. Но не наложит ли этот идеал,

эта новая моральная мерка любви опять тяжелую руку на любовные переживания? Не сомнет ли,

не искалечит ли нежных крыльев «пугливого Эроса»? Освободив любовь от оков буржуазной

морали, не сковываем ли мы ее новыми цепями?

Да, мой юный друг, вы правы. Идеология пролетариата, отбрасывая буржуазную «мораль» в

области любовно-брачных отношений, тем не менее неизбежно вырабатывает свою классовую

мораль, свои новые правила общения полов, которые ближе отвечают задачам рабочего класса,

воспитывает чувства членов своего класса в известном направлении и этим накладывает

известные цепи и на чувство. Поскольку дело идет о любви, взращенной буржуазной культурой,

несомненно, пролетариат повыщипывает многие перышки из крыльев Эроса буржуазной

формации. Но сожалеть о том, что трудовой класс наложит свою печать и на отношения между

полами, чтобы привести чувство любви в соответствие со своей задачей, значит не уметь глядеть

в будущее. Ясно, что на месте прежних перышков в крыльях Эроса идеология восходящего

класса сумеет взрастить новые перья, невидимой еще красоты, силы и яркости. Не забывайте,

мой юный друг, что любовь неизбежно видоизменяется и преображается вместе с изменением

культурно-хозяйственной базы человечества.

Если в любовном общении ослабеет слепая, требовательная, всепоглощающая страсть, если

отомрет чувство собственности и эгоистическое желание «навсегда» закрепить за собою

любимого, если исчезнет самодовление мужчины и преступное отречение от своего «я» со

стороны женщины, то зато разовьются другие ценные моменты в любви. Окрепнет уважение к

личности другого, уменье считаться с чужими нравами, разовьется взаимная душевная чуткость,

вырастет стремление выявлять любовь не только в поцелуях и объятиях, но и в слитности

действия, в единстве воли, в совместном творчестве.

Задача пролетарской идеологии – не изгнать Эрос из социального общения, а лишь

перевооружить его колчан на стрелы новой формации, воспитать чувство любви между полами в

духе величайшей новой психической силы – товарищеской солидарности.

Теперь, мой юный друг, я надеюсь, вам станет ясно, что повышенный интерес к вопросам

любви среди трудящейся молодежи не есть симптом «упадка». Теперь вы сами сможете найти

то место, какое любовь должна занять не только в идеологии пролетариата, но и в живом

общении трудящейся молодежи.