Помойка

– Что?

– Лопатка чистая. Он ею не копал.

Я не выдержал и расхохотался.

– Ваня, какое твое собачье дело? Ты бы еще в штаны к клиенту заглянул, может, он и задницу неожиданно вытер?

Федор насупился.

– Это Зона, тут нужна бдительность. Вдруг он…

– Ну-ну? – подначил я молодого. Полет фантазии окружающих уже начинал доставать. Сначала Пригоршня с внутренними голосами и говорящими взглядами, а этот что выдумал? – Чего он? Динамит подложил там, где мы уже прошли? Или, может, инструмент в чистоте держит, чтобы не тупился? Или с большой нуждой у него не сложилось и лопатка не пригодилась? Твоя версия?

– Нет, но… – третий наш напарник помялся и, не найдя что сказать, обиделся: – Никогда ты меня не слушаешь!

– Я как раз слушаю. Давай, удиви меня.

Но Федор уже надулся:

– С тобой невозможно разговаривать. Что я ни скажу, ты меня высмеиваешь.

– Потому что ты вечно людей подозреваешь, а потом оказывается, что напрасно, – отрезал я. – А тут и вовсе, нашел к чему придраться – к сортирной лопатке!

– Да пошел ты! – вспыхнул Федор. Развернувшись, он вломился в кусты и скрылся в лесу. Ничего, скоро вернется, вспыльчивый, но отходчивый.

Шнобель действительно неплохо кашеварил. Сейчас он забабахал густой, нажористый суп из тушенки и риса, и мы с удовольствием навернули по две миски каждый. Из-за готовки мы потратили на привал часа полтора. Но, во-первых, первая половина дня выдалась утомительной (по причине странно навалившихся аномалий), и всем нужен был отдых. Во-вторых, мы все равно успевали в первую точку ночевки – заброшенный егерский домик за Любечской Помойкой. Помойка хожена вдоль и поперек много раз всеми, кому не лень, аномалий там отродясь не водилось, а мутантов давно уничтожили военсталы.

Ну конечно, какая-нибудь бродячая химка или дробилка может в любом месте поджидать, нельзя скидывать со счетов и залетных собак или мигрирующую стаю крыс. Но это так, маловероятные мелочи, которые задержат нас не больше, чем на полчаса.

Собрав котелки, закопав мусор, залив костер, мы выдвинулись дальше. Обед прибавил сил, шагалось легко и свободно. Набежали облака, стало пасмурно, зато немного потеплело. Когда-то Помойка была посещаемым местом, там жили полчища крыс, и новички ходили туда бить их и собирать хвосты. Поэтому нам часто попадались протоптанные тропы. Где-то с полчаса мы даже шли по одной, сэкономив силы и время.

Когда вышли к Помойке, было около шести. Мы как раз успевали пересечь ее и до темноты устроиться в «егерятнике», как называли сталкеры егерский домик. Тени стали длиннее, затем лес кончился – и Помойка предстала перед нами во всей своей помоечной красе.

Конечно, это была не обычная бытовая помойка. Сюда свозили еще в советское время все, что следовало скрыть от глаз обывателя. Все, что изымалось из обращения, так как нарушало имидж советской власти либо попадало под запрет уже после производства или выпуска. Стотысячные тиражи ставших неугодными книг, бракованная одежда, мебель, домашняя утварь. Сюда же свозили списанные ушлыми директорами магазинов или складов продукты, которые не удалось тайком продать на сторону. Собственно, на этих продуктах и завелись крысы, да так и остались, а потом мутировали.

Причудливое место эта Помойка. Когда-то ее огораживал высокий железный забор, чтобы глаз простого человека не видел ошибок руководства. Потому ее и вынесли так далеко за город. Теперь забор местами обвалился, на Помойку пробрался лес. И растут кусты на холмах из стульев, из растрескавшегося концертного рояля торчит березка, лианы плюща покрывают гору намокших книг. Хорошо утоптанные тропки пересекают Помойку во всех направлениях.

Там, откуда мы подошли, забор стоял, но одна секция повалилась, открывая широкий проход. И первое, что мы увидели, когда лес закончился, – жарка, загораживающая весь этот проход.

Мы остановились в нескольких метрах от забора.

– Это еще что за хрень?! – возбужденно закричал Федор, размахивая руками. – Нет, вы только поглядите, откуда она тут взялась?!

– И верно, что за фигня? – Пригоршня почесал в затылке. – Химик, ведь ее тут раньше не было? Или меня память подводит?

Я задумчиво покачал головой. Как нарочно, честное слово. Что-то непонятное творится с Зоной. Даже с учетом того, что Зона вообще странное и непредсказуемое место. Сколько раз мы тут ходили – никогда ни одна аномалия не догадалась перекрыть вход на Помойку. И вот поди ж ты… Какое неудачное начало похода! Надеюсь, дальше пойдет легче.

– Обойти никак? – деловито осведомился Шнобель.

– Нет, Ромыч, – сказал Пригоршня. – Ну то есть можно, ясное дело, да это ж какого крюка надо давать…

Шнобель вытащил горсть гаек из мешочка на поясе.

– Сейчас разведаем подходы…

Ржавый, с редкими хлопьями красной краски забор тянулся влево и вправо, скрываясь где-то там за деревьями. Он был высокий, метра три, – не перелезть. Пространство между лесом и Помойкой заполнял малинник, кусты кое-где перемежались низкорослым орешником.

– Так, отставить панику! – велел я громко. – Рома, вернись! Твои гайки еще пригодятся. Федор, успокойся. Пригоршня, не дезинформируй общественность. Этому забору черт знает сколько лет, где-нибудь обязательно найдется еще одна дыра. Так что медленно идем вдоль периметра, прощупывая тропу, и ищем другой проход или слабое место.

Крюка, конечно, пришлось дать, но надо сказать, что, хотя шли мы медленно, постоянно проверяя дорогу впереди, слабое место в заборе обнаружилось довольно быстро. Одна секция накренилась, верхний угол качался под ветром. Шнобель с Пригоршней быстренько на-шли поваленное, но еще крепкое дерево, вставили его в щель, поднажали – и рифленый железный лист вышел из креплений. С мерзким скрипом он упал на землю, открывая вид на растрескавшиеся шкафы. Из полуоткрытых дверей выглядывали нежно-зеленые побеги.

Было полшестого, я предвкушал сытный ужин и раннюю укладку на ночь – меня уже покачивало, тянуло в сон: сказывался вчерашний недосып. Я беспрестанно зевал, чем вскоре заразил всех в отряде. Мы гуськом шли между мебельными стенками, в остатках полировки отражались наши искривленные лица. Много где панели ДСП разрушались, и под ногами поскрипывали влажные опилки. Впереди шагал Пригоршня с компасом и длинной палкой в вытянутой руке, чтобы разрядить невидимую аномалию раньше, чем вступит в нее. Пока что, правда, больше аномалий не было.

– Вы доверяете компасу? – спросил Шнобель.

– Магнитные линии будут посильнее аномальной энергии, – зевая, ответил я. – Верно, Никита?

– Чего? – он повернул к нам сосредоточенно-уставшее лицо. – Слушай, Химик, тебе не кажется, что мы здесь уже проходили?

Я опять широко зевнул.

– Тебе кажется. Эти стенки все одинаковые. Давай уже выводи нас из этой мебели.

Никита пробурчал что-то недовольное и двинулся дальше. Повернув пару раз, он наконец вывел нас из тесного лабиринта советских мебельных стенок. Стало светлее. Слева раскинулись холмы стульев, справа громоздились табуреточные горы, выше человеческого роста. Они перемежались бытовым мусором, из нанесенной ветром земли местами торчали кусты или деревца. Впереди виднелись груды тряпья вперемешку с игрушками.

Под подошвами звякнуло: в траве валялись ложки и вилки. Я носком ботинка откинул их с дороги.

– Идем уже.

– Да погоди ты! – откликнулся Пригоршня. – Что-то с компасом… – Он растерянно вертел прибор, постукивая по крышечке пальцем.

– Что может случиться с компасом? – рассер-дился я.

– На север не показывает? – предположил Шнобель.

– Оставь его, так пойдем, не заблудимся, – решил я, горя желанием скорей выбраться отсюда и наконец завалиться спать. – Мы зашли на Помойку на три километра ниже, чем обычно, то есть с юго-запада. Значит, – прикинул я, – надо шагать прямо и потом свернуть направо.

– Сколько шагать-то? – буркнул Пригоршня, поправляя лямки рюкзака.

– Так не скажу, но ты поймешь. Мы же обычно пересекаем Помойку по центру, вот когда увидишь те места, тогда и сворачивай, не ошибешься.

– Да понятно, возле Железной башни, – напарник зевнул и наконец тронулся, мы за ним. Еще хорошо, что нам не попалось ни аномалий, ни мутантов! Так мы быстро дойдем…

Если бы я только мог предположить, как ошибался, наверное, я бы просто вытащил спальник и лег спать прямо там.

Сначала все шло хорошо, то есть мы шли хорошо. Бодро, весело. Шнобель рассказал несколько довольно свежих анекдотов, одного я даже не знал. Федор хохотал, не дождавшись конца. По моим прикидкам, дорога через Помойку, с учетом крюка, должна была занять около часа. Мы уже шли минут пятнадцать, следовательно, еще через пятнадцать минут должны показаться знакомые места. Да вот, кстати, и они: покосившаяся двенадцатиметровая башня из остовов «жигулей», «москвичей» и «лад», вокруг – стены из шин. Не знаю, кто их так сложил, но они реально образовывали небольшой лабиринт. Причем был он не черный, как полагалось бы такой постройке, а пятнисто-серый. Это потому, что здесь гнездилось удивительно много ворон – прямо аномалия какая-то. Они летали, каркали, где-то там, на вершине железной башни, таились их гнезда. Как-то мы поспорили с Пригоршней, чего вороны тут делают в таком количестве, и Никита предположил, что у них коллективный разум. Про коллективный разум он вообще-то от меня услышал и решил, мол, какой-то мутант воронами завладел и контролирует их. Потом Пригоршня разошелся, стал, размахивая руками, описывать этого мутанта – огромного взъерошенного черного ворона, который сидит в башне, жирный – сам не летает, а другие вороны приносят ему жратву. Я не согласился, уж больно фантастично. Хотя, конечно, это Зона, здесь такое случается порой, что и не описать.

Так или иначе, вороны летали над железной башней, над шинным лабиринтом, неумолчно галдели и хлопали крыльями. На нас они внимания не обращали. Если в лабиринт не лезть, ничего не будет. А если заглянуть в просвет между шинами на юго-западе, увидишь скелет сталкера. Это какой-то бедняга решил зайти внутрь, видимо, искал редкие артефакты, вороны на него и набросились. Они очень агрессивны, когда кто-то на их территорию ступает.

Мы миновали Железную башню и вновь углубились в деревянный лабиринт. Первым споткнулся Шнобель – в переносном смысле.

– А вот еще! – радостно рассказывал он. – Идет сталкер Петров по лесу, видит, навстречу ему кровосос. С фингалом… Погодьте, я вроде… Разве я не рассказывал этот анекдот?

И тут сзади раздалось короткое слово из пяти букв, произнесенное на выдохе: Федор опять споткнулся, уже по-настоящему.

По спине будто холодными пальцами провели. Я слышал это же самое восклицание десять минут назад – тем же тоном, тем же голосом. Я обернулся, как и тогда. На том же самом месте!

– Пригоршня, твою мать! – крикнул я. – Ты водишь нас кругами!

Сидевший на ножке перевернутого стула, на вершине стуловой горы, ворон раскрыл клюв: «Пррочь! Пррочь!» Захлопали крылья, и ворон канул за грудами заплесневелой мебели.

Мы остались стоять посреди Помойки, – удивленные, растерянные, – слушая удаляющееся мрачное карканье, единственный звук во внезапно наступившей тишине.

– Ты чего натворил? – спросил я Никиту. – Какого хрена?..

– Да ты сам попробуй! – защищался Пригоршня. – Компас сломался, кругом все незнакомое…

– Десантник, твою мать! Солнце тебе на что?

Пригоршня задрал голову.

– Где ты видишь солнце? – сердито спросил он.

Небо затянуло сплошной пеленой, за которую не пробивался солнечный свет.

– Мы что, заблудились в этой мебели? – немного нервно спросил Шнобель. Поверить ему мешало то же, что и мне: полная нелепость такого предположения. Да эта Помойка хожена вдоль и поперек, тут нельзя заблудиться! Ну подумаешь, не с того конца зашли, Помойка-то не стала другой!

Федор оттер меня, плечом толкнул Шнобеля:

– Меня пустите, я тут еще в самом начале крыс гонял. А этот Пригоршня…

И не договорил, оставил фразу подвешенной, чтобы дать почувствовать, какого мнения он о Никите. Все сразу это поняли. Пригоршня сердито хмыкнул в ответ:

– Молод еще вперед лезть. Химик, скажи ему…

– Пусть ведет, – сказал я.

– Вот, слышал?.. – начал Никита, и тут до него дошло. – Эй, Химик, ты чего?!

– Кончайте пререкаться, или мы до темноты не выберемся! Тут, конечно, спокойно, но я бы не рисковал оставаться на Помойке ночью. Возражения есть?

У Пригоршни возражения конечно же были, но он оставил их при себе, здраво рассудив, что если молодой выведет, то и ради бога, а если нет, у Никиты будет полное моральное право позлорадствовать насчет Федора. И долго еще вспоминать ему его промах. Так что бывший десантник молча посторонился, пропуская молодого в авангард.

Мы двинулись дальше. По сторонам тянулись нагромождения мебели. Стулья скоро сменились столами – письменными, кухонными, школьными партами. Все это было присыпано мусором, поросло травой, кое-где между ножками качались стволы молоденьких березок.

Между мебельными холмами были протоптаны дорожки, они разветвлялись, уходили в глубь странного пейзажа. Я старался отслеживать направление, но это оказалось непросто: прямых троп не было, дорожки петляли, кружа вокруг мусорных куч. Выбранная Федором тропинка очень скоро уперлась в стену из кухонных шкафов, почти полностью скрытых под зеленой пеленой плюща. Пришлось сворачивать вправо.

Я предполагал, что через пару десятков метров тропа свернет влево и мы вернемся на выбранное направление, но коридор между шкафами тянулся и тянулся… сменился книжными полками, на которых громоздились кучи отсыревших книг и крысиные скелеты… а затем повернул опять вправо. И снова пришлось долго тащиться между шкафами, превышавшими человеческий рост, не имея возможности оглядеться и сориентироваться. Начинало казаться, что мы уже должны были выйти за пределы Помойки, столько шли в одну сторону.

И тут проход снова повернул вправо. Что за выкрутасы?

Кажется, Федор тоже удивился, но виду не подал.

– Скоро выйдем, – бодро сказал он, прибавляя шаг.

– Химик, тебе не кажется, что мы идем в обратном направлении? – тихо спросил Пригоршня, пыхтевший за моим плечом.

– Нет, Никита, не кажется.

Потому что я был уверен в этом. И это начинало раздражать.

Но не возвращаться же?

Шнобель больше не рассказывал анекдоты, мрачно вышагивал следом за Пригоршней, который все громче отвешивал саркастические замечания. Я игнорировал его выступления, чтобы не сбивать дыхание. Невольно мы все прибавили шагу.

Наконец тесные стенки шкафного коридора раздались, стало светлее, и мы вышли на новое место. Кругом торчали ножки беспорядочно наваленных грудами стульев.

Никиту прорвало:

– Ну что, довыпендривался? Теперь ты нас водишь кругами!

Под подошвами поскрипывали алюминиевые ложки. Мы остановились, нервно оглядываясь. Стулья, конечно, те же, но отличия есть.

Федор огрызнулся:

– Глаза протри. Это другое место. Там был проход, а тут нет. – Молодой для убедительности ткнул пальцем вправо.

– Да? А это что такое? – Пригоршня наклонился и поднял с земли что-то маленькое и грязное. – Это от твоего шоколада обертка!

– Но здесь точно был проход! – защищался Федор. – Между теми и этими стульями. Мы же оттуда пришли! Куда, по-твоему, делся проход?

– Не было никакого прохода! – орал Пригоршня.

– Был, был проход, – вступился Шнобель. Он аккуратно снял рюкзак, потянулся, помассировал плечи. – Отлично помню, потому как тут я второй заход на один анекдот сделал, чего никогда со мной не бывало. Что за ерунда здесь творится?

Я понимал не больше, чем он. Сколько здесь ходили, ни разу ничего подобного не случалось. Более того, я вообще не мог сообразить, где мы находимся, хотя бы примерно, и не понимал, откуда мы пришли. Были мы здесь или нет? Вроде все сходится, но того коридора между мебельными стенками, мечтой советского человека, больше не существовало. Когда я пытался вспомнить то место, откуда мы двинулись в путь, голова шла кругом, ломило затылок. К тому же ныли ноги, сводило от голода брюхо, мешая сосредоточиться.

– Так, давайте еще раз, – велел я и зевнул. – Запоминаем все вместе. Слева деревянные стулья с мягкой сидушкой под гобелен. Справа – с железными ножками и спинками. Перекресток, за ним слева табуретки, справа – деревянные стулья с твердым сиденьем. Федор, кинь окурок на видное место. Пригоршня, положи что-нибудь на табуретки. Рома, обозначь железные стулья, а я положу носовой платок на деревянные с мягкой сидушкой. Идем.

И мы, несколько воодушевленные, двинулись по тому же проходу между стульями, что и в первый раз, если, конечно, место было тем же. Если да, то очень скоро мы должны были упереться в кухонные шкафы, а потом вернуться сюда же коридором с одними только правыми поворотами.

Поворотов не было. Мы уперлись в поросшие плющом шкафы, свернули направо. И через какой-то десяток метров оказались на открытом пространстве, полном строительного мусора.

Побродив по площадке и не найдя ничего похожего на искомый проход, решили вернуться.

Пути назад не было. Мы заблудились.

Или же сама Помойка издевалась над нами…

Мы остановились. Было тихо-тихо, солнце уже коснулось горизонта.

– Что будем делать? – медленно спросил Шнобель. Он пошевелил своим огромным носом, словно принюхиваясь.

Пригоршня топтался на месте, как конь, поглядывая то на небо, где не видно было солнца, то почему-то на часы. Насупленный Федор уставился в землю, тяжело переживая свою неудачу, самовлюбленный сукин кот. А вот не надо было лезть…

– В любом случае, стоять тут нет никакого смысла, – решил я наконец. Жрать хотелось неимоверно, но устраивать привал на Помойке, когда до нормальной ночевки рукой подать? – Пошли.

– Опять кругами бродить? – возразил Никита. – Достало же! Или давайте перекусим сначала. У меня желудок уже провалился внутрь себя.

– Поедим в егерском домике, – твердо сказал я. – Должен быть весомый стимул выбраться.

– А если не выберемся? – Федор поднял на меня тоскливый взгляд. Он уже сдался.

– Просто сил бы набраться, – добавил Шнобель. – Хрен знает, сколько еще бродить будем.

– Да долго-то здесь ходить негде… – начал напарник и осекся.

– Вот-вот, вы это уже говорили. А мы уже полтора часа круги нарезаем, – поддел Шнобель. Клиент пытался казаться беззаботным, но по тому, как он крутил в пальцах карандаш, я видел, что он тоже нервничает. Да и я уже не был так уверен в безобидности Помойки. Конечно, мы тут сто раз ходили, и никаких проблем… А что случилось именно сегодня, что несчастный склад всяческого хлама вдруг проявил недружелюбие и начал нас путать? Или мы от усталости и недосыпа просто тормозим, пропускаем нужные повороты, не замечаем старых ориентиров? Да ну, подумаешь, не спали полночи, впервой, что ли?

– Вы как хотите, а я пошел, – сказал я решительно. Это невозможно объяснить, но где-то глубоко внутри я чувствовал, куда идти, – меня звал и манил егерский домик, в котором поджидал отдых. Явственно, почти осязаемо я ощущал запах влажных бревен, прохладу отсыревших матрасов на лежаках, потрескивание поленьев в печи, когда мы разожжем там огонь, бульканье воды в котелке.

И я пошел. Наугад, руководствуясь только зовом егерятника. Никита двинулся следом: он уже привык следовать за мной даже без объяснений с моей стороны. Часто бурчал и возмущался, но не бросал друга. После недолгого колебания за нами зашагали и Федор со Шнобелем – а что оставалось делать? Не торчать же в незнакомом, недружелюбном месте?

Однако Помойка не собиралась нас так просто отпускать. Уж не знаю, как это получалось, но стоило мне пойти в нужном направлении, как на пути вырастали горы тухлой одежды или источенной жуком мебели, и приходилось сворачивать. Я упорно пер вперед, а Помойка не менее упорно заворачивала нас. Я искал обходные пути, сворачивал в любые коридоры, которые могли вывести нас к восточному периметру глобальной свалки, но коридоры изгибались, делали петли, заканчивались тупиком. Когда мы в очередной раз прошли мимо Железной башни, вороны проводили нас удивленными взглядами.

Однако я не сдавался. Пригоршня насвистывал однообразную мелодию, Шнобель рассказывал какую-то длинную историю без конца, а может, повторял одну и ту же по-новой, я, по правде сказать, не вслушивался. Федор молча тащился в конце, изредка только разражался проклятьями, когда мы в очередной раз упирались в стену, сложенную из книг, как из кирпичей. А я просто следовал зову, который то становился сильней, то слабел, будто заглушаемый помехами.

Помойка словно вымерла. Кое-где валялись начисто обглоданные кости, качалась на ветру старая, порванная паутина. Мертвая, давящая тишина, нарушаемая только нами. И – постоянное ощущение взгляда в спину. Я несколько раз оборачивался – никого, только ворон перелетает с места на место, как будто следует за нами. Ждем, что ли, когда мы свалимся от истощения? Да нет, глючит уже с голодухи…

Наконец я остановился перед книжной стеной, в которую мы уперлись, наверное, по пятому разу. Чувствовалось, что нам надо ее обойти, но как я ни кружил, никак не мог обнаружить подходящего пути. На вершине стены сидел все тот же черный ворон. А может, другой, кто их разберет. Птица поворачивала голову, глядя на нас то одним, то другим глазом.

– Хочешь почитать перед сном? – съязвил Федор. Он все еще переживал свое поражение и хотел отыграться.

Но я не дал ему такой возможности. Подняв калаш, я подстрелил наглую птицу, которая раздражала меня даже больше, чем Федор. Ворон успел взмахнуть крыльями, отреагировав на движение, но улететь не успел. В воздух взметнулись перья, ворон комом упал по ту сторону книжной стены. А я повернулся к Пригоршне:

– Никита, взрывчатку давай. Не нравится мне эта стена.

– Э, Химик, с тобой все в порядке? – Никита похлопал меня по плечу. – Очнись! Ворону постороннюю подстрелил ни с того ни с сего, теперь взрывать что-то собираешься… было бы солнце, я бы спросил, не перегрелся ли ты. А теперь даже не знаю, как сформулировать… спятил от переутомления? Или…

– Дай шашку! – рявкнул я на него.

Пригоршня попятился, переглядываясь со стоящим рядом Шнобелем. Федор многозначительно покрутил пальцем у виска, проговорил одними губами: «Не связывайся!» Мне было наплевать, что они обо мне думают. Солнце почти скрылось за горизонтом, его уже не было видно за кучами хлама. И исчезло давящее чувство взгляда в спину. Зато зов егерятни, надежного места для ужина и ночлега, усилился невероятно. Я уже не просто слабо чувствовал егерский домик – нет, я был практически уверен, что он там, за этой стеной сложенных друг на друга внахлест толстых, подмокших, заплесневелых томов.

Видимо, мои товарищи решили, что действительно проще сделать, как я говорю, чем спорить со спятившим мной. Пригоршня выудил из рюкзака палку динамита. Федор со Шнобелем, который странно на меня поглядывал, ножами расковыряли одну из книг в основании стены, кажется, это был третий том «Войны и мира», и Никита сунул туда шашку. Мы отошли и укрылись за очередной грудой мебели.

Взрыв сотряс землю, нарушив тишину. Мы заткнули уши, но все равно оглохли. Выпрямившись, я увидел, как из-за густого белесого дыма, валившего от разлетевшихся книг, беззвучно взлетает стая ворон. Они махали крыльями, разевали клювы, однако ни звука не доносилось до меня сквозь заполнившую голову вату.

Ветер отнес дым в сторону, и мы увидели за дырой в книжной стене железный забор. Прямо перед нами был широкий проем, за которым начинался лес. Среди деревьев виднелся вросший в землю сруб. Меня затопило чувство злорадного торжества. Ага, выкуси! Мы таки выбрались!

На плечо мне легла рука. Я обернулся, потряс головой, пытаясь вытрясти пробку из ушей. Словно издалека, до меня донесся голос Шнобеля:

– Химик! Ты сказал, что не веришь ни в какую мистику. Что даже здесь, в Зоне, есть своя, пусть аномальная, но логика. Только я никак не возьму в толк, как ты нас вывел? Зачем убил птицу? Почему решил, что надо снести стену? Хоть убей, не вижу тут никакой логики!

– Потому что ее тут нет, – заметил Пригоршня, поправляя ковбойскую шляпу на кудрявых волосах. Федор уже раскидывал ногами горящие книги, расчищая путь.

– Есть такая штука, Рома, «наитие» называется.

– Это ведь не научно, – возразил Шнобель. – Значит, есть что-то, чего наука объяснить не в силах?

– Не пытайся сбить меня, – твердо сказал я. – Если и есть что-то, объяснения чему еще нет, это не значит, что явление нельзя объяснить в принципе. Наше подсознание получает намного больше информации, чем доходит в сознание. Подсознание обрабатывает эту информацию и выдает готовый ответ. Мы видим только ответ, но это не значит, что решения не было и нет.

– А как ты объяснишь… – вмешался Пригоршня, но я не стал выслушивать и решительно прервал напарника:

– Идемте жрать уже, пока не стемнело.