К первому тому американского издания

Эмма Гольдман

МОЕ РАЗОЧАРОВАНИЕ В РОССИИ

ПРЕДИСЛОВИЕ

К первому тому американского издания

Решение записать происшедшее со мной, наблюдения и реакции во время моего пребывания в России, я сделала раньше, чем задумалась об отъезде из той страны. Фактически, это было моей главной причиной для того, чтобы покинуть ту трагическую и героическую страну.

Самые сильные из нас не могут заставить себя бросить долгожданную мечту. Я приехала в Россию, охваченная надеждой, что я должна найти новорожденную страну, с ее людьми, полностью посвятившими себя великой, хотя и очень трудной, задаче революционного преобразования. И я пылко надеялась, что смогу принять активное участие в этой вдохновляющей работе.

Я нашла действительность в гротеске России, совершенно отличающимся от того великого идеала, который вознес меня на гребень большой надежды к земле обетованной. Потребовалось пятнадцать долгих месяцев для того, чтобы я утвердилась в своем отношении к происходящему. Каждый день, каждую неделю, каждый месяц добавлял новые звенья в фатальной цепи, которая обрушивала мое воздвигнутое с любовью сооружение. Я отчаянно боролась против разочарования. В течение долгого времени я противилась моему внутреннему голосу, который убеждал меня посмотреть в лицо неопровержимым фактам. Я не хотела и не могла сдаться.

И тогда случился Кронштадт. Это был последний разрыв. Это окончательно привело к ужасному осознанию, что Русской Революции больше нет.

Я видела перед собой большевистское государство, огромное, сокрушающее любое созидательное революционное усилие, подавляющее, унижающее и разлагающее всё и вся. Неспособная и ненамеренная стать винтиком в этой зловещей машине, понимая, что я не могу иметь никакого практического применения для России и ее людей, я решила уехать из страны. Покинув ее, я решила рассказать честно, искренне, и как можно более объективно историю моего двухлетнего пребывания в России.

Я уехала в декабре 1921 года. Я могла описать это еще тогда, по свежим отпечаткам моего ужасного опыта. Но я ждала четыре месяца до того момента, как я смогла убедить себя, чтобы написать ряд статей. Я откладывала еще четыре месяца прежде, чем приступить к написанию этой книги.

Я не претендую на роль историка. Отстоящий на пятьдесят или сто лет от событий, которые он описывает, историк может показаться объективным. Но реальная история не компиляция простых данных. Это бесполезно без человеческой стихии, которую историк обязательно находит в записях современников рассматриваемых событий. Это – личные реакции участников и наблюдателей, которые предоставляют жизненность всей истории и делают ее яркой и правдивой. Именно таким образом, были написаны многочисленные истории французской Революции; и все же среди них найдется очень немного таких, которые выделяются истинностью и убедительностью, освещающие события постольку, поскольку историк чувствовал свой предмет посредством человеческих документов, оставленных современниками той эпохи.

Я сама – и я верю, что и большинство изучающих историю – ощущало и видело Великую Французскую Революцию намного более жизненно из писем и дневников современников, таких как мадам Ролан, Мирабо, и других очевидцев, чем от так называемых объективных историков. По странному совпадению том писем времен французской Революции, изданный талантливым немецким анархистским публицистом ГуставомЛандауэром, попал мне в руки во время самого критического периода моего российского опыта. Я читала их, слыша большевистскую артиллерию, начавшую бомбардировку кронштадтских мятежников. Те письма дали мне самое яркое понимание событий французской Революции. Как никогда прежде они привели меня к пониманию того, что большевистский режим в России был, в сущности, точной копией того, что случилось во Франции за более чем столетие до этого.

Великие толкователи французской Революции, такие как Томас Карлайл и Петр Кропоткин, черпали свое понимание и вдохновение в записях людей того периода. Так же поступят и будущие историки Великой Русской Революции – если они будут писать реальную историю не как простую компиляцию фактов, а основываясь на впечатлениях и реакции тех, кто пережил Русскую Революцию, кто разделил страдание и тяжелый труд людей, и кто фактически участвовал или был свидетелем трагической панорамы в ее ежедневном развертывании.

Пока я была в России, у меня не было никакого ясного представления, сколько уже было написано на тему Русской Революции. Но те немногие книги, которые мне иногда попадались, производили на меня впечатление совершенной неадекватности. Они были написаны людьми без непосредственного знания ситуации и были удручающе поверхностными. Некоторые из авторов потратили от двух недель до двух месяцев в России, не зная языка страны, и в большинстве случаев были в сопровождении официальных гидов и переводчиков. Я не обращаюсь здесь к авторам, которые, и в России и вне ее, играют роль большевистских профессиональных льстецов. Они - класс обособленный. Им я посвятила главу " Коммивояжеры Революции". Здесь я имею в виду искренних друзей Русской Революции. Работа большинства из них привела к бесчисленной путанице и вреду. Они помогли увековечить миф, что большевики и Революция синонимы. Однако ничто не может быть дальше от правды, чем подобные утверждения.

Настоящая Русская Революция имела место в летние месяцы 1917-го. В этот период крестьяне овладевали землей, рабочие фабриками, такимобразом демонстрируя хорошее понимание социальной революции. Октябрьский переворот был последним штрихом к работе, начатой шестью месяцами ранее. В великом восстании большевики присвоили себе голос народа. Они примеряли на себя аграрную программу эсеров и индустриальную тактику анархистов. Но как только прилив революционного энтузиазма вознес их на вершину власти, большевики отказались от этого маскарада. Именно тогда началось духовное отчуждение между большевиками и Русской Революцией. С каждым последующим днем промежуток становился более широким, их интересы все более расходились. Сегодня не будет преувеличением заявить, что большевики являются заклятыми врагами Русской Революции.

Суеверие умирает трудно. В случае этого современного суеверия процесс вдвойне труден, потому что различные факторы объединились, чтобы поддерживать искусственное дыхание. Международное вмешательство, блокада, и очень эффективная мировая пропаганда Коммунистической партии поддержали большевистский миф. Наконец, даже ужасный голод эксплуатируется для этих целей.

Как сильно овладевает подобное суеверие, я понимаю на своем собственном опыте. Я всегда знала, что большевики – марксисты. В течение тридцати лет я боролась с марксистской теорией как с холодной, механистической, порабощающей формулой. В брошюрах, лекциях и дебатах я приводила доводы против этого. Поэтому я подозревала то, что могло бы ожидать от большевиков. Но нападение Антанты сделало из них символ Русской Революции, и привело меня к их защите.

С ноября 1917-го по февраль 1918-го, когда я была отпущена под залог из заключения, куда попала за свою агитацию против войны, я совершила поездку по Америке в защиту большевиков. Я издала брошюру, разъяснявшую Русскую Революцию и оправдывавшую большевиков Я защищала их как воплощение практического духа революции, несмотря на их теоретический марксизм. Мое отношение к ним тогда характеризовано в следующих цитатах из моей брошюры " Правда о большевиках":

Русская Революция – чудо в больше чем в одном отношении. Среди прочих экстраординарных парадоксов – феномен того, что марксисты социал-демократы Ленин и Троцкий принимают анархистскую революционную тактику, в то время как анархисты Кропоткин, Черкезов и Чайковский отказываются от подобной тактики и скатываются в марксистское резонерство, которое они всю свою жизнь отвергали как " немецкую метафизику".

Большевики 1903-го, хотя и были революционерами, придерживались марксистской доктрины относительно индустриализации России и исторической миссии буржуазии как необходимого эволюционного процесса прежде, чем российские массы могли сыграть собственную роль. Большевики 1917-го больше не верят в предопределенную функцию буржуазии. Они увлекли себя вперед набакунинских волнах; а именно, утверждают что однажды массы осознают свою экономическую силу и сделают свою собственную историю, они не должны быть связанными традициями и процессами мертвого прошлого, которые, как секретные соглашения, сделанные за круглым столом, не продиктованы непосредственно жизнью».

Издательская Ассоциация «Мать Земля», Нью-Йорк, февраль 1918.

В 1918-м, мадам Брешковская посетила Соединенные Штаты и начала кампанию против большевиков. Я был тогда в тюрьме Миссури. Огорченная и потрясенная деятельностью " Маленькой Бабушки Русской Революции", я написала ей письмо, в котором просила ее подумать о себе и не предавать то дело, которому она посвятила всю свою жизнь. Тогда я подчеркнула тот факт, что, в то время как ни один из нас не согласен с большевиками в теории, мы должны все же быть заодно с ними в деле защиты Революции.

Когда суд штата Нью-Йорк с помощью мошеннических методов лишил меня гражданских прав, и американского гражданства после тридцати двух лет проживания в стране, я отказалась от своего права на обжалование для того, чтобы вернуться в Россию и помочь в грандиозной работе. Я пылко полагала, что большевики содействовали Революции и действовали ради народа. Я цеплялась за свою веру и верила в это более года после моего прибытия в Россию.

Я наблюдала и изучала, много путешествовала по разным областям страны, встречалась с людьми различных оттенков политического мнения, со всем разнообразием друзей и врагов большевиков – и в результате убедилась в ужасном заблуждении, которое было навязано миру.

Я обращаюсь к этим обстоятельствам, чтобы показать, что мое изменение разума и сердца были болезненным и трудным процессом, и что мое окончательное решение высказаться имело единственную причину, что люди в мире смогут научиться делать различие между большевиками и Русской Революцией.

Обычно благодарность понимают так, что нельзя быть критически настроенным по отношению к тем, кто выразил тебе доброту. Благодаря этому понятию родители порабощают своих детей более эффективно, чем с помощью жестокого обхождения; и этим же друзья проявляют себя тиранами по отношению друг другу. Фактически, все человеческие отношения сегодня искажены этой вредной идеей.

Некоторые люди бранили меня за мое критическое отношение к большевикам. " Какая неблагодарность нападать на коммунистическое правительство после всего того гостеприимства и доброты, которыми она наслаждалась в России! ", - восклицают они с негодованием. Я не хочу противоречить этому – я получала привилегии в то время, когда я была в России. Я, возможно, получила бы их в еще большем объеме, если бы и дальше согласилась служить власть имущим. Именно это обстоятельство было для меня мучительно трудным, чтобы высказаться против зла, которое я видела день за днём. Но, наконец, я поняла, что молчание – действительно знак согласия. Не осудив предательства Русской Революции, я стала бы причастной к этому предательству. Революция и благосостояние масс и в России и за ее пределами безусловно слишком важны для меня, чтобы позволить какой-либо личной предрасположенности по отношению к тем коммунистам, с которыми я встречалась и прониклась уважением, затенить мое чувство справедливости и заставить меня воздержаться от того, чтобы предоставить миру опыт моих двух лет в России.

В определенных кругах без сомнения последуют возражения, потому что я не привожу имен людей, которых цитирую. Некоторые могут даже использовать этот факт, чтобы дискредитировать мою правдивость. Но я предпочитаю остаться при своем, чтобы не оборачивать любого упомянутого к нежному милосердию ЧК, чем бы неизбежно это закончилось, если бы я обнародовала имена коммунистов или не коммунистов, которые не стеснялись говорить со мной. Те, кто знаком с действительным состоянием дел в России и кто не находится под гипнотическим влиянием большевистского суеверия, не находится на службе у коммунистов, согласятся со мной, что я даю истинную картину. Остальная часть мира поймет это в свое время.

Друзья, мнение которых я ценю, были так добры, что предположили, что моя ссора с большевиками происходит из-за моей социальной философии, а не из-за провала большевистского режима. Они утверждают, что я, как анархист, естественно настаиваю на важности человека и личной свободы, но в революционный период и человек, и свобода должны быть подчинены общей пользе. Другие друзья указывают, что разрушение, насилие, и терроризм – неизбежные факторы в революции. Как революционер, они говорят, я не могу последовательно возражать против насилия, осуществленного большевиками.

Оба этих критических замечания были бы оправданы, если бы я приезжая в Россию, ожидала бы найти осуществленный анархизм, или если бы я утверждала, что революции могут быть сделаны мирным путем. Анархизм никогда не был для меня механистической переделкой социальных отношений, которые будут наложены на человека с помощью политического переворота или передачи власти от одного социального класса другому. Анархизм был и остается для меня детищем не разрушения, а созидания – результатом роста и развития сознательных творческих социальных усилий преобразованных личностей. Я поэтому не ожидаю, что анархизм последует непосредственно за столетиями деспотизма и покорности. И я, конечно, не ожидала увидеть в России возвещенное марксистской теорией.

Я действительно, однако, надеялась найти в России по крайней мере начала социальных изменений, за которые сражалась Революция. Не судьба человека была моим главным беспокойством как революционера. Я должна была быть довольной, если бы российские рабочие и крестьяне в целом получили существенное социальное улучшение в результате деятельности большевистского режима.

Два года серьезных исследований убедили меня, что большие льготы, принесенные российским людям большевизмом, существуют только на бумаге, нарисованной яркими красками для масс Европы и Америки эффективной большевистской пропагандой. Как кудесники рекламы большевики превосходят все, что мир когда-либо знал прежде. Но в действительности российский народ ничего не получил от большевистского эксперимента. Безусловно, у крестьян есть земля; но не по милости большевиков, а завоеванная собственными силами, приведенными в движение перед октябрьским переворотом. То, что крестьяне были в состоянии сохранить землю, обязано главным образом неизменному славянскому упорству; и следствием того, что они являются безусловно наибольшей частью населения и глубоко приросли к земле, они не могли быть легко оторваны от этого как рабочие от их средств производства.

Российские рабочие, как и крестьяне, также использовали прямое действие. Они овладевали фабриками, организовывали свои собственные цеховые комитеты и фактически контролировали экономическую жизнь России. Но скоро они были лишены их власти и впряжены в индустриальный хомут большевистского государства. Имущественное рабство стало участью российского пролетариата. Это подавление и эксплуатация преподносились во имя абстрактного будущего, когда будут и комфорт, и свет, и тепло. Попробуйте отыскать, поскольку я так и не смогла найти, свидетельство льгот, полученных рабочими или крестьянами от большевистского режима.

С другой стороны, я действительно находила революционную веру людей сломленной, дух солидарности сокрушенным, значение товарищества и взаимопомощи искаженным. Надо было жить в России, близко к каждодневным делам людей; надо было видеть и чувствовать их чрезвычайное разочарование и отчаяние, чтобы полностью оценить эффект распада большевистских принципов и методов – разлагающих все, что когда-то было гордостью и славой революционной России.

Тот аргумент, что разрушение и террор – часть революции, я не обсуждаю. Я знаю, что в прошлом любые большие политические и социальные изменения требовали насилия. Америка могла бы все еще быть под британским ярмом, если бы не героические колонисты, которые посмели выступить против британской тирании силой оружия. Черное рабство могло бы все еще быть легализованным учреждением в Соединенных Штатах, если бы не воинственный дух Джона Брауна. Я никогда не отрицала, что насилие неизбежно, и при этом я не противоречу теперь. Одно дело, когда насилие используется в бою, как средство защиты. Совсем другое дело, когда насилие становится принципом терроризма, институциализируется, занимает главенствующее положение в социальной борьбе. Такой терроризм порождает контрреволюцию и в свою очередь непосредственно становится контрреволюционным.

Редко революции совершались с таким небольшим насилием как Русская Революция. Красный Террор не последовал бы, если бы люди и культурные силы оставались под контролем Революции. Этим был продемонстрирован дух товарищества и солидарности, которые преобладала всюду по России в течение первых месяцев после Октябрьской революции. Но склонность незначительного меньшинства к созданию абсолютного государства обязательно ведет к притеснению и терроризму.

Есть другое возражение на мою критику со стороны коммунистов. Россия бастует, они говорят, и неэтично для революционера становиться против рабочих, когда они бастуют против своих владельцев. Это – чистая демагогия большевиков, чтобы заставить замолчать критиков.

Это ложь, что русские люди бастуют. Напротив, суть вопроса в том, что русские люди подверглись локауту и что большевистское государство – как буржуазный индустриальный владелец – использует меч и ружье, чтобы не пустить людей на производство. В случае большевиков эта тирания замаскирована возбуждающими мир лозунгами: таким образом, они преуспели в том, чтобы ослепить массы. Толькопотому что я – революционер, я отказываюсь примкнуть к классу собственников, который в России называется коммунистической партией.

До конца моих дней мое место будет с неимущими и угнетенными. И совсем не важно, исходит ли тирания из Кремля или какого-либо другого пристанища власти. Я ничего не могла сделать для страдающей России в то время, когда была в той стране. Возможно, я могу сделать кое-что теперь, указывая на уроки российского опыта. Не только мой интерес к русскому народу послужил поводом, чтобы написать эту книгу, но и мой интерес к массам повсюду.