Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Освобождение животныхСтр 1 из 2Следующая ⇒
Питер Сингер Освобождение животных Питер Сингер Освобождение животных Серия: Охрана дикой природы Вып. 29. 2002. 136 стр. Киевский эколого-культурный центр
Peter Singer Animal Liberation A Discus Book — Published by Avon Books, 1977, New York, 297 p. Сокращенный перевод А.И. Петровской. Книга известного австралийского экофилософа Питера Сингера, одного из лидеров мирового движения за освобождение животных, посвящена проблеме прав животных. В. Борейко. Питер Сингер как вдохновитель Вступление............................................................................................................... 7 1. Все животные равны 2. Исследования над животными 3. Ад животновоческих ферм 4. Становимся вегетарианцами 5. История идеологии господства человека 6. Кто и как защищает спесиецизм сегодня 91
Питер Сингер как вдохновитель мирового движения за права животных
Питер Сингер (род. 1946 г.) — известный современный австралийский экофилософ. Закончил Оксфорд, где затем читал лекции по философии. В настоящее время — профессор философии, директор Центра биоэтики человека в Мараш Университете, штат Виктория, Австралия. Автор работ «Демократия и непослушание», «Расширяющийся круг», «Практическая этика». Но мировую известность принесла философу книга «Освобождение животных», изданная в 1977 г., ознаменовавшая современное Движение за права животных. Сегодня тысячи людей на планете — участники этого движения. Если старое движение покровительства животным (XIX — середина XX века) имело своей идеей осуждение человеческой жестокости, то для нового движения Сингер предложил правовую сторону взаимоотношений человека и других видов. Он считает необходимым расширить великие принципы свободы, равенства и братства на животных. То есть признать за животными (на растения и дикую природу теория Сингера не распространяется) естественные права на жизнь, свободу и счастье. Сингер является автором термина «спесиецизм», означающего превосходство одного вида живых существ над другими, в данном случае превосходство людей над не-людьми. «Расисты нарушают принципы равенства, когда они придают больший вес интересам своей расы в столкновении с интересами другой расы. Сексист нарушает принципы равенства, предпочитая интересы своего пола. А спесиецист позволяет интересам своего собственного вида попирать интересы другого вида. Образец в каждом из этих случаев одинаков» — пишет в одной из своих работ автор. Один из основных принципов теории П. Сингера состоит в том, что мы должны принимать во внимание интересы существ, и каким бы этот интерес не был, он должен, в соответствии с принципом равенства, распространяться на все существа — черных и белых, женщин и мужчин, людей и не-людей. Философ в предисловии к своей книге «Освобождение животных» пишет, что он защищает животных не потому, что их любит, а потому, что они имеют права и он обязан эти права уважать. То есть права животных в отличии, скажем, от доброго или любовного отношения к «братьям нашим меньшим», делают наши действия к животным этически обязательными вне зависимости от наших чувств или симпатий, которые, к тому же, у некоторых людей могут отсутствовать. Как говорит Питер Сингер, его намерением было избавить экологическое движение от «слезливой сентиментальности», столь присущей ранним гуманистическим движениям. Основой его философии стал принцип равенства интересов животных и человека. Он утверждает, что человек так же дорожит своей жизнью, как кошка или олень. Сознание или разум не является в его теории дискриминационным фактором. Философ считает, что Движение освобождения животных потребует большего альтруизма со стороны, чем любое другое освободительное движение, поскольку животные не способны потребовать освобождения сами или протестовать против эксплуатации путем голосования, демонстрации или бомб. Сингер заявляет, что мы должны перенести всех животных в сферу нашей моральной заботы и прекратить обращаться с их жизнями как с запросто расходуемыми для любой тривиальной цели. Несколько слов об естественных (природных) правах животных. Они отличаются от позитивных (юридических) прав, так как основываются не на законах, а на интересах, притязаниях животных на определенный объем естественных, природных благ и условий жизни (интерес на свободу, жизнь, пищу, воспроизводство и т.п.). Без этих благ животные не могут существовать как живые существа. Права животных порождают обязанности людей не только воздерживаться от причинения вреда животным, но и приходить к ним на помощь в случае беды или угрозы. Причем мотивацией в данном случае служат не экономические полезности, не великодушие и доброта, а справедливость, долг и ответственность за права других видов. Придание прав животным не означает, что человечество сразу полностью откажется от использования или уничтожения животных. Придание прав лишь означает, что человечество намерено к этому стремиться. Но вернемся к книге Питера Сингера «Освобождение животных». Одной из самых сильных ее глав является та, в которой автор исследует развитие идеологии господства человека над животными — спесиецизма, показывает его корни в христианстве и иудаизме, греческой философии, пагубное влияние Рене Декарта с его идеей «животных-машин». Наверное, многим покажутся спорными призывы П. Сингера к вегетарианству, однако, возможно, человечество все-таки придет к нему, когда найдет способ получения белковой пищи без использования животных. Что же касается корриды, петушиных боев, любительской охоты, других развлекательных институтов с использованием животных (цирки, зверинцы, фотосалоны и т.п.), применения животных в парфюмерной промышленности, где грубо нарушаются права животных, то здесь автора следует полностью поддержать — они должны быть запрещены.
Владимир Борейко, директор Киевского эколого-культурного центра.
Вступление
Моя книга рассказывает о тирании человека над животными. Эта тирания была и еще сегодня остается причиной таких страданий и боли, которые можно сравнить разве что со столетиями тирании белых людей над чернокожими. Борьба против этой тирании так же важна, как и успехи в нравственной и социальной сфере, достигнутые за последние десятилетия. Многие читатели могут подумать, что читают о невероятных преувеличениях. Пять лет тому назад и я смеялся над подобными утверждениями и, во всяком случае, никогда не собирался писать о них всерьез. Пять лет тому назад я не знал того, что знаю сегодня. И если вы прочтете эту книгу внимательно, уделив особое внимание второй и третьей главам, вы узнаете о притеснении животных столько, сколько знаю и я или, по крайней мере, столько, сколько было возможно поместить в книге приемлемого объема. Лишь после ознакомления с моей вступительной статьей вы сможете убедиться, что она не преувеличение, а просто здравая оценка ситуации, преимущественно неизвестной обществу. Я не прошу тут же поверить моей вступительной статье. Все, о чем я прошу, прийдите к вашему окончательному суждению лишь по прочтении книги. Вскоре после того, как я начал работу над этой книгой, моя жена и я были приглашены на чай к одной даме, которая слышала, что я собираюсь писать о животных. Жили мы тогда в Англии. Хозяйка очень интересовалась животными, рассказывала, что у нее есть знакомая, постоянно пишущая о животных, которая хочет встретиться с нами. Когда мы прибыли, подруга нашей хозяйки уже была на месте и действительно стремилась говорить о животных. «Я люблю животных, — начала она, — у меня есть собака и две кошки и вы не представляете, как им вместе хорошо. Вы не представляете, как им замечательно! И мы имеем даже небольшой госпиталь для любимцев». Она помолчала, пока накрывали на стол, и взяла большой сендвич с окороком. Затем она спросила, какие же любимые животные есть у нас. Мы сказали, что не имеем никаких любимых животных. Она посмотрела на нас несколько удивленно и откусила от своего сендвича. Наша хозяйка закончила к этому времени сервировку и встретила нас словами: «Вас конечно интересуют животные, не правда ли, мистер Сингер?». Мы постарались объяснить, что заинтересованы в прекращении страданий и несчастий животных, что мы протестуем против их жестокой дискриминации, и что мы считаем недопустимым бесконечно увеличивать страдания других существ, даже если это существо не является представителем нашего вида, и что мы уверены в том, что животные безжалостно и жестоко эксплуатируются человеком и мы бы хотели, чтобы это было изменено. А в других отношениях, сказали мы, у нас нет особенной заинтересованности в животных. Ни один из нас не занимается содержанием собак, кошек или лошадей, подобно тому, как многие люди делают это. Мы не испытываем какой-то «любви» к животным. Мы просто хотим, чтобы с ними обращались как с независимыми существами, которыми они и являются, а не как с предметами целей человека или как со свиньей, мясо которой сейчас находится на сендвиче нашей хозяйки. Нет, эта книга не о баловнях судьбы, не о болонках-любимицах. Не похожа она и на приятное, удобное чтиво для тех, кто думает, что для любви к животным достаточно погладить кошечку или покормить птичек в парке. Книга, скорее, предназначена для людей, которые своей целью поставили покончить с эксплуатацией и притеснением животных, где бы они не происходили, и покончить с произвольным ограничением прав одного вида в пользу своего собственного, чем нарушается основной нравственный принцип равнозначного подхода. Обычно считается, что для того, чтобы быть интересным собеседником в таких вопросах, самому надо быть этаким любителем «диких зверушек», и уже это само по себе отводит животным жалкий удел «миленьких спутников» человека, на которых не принято переносить моральные стандарты, применяемые среди человеческих существ. Ни один из притеснителей, исключая разве что расистов, всегда готовых наклеить своим оппонентам ярлык «негролюбов», не утверждал, что для того, чтобы добиваться равенства для попираемых ногами расовых меншинств, вы обязаны обязательно любить эти меншинства и обязательно обниматься с ними. Так почему же выдвигается такое предположение о людях, посвятивших себя работе по облегчению невыносимых условий жизни животных? Изображение тех, кто протестует против жестокости к животным, некими сентиментальными, эмоционально возвышенными чудаками, «любителями животных» создает в обществе нежелательный эффект, приводя к тому, что целый пласт общественно-нравственного бытия человечества — попирание ногами животных нечеловеческой природы — выводится из серьезной политической и нравственной дискуссии. Нетрудно увидеть, кто и почему делает это. Если мы подвергнем этот вопрос серьезному рассмотрению и взглянем на условия, в которых находятся животные на современных «фермах-фабриках», производящих для нас мясо, то станет неудобно есть сендвичи с окороком, или говядину, или жареных цыплят и все прочие блюда нашей мясной кухни, чтобы не подумать перед этим о смерти этих животных. Эта книга не стремится вызвать сентиментальное сочувствие к симпатичным «миленьким» зверькам. По-моему, нет разницы в том поругании прав живых существ, резать ли на мясо лошадей или собак, или резать свиней для этой же цели. И я не успокоился и не почувствовал облегчения, когда США под давлением общественности приняли решение о замене собак в тестировании ядовитыми газами, крысами. В этой книге делается попытка обдумать осторожно и содержательно вопрос, как мы должны обращаться с животными нечеловеческой природы. В процессе этого высвечиваются и выходят наружу предрассудки, лежащие позади нашей нынешней позиции и образа действий. В главах, где описывается, что этим позициям соответствует на практике, в реальности, как страдают животные от тирании человеческих существ — действительно имеются пассажи, могущие вызвать прилив эмоций. Я надеюсь, что это будут эмоции гнева и осуждения, соединенные с решением сделать что-нибудь для исправления этого. Когда имеются болезненные, неприятные вещи, было бы нечестно описать их нейтральным образом, прикрывшись спасительной созерцательной объективностью, это спрятало бы их реальную неприятность. Вы не сможете написать созерцательно и объективно об опытах нацистских «врачей» в концлагерях, которые они проводили с представителями «низшей расы». Подчеркиваю — написать, не всколыхнувшись от эмоций! Так вот тоже самое сегодня можно написать об опытах на существах нечеловеческой природы в лабораториях Америки, Британии и где бы то ни было. И те, кто находит оправдание этим двум видам опытов, руководствуются далеко не эмоциональными аргументами. Эта книга взывает к основным нравственным принципам, которые мы всегда учитываем, и принесение этих принципов в жертву обоим видам экспериментов на живых существах было востребовано отнюдь не по причине эмоций. В заголовке этой книги скрыт серьезный подтекст. Освободительное движение содержит требование положить конец предвзятости и дискриминации, основанных на произвольных оценках, подобно цвету кожи или сексуальной ориентации. Классический пример этому — движение за освобождение чернокожих. Прямые и немедленные призывы этого движения и его инициативы и успехи могут служить моделью для других групп сопротивления. Мы, например, скоро собираемся рассмотреть линии общих направлений с движениями за освобождение геев, за освобождение американских индейцев и испаноязычных американцев. Когда большинство женских групп начинало свою кампанию, то многие считали, что мы пришли к концу нашего пути. Дискриминация на основе сексуальной ориентации, можно сказать, есть последней формой дискриминации. Чтобы быть повсеместно признанной, она практически срывала тайну с сугубо личного, распространяясь даже в таких либеральных кругах, которые издавно гордятся свободой общества и отсутствием предвзятого отношения к расовым меншинствам. Мы должны быть очень осторожными, говоря: «Это последняя оставшаяся форма дискриминации». Если бы мы изучили прошлый опыт освободительных движений, мы бы убедились, как трудно бывает распознать наличие скрытой предвзятости в наших позициях к новым, необычным группам до тех пор, пока эти предубеждения, набрав силу, выплескиваются из нас черными свастиками, горящими крестами или городскими живодернями. Освободительное движение требует расширения нашего нравственного кругозора. Практически то, что ранее считалось естественным и неизбежным, в новом рассмотрении должно быть увидено как результат тенденциозной предвзятости, не имеющей никакого оправдания. Кто может сказать даже по секрету, что ни одна из его или ее позиций не может быть подвергнута сомнению в законном порядке? Если мы желаем избежать участи неоднократно оказываться в рядах притеснителей, мы должны быть готовыми пересмотреть все наши позиции по отношению к разным группам, включая самые фундаментальные из них. Нам необходимо рассмотреть наше отношение и точку зрения тех, кто страдает, и тех, кто следует за ними. Если мы хотим такую необычную ментальность перевести на другой путь, мы должны создать модель в наших теоретических позициях и практической деятельности, чтобы оперативно и содержательно помочь таким даже спонтанным группам, особенно группам, к которым мы сами принадлежим, и вселить надежду в другие группы. Так мы сможем прийти к видению того, что имеются просыпающиеся от 100-летнего сна причины для новых подходов, новых освободительных движений. Цель этой книги заключается в том, чтобы научить вас, как перевести такую нередко злую ментальность в ваших позициях на другие подходы. В практической деятельности разумным будет движение к сближению с очень крупными существующими группами (по членству или по видам деятельности) большими, чем ваша собственная. Я верю, что наша нынешняя позиция к существующему сложившемуся положению базируется на длительной истории протестов против предвзятости и произвольной дискриминации. Я утверждаю, что не может быть причин (исключая желание эксплуататорских групп сохранить собственные привилегии), чтобы отвергать распространение основных принципов равенства в подходах к представителям разных биологических видов. Я прошу вас определиться в ваших позициях в том, что в части предвзятости они сформированы не менее объективно, чем предвзятость по отношению к лицам иной расы или сексуальной ориентации. По сравнению с другими освободительными движениями, освобождение животных имеет много трудностей и помех. Первым и наиболее очевидным является факт, что эксплуатируемые группы не могут сами организовать протест против несправедливого режима (хотя они могут и делают протесты в соответствии с их индивидуальными способностями). Мы же должны говорить от имени тех, кто говорить не может и не в состоянии сам высказать свое мнение. Вы можете оценить, насколько серьезна эта трудность, задав себе вопрос, как долго чернокожие должны были ждать равных прав, если бы они сами не были в состоянии подняться и потребовать их. Чем меньше могут группы подняться и организоваться против притеснителей, тем более легко их притеснять. Еще более важно, что имеется некоторое количество людей, способных видеть и связывать угнетение животных с какой-либо выгодой для себя, скажем, например, как белые северяне бесконечно дебатировали сущность института рабства в Южных штатах. Людям, которые каждый день едят куски мяса зарезанных живых существ (нечеловеческой природы), трудно поверить, что они поступают дурно. И им также трудно представить, что они могли бы есть что-то другое. В этом смысле каждый, кто ест мясо, уже представляется сторонником заинтересованной партии. Они извлекают пользу (или, по крайней мере, им кажется, что они извлекают пользу) от нынешнего нерассмотрения интересов животных. Привести более убедительный аргумент трудно. Сколько южных рабовладельцев были убеждены аргументами, используемыми северными аболиционистами, и согласились бы почти со всеми из нас сегодня? Некоторое количество, но не много. Я могу и прошу вас отложить прочь вашу заинтересованность в мясной пище, когда вы будете рассматривать аргументы этой книги, но знаю из моего собственного опыта, что почему-то самым лучшим и самым легким в мире считается — ничего не делать. Позади наших коротких желаний съесть мясо, в каждом отдельном случае лежат долгие годы привычки пребывания в мясоедной среде, которая и обуславливает нашу сегодняшнюю позицию по отношению к животным. Сила привычки — вот последний барьер на пути движения Освобождение животных. Не только привычная диета, но также привычка думать и говорить, должны быть критически пересмотрены и изменены. К разряду предвзятого мнения можно отнести точку зрения, что проблема остается тривиальной, пока время не проэкзаменует степень ее значения. Хотя с учетом более основательной проработки проблемы, эта книга имеет дело только с двумя из многих областей, в которых человечество находит причины причинять страдания другим животным. Я не думаю, что кто-либо, кто прочтет эту книгу до конца, будет опять думать, что только те проблемы достойны уделения им времени и энергии, которые являются проблемами масштабов всего человечества. Привычке к мыслям, приводящих нас к пренебрежению интересами животных, должен быть брошен вызов так, как он был брошен на последующих страницах книги. Этот вызов должен быть выражен на языке, которому в данном случае случилось быть английским. Английский язык, также как и другие языки, отражает предубеждения его пользователей. Поэтому автор, желающий покончить с таким предвзятым отношением, должен определиться в выборе своих обязанностей: или он пользуется языком, усиленным как раз теми предрассудками, с которыми он решил бороться, или он терпит неудачу в установлении контакта со слушателями. Эта книга всегда считала более сильной позицию в избрании первого из двух названных путей. Мы обычно пользуемся словом «животное» в значении «животные иные, чем человеческое существо». Такое употребление тут же отделяет человека от остальных животных, подразумевая, что мы не считаем себя животными, однако каждый, кто получил элементарные уроки биологии, знает ошибочность этого. В популярном значении термин «животное» смешивает в одну кучу такие разные существа, как устрицы и обезьяны шимпанзе, как бы подчеркивая наличие пропасти между шимпанзе и человеком, хотя наше отношение к этим кривлякам более близкое, чем к устрицам. С тех пор не появилось никаких других коротких терминов для животных нечеловеческой природы, я вынужден и в заголовке этой книги, и на каждой ее странице использовать слово «животное», так как оно как бы не включает в свою сферу человеческое животное. Это достойное сожаления упущение и, если хотите, отход от стандартов революционной чистоты представляется необходимым для осуществления эффективной связи между всеми участниками процесса. Тем не менее, периодически я буду напоминать вам, что это делается только для удобства, а в дальнейшем я стану пользоваться более правильными исходными сравнениями в обозначении того, что называют «животными творениями». В других случаях я старался также избегать языка, который стремится поставить животных на низшую ступень или скрыть происхождение пищи, которую мы едим. Основные принципы Освобождения животных очень просты. Я старался написать книгу ясную и легкую для понимания, не требующую какой-либо экспертизы, тем не менее необходимо начать с обсуждения принципов, лежащих в основе того, что я говорю. Хотя в предложенной теме не будет ничего трудного, читатели, не пользующиеся такого рода обсуждениями, могут найти первую главу несколько абстрактной. Однако не откладывайте книгу. В последующих главах вас захватят малоизвестные детали о том, как наш вид угнетает другие, держа их под своим контролем. В этих притеснениях нет ничего абстрактного, также как и в разделах книги, где они описываются. Если бы были приняты рекомендации, которые даются в последующих главах книги, миллионы животных были бы избавлены от боли. И в то же время миллионы людей также получили бы выгоду. Когда я пишу, люди умирают от голода в разных частях мира, и многие находятся под надвигающейся опасностью голода. Правительство США заявило, что из-за низкого урожая и минимального сбора зерна оно может обеспечить только органиченное количество помощи. Но в главе четвертой этой книги ясно сказано, как много пищевых ресурсов тратится понапрасну в изобильных странах, занимающихся животноводством. Иными словами, в случае прекращения выращивания и убийства животных, потребляющих невероятно огромные количества корма, мы можем производить так много отличной пищи для обеспечения человечества и распространять ее особенно в регионах планеты, подверженных голоданию и недостаточному питанию. Вот почему Освобождение животных — это также и Освобождение человечества.
1 Все животные равны или почему борцы за освобождение чернокожих и женщин также должны поддержать освобождение животных
Термин «Освобождение животных» может звучать скорее как пародия на другие освободительные движения, чем нечто серьезное. Идея «прав животных» уже использовалась как пародия женских прав. Когда Мария Воллстоункрафт, предшественница сегодняшних феминисток, издала свою «Декларацию прав женщин» в 1792 году, ее взгляды были расценены общественностью как абсурдные, и вскоре появилось сатирическое анонимное произведение «Декларация прав скотов». Автор этого произведения (сейчас мы знаем, что им был Томас Тейлор, известный философ из Кембриджа) пробовал опровергать аргументы Марии Воллстоункрафт, показывая, куда они могут привести. Если аргументы в пользу равенства женщин являются справедливыми, почему их нельзя применить к собакам, котам и другим животным? Сам факт их применения по отношению к животным должен был показать их абсурдность по отношению к женщинам. Чтобы объяснить основания для равенства животных, будет полезно начать с рассмотрения аргументов равенства женщин. Позвольте нам предполагать, что мы желаем защитить права женщин от нападок Томаса Тейлора. Как мы должны ответить? Первое — равенство людей не может быть распространено на животных. Женщины имеют право голосовать, например, потому, что они столь же способны к рациональным решениям, как и мужчины; коты же, с другой стороны, являются неспособными к пониманию значения процесса голосования, поэтому они не могут иметь права голоса. Есть много других очевидных примеров, которые справедливы в случае людей, но совершенно неприемлемы для человека, так как люди и животные сильно отличаются друг от друга. Поэтому люди — похожие существа и должны иметь равные права, в то время как люди и животные — различны, и не должны иметь равных прав. Это доказывает поверхностность аналогии Тейлора. Существуют различия между людьми и другими животными, и эти различия должны вызывать некоторые различия в правах, которые они имеют. Признание этого очевидного факта, однако, не является препятствием к пониманию равенства животных. Различия, которые существуют между людьми, бесспорны, и борцы за освобождение женщин знают, что эти различия могут вызывать различные права. Многие феминистки считают, что женщины имеют право на аборт. Так как мужчина не может сделать аборт, бессмысленно утверждать, что он имеет право на это. Так как кот не может голосовать, бессмысленно говорить о его праве голосовать. Нет никакой причины, по которой движение за освобождение женщин или движение за освобождение животных должны заниматься такой ерундой. Распространение принципа равенства от одной группы на другую не подразумевает, что мы должны относиться к обеим группам одинаково, или предоставлять им одинаковые права. Должны ли мы это делать, будет зависеть от природы членов этих двух групп. Основной принцип равенства не требует равного или идентичного отношения, он требует равного рассмотрения. Равное рассмотрение различных существ может стать основой разного отношения и различных прав. Поэтому, отвечая на сатиру Тейлора, мы не отрицаем очевидных различий между людьми и не-людьми, но проникаем более глубоко в вопрос равенства и заключаем, что нет ничего абсурдного в идее применения принципа равенства к так называемым «скотам». Как сказано, иногда такое заключение может казаться неверным, но если мы исследуем более глубоко основание, на котором построена наша дискриминация на основе расы или пола, мы увидим, что мы являемся непоследовательными, требуя равенства для чернокожих, женщин и других групп угнетенных людей, при этом отрицая такое право у животных. Чтобы прояснить это, мы сначала должны рассмотреть, почему расизм и дискриминация по половому признаку (сексизм) не верны. Те, кто желают защитить иерархическое общество, часто указывали, что неверным является само понятие равенства людей. Мы должны ясно видеть, что люди имеют различные формы и размеры, они имеют различную мораль, различные интеллектуальные способности, различные чувствительность и восприимчивость к нуждам других, различные способности эффективного общения и различную восприимчивость к удовольствию и боли. Короче говоря, если бы требование равенства было бы основано на фактическом равенстве всех людей, мы не имели бы права требовать равенства. Однако, можно было бы основываться и на том, что требование равенства среди людей основано на фактическом равенстве различных рас и полов. Хотя, можно сказать, что люди как отдельные лица не имеют никаких различий по расовому и половому признакам. Из простого факта, что человек является черным или женщиной, мы не можем говорить что-либо относительно интеллектуальных или моральных качеств этого лица. Исходя из этого можно сказать, почему расизм и сексизм неправильны. Утверждения белых расистов, что белые превосходят черных является ложным, потому что иногда некоторые чернокожие превосходят некоторых белых по всем признакам. Противники сексизма сказали бы то же самое: пол лица не характеризует его или ее способности, поэтому незаконно ущемлять людей по половому признаку. Существование индивидуальных различий, вызванных расой или полом, может вести нас к отрицанию равенства вообще и появления дискриминации людей по признакам интеллекта или успешности в жизни. Было бы иерархическое общество, основанное на таких представлениях лучше, чем основанное на расовой или половой дискриминации? Думаю, нет. Это если мы связываем моральный принцип равенства с равенством фактическим. Расовые и половые различия поэтому не могут служить основанием для дискриминации и иерархизма. Существует вторая важная причина, почему мы не должны основывать наш ответ расизму или сексизму на любом виде фактического равенства, даже ограниченного, которое утверждает, что различия в способностях распространены равномерно между различными расами и полами: нет никакой абсолютной гарантии, что эти способности действительно распределены равномерно среди людей. Хотя некоторые явления могут убедить нас в этом. Эти различия не всегда проявляются, но только при сравнении со средним уровнем. Более важно то, что мы еще не знаем, насколько эти различия действительно обоснованы генетическими различиями рас и полов и насколько — недостатком образования, скудными условиями жизни и другими факторами, которые являются результатом прошлой и продолжающейся сегодня дискриминации. Но опасным является заключать, что все различия обоснованы внешними условиями. Потому что на это можно было бы ответить, что определенные условия влияли на определенную расу в течение многих веков и привели к генетическим различиям. И таким образом можно защитить расизм. К счастью, нет оснований полагать основу равенства единственно в определенных результатах научных исследований. Соответствующим ответом на это будет отрицание генетического неравенства, кроме того необходимо признать, что равенство не зависит от интеллекта, моральных качеств или физической силы. Равенство — моральная идея, а не доказуемый факт. Нет логически бесспорной причины для предположения, что фактическое различие в способностях между двумя людьми оправдывает любое различие среди всех людей. Принцип равенства людей — это не описание предполагаемого фактического равенства среди людей: это предписание того, как мы должны обращаться с людьми. Иеремия Бентам, основатель реформированной школы утилитарной моральной философии, включил необходимое основание морального равенства в свою систему этики посредством формулы: «Все должны считаться с одним и один со всеми». Другими словами, интересы каждого человека должны быть приняты во внимание всеми другими людьми. Более поздний прагматик Генри Сиджвик говорит об этом так: «Благо каждого индивидума не обладает большим значением с точки зрения (если можно так сказать) Вселенной, чем благо любого другого». Предшественники современной моральной философии имели много общего в определении основного положения своих моральных теорий, дающих всеобщим интересам равное рассмотрение, хотя эти писатели вообще не могут договориться о том, как это требование лучше сформулировать. Поэтому значение принципа равенства состоит в том, что наша забота о других людях и наша готовность считаться с их интересами не должны зависеть от того, какими качествами они обладают. И это рассмотрение требует, чтобы мы заботились о положительных изменениях у людей: например, забота о растущем ребенке требует, чтобы мы учили его читать; забота о благе свиньи может требовать не более того, чтобы оставить ее с другими свиньями в месте, где имеется соответствующая пища и пространство, чтобы свободно побегать. Но основной элемент — принятие во внимание интересов существа, согласно принципу равенства, должен быть распространен на все существа — черные и белые, мужские и женские, человеческие и нечеловеческие. Томас Джефферсон, который отвечал за написание статьи о равенстве людей в американской Декларации Независимости, знал, в чем это равенство заключается. Это привело его к выступлениям против рабства даже при том, что он был неспособен до конца освободиться от своих прежних убеждений. Он написал книгу, в которой подчеркнул известные интеллектуальные достижения негров, чтобы опровергнуть тогдашнее общее представление, что они имеют ограниченные интеллектуальные способности: «Будьте уверены, что пока никто не исследовал столь тщательно и не подошел столь непредвзято, чем это делаю я, и я обнаружил, что несмотря на природные отличия, они равны нам... И степень их таланта — это не мера их прав. Сэр Исаак Ньютон превосходил многих своими знаниями, но он не был из-за этого властелином над ними». Подобно тому, когда в 1850-ых, когда проблема прав женщин была поднята в Соединенных Штатах, замечательная черная феминистка по имени Соджорнер Трут указала на то же самое в более определенных феминистских понятиях: «Они определяют личность на основании того, что она делает, они называют это («Умом», — прошептал кто-то поблизости). Вот именно. Что же тогда делать с женскими правами или правами негров? Если моя чашка не способна вместить и пинту, а ваша вмещают кварту, позвольте мне иметь мою чашку». Именно на этом основываются аргументы против расизма и сексизма, и в соответствии с этим принципом, отношение, которое мы можем называть «спесиецизм», по аналогии с расизмом, также должно быть осуждено. Спесиецизм — непривлекательное слово, но я не могу придумать что-то лучшее для определения предубеждения или ущемления интересов членов собственной разновидности и членов другой разновидности. Очевидно, что заявления, сделанные Томасом Джефферсоном и Соджорнер Трут по отношению к расизму и сексизму также применимы и к спесиецизму. Обладание более развитым интеллектом не дает право одному человеку использовать другого в своих собственных целях, поэтому и недопустимо использование животных подобным образом. Многие философы и писатели предлагали принцип равного рассмотрения интересов в форме основного морального принципа, но немногие из них признали, что этот принцип применяется к членам другой разновидности так же, как и к людям. Иеремия Бентам был одним из немногих, кто понимал это. В предусмотрительном пассаже, написанном во время, когда черные рабы были освобождены французами, но британские колонизаторы все еще обращались с ними так, как мы сегодня обращаемся с животными, Бентам написал: «Придет день, когда остальная часть животного мира приобретет те права, которые когда-то были отняты у них рукой тирана. Французы уже обнаружили, что чернота кожи не является причиной, по которой человек должен быть поставлен вне общества. И когда-нибудь настанет день, когда шерсть, хвост, или большее количество ног уже не будут причиной дискриминации. Что еще препятствует признать их права? Является ли это достаточной причиной дискриминации? Но взрослое животное порой более рационально, чем новорожденный ребенок. Но если предположить, что это было бы иначе, что это меняет? Вы спрашиваете, могут ли они рассуждать? И при этом, разве они не могут говорить? И не могут страдать?» В этом пассаже Бентам указывает на способность страдать как жизненную характеристику, которая дает существам право считаться равными. Способность страдать, или переживать счастье или горе — не совсем точная характеристика для языка или для математики. Бентам не говорит, что те, кто придерживается такого понимания существ, должны считаться находящимся в заблуждении. Поэтому мы должны учитывать интересы всех существ, способных к страданию или удовольствию. Способность к страданию и удовольствию — предпосылка для наличия интересов вообще, условие, которое должно учитываться прежде. Было бы ерундой говорить, что не в интересах камня, когда школьник бросает его на дорогу. Камень не имеет интересов, потому что он не может страдать. Ничто, что мы можем делать с ним, не может нарушить его благосостояния. Мышь, с другой стороны, заинтересована в том, чтобы ее не кидали на дорогу, потому что она будет страдать из-за этого. Если существо страдает, то не может быть никакого морального оправдания отказу считаться с этими страданиями. Независимо от природы существа, принцип равенства требует, чтобы его страдание считалось равным страданию другого, способного страдать существа. Если существо неспособно к страданию, или переживанию удовольствия или счастья, нет ничего, чтобы надо было принять во внимание. Так, предел чувствительности (термин для определения способности переживать боль или удовольствие) — единственный критерий беспокойства об интересах других. Отмечать этот критерий наравне с интеллектом или рациональностью необходимо произвольным способом. Почему бы не выбрать другую характеристику, как например, цвет кожи? Расист нарушает принцип равенства, придавая большее значение интересам членов его собственной расы, когда имеется столкновение между их интересами и интересами другой расы. Женофоб нарушает принцип равенства, поддерживая интересы своего собственного пола. Подобно спесиецист позволяет интересам своей собственной разновидности действовать вопреки больших интересов членов другой разновидности. Большинство людей — спесиецисты. Следующие главы покажут, что подавляющее большинство людей принимают активное участие, соглашаются и позволяют реализации методов, которые требуют ущемления самых важных интересов членов другой разновидности, чтобы поддержать самые тривиальные интересы своей собственной разновидности. Имеются, однако, методы противостояния этому, которые будут описаны в следующих двух главах, к которым мы обратимся немного позже. Обычно пренебрежение интересами животных оправдывается тем, что они не имеют никаких интересов. Животные не имеют никаких интересов согласно этому представлению, потому что они не способны к страданию. Это проистекает из понимания, что они не способны к страданию так, как люди; например, что теленок не способен страдать оттого, что он знает, что его убьют на протяжении шести месяцев. Это понимание, без сомнения, истинно, но оно не очищает людей от заразы спесиецизма, так как не признает того, что животные могут страдать другими способами — например от электрошока, или от пребывания в маленьком тесном стойле. Представление, что животные — автоматы, было предложено в семнадцатом веке французским философом Рене Декартом, но большинству людей, тогда и теперь очевидно, что если мы вонзим нож в живот неанестезированной собаки, она почувствует боль. Поэтому законы в наиболее цивилизованных странах запрещают жестокость к животным. Животные иначе чем люди чувствуют боль? Откуда мы знает это? Хорошо, откуда мы знаем, чувствует ли любой человек или нечеловек боль? Мы знаем, потому что сами мы можем чувствовать боль. Мы знаем из нашего непосредственного опыта боли, когда, например, кто-то прижимает зажженную сигарету к вашей руке. Но откуда мы знаем, что кто-то еще чувствует боль? Мы не можем непосредственно испытывать боль другого, является ли этот «другой» нашим лучшим другом или беспризорным псом. Боль — это состояние сознания, «умственное событие», которое также никогда не может наблюдаться. Поведение, подобное корчам, крику или оддергиванию руки от зажженной сигареты может свидетельствовать о боли, но только когда это переживаем непосредственно мы, тогда мы можем это почувствовать, а не просто понять на основе внешних признаков. Теоретически, мы можем ошибаться, когда предполагаем, что другие люди чувствуют боль. Представим, что наш лучший друг — это очень умно построенный робот, управляемый блестящим ученым, показывающий все признаки чувства боли, но в действительности не более чувствительный, чем любая другая машина. Мы никогда не можем знать с абсолютной уверенностью, что дело обстоит иначе. Но в то же время, как это может быть загадкой? Я — философ, и ни один из нас не имеет даже небольшого сомнения, что наши лучшие друзья чувствуют боль также, как и мы. Этот вывод сделан на основании совершенно разумного, основанного на наблюдениях их поведения в ситуациях, в которых мы чувствовали бы боль, и на факте, что мы имеем основания считать наших друзей существами, которые подобны нам, с нервной системой, подобной нашей, которая действует как наша нервная система, что позволяет испытывать подобные чувства в подобных обстоятельствах. Если все это позволяет предположить, что другие люди испытывают боль, то почему мы должны отрицать эти качества у животных? Почти все внешние знаки, которые проявляются у нас и у других людей, когда они испытывают боль, могут быть замечены у другой разновидности, особенно у разновидностей, наиболее тесно связанных с нами — млекопитающих и птиц. Поведенческие знаки — корчи, лицевые спазмы, стоны, визг или другие формы внешних проявлений, попытки избегать источника боли, внешние проявления страха при перспективе его повторения, и так далее — присутствуют. Кроме того, мы знаем, что эти животные имеют очень похожую на нашу нервную систему, которая также реагирует, как и наша, когда животное находится в подобных обстоятельствах, в которых мы чувствовали бы боль: увеличение кровяного давления, расширенные зрачки, увеличение частоты пульса и, в конце концов, мозговой спазм. Хотя люди имеют более развитую кору головного мозга, чем другие животные, эта часть мозга отвечает больше функциям мышления, чем основным рефлексам, эмоциям и чувствам. Эти импульсы, эмоции и чувства расположены в промежуточном мозге, который хорошо развит у многих других видов животных, особенно у млекопитающих и птиц. Мы также знаем, что нервные системы других животных не были построены искусственно, чтобы подражать поведению людей, как мог бы искусственно построенный робот. Нервные системы животных созданы и развиты как наши собственные, что подтверждает история эволюции. Способность чувствовать боль увеличивает способность вида к выживанию, так как заставляет особи избегать источников боли. Хотя глупо предполагать, что нервные системы, которые являются фактически идентичными физиологически, имеют общее происхождение и общую эволюционную функцию, и результат подобных форм поведения в подобных обстоятельствах должен фактически вызываться отличным способом на уровне субъективных чувств. Это долго считалось научной точкой зрения и было самым простым аргументом в пользу того, что мы пытаемся объяснять. Иногда это требует «ненаучно» объяснить поведение животных в соответствии с теориями, которые относятся к сознательным чувствам животного, желаниям и так далее, — идея, что поведение можно объяснять без помощи сознания или чувства, будет не более, чем теория. Как мы знаем из нашего собственного опыта, объяснения нашего собственного поведения, которое не относится к сознанию и чувству боли, будут неполными, поэтому проще предположить, что подобное поведение животных с подобными нервными системами надо объяснять так же, чем пробовать изобрести другое объяснение поведения животных. Подавляющее большинство ученых, обращавшихся к этому вопросу, согласны с этим. Лорд Брайн, один из наиболее выдающихся невропатологов нашего времени, сказал: «Я лично не вижу никакой причины для признания разума у людей и отрицание его у животных... я, по крайней мере, не могу сомневаться, что мотивация и действия животных управляются пониманием и чувствами также, как и мои собственные, и которые может быть, насколько я знаю, такие же яркие». Автор книги о боли пишет: «Все подтверждает то, что высокоразвитые млекопитающие испытывают ощущение боли столь же остро, как и мы. Говорить, что они чувствуют меньше, потому что они более низкие животные — нелепость; можно легко доказать, что многие из их чувств гораздо более остры, чем наши — зрение очень обострено у некоторых птиц, слух — у самых диких животных; эти животные зависят более, чем мы, от окружающей среды. Кроме сложности мозговой коры (который непосредственно не чувствует боль), их нервные системы почти идентичны нашим, и их реакция на боль замечательно подобны нашим, при недостатке (насколько мы знаем) философской и моральной окраски. Эмоциональный элемент этого слишком очевиден, главным образом в форме страха и гнева». В Англии три различные правительственные комиссии по вопросам, касающимся животных, приняли, что животные чувствуют боль. После описания подтверждения поведенческих реакций, подтверждающих это, Комитет защиты диких животных заключил: «...Мы верим, что физиологические и, особенно, анатомические характеристики полностью оправдывают и укрепляют здравую веру, что животные чувствуют боль». И после обсуждения эволюционного значения боли они заключили, что боль — «признак биологической полноценности», и то, что животные «реально ее чувствуют». Они тогда продолжали рассматривать другие формы страдания, чем просто физическая боль, и добавили, что они поняли, что животные страдают от острого страха и ужаса». В 1965 году Британская правительственная комиссия по экспериментам на животных и по благосостоянию животных в сельском хозяйстве согласилась с этим, заключая, что животные являются способными к страданию и от прямого физического воздействия, и от страха, беспокойства, напряжения и так далее. Этим можно и было бы закончить нашу аргументацию, но есть еще одно возражение, которое нужно рассмотреть. Имеется, в конце концов, один поведенческий признак человека, который не характерен для животных. Это — развитый язык. Животные могут общаться друг с другом, но не столь сложным способом, как это делаем мы. Некоторые философы, включая Декарта, заключают, что люди могут сообщить друг другу о своем опыте боли детально, а животные не могут. (Интересно, что граница между людьми и другими видами может исчезнуть, если шимпанзе выучит язык). Но, как ранее заметил Бентам, способность использовать язык не связана со способностью страдать, поэтому не может служить основой для дискриминации. Это можно объяснить двумя способами. Сначала есть некое заключение философской мысли, происходящее от некоторых учений, связанных с влиятельным философом Людвигом Витгенштейном, который утверждает, что мы не можем быть вполне сознательными созданиями без языка. Это положение кажется мне очень неправдоподобным. Язык может быть необходим на некотором уровне так или иначе, но состояние боли более примитивны и не имеют ничего общего с языком. Второй и более легкий для понимания путь соединения языка и существования боли состоит в том, что мы не всегда говорим, что испытываем боль. Однако, этот аргумент также неудачен. Как указала Джейн Гудалл в своем исследовании шимпанзе «В тени человека», — выражения чувств и эмоций языком не столь важны. Мы часто обращаемся к нелигвистическим способам общения типа рукопожатия, объятий, поцелуев и так далее. Основные сигналы, которые мы используем, чтобы передать боль, страх, гнев, любовь, радость, удивление, половое возбуждение и много других эмоциональных состояний, не принадлежат только нашему виду. Чарльз Дарвин предпринял обширное исследование этого вопроса в книге «Выражение эмоций у человека и животных», где обращает внимание на бесчисленные нелингвистические способы выражения. Просто сказать «я испытываю боль» может быть недостаточным для заключения, что сказавший ее испытывает, потому что люди часто лгут. Даже если имелись более сильные основания для отказа приписать боль тем, кто не имеет языка, это не повлияет на наши выводы. Младенцы и маленькие дети не способны использовать язык. И поэтому надо отрицать, что ребенок может страдать? Если он может страдать, то язык тут ни при чем. Конечно, большинство родителей понимает реакции своих детей лучше, чем реакции животных, но это лишь подтверждает, что мы больше знаем свой вид, чем животных. Те, кто изучили поведение других животных, и те, кто имеют домашних животных, очень быстро становятся способными понимать их реакции, порой даже лучше, чем реакции ребенка. В случае шимпанзе Джейн Гудалл, которых она наблюдала — один из примеров этого, хотя это качество может проявиться и у тех, кто наблюдает вид, менее связанный с нашим собственным. Два среди многих возможных примеров — наблюдения Конрадом Лоренсом гусей и галок и изучение поведения рыб Тинбергеном. Также, как мы можем понимать поведение ребенка в свете взрослого поведения человека, мы можем понимать поведение другой разновидности в свете нашего собственного поведения, и иногда мы можем понимать наше собственное поведение лучше в свете поведения другой разновидности. Поэтому можно заключить: нет причин, научных или философских, отрицать чувство боли у животных. Если мы не сомневаемся, что другие люди чувствуют боль, мы не должны сомневаться, что другие животные тоже ее чувствуют. Животные могут чувствовать боль. Как мы заметили ранее, нет никакого морального оправдания причинения боли животным. Но как выразить это в терминологии? Чтобы предотвратить недоразумения, я разъясню, что под этим подразумеваю. Если я ударю лошадь по крупу, лошадь, возможно, почувствует небольшую боль. Ее кожа достаточно толстая и защищает ее от таких ударов. Если я хлопну ребенка таким же образом, он будет плакать и, возможно, почувствует боль, поскольку его кожа более чувствительна. Так что хуже ударить ребенка, чем лошадь, если оба удара равны по силе. Но есть и создания, которым такой удар причинит боли больше, чем ребенку. Поэтому, если мы считаем, что нельзя причинить боль ребенку, то почему считаем возможным причинять боль другим существам? И не отрицательный результат тут причина. Имеются другие различия между людьми и животными, которые порождают иные сложности. Нормальные взрослые люди имеют умственные способности, которые в некоторых обстоятельствах увеличивают силу страдания в сравнении с животными в тех же самых обстоятельствах. Если, например, мы решили совершить чрезвычайно болезненные или смертельные научные эксперименты на нормальных взрослых людях, используя общественные парки для этой цели, каждый совершеннолетний, вошедший в парк, испугается этого. Появившийся ужас увеличит страдания от боли эксперимента, те же самые эксперименты, совершаемые на животных, породят меньшее количество страдания, так как животные не имели бы такого страха. Это не означает, конечно, что можно совершать такие эксперименты на животных, но только, что можно в случае необходимости для этого использовать животных. Но надо заметить, что тот же самый аргумент позволяет использовать детей — возможно сирот, или неполноценных людей для экспериментов, так как они бы до конца не осознавали, что с ними происходит. В таком понимании животные, дети и неполноценные люди находятся в одной категории, и если мы используем этот аргумент, чтобы оправдать эксперименты на животных, необходимо спросить самих себя, а оправдываем ли мы подобные эксперименты на детях и инвалидах. И если мы делаем различие между животными и этими людьми, на основании чего мы отдаем это бесстыдное и нравственно непростительное предпочтение членам нашей собственной разновидности? Существует много параментов, по которым интеллектуальный потенциал нормальных взрослых людей весьма отличается: скорость мышления, память, глубина познания и так далее. Все же эти различия не всегда указывают на большее страдание нормального человека. Иногда животное может страдать больше из-за его более ограниченного понимания. Если, например, мы захватываем пленных во время войны, мы можем объяснять им, что в такое время они должны подчиниться, чтобы сохранить свою жизнь, и что они будут освобождены по окончании военных действий. Если мы захватываем дикое животное, мы не можем объяснить, что не угрожаем его жизни. Дикое животное не может отличить попытку поймать его от попытки убить, и это порождает так много ужаса. Можно возразить, что невозможно сравнивать силу страданий различных видов, и по этой причине интересы животных и людей не могут быть равными. Вероятно истинно, что сравнение страданий между особями различных видов нельзя сделать точно, но точность здесь и не нужна. Даже если мы бы хотели только лишь уменьшить страдания животных, мы были бы вынуждены сделать радикальные перемены в нашем уходе за животными, нашем питании, методах сельского хозяйства, которые мы используем, методику проведения опытов во многих областях науки, наш подход к живой природе, в охоте, заманиванию в ловушку и ношению мехов, и в области развлечений подобно циркам, родео и зоопаркам. В результате можно было бы избежать большого количества страданий. До этого времени я говорил только о страданиях животных, но ничего — об их уничтожении. Это упущение было преднамеренным. Применение принципа равенства по отношению к страданиям, по крайней мере теоретически, довольно справедливо. Боль и страдания плохи сами по себе и должны быть прекращены или минимизированы, независимо от расы, пола или вида существа, которое страдает. Боль является плохой в зависимости от того, насколько интенсивной она является и как долго она продолжается, но боли той же самой интенсивности и продолжительности одинаково плохи и для людей, и для животных. Вопрос уничтожения более сложен. Я сознательно оставил его напоследок, потому что в существующем состоянии человеческой тирании по отношению к другим видам, принцип равного рассмотрения боли или удовольствия — достаточное основание против всех главных злоупотреблений животными в человеческой практике. Однако, необходимо говорить на тему уничтожения. Также, как большинство людей — спесиецисты и причиняют боль животным и они бы не причинили подобную боль людям, они убивают животных, но никогда не позволят убивать людей. Здесь мы должны будем перейти к понятиям, когда законно убивать людей, как об этом свидетельствуют дебаты об абортах и эвтаназии. И при этом философы-моралисты не были способны договориться между собой, правильно ли это — убивать людей, и когда обстоятельства, позволяющие убить человека, могут быть оправданы. Позвольте нам сначала рассмотр
|