Глава 36. Арест решен

Оба шпиона, продолжая разговаривать шепотом, ехали по аллее, и, только когда наконец выехали из ворот Каменной Балки на проезжую дорогу, они перестали опасаться, что их услышат, и заговорили громко.

— Вот это так будет фурор! — промолвил Скэрти, обращаясь, по-видимому, не столько к своему спутнику, сколько к самому себе.

— Какой фурор, капитан? — спросил Стаббс.

— Если захватить это гнездо заговорщиков.

— Да, черт возьми!

— Меня за это произведут в полковники, это уж как пить дать, а вы, мой достойный корнет, станете капитаном Стаббсом!

— Здорово! А почему бы нам не попытаться захватить их?

— Да просто потому, что мы не можем этого сделать. К тому времени, как мы разбудим наших бездельников и вернемся с ними туда, все разъедутся. Я видел, что заговорщики уже собирались расходиться, поэтому я так и торопился уйти. Да, — продолжал он задумчиво, — мы не успели бы их захватить, они, конечно, уже рассыпались бы на все четыре стороны. А кроме того, ведь и он мог бы скрыться, воспользовавшись темнотой. Ищи его потом! До остальных мне нет дела! Мне надо захватить его, а это лучше сделать при дневном свете. Завтра он будет в моих руках, а послезавтра мы его препроводим коменданту Тауэра, затем — в «Звездную палату» и, наконец, — на эшафот!

— Ну да, это все так, капитан, — сказал Стаббс, до ушей которого дошла только часть этого монолога. — А вот насчет нашего почтенного хозяина, сэра Мармадьюка — его вы не могли бы захватить?

— В любое время, ха-ха-ха! И послушайте, Стаббс! Я должен вам сказать словечко по этому деликатному вопросу. Ведь я обещал вам повышение в чине. Королева по моей просьбе позаботится о том, чтобы вы его получили. Но вы можете рассчитывать на мою поддержку только при одном условии — при одном условии, слышите?

— Слышу. Но какое же это условие, капитан?

— Чтобы вы ничего не рассказывали о том, где вы были, что вы слышали и видели нынче ночью, до тех пор, пока я сам не позволю вам говорить.

— Ни словечка, клянусь честью! Обещаю вам!

— Прекрасно. Держите ваше обещание, мой достойный корнет, это в ваших же собственных интересах, если вы хотите, чтобы вас называли капитаном. Со временем вы, может быть, узнаете, почему я требую, чтобы вы молчали, и тогда вы все поймете. А пока — ни слова о том, где мы были ночью, никому, а главное — сэру Мармадьюку Уэду. Так-то, мой благородный сэр! — продолжал он, разговаривая сам с собой. — Теперь я нашел средство, которое растопит лед вашего аристократического высокомерия! И ты, равнодушная красавица! Если я хоть что-нибудь понимаю в женщинах и не ошибся в тебе, то, прежде чем взойдет новый месяц, который оказывает на женскую природу такое загадочное влияние, я обращу в прах твое равнодушие и заставлю тебя открыть пылкие объятия и, прижав к сердцу Ричарда Скэрти, воскликнуть: «Будь моим, дорогой! Моим навсегда».

И, словно не в силах сидеть в седле, Скэрти возбужденно приподнялся на стременах, как если бы он уже чувствовал эти трепещущие объятия. Но через минуту он уже сидел опустив голову, полный неуверенности и сомнений.

Неосторожное движение снова вызвало у него боль в раненой руке, и это напомнило ему целый ряд унизительных обстоятельств — поражение на поединке, найденную перчатку, подозрения насчет соперника и свидание, почти подтвердившее его подозрения.

Все эти воспоминания, вызванные болью в еще не зажившей ране, нахлынули на него сразу и мгновенно разрушили его мечты о победе; как ни успешна оказалась его шпионская вылазка, он вернулся в усадьбу сэра Мармадьюка мрачный и в угрюмом молчании ехал по тенистому парку.

Он знал, где находится спальня Марион. Выехав на аллею, которая вела к дому, он устремил взгляд на ее окно; ему показалось, что он увидел женскую фигуру, мелькнувшую за занавеской подобно белой нимфе, исчезающей в тумане.

Он остановил коня и долго не отрывал глаз от ее окна, но не увидел ничего, что могло бы хоть сколько-нибудь его утешить. В комнате было темно, и холодный блеск оконного стекла вызывал в его душе безнадежное уныние; убедившись, что его воображение сыграло с ним шутку, он мрачно поехал дальше.

Однако это было не так: тень, мелькнувшая за окном, которую он принял за игру воображения, была Марион Уэд; уже не первый раз она подходила к окну, с тех пор как сестры увидели удаляющихся всадников.

Они не стали после того зажигать лампу и в темноте улеглись в постель.

Что им еще оставалось делать? Если даже то, что они видели, грозило кому-то бедой, разве они могли предотвратить ее?

Конечно, если бы Марион была уверена, что беда грозит ее возлюбленному, она не легла бы спать.

Но она все равно не уснула, потому что, хотя этот ночной отъезд капитана кирасиров и корнета мог и не иметь серьезного значения, тяжкое предчувствие, которое сегодня с утра не давало ей покоя, невольно вызывало у нее тревожные опасения.

Слишком позднее было время для каких-нибудь эскапад или развлечений в этой сельской местности, где все, даже и записные гуляки, давно уже завалились спать.

Более часа кузины лежали рядом, обсуждая этот загадочный отъезд. Обе они были в полном недоумении и терялись в догадках, тщетно пытаясь объяснить себе таинственное поведение Скэрти и его корнета.

Наконец Лора, которую, в конце концов, вовсе уж не так интересовало это происшествие, что бы оно ни означало, мирно уснула, предвкушая удовольствие увидеть во сне Уолтера.

Но бедняжке Марион было не до сна. Образ Генри Голтспера стоял перед ее глазами, и сердце ее сжималось от страха за его жизнь.

Она даже не пыталась заснуть. Осторожно выскользнув из постели, так, чтобы не разбудить Лору, она подошла к окну, вглядываясь в даль, потом несколько раз прошлась по комнате взад и вперед и снова остановилась у окна; постояв так несколько минут, она села на подоконник, укрывшись за шелковой занавеской, и так просидела несколько часов, жадно прислушиваясь к каждому звуку, к шуму дождя, барабанившего по крыше, террасе и деревьям, напряженно вглядываясь в темноту, прорезаемую вспышками молнии, и стараясь разглядеть, пока длился этот ослепительный свет, каштановую аллею, по которой уже столько времени назад уехали и, может быть, вот-вот вернутся ночные путешественники.

Ее бодрствование не осталось без награды: они действительно вернулись по той же самой аллее, вдвоем, — Скэрти и Стаббс.

— Слава Богу! — прошептала Марион, увидев приближающиеся две фигуры. — Их поездка, какова бы ни была ее цель, теперь окончена. Надеюсь, что это не касалось его!

Придерживая штору и укрываясь за ней, Марион оставалась у окна, пока всадники подъехали к дому. Но густой мрак за окном не позволял ничего разглядеть, и она только по стуку подков поняла, что они проехали под ее окнами и, обогнув дом, въехали во двор, а спустя несколько секунд она услышала, как за ними с шумом захлопнулись тяжелые ворота.

И вот только тогда она решилась отдать себя во власть благодатного бога сна, всемогущего, как сама любовь. Она тихонько легла рядом с Лорой и скоро уснула.

Скэрти не подозревал, что белоснежное видение, мелькнувшее на миг перед его взором, была действительно Марион Уэд, эта волшебница, околдовавшая его сердце. Он вернулся к себе раздраженный и, не раздеваясь, повалился на кровать, повторяя про себя все ту же клятву, которую он дал себе чуть не с первого дня: завоевать Марион Уэд, завоевать ее любыми средствами и сделать своей женой. Он лег не за тем, чтобы спать.

В том лихорадочном возбуждении, в котором он сейчас находился, он не надеялся заснуть, да и не желал этого.

Он растянулся на постели, чтобы чувствовать себя удобно и на досуге обдумать свой злодейский замысел.

По дороге из Каменной Балки он уже набросал мысленно план немедленных действий: все сводилось к тому, чтобы арестовать Генри Голтспера и отправить его под стражей в лондонскую тюрьму, в Тауэр. Теперь он разрабатывал подробности этого первоначального плана.

Прежде чем расстаться с корнетом, он отдал приказ, чтобы тридцать солдат из отряда были готовы к выступлению незадолго до рассвета; он сопроводил свой приказ строгим предупреждением поднять солдат без шума, чтобы не разбудить никого в усадьбе, команды «вставать» и «седлать» давать без сигнала рожком — короче говоря, приготовиться к походу в полной тишине, так, чтобы это для всех осталось секретом.

У корнета только и оставалось время, чтобы выполнить этот приказ, и Стаббс немедленно отправился отдать нужные распоряжения.

Солдат подняли, растолкав одного за другим, соблюдая предписанную приказом секретность; молча оседлали лошадей; отряд из тридцати вооруженных до зубов кирасиров, готовых вскочить на лошадей, уже выстроился во дворе, когда первая полоска жемчужного света, предвещающая рассвет, появилась на востоке.

Пока шли все эти приготовления, Скэрти, лежа на постели, тщательно обдумывал свой план. Он не сомневался в его успехе. Как может случиться, чтобы враг ускользнул из его рук? Он так ловко провел свою шпионскую вылазку, что у Генри Голтспера не могло возникнуть никаких подозрений.

Скэрти уже успел достаточно изучить Уэлфорда и знал, что тот его не выдаст. Он одержим ревностью и жаждой мести; ясно, он не пойдет предупреждать Голтспера. А кто же еще может предупредить его? Никто.

Арестовать Голтспера не составит никакого труда. Надо только окружить дом, уничтожить всякую возможную лазейку и захватить заговорщика — по всей вероятности, прямо в постели. Вслед за этим — Тауэр, а там — «Звездная палата». Скэрти был достаточно осведомлен об этом пристрастном судилище и не сомневался, что приговор, вынесенный им, избавит от соперника не только Уэлфорда, но и его самого. Он также избавит и короля от опасного врага; но это был отнюдь не главный стимул, руководящий в данном случае капитаном Скэрти.

Его вражда к Голтсперу, возникшая недавно и внезапно, так глубоко укоренилась в его душе, как если бы она длилась годы. Потерпеть поражение на глазах у целой толпы, быть сброшенным с коня, вынужденным просить пощады — ему, Ричарду Скэрти, капитану королевских кирасиров, доблестному кавалеру, победителю на всех поединках, — этого уже было достаточно, чтобы внушить ему лютую ненависть к посрамившему его сопернику. Но подвергнуться такому унижению перед высокородными дамами, на глазах у той, которая зажгла в нем такую бешеную, неукротимую страсть, а сама питала нежную склонность к его противнику, — это уже было совсем невыносимо! Ненависть Скэрти теперь не знала пределов, он был готов на все, чтобы отомстить Голтсперу. И вот сейчас, лежа, на кровати, он с наслаждением обдумывал план мести.

— Клянусь Небом, это будет сладкая месть! — воскликнул он и, вскочив на ноги, взволнованно заходил по комнате взад и вперед. — Она увидит его унижение! Я проведу его перед ее окном, и он предстанет перед ее гордым взором жалким, беспомощным, загнанным пленником! Ха-ха-ха! Оставить ему эту белую перчатку на шляпе? — продолжал он, с наслаждением представляя себе это зрелище. — Что ж, это будет недурно выглядеть, ха-ха-ха! Нет… пожалуй, лучше будет провезти его с обнаженной головой, связанного, как пойманного вора, ха-ха-ха!

«Ну, а что, если она улыбнется ему? — подумал он, и тень сомнения скользнула по его лицу. — Что, если она одарит его улыбкой? Тогда все пропало для меня! Какое же это будет торжество! Ее улыбка сделает его счастливее меня!»

— Ага! Придумал! — воскликнул он просияв. — Я знаю, как поступить, чтобы отбить у нее охоту улыбаться ему. Клянусь Небом, великолепная мысль! Он проедет перед ней не с обнаженной головой, нет! На шляпе его будет красоваться букет цветов! Какие цветы поднесла ему тогда эта девушка? Если я не ошибаюсь, красные — мак, мальвы… что-то в этом роде. Ну, да неважно, лишь бы цвет был подходящий. Марион не разглядит на расстоянии, что это за цветы. Они должны быть немного увядшие, как будто он хранит их с того самого дня. Она никогда не догадается, что это хитрость. Если она улыбнется, увидев эти цветы, я буду знать, что между ними ничего нет. О, какое счастье увидеть ее улыбку! А ведь только сейчас я боялся, как бы она не улыбнулась ему!.. А вот еще блестящая мысль! — злорадно воскликнул он. — Всю ночь я был в каком-то отупении — сейчас у меня словно прояснилось в голове. Une ictee magnifique

, как говорит наша француженка-королева. Какой это будет приятный сюрприз для Голтспера! Если он ее любит — а можно в этом не сомневаться! — это заставит его хорошенько помучиться, как мучился я. Ха-ха! Перчатка с правой руки одержит победу над левой!

И, вытащив из кармана камзола найденную им перчатку Марион, Скэрти подошел к столу, где лежал его шлем, и прикрепил к нему перчатку, привязав ее лентой под султаном из перьев.

— Будет ему над чем подумать в тюрьме! Это даст ему пищу для размышлений, которые будут терзать его день и ночь. Да, это поистине сладкая месть, достойная самого инквизитора!

Шаги, послышавшиеся в коридоре, прервали его ликование. В комнату заглянул Стаббс.

— Тридцать человек в полном вооружении, капитан, и готовы выступить! — объявил младший офицер.

— Ну, и я готов вести их, — ответил капитан, надевая шлем и направляясь к двери. — Тридцать — это, пожалуй, больше, чем нужно. Но, в конце концов, чем больше, тем вернее. Ведь нельзя же допустить, чтобы лиса ускользнула из норы! А она может это сделать, если мы ее не обложим как следует. Я не сомневаюсь, что мы его захватим еще в постельке! Ха-ха-ха! Хорош будет наш изящный кавалер в ночном колпаке! А, Стаббс?

— Хорош, черт возьми!

С радостным предвкушением счастливой охоты Скэрти, сопровождаемый своим подчиненным, весело вышел во двор, где тридцать солдат, вооруженных до зубов, стояли возле своих лошадей, ожидая команды «На коней!»

Через две секунды Скэрти тихо отдал команду, и без обычного трубного сигнала отряд, возглавляемый капитаном и корнетом, вытянувшись колонной, двинулся к воротам, выходящим на Оксфордскую дорогу.

Это были те самые ворота, через которые совсем недавно вернулись оба офицера. Они увидели следы своих лошадей на влажной земле, а рядом — еще один такой же след, ведущий к дому.

— Наш хозяин благополучно вернулся домой, — шепнул Скэрти своему подчиненному. — Тем лучше, — прибавил он с многозначительной улыбкой. — Я не собираюсь делать его своим пленником — по крайней мере, сейчас; а если мне удастся пленить его дочь, я оставлю его на свободе. Ну, а если это не удастся, тогда, я боюсь, сэру Мармадьюку придется воспользоваться гостеприимством его величества и приютиться под кровлей того королевского владения, которое находится к востоку от Чипа и которое с некоторых пор удостоено присутствия столь многих высокородных господ! Ха-ха!

Отпустив эту злорадную шутку насчет Тауэра, Скэрти пришпорил коня и помчался во главе своего отряда по королевской большой дороге.

Извивающаяся по склонам холма сверкающая колонна закованных в латы всадников напоминала гигантскую змею, стремительно догоняющую свою добычу.