Глава 60. Роли переменились

Скэрти остолбенел от изумления. Ему показалось, что Марион Уэд сошла с ума. Но когда он подошел к окну, зрелище, представившееся его глазам, вызвало у него опасения совсем иного рода.

По главной аллее парка двигалась громадная толпа народа — тут были рабочие, подмастерья, ремесленники, но главным образом местные крестьяне. Капитан кирасиров не впервые видел такую пеструю толпу. Быть может, это была та самая толпа, которая приветствовала его насмешливыми выкриками на мосту через Колн, когда он возвращался после своей неудачной погони за Черным Всадником. Так оно, вероятно, и было, за небольшим исключением. Одним из этих исключений был пожилой всадник в черном бархатном камзоле, с величавой осанкой и строгим, благородным лицом.

Народ, толпившийся вокруг, по-видимому, хорошо знал этого всадника, потому что громкое «ура» и радостные возгласы «Да здравствует сэр Мармадьюк!» то и дело оглашали воздух.

Но не только хозяин Бэлстродской усадьбы — а это действительно был он! — вызывал такой энтузиазм толпы.

Рядом с ним на прекрасном вороном коне ехал другой, более молодой всадник не менее благородной внешности. Крики «Да здравствует Черный Всадник!» достигли слуха капитана Скэрти прежде даже, чем он, выглянув в окно, увидел знакомую фигуру на вороном коне, которую ничто не могло изгладить из его памяти.

— Что за дьявольщина! — невольно вырвалось у Скэрти.

Сэр Мармадьюк без стражи, ликующая толпа и тут же этот проклятый мятежник Голтспер!

Марион, с рассыпавшимися по плечам золотыми волосами, бежала им навстречу.

— Что это, черт возьми, может означать? — с недоумением спрашивал себя Скэрти.

Прежде чем он успел прийти в себя от изумления, вызванного этим неожиданным зрелищем, процессия уже подошла к главному входу.

— Ура, ура! Да здравствует Джон Гемпден! Ура, ура! Да здравствует Пим! — дружно подхватывала толпа.

Но когда вслед за этим раздались возгласы: «Да здравствует парламент! Смерть предателю Страффорду!» — Скэрти не выдержал. Страффорд был его покровителем. Как смеет этот сброд поносить Страффорда! Он выскочил на веранду и бросился бежать по аллее к толпе. За ним следом бросились несколько кирасиров, стоявших в воротах двора и тоже с недоумением глазевших на это зрелище.

— Подлые бунтовщики! — вскричал Скэрти, подбегая к толпе и выхватывая на ходу шпагу. — Кто из вас осмелился оскорбить благородного лорда Страффорда, пусть еще раз посмеет произнести эти гнусные слова! Я вырву ему язык из его изменнической глотки!

— Не торопись, господин, не махай шпагой! — раздался зычный голос, и из толпы выступил дюжий молодец со смуглым лицом, обросшим густой щетиной, одетый в камзол с чужого плеча и в шляпе с пером. Это был не кто иной, как наш старый знакомец Грегори Гарт. — Чего зря грозишься? — насмешливо продолжал он. — А ну-ка, попробуй! Посмотрим, удастся ли тебе выполнить свои угрозы! Это я первый крикнул «Смерть предателю Страффорду!» — И с этим вызывающим возгласом Гарт выхватил из ножен здоровенный палаш и принял оборонительную позу.

— Ткни его, Грегори! — крикнул из толпы рослый, широкоплечий человек — это был браконьер Дэнси. — Сделай на нем зарубку! Я тебе помогу!

— И мы тоже! — хором подхватили кузнецы, пекари, мясники, выступая и меряя взглядом кирасиров, стоявших позади Скэрти.

Скэрти не решился привести в исполнение свою угрозу. Противники, столпившиеся вокруг молодца с палашом, были все до одного вооружены и грозно сжимали в руках кто — молот, кто — нож, кто — дубину; да вся толпа тут же ринется им на подмогу, а у его кирасиров разве что у двоих, у троих, имелись шпаги, а остальные были и вовсе без оружия.

В рукопашном бою все преимущества находились на стороне противника. Капитан кирасиров не мог не учесть этого; он решил отступить и вернуться с вооруженным отрядом. Вот тогда он покажет этому сброду, который осмелился бросить ему вызов!

Он уже собирался было скомандовать своим кирасирам отступить, но в это время сэр Мармадьюк соскочил с коня и, подойдя к капитану, остановился между ним и толпой.

— Мне думается, капитан Скэрти, — сказал он с легкой иронией в голосе, — что вы слишком далеко зашли в вашем служебном рвении. Могут быть разные мнения насчет заслуг «благородного Страффорда», как вы изволили именовать Томаса Уэнтворта. Он сейчас предан суду, который, можно не сомневаться, поступит в ним так, как он того заслужил.

— Предан суду? Герцог Страффорд?

— Да, как я вам уже сказал. Он сейчас находится в том самом положении, в котором совсем недавно находился я. Признаюсь, я не без удовольствия покинул этот приют! Я понимаю, капитан Скэрти, что вы еще не могли быть осведомлены об этой перемене в судьбе вашего друга, ибо он только вчера переступил порог Тауэра.

— Страффорд в Тауэре! — с ужасом повторил Скэрти, не веря своим ушам.

— Да, и скоро предстанет перед судом. Не перед «Звездной палатой», которая вчера прекратила свое существование, но перед судом, который будет более справедливо судить его преступления, — перед Высшим Парламентским Судом. Томас Уэнтворт предстанет перед ним как государственный преступник, обвиняемый в измене своей родине.

— Да здравствует парламент! Смерть изменнику Страффорду! — снова закричала толпа, приветствуя речь сэра Мармадьюка.

Скэрти казалось, что он сходит с ума. Он повернулся, чтобы уйти домой и обдумать наедине, как ему действовать дальше, но сэр Мармадьюк остановил его.

— Капитан Скэрти, — громко сказал он все тем же спокойным, ироническим тоном, — не так давно вы соизволили предъявить мне королевскую грамоту. Я счастлив, что могу ответить вам тем же. Я привез вам приказ от его величества, как вы можете сами убедиться, взглянув на эту печать.

Сэр Мармадьюк достал из камзола пакет, запечатанный королевской печатью.

— В тот раз вы были так любезны, — продолжал он, — что дали возможность всем присутствующим ознакомиться с его содержанием. Я последую вашему примеру.

И, сломав печать, сэр Мармадьюк прочел во всеуслышание:

«Капитану Скэрти, командиру отряда королевских кирасиров.

Бэлстрод Парк.

Его величество король повелевает капитану Скэрти вывести вверенный его командованию отряд из владений сэра Мармадьюка Уэда и направиться с ним на расквартирование в наш королевский дворец в Виндзоре. Его величество предлагает сим своему верному слуге капитану Скэрти приступить к выполнению приказа немедленно по получении оного.

Уайтхолл.

Carolns Rex».

Послание его величества было встречено громкими одобрительными возгласами, но ни один голос в толпе не крикнул «Да здравствует король!» Все знали, что эта уступка сэру Мармадьюку со стороны короля была сделана не по доброй воле, а внушена страхом. Он сделал это по настоянию парламента, и толпа, приветствуя этот справедливый акт, кричала: «Да здравствует парламент!»

Лицо Скэрти было чернее тучи, когда он последний раз вошел к себе в комнату, чтобы собраться в дорогу.

— Малодушный трус! — злобно бормотал он сквозь стиснутые зубы. Это относилось не к кому-нибудь из обитателей усадьбы, а к королю, который поставил капитана Скэрти в такое унизительное положение.

Спустя десять минут он уже скакал во главе своего отряда прочь из Бэлстродской усадьбы, оставив нескольких кирасиров для сопровождения обоза…

Марион бросилась в объятия отца, как только он сошел с коня.

— О Боже, какая радость! Ты жив и невредим! — шептала она, прижавшись к его груди.

— Да, дитя мое, с такими отважными провожатыми я чувствовал себя в полной безопасности.

— Судьба сжалилась надо мной! Ведь я почти готова была дать свое согласие, пожертвовать собой, но это было бы для меня хуже смерти…

— Пожертвовать собой? Кому, Марион?

— Ему, Скэрти. Он обещал добиться для тебя помилования, но только при условии, что я… — Марион замялась, не решаясь повторить слова Скэрти.

— Можешь не говорить, какие это были условия, — сказал сэр Мармадьюк. — И ты, моя мужественная девочка, готова была принять их! Я знаю твое великодушие! Но, благодарение Богу, я обязан своим спасением не милости врага, а мужеству друзей, и прежде всего — вот этому доблестному джентльмену, которого ты видишь рядом со мной. Если бы не он, приказ короля пришел бы, пожалуй, слишком поздно…

Марион подняла глаза, и взгляд ее встретился с пламенным взглядом Голтспера, сидевшего на коне.

В эту минуту сэру Мармадьюку пришлось вмешаться в стычку между кирасирами Скэрти и своими отважными провожатыми, которые порывались вступить в рукопашный бой.

Марион и Голтспер на минуту остались одни.

— Благодарю вас, сэр, — произнесла Марион прерывающимся от волнения голосом. — Благодарю вас за то, что вы спасли моего отца! Радость видеть его живым служит мне утешением в том горе, которое вы причинили мне.

— Я причинил вам горе, Марион?

— Не будем говорить об этом, сэр. К чему объяснения? Вы знаете, о чем я говорю. О Генри, Генри! Я никогда не думала, что вы способны на такой обман, на такую чудовищную жестокость!

— Марион!

— Не говорите мне ничего! Уезжайте отсюда! Оставьте меня с моим горем, мне больше ничего не осталось в жизни…

— — Я должен подчиниться вашим приказаниям, Марион, — сказал Голтспер, берясь за поводья. — Вы гоните меня? Но как же мне теперь жить, когда вся жизнь моя принадлежит вам? О Боже, куда мне деваться! — с отчаянием воскликнул он.

— К вашей жене, — чуть слышно, с горьким упреком прошептала Марион.

— Ах, вот в чем дело! Так вам, значит, поспешили сказать!

— Да, я знаю все.

— Нет, не все, Марион. У меня нет жены.

— К чему обманывать меня, Генри? У вас есть жена. Я слышала это от людей, которые вас знают. Вы женаты.

— Я скрыл от вас это, Марион. Это правда, я был женат. Но жена моя умерла.

— Умерла?

— Да, умерла. Я признаю, что я виноват перед вами. Я должен был сказать вам все. Мое оправдание только в моем безумстве. Я полюбил вас, когда она еще была жива…

— О Боже, значит, вы разлюбили меня после того, как она умерла?

— Как можете вы говорить так, Марион! Мое сердце принадлежит вам навеки. Разве вы не помните обет, которым вы связали меня, когда мы виделись с вами последний раз? Мне ничего не стоило связать себя этим обетом. Я никогда не мог бы нарушить его, даже если бы я и хотел это сделать.

— Вы смеетесь надо мной, Генри! Как смеете вы говорить мне о своей любви, о своих обетах! Ведь то обещание, которое я взяла с вас, — вы же его сдержали!

— Какое обещание, Марион?

— Как можно шутить так жестоко! А моя перчатка? Когда вы мне прислали ее и гонец передал мне ваши слова, я думала, я не выживу… я…

— Перчатка! С гонцом! — вне себя от изумления перебил ее Голтспер.

— Марион! — крикнул сэр Мармадьюк, успевший огласить королевский приказ и положить этим конец перебранке между кирасирами и толпой. — Домой, дочка! Позаботься принять гостей со всем радушием, которым до сих пор славился дом Уэдов. Мы проделали длинный путь, и наши достойные друзья из Эксбриджа, Денема и Айвера наглотались пыли. Наверно, в наших погребах найдется какое-нибудь освежающее средство… Пойди распорядись, дочка!

Марион с сияющим лицом бросилась выполнять приказание отца. Изумление Голтспера рассеяло мрак в ее душе. Загадочное возвращение перчатки означало не то, что она думала. Генри Голтспер по-прежнему принадлежит ей!

Как весело потекла жизнь в Бэлстродской усадьбе после отъезда Скэрти с его кирасирами! Лоре больше нечего было опасаться приставаний навязчивого Стаббса, и она целые дни проводила с Уолтером. Ничто больше не угрожало любви Генри Голтспера и Марион; она пылала в их сердцах ярким неугасимым пламенем, но они ревниво оберегали ее от чужих взглядов и по-прежнему встречались тайком на лесной тропинке, под тем самым буком, где Марион пережила самые сладостные и самые горькие минуты своей жизни.

Им не было надобности скрываться: двери дома сэра Мармадьюка Уэда были всегда открыты для его спасителя, но влюбленные всегда ищут уединения и стараются как можно дольше уберечь от всех свою нежную тайну.