Почти настоящая карьера

На следующий день я вернулся на работу с новым зарядом энтузиазма, накопленным за короткую отлучку. С разочарованием отметив, что учебный центр не сгорел дотла в мое отсутствие, я попытался наверстать упущенное. Только я успел открыть почту («вам поступило 926 новых сообщений»), как вдруг зазвонил телефон. Звонили по местной линии.

– Здравствуйте, Пэл. Это Бернард. Не могли бы вы на минутку заглянуть в мой кабинет, и чем скорее, тем лучше?

– Сейчас буду.

Бернарда я застал в мрачном расположении духа. Нет ничего более душераздирающего, чем расстроенный усатый мужчина – словно мало ему проблем с усами. Впрочем, уныние и подавленность не покидали Бернарда никогда. Родился он в графстве Даун, и, хотя его североирландский акцент почти улетучился, «нет» он произносил на прежний манер, будто блеял – «не-е-ы-т». А в минуты стресса и вовсе вдруг начинал говорить как ребенок на постэмбриональном этапе. С акцентом или без оного, Бернард неизменно сохранял вид человека, по ошибке приговоренного к пожизненной марокканской каторге.

– Мне поступила жалоба.

– На кого? От кого?

– Об этом чуть позже. Заметьте, я вызвал вас, а не вашего непосредственного начальника. В обычной обстановке с вами бы говорил Терри Стивен Рассел. Но Терри Стивен Рассел ушел.

– Ушел? Вы хотите сказать, что он уволился из университета?

– Именно. Вчера утром он еще был здесь, а после обеденного перерыва его уже не было.

– Он не объяснил, куда уходит?

– Нет.

– А вы спрашивали?

– Я даже не видел его. Вернулся с обеда и нашел на дверях записку.

Бернард подал мне бумажку-самоклейку. На ней было написано: «Увольняюсь с этой самой минуты». Для TCP записка довольно многословна, подумал я.

– Я, конечно, зашел к нему в офис, – продолжал Бернард, – но его уже след простыл. В личном шкафчике пусто. Уэйн сказал, что перед уходом TCP наскоро попрощался с сотрудниками компьютерной группы и оставил каждому в подарок по степлеру.

– Ух ты.

– Разумеется, степлеры оказались собственностью учебного центра, пришлось вернуть их в шкаф для хранения канцелярских принадлежностей.

– Быстро вы среагировали.

– Видите ли, уход вашего начальника ставит нас в щекотливое положение. Я сегодня утром говорил с кадровиками насчет объявления о вакансии, но пока суд да дело, пройдет не меньше месяца. И это при самом оптимистичном раскладе. Если хоть один из трех комитетов, которые утверждают текст объявления, найдет к чему придраться, придется все начинать сначала.

– Разумеется.

– Поэтому хочу вас спросить, не могли бы вы замещать TCP и выполнять его работу, пока мы не найдем человека на его место? Сами понимаете – платить его зарплату мы вам не можем, но вы бы нас сильно выручили, да и полезный опыт приобретете.

Я смутно представлял себе, в чем именно состояла работа TCP, но, если на то пошло, он и сам этого не знал, что его ничуть не смущало. Было бы глупо отказываться от повышения по службе, пусть даже на время и без оплаты.

– А как быть с моей нынешней работой? Ее кто будет делать?

– Переводить кого-нибудь на вашу должность всего на пару недель было бы неразумно. А что, если вы и ее сохраните? Обе должности требуют тесного взаимодействия, в определенном смысле вам же будет легче – в плане обмена информацией.

Бернард явно все обдумал заранее.

– А-а. Ну хорошо.

– Прекрасно. Поздравляю, вы – новый МУКГЗПОиО учебного центра.

Еще ни один человек не придумал легкий способ выговаривать сокращение «менеджер по управлению компьютерной группой, закупкам программного обеспечения и обучению» (название полтора дня рожали администраторы двух отделов), поэтому все произносили его по складам: «МУ-КЭ – ГЭ-ЗЭ-ПО-И-О». Через некоторое время человек привыкал и без труда выплевывал «мукзэпой». Главное, все прекрасно понимали, что имеется в виду. Назови они должность «менеджером по информационным технологиям», и люди из других отделов могли бы подумать бог знает что, а так всем было ясно, что за зверь «мукзэпой».

Бернард пожал мне руку.

– Жаль вас огорчать, но вашим первым заданием на посту мукзэпоя должен был стать серьезный разговор с диспетчером компьютерной группы. Но так как вы и есть диспетчер, я, пожалуй, вас подменю. Я уже говорил, что мы получили жалобу.

– Помню, продолжайте.

– Вчера Карен Роубон проводила демонстрационное занятие на факультете гуманитарных наук. Она утверждает, что договорилась с вами о доставке необходимых пособий, но, когда она явилась на место… их там не оказалось. Ей не только пришлось просить группу информационной поддержки оказывать ей поддержку, что, разумеется, не входит в обязанности группы – их менеджер прислал мне краткое напоминание, – но она также не смогла на месте показать студентам скульптуры Пьера, потому что никто не согласился их переносить. Студентам пришлось самим спускаться вниз в студию Пьера. Карен была очень и очень недовольна. Хорошо, я знаю, что вы вчера болели, но вам следовало найти себе замену. Перепроверять и подстраховываться положено всем, не так ли? Вот черт, совсем забыл!

– Я не забыл, – с обиженной миной ответил я. – Я договорился с TCP, что он все организует.

– А-а, вот как. Значит, это он запамятовал или, торопясь уйти, попросту наплевал.

– Мне страшно неловко. – Я сокрушенно покачал головой. – Вам следовало вызвать меня, я бы приехал и во всем разобрался. Несмотря на приступы тошноты с мигренью, я бы мог пару часов походить в сварщицких очках – они хорошо приглушают свет и предохраняют лицо от ушибов, когда человек теряет ориентацию и равновесие.

– Не-е-ыт, конечно, вы не виноваты. Откуда вам было знать, что TCP тоже не выйдет на работу. Просто так получилось.

– И все-таки у меня на душе кошки скребут. Бедняжка Карен.

– «Жаль, что я не знал об этом в восемнадцать лет!» О чем «об этом», а? – спросил я.

– О том, что нельзя питать надежды, – ответил Ру, насыпая табак в папиросную бумагу.

Трейси наблюдала через стол, как я усаживаюсь.

– Ру надо привлечь к записи кассет для духовного аутотренинга.

Я не проявил энтузиазма.

– В нем действительно есть что-то от мессии. Как бы нам не высвободить энергию, которую мы не сможем потом обуздать.

Ру на одном длинном вдохе раскурил самокрутку, и откинулся на спинку стула, пуская завитки дыма.

– Сегодня утром со мной случилось кое-что интересное.

– Со мной тоже. Отгадай, что именно.

Ру сделал еще одну длинную затяжку.

– Погоди. Так вот, мое утро. – Он стряхнул пепел в пепельницу, но продолжал постукивать по сигарете, хотя стряхивать уже было нечего. – Ко мне в магазин опять заглянула Женщина. Искала третий номер «Вампиреллы» с ограниченным тиражом.

– Вот это да, – задумчиво кивнула Трейси. – Наверное, это потрясающее событие для человека, который понимает, о чем речь.

– Обложку для издания делал Джей Ли.

– Остановись, слышишь, не надо больше, у меня уже голова кругом идет.

– Кстати, у нее был новый пирсинг – витое кольцо, вдетое в нос. Я надеялся, что она подойдет к стойке, и одновременно молил бога, чтобы не подходила. Все равно я повел бы себя как последний идиот. Я уже перебирал в уме, что ей сказать – «Третий номер? Хороший вкус», – но, еще не заговорив, уже начал заикаться, путать слова, пролил кофе в кассу.

Трейси воздела руки ладонями вверх – так иногда изображают Христа на картинках (правда, без надкусанного тоста).

– Ума не приложу, в чем проблема? Пригласи ее на свидание, да и дело с концом. Что такого страшного может случиться?

– Вот-вот, – поддакнул я. – Скорее всего, она просто ответит отказом. Мучительное унижение на несколько секунд, потом много месяцев подряд будешь мысленно, лежа в постели, проигрывать этот позорный момент, всякий раз испытывая обжигающее смятение, и натягивать на голову одеяло, желая провалиться сквозь землю. Каждую секунду за прилавком будешь думать, придет ли она опять, и, когда она действительно придет, тебя парализует панический страх. Она зайдет купить какую-нибудь мелочь, и по ее скованному виду ты поймешь, что она помнит о твоей неудачной попытке сближения, тебя заколдобит, и, возможно, ты попробуешь сострить, но шутка получится плоской, и она бросит на тебя взгляд, в котором смешаются жалость, негодование и насмешка. Если повезет, ты удержишься на работе и не проведешь целый год в вязком полунебытии, заливая жалость к себе вином.

– Радужные перспективы ты ему нарисовал, нечего сказать.

– Так и будет. А ты говоришь – «что страшного может случиться». Господь свидетель, я должен уберечь Ру от коварного совета женщины. Отказ способен уничтожить даже самого сильного мужчину. Посмотри на нынешнего Ру и представь, что с ним будет, когда ему откажет девушка.

– Лучше точно знать, на каком ты свете, – начала Трейси.

– Ничего подобного. Нет ничего ужаснее, чем когда женщина твоей мечты отклоняет приглашение на свидание. Лучше, намного лучше не марать надежду активными действиями, или обманываться, или попросту мечтать о ней по ночам, предаваясь онанизму.

– Мы в кафе не одни, – заметил Ру.

– Ты – женщина. Ты не представляешь, что для мужчины означает быть отвергнутым. Я даже подозреваю, что ты из тех, кто способен отмахнуться – ах, какие пустяки. Когда мужчина делает попытку сблизиться и его отшивают, он становится калекой, а если его бросают… ну, тогда…

– Постой-ка! – вспылила Трейси. – Если ты на минуту заткнешь свой фонтан, я объясню тебе, что женщины тоже переживают, когда их бросают. Я помню, как меня однажды бросили, я была в полном шоке целых полтора месяца.

Мы с Ру одновременно взорвались хохотом.

– Вот и я о том же, – хлопнул я в ладоши. – Господин судья, опрос свидетелей на этом можно закончить. Полтора месяца! Мужчину можно счесть невероятно жизнестойким, если он оправится от травмы через полтора десятка лет! Женщине достаточно поплакать всласть, налопаться шоколада и позлословить с подругами пару вечеров, и все – жизнь продолжается. А жизнь мужчины разрушается как карточный домик. То, что разведенные мужчины умирают раньше, – известный факт.

Трейси пожала плечами:

– Наверное, потому, что зарастают грязью.

– Смехотворное предположение, – покачал я головой. – Брось мужчину – и ты буквально убьешь его. До вас совершенно не доходит, как вы нам нужны. Даже когда мужчина заводит любовницу, он не может отказаться от жены. Мы крохотные, беспомощные, хрупкие существа.

– Ой, не надо. Вы меня уже достали своим трепом. Выходит, если бы не Урсула, ты бы давно помер? Такого я от тебя прежде не слыхала.

– Да… помер бы. И если мое утверждение верно даже относительно Урсулы, значит, оно абсолютно верно. Начнем с того, что Урсула строго пресекает любые мои попытки предаваться гедонизму. Не стой она надо мной как недремлющий страж, кто знает, в какие гибельные наслаждения я мог бы погрузиться. Кроме того, Урсула не позволит мне сдохнуть, так как иначе некому будет гладить белье.

– Кажется, я еще не созрел, чтобы пригласить Женщину на свидание, – сказал Ру. – Спасибо вам обоим, что помогли выкристаллизовать эту мысль.

– Видишь, что ты наделал? – накинулась на меня Трейси.

– Неважно, – продолжал Ру. – Я бы и сам до этого дошел. Пэл, ты говорил, что тоже интересно провел время?

– Что? Ах да. Нас ограбили, TCP уволился, и я теперь работаю вместо него. Короче, ерунда.

Вернувшись на работу, я решил, что пора переносить вещи. Пока я был диспетчером компьютерной группы, мой стол стоял на пятом этаже учебного центра, в офисе ИТ-поддержки. Однако мукзэпою как менеджеру группы полагался стол в офисе руководителей других групп. Рабочее место TCP находилось между столами Дэвида Вульфа, начальника библиотекарей (или, как они сами себя называли, – держите меня – «интеллектуалов»), и Полин Додд, менеджера помощников библиотекарей.

Полин за столом не было, она торчала на заседании отдела, где обсуждалось, стаканчики какого типа следует использовать в комплекте с охладителем воды. Я давно мечтал посмотреть, как она ужом ползет на свое место. В ее части офиса нельзя было шагу ступить из-за нагромождения мягких игрушек, безделушек, искусственных цветов, дощечек с изречениями, купленных в магазине тысячи мелочей, и фотографий младенцев.

Дэвид, однако, был на месте. Обычно он приходил на работу в 7.30 утра (так говорили уборщики, сам я в такую рань еще переругивался с Урсулой из-за доступа в ванную) и не уходил до тех пор, пока сил не оставалось лишь на то, чтобы дотащиться до машины.

– Значит, вы и есть наш новый мукзэпой?

– Пока не найдут замену.

– Но вы, конечно, тоже подадите заявление?

– Гм. Ну… да, наверное. Я так далеко пока не загадывал. – Я не врал. Загадывалыцик из меня никудышный. Прошлое поминать – это пожалуйста. – Должностные обязанности могут потребовать квалификации, которой у меня нет.

– Даже если квалификация есть и всем известно, что лучше вас на эту должность никого не найти, вас все равно могут не включить в список кандидатов, – с готовностью отозвался Дэвид.

У него явно была припасена история из личного опыта, и я быстренько свернул разговор в безопасную сторону:

– У TCP была какая-нибудь система хранения документов? Я вижу здесь шкаф для папок, места для хранения много, вот только система не просматривается.

– Понятия не имею. Кажется, хаос его вполне устраивал. В конце концов, он не интеллектуал. Для небиблиотекарей учет – тяжкая обуза. Терри Стивен Рассел предпочитал вербальное общение. Он постоянно говорил по телефону, ездил на встречи с какими-то людьми, хотя трудно вообразить, какое отношение более половины из них имело к нашей работе. Он чаще меня встречался с деканами, несмотря на то, что интеллектуалами руковожу я, а не он. Сомневаюсь, – Дэвид впервые оторвался от расписания, над которым корпел, и поднял на меня глаза, – что он вел какие-либо записи.

Компьютер Терри никуда не делся со стола, но был девственно чист. Даже операционная система отсутствовала. Очевидно, перед уходом TCP отформатировал жесткий диск. В наше время это обычное дело. Люди тратят столько рабочего времени на загрузку порнографии из Интернета или просмотр электронной почты, часто сомнительной с точки зрения закона, что, уходя, гораздо проще стереть на компьютере все одним махом. Поиск и удаление улик заняли бы целую вечность, не говоря о том, что такие манипуляции требуют определенных навыков. Но даже после процедуры полной очистки остается гнетущее чувство, что где-то что-то пропущено. Разумеется, как только работник увольнялся, его бывшие коллеги мушиным роем налетали на его компьютер, пытаясь выяснить, чем он, собственно, занимался. Отдел охватывала страшная досада, если на компе старины Боба не обнаруживалось картинок, разоблачающих тайный интерес коллеги к переодеванию в женское белье. Но факт форматирования компьютера уже сам по себе вызывал удовлетворение. Я любил готовить компьютеры к работе с нуля: деление диска на сегменты, установка «Виндоус», загрузка и запуск стандартных программ занимали почти весь день, требуя минимальных умственных усилий – лишь нажимай кнопку «продолжить» время от времени.

Я извлек загрузочную дискетку с драйверами накопителя на компакт-дисках – вещицу настолько ценную в кругах айтишников, что некоторые из них испытывали оргазм от одного прикосновения к ней – и вставил ее в дисковод А. Перезагрузившись, я начал устанавливать операционную систему с компакт-диска. Пока диск жужжал и пощелкивал (на экране яркие надписи обещали, что после установки программы моя жизнь круто изменится, поскольку легкость выполнения некоторых операций превзойдет самые смелые мои ожидания), я рылся в наследстве TCP.

Папки стояли вертикально только в верхнем, четвертом отделении шкафа. В остальных, если папки там вообще имелись, они были свалены в кучу. Я предположил, что наиболее свежие документы должны находиться на вершинах куч. Лежавшая сверху памятка во втором отделении (официальное напоминание о диспансеризации и проверке безопасности рабочих мест, на уголке рукой TCP нацарапано «ага, щас») была не старше нескольких недель. Видимо, верхнее отделение содержалось в порядке, чтобы пускать начальству пыль в глаза, – папки были помечены наклейками с какими-то обозначениями. Через несколько секунд выяснилось, что система учета сводилась к банальному алфавитному порядку. Никакой информации из пометок типа «ГД – ДП» или «фид. 12/09/97» почерпнуть было невозможно. Несколько папок вообще оказались пустыми. В одной я нашел шоколадное яйцо «Кэдбери».

В ящиках стола – аналогичные джунгли, с той лишь разницей, что содержимое не относилось к работе. Там лежали старые музыкальные журналы, каталоги «Товары – на дом», билетики с автостоянок, квитанции на проявление фотопленки – мусор, который TCP было лень донести до урны. Лишь в нижнем ящике обнаружилась вещь, которую туда положили, а не швырнули, – небольшой сверток с надписью «Для Пэла». Я ощупал пакет – так всегда полагается поступать со свертками. Смысл в том, чтобы заранее угадать, что там внутри, и, открыв, сказать «я так и думал» вместо «вот не ожидал». Вы отвергаете неизвестность и получаете в награду легкое разочарование, вымогая, таким образом, у жизни толику удовольствия. Я потискал пакет, потряс его около уха и, ничего не установив (на ощупь он был твердый, звуков не издавал), содрал клейкую ленту. Внутри было зеркало, обычное настольное зеркало, какие разыгрывают на школьных лотереях и продают в магазинах, где любой товар стоит не дороже одного фунта. Сначала я подумал, что TCP решил съязвить напоследок по поводу моего тщеславия, но он явно хотел сказать что-то другое. Прямо на зеркале фломастером было выведено: «Береги свою задницу. Терри». Я не знал, то ли мне смеяться, то ли пугаться.