Возвращение. Владимир Ипполитович Безвременьев (самым внезапным и коварнейшим образом), обнаружил, что прежний ход вещей

Владимир Ипполитович Безвременьев (самым внезапным и коварнейшим образом), обнаружил, что прежний ход вещей, ему, как будто, и не подвластен. И ведь, вроде как, и нельзя было ничего поделать. Быть может потому, – что для этого требовалось найти ту точку отсчета, с которой стабильный (до сих пор) круговорот жизни – принялся идти: в одном ему известном порядке. Или просто, что было уже значительно вернее, – беспорядке. Потому как – как же это еще называть? (Причем, стоило заметить, что какого-то особого – так сказать, суматошного порядка – еще, вроде как, и не было. Просто, в одночасье… все словно стало с головы на ноги. Ну, или – с ног на голову. В зависимости, от того, как у кого стояло раньше).

В общем, Владимир Ипполитович заметил… даже нет… Владимир Ипполитович, как-то странно обратил внимание, – что привычный закон мироздания – как бы разом потерял свою актуальность. И, теперь, кажется (может, действительно, пока только кажется), – что все самым неожиданным образом изменилось.

Первым «звоночком» было необъяснимое желание Безвременьева перечитать старые книги из собственной библиотеки, насчитывающей несколько тысяч томов. Да, не абы какие – а те, которые аккурат (и не только самим Владимиром Ипполитовичем) относились к так называемой детско-юношеской литературе. Жюль Верн, Даниэль Дэфо, Герберт Уэльс, Чарльз Диккенс, Фенимор Купер… и кроме них: Бальзак, Стендаль, Мериме, и тому прочие (включая многочисленных русских классиков XVIII-XIX вв.) – неожиданно завладели его сознанием. Причем, что поистине оказалось удивительным, Безвременьев (как будто бы) ощутил прикосновение к тайне… той тайне, завесу над которой приоткрывает любой нормальный подросток 12-14 лет (а то и значительно раньше, например, большинство из перечисленных автором сам Безвременьев прочитал еще в 8 – 10 лет), – и после… к ней (тайне) уже не возвращаются. И не потому, что как-то там, разочаровался в некогда любимых книгах. Совсем даже нет. Просто он, – перешёл на другой, следующий, этап в своем интеллектуальном развитии; и вполне объяснимо, – что уже там, – появились другие, новые авторы. (И у нашего героя, до сих пор, все шло самым, как говорится, надлежащим образом. Тем более, что, в какой-то мере, чтение книг он сделал своей профессией, работая преподавателем на кафедре мировой литературы одного из недавно открывшихся Питерских ВУЗов. А до того, – тоже не бездействовал; занимаясь наукой – филологией, – и защитив кандидатскую диссертацию, – что в его тридцать лет – в принципе, было неплохо).

Столкнувшись с подобным своим желанием – Владимир Ипполитович, самым незавидным образом, опечалился. Что случилось? Почему он, как-то вдруг, стал испытывать наслаждение от той литературы, к которой, (как надеялся), – уже никогда не прикоснется? (Ну, может, только разве, чтобы вспомнить какие отдельные моменты из прочитанных книг: пожурить, там, сына-школьника, или проверить некоторых студентов, выбравших в качестве темы – что-нибудь из подобных произведений…).

Но, что было поистине, самым печальным – доцент Безвременьев испытал «необъяснимое» (в его нынешнем образе – «знатока» литературы) удовольствие «от прочитанного». При том (а это было, пожалуй, уже – не вторым «звоночком», – а первым «симптомом»), к действительно «интеллектуальной» прозе, – он, вдруг, самым неожиданным образом охладел. А что было еще точнее, – вдруг как-то разом, – перестал ее «понимать». Практически в одночасье, она стала (для него) – «скучной» (если не сказать – занудной), и «неинтересной».

А, ведь, было время?!. Когда с удивительнейшим наслаждением (и даже – трепетом) он открывал томики: Кафки, Борхеса, Кортасара, Воннегута, Джойса, Набокова, Белого, Мариенгофа… Буквально зачитывался произведениями Камю, Сартра, Кундеры, Маркеса, Стейнбека, Бэнкса, Гари, Аксенова, Довлатова, Битова, Сологуба…

Куда все ушло?..

Все куда-то безвозвратно ушло… Этой прозы, Безвременьев, теперь (в лучшем случае) не понимал; в худшем… в худшем он, – вообще не мог прочитать ни строчки; задаваясь вопросом, – «о чем здесь написано»?..).

И ведь, быть может, ему бы следовало с кем поговорить?.. Спросить совета… А то, – и просто поговорить; чтобы, по реакции собеседника, (например), – попытаться понять: что же это с ним, с Владимиром Ипполитовичем Безвременьевым, происходит…

Но вот в том-то и дело – что-либо подобное почти изначально исключалось. И не потому, что Безвременьев чего-то опасался (хотя, бесспорно, было и это; причем он не то что опасался, а самым настоящим образом боялся; именно – боялся); и даже не потому, что Владимир Ипполитович не знал, как ему правильно – подойти к чему-то подобному. Совсем нет. Вернее – не это было главное. Основным (тем, что напрочь перекрывало, возникшее было, желание) было то, что у Безвременьева, просто, не было на примете человека, с кем он мог бы так просто взять, да пообщаться.

Одних он считал – завистниками (а потому – сразу обманут, навредят, разнесут дурную весть по институту и городу); других – откровенными дураками (не поймут, испоганят смысл, исковеркают правду); третьих… впрочем, третьих-то уже и не было. Но даже, если б кто случайно и объявился бы, – то он сразу же оказался бы зачислен в стан и первых, и вторых, и воображаемых третьих, четвертых, пятых… десятых…).

Что было делать Безвременьеву?.. Сложилась довольно парадоксальная ситуация, которую он, вдруг, наметил разрешить, причем, самым неожиданным образом.

Пойти к независимому психиатру!?

И уже, как будто бы, и действительно сделал это…

Но неожиданно задумался. «А что, если этот, так называемый, «независимый» психиатр – окажется: очень даже «зависимым»; чьим-то братом, племянником, сыном, знакомым… И уже от него, – еще прежде существовавшая тайна, – перестанет быть таковой. И все выплывет наружу. (А перспективы последствий, – Ипполит Матвеевич боялся намного больше, чем самих последствий. Но это так. К слову…).

И беда еще была в том, – что, сколько бы Безвременьев не пытался думать «над возникшей проблемой» – она, как будто бы, не только не исчезала, но и даже – стала как-то усиливать свое влияние. Множась, и таинственным образом, увеличиваясь в размерах.

И вот это уже была настоящая беда.

Безвременьев хаотично бродил по комнате. Суматошные мысли рождали такие же варианты; которые тут же отбрасывались, призывая к ответу новые.

Но уже все было действительно бесполезно. А, ведь, когда-то?.. лет пять – шесть назад… не тогда ли – впервые можно было задуматься?.. не тогда ли, – он впервые почувствовал, что с ним что-то происходит… (…поездка в трамвае… не купленный билет… контролер… отказ Владимира Ипполитовича предъявлять билет; требование штрафа… снова отказ; и, – в итоге, – спасение бегством…)…

Ему бы тогда, – обратить на это внимание. Но, не на это, конечно… А на то, что случилось потом. А потом, – Безвременьев купил проездную карточку; и, при следующей поездке, всяческим образом, – не один раз тыкал ее под нос – поначалу удивленному, а после всерьез обеспокоенному кондуктору; а после, Безвременьев и вовсе выскочил из транспорта; обругав его чьим-то прихвостнем…

Вот бы задуматься Безвременьеву тогда?!

Тем более, что при последующих поездках… впрочем, – самих поездок: не стало. Все расстояние от дома до метро, Ипполит Матвеевич ходил исключительно пешком.

Но, – завидев (уже знакомого) кондуктора в окне проезжающего трамвая – Безвременьев (каким-то загадочным образом) преображался: подпрыгивал вверх; желая обратить на себя внимание кондуктора – вытягивал руку, со все тем же проездным билетом; и, по настоящему, успокаиваясь только тогда, – когда видел его перепуганные глаза. Ходили слухи, – что вскоре, тот даже сменил маршрут. Пока его и там, случайно не нашел Безвременьев.

В общем – задуматься бы Владимиру Ипполитовичу тогда… Но…

Кстати, через какое-то время, – Безвременьев неожиданно успокоился; стал ездить в трамвае; сразу покупая билет; и нарочито – на всем протяжении поездки – уставясь в специально заготовленную газету.

И вот, теперь… Теперь, Безвременьев стал неожиданно замечать, что постепенно погружается куда-то в бездну. Или нет. Какое же это погружение?.. Это скорее – возвращение. Возвращение обратно, в детство. Туда, где у него не было никаких забот. Там он был под более чем надежным прикрытием обезумившей от любви к сыну матери (продолжающей нянчиться с ним не только, когда он уже учился в институте, но и даже когда женился); от почти схожей любви – отца (бессменно – начиная со школьных лет – сопровождавшего его на все экзамены, в том числе и институтские); от любви сослуживцев отца (занимавшего достаточно крупный пост в министерстве культуры), заискивающих перед: «чудо – мальчиком», притом, что никаким–таким чудом, – он никогда не был).

И уже хотелось ему в этом самом детстве остаться. И придумывались тысячи обоснований – не возвращаться обратно.

Да и зачем?..

И тогда уже, – зачем и нам тогда надоедать Владимиру Ипполитовичу Безвременьеву нашим (излишним?) вниманием?.. Оставим его в том состоянии, которое уже почти всецело заполнило его… Ведь главное, – чтобы человек был счастлив…

25 января 2005 г.

рассказ

Тяга к искусству

Можно было предположить, что он сам себя загонял в ловушку. Ведь если посудить, все поступки, характеризующие его в последнее время уже, так или иначе, свидетельствовали именно об этом.

--Что может быть слаще, --казалось ему, --чем нахождение того, к чему наиболее предрасположен.

--Подходи, подходи, --говорил, усмехаясь, дьявол, видя как еще один из глупых человеков насаживается на его крючок. Вступая на путь пьянства и разврата.

Яков не хотел всего этого. Все происходило словно бы вынужденно. Когда он, желая потворствовать какому-то внутреннему желанию, не заметил, как затянулся на его шее галстук порока. И он вроде как и еще оглянуться не успел, а уже оказался по пояс в трясине. И уже словно бы не зависимо от его какого-то желания - не желания, осознавания - не осознавания погружался все глубже.

--Спасите, --вскричал человек. Но из горла раздавалось лишь хлюпанье. Как словно бы птица била крыльями по воде.

--Сучий потрох, --выругался Илья и проснулся. Во сне он почему-то был Яковым. Но это пугало меньше, чем сам сон. Причем, если бы только он мог вспомнить, какую сон имел предысторию. Не имел. Казалось Илье, что и не имели ничего общего картины сна, с происходящим наяву.

Наяву Илья был удачливым бизнесменом. Владельцем крупного пакета акций в золотодобывающей отрасли. Правда, основное предприятие находилось в Амурской области. И часто ездить туда Илья Семенкин не мог. Да и незачем было. Там работала достаточно слаженная команда, во главе которой стоял брат Ильи Семенкина - Сергей (у брата была равнозначная доля -- доли им подарил папа -- и брату нравилось контролировать процесс).

Илье подобное никогда не нравилось. Также как и вообще не нравилось заниматься чем-то, к чему душа не лежала.

Чем же он хотел заниматься?

Музыкой.

Илья Семенкин хотел заниматься музыкой.

Но проблемой было, что хотел он заниматься музыкой по-честному. А каких-либо природных способностей у него не было. В этом-то и была вся беда.

Брат Ильи Семенкина, прознав про его желание, попросил напеть какие-нибудь песни (выслав текст и музыку, записанную по типу караоке). Илья поначалу послал брата подальше (они были ровесники, обоим по двадцать семь), но как-то находясь в подпитии (когда Илья пил - он пребывал в особом состоянии, настоящем волшебстве духа), спел.

Потом прошло какое-то время, позвонил брат, сказав, чтобы Илья оказией передал записанный диск.

Илья передал (в Москве находилось что-то типа центрального офиса, поэтому происходила периодическая циркуляция сотрудников из Москвы в Амурскую область, прииск " Центральный", гордость предприятия, когда-то приватизированного их отцом). А еще через какое-то время в эфире крупной радиостанции услышал песню в исполнении себя. Правда песня здорово отличалась от той, которая, как он помнил, была на диске (копия диска у Ильи сохранилась). Сейчас все было подчищено, вытянуто, отрежиссированно... Гладко, в общем.

Илья нашел только что услышанную песню на диске и включил. Его голос то догонял мелодию, то обгонял ее. Ритм был заметно сбит. Иногда создавалось впечатление что исполнитель вообще жил отдельной жизнью от музыки. В общем - лажа, --понял Илья, и позвонил брату.

--Ты что, не рад? --не понял брат, тяжело задышав в трубке (Илья помнил, что когда брат нервничал, он дышал).

--Рад, --успокоил он его, и повесил трубку.

Настроение оказалось испорчено.

--Неужели я полная бездарность, --угадывал Илья порывавшиеся вырваться в сознание мысли.--Неужели все так плохо, --на самом деле произнес он.

.....................................................................................................

Не прошло и года, как Илья уже сносно играл на нескольких музыкальных инструментах. Правда, для учителей, приходивших к нему, это было настоящим испытанием силы и духа (приходилось наступать на горло совести и пониманию искусства, как формы реализации природного дарования). Но они отрабатывали свой хлеб (платил Илья значительно больше, чем их другие ученики). И в душе закрывали глаза на хроническую неспособность молодого человека к музыке (сносно играл - это значит периодически попадал в ноты; в сравнении с начальным результатом -- уже было что-то). А кое-кто из учителей и лелеял надежду, что когда-нибудь Илья сам скажет, что больше не надо приходить.

Иного способа отказаться от денег не было (правда, кто-то из мастеров гордо отказался, прослушав попытку игры Ильи. Но Семенкин тотчас же предложил такие деньги, что не согласиться было почти невозможно, и мастер видимо решил: " чем черт не шутит").

К сожалению, черт продолжал шутить. Выручало только то, что сам Илья был весьма скептически настроен к своим способностям. Этого он пока не говорил, но для себя Илья установил три года срока. За которые он должен будет или научиться играть, или действительно послать все к черту, как предложил ему брат, услышав как-то игру (брат, в отличие от Ильи, учился в музыкальной школе по классу баяна. Школу не закончил, но играть научился).

Еще большей проблемой было желание Ильи наконец-то запеть. Как ни странно, здесь он определял для себя больше шансов (хотя на самом деле шансы были равны - их вообще не было). И мучил уже других учителей (по вокалу), в надежде, что они все же сумеют поставить ему голос.

Как-то попался опытный преподаватель вокала, который научил Илью искусству попадать в ноты. Петь научить было невозможно, но подпевать Илья уже мог. К концу третьего года он умел играть на фортепьяно и подпевать себе.

Но Илья хотел большего. Он объявил крупную премию тому, кто сумеет из него сделать настоящего музыканта. Настоящего, --значит талантливого? --уточнил один из учителей, промолчав о том, что талантом его подопечный как раз не обладает.

--Настоящего, значит настоящего, --стоял на своем Илья, которому скоро должно было исполнится тридцать лет, и который хотел на юбилей записать несколько песен в собственном исполнении.

--Настоящего так настоящего, --согласился учитель, увидев какую сумму премии нарисовал Илья на бумажке, которую держал на уровне глаз учителя.

--А может мне сыграть за вас, --хотел было спросить учитель, да вспомнив сумму премии решил промолчать. Илью вообще предпочитали не расстраивать. Когда-то он занимался боксом. И при случае мог...

Впрочем, вскоре выяснилось, что и занятия боксом для Ильи были весьма условны. Он вроде как и занимался им, но учитывая полнейшую неприспособленность к данному виду спорта, его результаты были минимальны. Хотя и можно было допустить, что если он разозлится -- сможет больно ударить. Весил Илья под центнер, и хотя был откровенно толст, какая-то сила у него наверняка была. Пусть и условная.

Подошел юбилей. Собрав гостей (в загородном коттедже собралось до полусотни гостей, Илья не любил слишком большие компании), и дождавшись пока те в меру выпьют, покушают, и натанцуются - он взял микрофон, и объявил что приготовил сюрприз.

Компания замерла в ожидании.

Всех попросили занять свои места (" согласно купленным билетам", --пошутил тамада, приглашая гостей рассаживаться; " дурак", --подумал про него Илья). Разнесли необходимые составляющие для прослушивания музыки (то есть еду и напитки). Илья Семенкин сел за фортепьяно (профессионально отбросив фалды фрака - получилось слишком театрально), проверил микрофон, и запел. Все поразились чистоте его голоса. Потом Илья еще и заиграл. Вместе с пением это произвело ошеломляющий эффект на всех присутствующих.

Ему потом еще долго аплодировали и просили спеть на бис. Он кланялся, уходил за импровизированную сцену, и выходил вновь. И снова пел и играл. И снова все хлопали и выкрикивали приветственные послания. Некоторые особо сентиментальные, и к тому времени уже порядком подпитые, дамы плакали слезами счастья. Все было хорошо и замечательно.

И наверное могло быть еще лучше, если бы все было по настоящему. А по настоящему... по настоящему играл учитель (который перед самым юбилеем все же решился озвучить свое предложения, от непроговаривания которого у него уже давно расстроился сон). А пел... пел сам Илья. Но его голос все же пришлось вытягивать на компьютере. Хотя и от самого Ильи требовалось немало: надо было должным образом выучить текст песен, чтобы попадать в ритм, беззвучно открывая рот тогда, когда это требовалось.

Впрочем, даже если бы он где-то и ошибся (на удивление - он не ошибся), никто из собравшихся подобного бы не заметил. Слишком много выпито. Да и обнаружение истины не соответствовало моменту. Ведь все пришли чествовать именинника. И были настроены соответствующе. Ну, разве что, за исключением жены одного из приглашенных, как говорили, когда-то неплохой пианистки, все время порывавшейся о чем-то сказать собравшимся. Но она была столь пьяна и еще раньше всем запомнилась своим вызывающим поведением (ее муж был заместитель министра в правительстве столицы), что на нее никто не обратил внимание.

И можно было со всей ответственностью заявлять, что праздник состоялся.

Правда, на душе Ильи поначалу было не совсем спокойно. Но несмолкаемый рев оваций в его честь (совпавший с салютом) не только успокоил молодого человека, но и заставил поверить, что он действительно заслужил все это. Ну а почему нет? Ведь юбилей!

06.08.2007 год.

рассказ

Студенческие дела

Перееблись все в царстве разврата. Друг друга трахали во все места, девочек ебали преимущественно в попу и в рот, мальчики давали им пососать свои полуобрякшие от длительного секса члены, в общем, все было настолько занимательно, что Вероника на миг задумалась, туда ли она попала?

Веронике было 20 лет, она только недавно перевелась в госуниверситет из универа своего города, на третий курс как и предполагала (пришлось доздать пару экзаменов), поселилась в студенческом общежитии, и что тут началось!

Сначала к ней подкатил местный охранник, причем сразу с предложением взять у него в рот. Вероника подумала что шутка. После охранника с подобным предложением подошел студент пятикурсник. Он так и сказал, что с пятого курса, она новенькая, он всех переебал и хочет теперь с ней.

У Вероники промелькнула мысль, что это все розыгрыш. В Башкирском университете, где она до этого училась, ничего подобного не было и не могло быть. Но Санкт-Петербург видимо другой город, подумала она, и чудом избежала поползновений еще одного любителя острых ощущений, который сразу после приветствия полез к ней в трусы.

--Нет, тут и правда черт те что, --ужаснулась девушка.

Честно сказать, ей хотелось, чтобы ее отъебали. Новые подруги (с которым она успела пообщаться за те несколько дней пока переводилась на факультет) давно ходили, по их словам, ебанные и переебаные, но чтобы вот так сразу, взять в рот у незнакомого парня? Вероника этого не понимала. Она даже на время забыла, что в бытность ее учебы в родном городе, ей очень нравился анальный секс. Попка ее была упругая, манила своей красотой, и Вероника с удовольствием наслаждалась, когда какой-нибудь ее друг вгонял свой член между ее ягодиц. Но, во-первых, это был ее друг. Во-вторых, об этом никто не знал. А в третьих, чтобы вот так, на людях сосать… Нет, этого Вероника и правда не понимала.

--Послушай, что ты кочевряжишься, --подошла к ней новоиспеченная подруга и соседка по общежитию Зоя.—Знала бы ты как классно когда тебя ебут, да еще если не один хуй, а несколько.

Вероника удивлено посмотрела на подругу. Высокая, стройная, Зоя не производила впечатление бляди. Но видимо внешность оказывалась весьма и весьма обманчивой.

--И что, прям сразу и в рот, --спросила Вероника.

Зоя посмотрела на нее удивленно, потом словно что-то поняла, улыбнулась, и, вздохнув, сказала: «почему же в рот. Можно и куда захочет».

--А куда он захочет? —хотелось спросить Веронике, но она постеснялась.

--А уж если захочет в рот, значит в рот, -- то ли угадав ее мысли, то ли вспомнив что-то свое, произнесла Зоя. После чего вздохнув и бросив на прощание что-то типа: «не строй из себя целку», удалилась.

Вероника задумалась. Такого расклада она не ожидала. Да, ей хотелось ебаться, да, она любила это, да, у нее в Башкирии остался молодой человек и два друга, но чтобы вот так сразу… Все-таки она этого не понимала.

--А что тут понимать, --ошарашила Веронику ее сестра, которая заканчивала университет и которая, собственно, переманила Веронику в Питер.—Что тут понимать. Пока молодая – ебись на право и налево. Станешь старая – и твоя дряблая пизда будет никому не нужна.

Вероника задумалась о подобной перспективе. Она представила свою мать, которой было уже пятьдесят, и пизда которой видимо и правда была старая и дряблая. Такая пизда не могла удержать в себе хуй, --отчего-то подумала Вероника, и от этих слов ей сначала стало стыдно, а потом захотелось, чтобы ее отъебали прямо сейчас, чтобы убедились, что ее пизда как раз упругая, и крепко, очень крепко обхватывает молодой и упругий хуй.

Вероника огляделась. По коридору шел студент с соседнего курса. Некоторые лекции были смешанные, и обладающая хорошей памятью девушка вспомнила молодого человека. Но вот как подойти?

Молодой человек подошел сам.

--Привет, --сказал он.—Ты не хочешь потрахаться?

--Тут и правда все сумасшедшие, --промелькнуло в голове девушки. Тем не менее она сдержалась чтобы произнести это вслух, и утвердительно кивнула.

--Хочешь! —обрадовался парень.—Пойдем тогда ко мне в комнату. Пока никого нет, --добавил он, когда Вероника послушно пошла за ним.

Зайдя в комнату, молодой человек сразу достал и продемонстрировал девушке свой член. Член был не очень больших размеров, но показался Веронике настолько привлекательным, что она сразу опустилась на колени и взяла его в рот.

Парень застонал.

--Выеби меня по-настоящему, --попросила Вероника, дождавшись пока член парня увеличился в размерах, и повернулась к нему спиной.

Парень, не долго думая, вогнал хуй в ее попу.

--Так сразу и в попу, --подумала было Вероника, но сразу же накатившее наслаждение перевесило другие мысли и она отдалась любви.

После этого парня были другие. Вероника как-то быстро вошла в коллектив. Она пользовалась спросом у парней. А мысли, что когда-нибудь ее пизда будет старой и никому не нужной, отгоняла от девушки ненужные сомнения. Позволяя наслаждаться сексом.

Август 2011

рассказ

Свет в окне

И видел он свет.

Свет лился из окна.

Теплой весенней безлунно-безветренной ночью это казалось по-особенному завораживающим.

Евгений Горстков около окна стоял уже час. И если вначале ему еще приходили разные мысли в голову (с общей направленностью - поскорей уходить), то зачем он остался -- Горстков не знал. Верил ли он во что-то? Верил. Но то, во что он верил, не относилось к общей проблематике его нынешних действий. В том плане, что он попросту уже мало что понимал.

И видимо то, что он простоял час, и то, что все это время было ему относительно хорошо, говорило лишь о том, что он должен быть благодарен небольшой бутылочке коньяка, к которой прикладывался (за время своего стояния); да пачке сигарет, которая уже подходила к концу.

" Забавно", -- подумал Горстков. Подумал он и еще о чем-то. Но мы-то знали, что ход мыслей Горсткова иной раз начинал так петлять, что следить за оным было не только не нужно, но и вовсе не интересно. Разве что можем сказать, что в какую-то минуту Горстков подумал почти одновременно о женщине, и том, почему не выключается окно, и о том, что делает хозяйка квартиры, в которой светится окно, и о том, что завтра на работу, и даже о том, что у него заканчиваются сигареты и коньяк. Ну, коньяк еще полбеды (на улице Евгений много пить не любил), а вот сигарет было жаль. Ведь ночью их еще надо было купить. А в незнакомом месте на местности было ориентироваться весьма трудно.

Зачем Евгений стоял и смотрел? И почему не делал попыток войти в парадную да подняться на третий этаж, где была квартира?

Ну, входить к незнакомым людям в час ночи было не совсем удобным. К тому же Горстков не знал, была ли женщина одна. И как она вообще отреагирует на его приход.

Ну а что касается того, почему он тут стоял, -- так это объяснялось просто. Евгений Горстков, рослый симпатичный мужчина двадцати семи лет, возвращался домой из офиса (работал директором сети небольших магазинчиков), и вдруг заметил силуэт красивой женщины в окне. Женщина имела отличную фигуру с развитыми формами и была обнажена. Причем, стояла перед окном то боком, то спиной. Но уже по фигуре Горстков понял, что ему как раз необходима такая женщина (он был одинок; были знакомые женщины, но все не то). Поэтому он извлек из внутреннего кармана пиджака бутылочку коньяка (взял по случаю последнего дня рабочей недели), и пригубил. Потом закурил, и пригубил еще и еще. (Это было начало.)

Видимо сказалось все вместе: усталость, конец недели, не склонность к явному алкоголизму, весна, наконец. В общем, он почувствовал, что его слегка подразвезло. Ну а так как считал подшофе идти к даме неприличным, решил какое-то время постоять внизу, ну а потом уже не сомневался, что решится познакомиться.

Пока стоял, захотелось выпить. Выпил. А потом уже стал пить, ожидая, что в его голове все как-нибудь сложится само. И он поймет, что, собственно, должен делать.

Пока не складывалось.

Тогда Горстков... Впрочем, он пока отгонял от себя какие-то решительные меры. Сколько раз уже оказывалось, что женщина была не та. Или фигура дурацкая, или лицо, или ума не было, ну или тот зашкаливал, превращаясь в излишний сарказм. В общем, нормальных женщин (заметим, " нормальность" в представлении различных мужчин отличалась) пока Горсткову не встречалось. Поэтому вполне объяснимо, что и сейчас он подсознательно боялся ошибиться.

Ну а так как время почти всегда идет в любовных делах только на пользу, решил Евгений подождать, постоять пока, попить чуть-чуть, да перекурить это дело.

Потом уже курил, обдумывая ход вероятных шагов к сближению с дамой, а иной раз и просто курил, наслаждаясь погодой и ароматом табачного дыма.

В общем, ничего толкового он не делал. Хотя в иных случаях и размышления можно назвать делом правильным, да и вообще -- необходимым. В том случае, конечно, если размышления эти несут какую-то смысловую нагрузку. Да и вообще - оправданны. Чего, к сожалению, не наблюдалось у Горсткова. Ибо думал он уже вообще черт знает о чем. Что, как бы, и не трудно. Стоит только задуматься, отпустить разум, выйти, то есть, из под его контроля, -- и уже в голове рождается смесь чего-то одновременно необходимого, и занимательно-беспорядочного. В общем, хаос.

Однако не совсем правильным будет сказать, что в голове Горсткова царил такой уж хаос. При всем присутствующем негативе, просматривался общий ключ. Потому что Евгений периодически возвращался к размышлению, какие шаги должен предпринять, чтобы познакомиться с незнакомкой. Ведь в том, что он желал с ней познакомиться, Евгений не сомневался. Он мог бы даже с ней переспать. Если бы судьба как-то по особенному отнеслась к его инициативе.

Но пока он не решался остановиться ни на одной приходящей в его голову модели предстоящего поведения. Все как-то было не так. Вроде как и можно было просто подняться, представиться, наговорить комплиментов, да и уже далее, в зависимости от ситуации, или уйти, взяв телефон, или сразу договориться о встрече на ближайшее время. Ну, или - оказаться (тоже сразу) быть посланным куда-то вдаль. И гордо уйти, не споря, и веря, что оставляет незнакомку в недоумении.

" Но ведь так могло и не случиться", --подумал Горстков. А дама могла вообще оказаться с мужем или любовником. И что уж точно, он бы тогда не только оказался некстати, но и сразу бы лишил себя попытки заполучить эту женщину. Потому что явно, что еще раз после этого встречаться она с ним не будет. А просто так надоедать дамам (без взаимности) он не хотел, не любил, да и вообще - не мог.

Оставалось ждать.

Но он ведь не мог ждать всю жизнь. А, несмотря на то, что прошел час, Евгению уже казалась, что проходила жизнь. Его жизнь. А ведь Евгений Горстков был очень деятельным человеком. Можно даже сказать -- предприимчивым.

И что уж точно, не привык сидеть на месте. Не то, что сейчас...

...........................................................................................

Раньше Евгений Горстков как раз сидел на месте. Закончив университет Профсоюзов (известный питерский вуз) по специальности логистика, молодой человек не спешил с головой погружаться в работу. Тем более что какой-то работы у него не было. Так, наметки какие-то, ни во что серьезное пока не выливавшиеся.

Но, тем не менее, так было только поначалу. Проваляв дурака почти полгода, Евгений Горстков нашел сразу несколько работ. И выбрав из них наиболее высокооплачиваемую, стал отдавать себя новому в жизни делу. Да так, что вскоре оказалось, что это его захватывает удивительным образом. И ни о чем, кроме как о работе, он как вроде бы и не думает.

Потом захотелось как-то устроить личную жизнь. Далее мы уже знаем. Не получилось. В том плане, что не попадалось что-то более-менее путное.

И вот чуть более часа назад, проходя мимо какого-то дома (он и улицы такой раньше не слышал; да и сейчас обратил внимание на табличку с адресом только через полчаса ожидания) он вдруг почувствовал, что то, что он видел, и есть то, что ему нужно.

При том что почти ничего он и не видел. Ну да, широкий таз и большие высокие груди. Ну да, прекрасный силуэт. Вроде как рост под стать его (у Евгения было 190 см.). Но пока не больше. Для большего как раз требовалось сделать еще один шаг (точнее - серию шагов): войти в подъезд, подняться на третий этаж, и позвонить в предполагаемую квартиру. Тем более что это необходимо было или делать сейчас или пока вовсе не делать. Время давно зашкалило за полночь, и, собственно, в любой момент дама его сердца (если предположить - а ему так хотелось - что это дама его сердца) выключит свет и уляжется спать. Выключенный свет будет свидетельствовать о том, что на сегодня все. Отбой. И быть может бессознательно он и ждал выключения этого света, который пока еще горел, явно удивляясь нерешительности Евгения.

И как только Горстков подумал об этом, то неведомая сила потянула его к парадной.

.................................................................................................

Он нажал на кнопку звонка. И только сейчас понял, что не выработал модель поведения. Другими словами, он не знал что будет должен говорить.

Решил положиться на интуицию. И действовать вообще - исходя из увиденного.

Дверь открыл мужчина.

" Извините, --как мог вежливо (хотя сердце стало предательски колотиться, а в голову биться мысль, что он идиот) спросил Евгений.--Я случайно проходил мимо и видел в окне женщину. Я правильно попал"?

Мужчина непонимающе смотрел на него. Был мужчина в пижаме, имел средний рост и испитое лицо.

" Женщина...--выдавил из себя Евгений.--Мне необходимо увидеть женщину, которую я видел в окне".

Мужчина все также продолжал смотреть на него, а в голове Евгения уже прокрутилась цепь возможного объяснения своих слов, и он придумал, чем может объяснить свой приход.

" Я режиссер, --спокойно соврал Евгений.--Мы сейчас снимаем картину, где как раз не хватает актрисы, похожей на вашу жену...", --нашелся он.

Мужчина кивнул, и нерешительно открыл дверь, словно приглашая войти.

Ну, или Евгению показалось, что приглашая. В любом случае он вошел.

--Женщина...--начал Евгений, видя, что мужчина смотрит на него, не двигаясь с места и почти не моргая.

--Вера! --громко позвал женщину мужчина, обращаясь в одну из комнат.--К тебе пришли.

……………………………………………………………………

Женщина Горсткову не подошла. Она имела пустое бесцветное лицо, а при свете оказалась ряба и некрасива. Он успел только извиниться, громко предположив (обращаясь к женщине и мужчине; причем ему показалось, что мужчина был явно не прочь его побить), что видимо просто ошибся квартирами, а может, - многозначительно заметил он, - и домами.

И уже спускавшись по лестнице, почувствовал себя в таком дурацком положении, что после этого пил все выходные, с трудом отойдя к первому рабочему дню (это при том, что женщину он встретил в пятницу, а в субботу ему тоже надо было идти на работу).

Но и после этого он еще долго душевно болел. И считал себя идиотом.

А такое состояние он очень не любил. Оно не предвещало ничего хорошего. Да и вообще, как бы сигналило о том, что он идиотом и является. Без вариантов.

И от этого было очень грустно Евгению. И потребовался почти месяц, прежде чем он уже окончательно отошел от случившегося с ним инцидента.

А после, проходя мимо домов, он уже никогда не смотрел на зажженные окна. Предпочитая даже не замечать, что там живут люди, и тем более женщины.

Так ему было спокойнее. А спокойствие он с недавних пор полюбил. Предпочитая его суете окружающего мира.

10.09.2007 год.

рассказ

Родственные связи

Он устал казаться дурачком.

Несмотря на годы (Валентину было тридцать), его так воспринимали все.

«Всеми» для Валентина, в первую очередь, были жена, ее старший сын (Валя взял женщину с мальчиком; мальчик был ему почти ровесник), ее младший сын (та же история, за исключением возраста. Младшему было двадцать пять), и ее средний сын (среднему было двадцать семь).

Вале было все равно, сколько было детей у Лены (Лене было пятьдесят четыре года; выглядела она на тридцать). До него Лена жила с мужем, которого застрелили бандиты (муж был предпринимателем). Валя тоже был предпринимателем. С Леной познакомился в ночном клубе. Там пьяная Лена показывала стриптиз, и отплясывала чечетку. В форме красноармейца. Вале очень понравился такой подход. Сразу после секса (секс состоялся в кабинете клуба), Валя сделал Елене предложение. Он всю жизнь искал такую женщину. Раскрепощенную, и не зависимую ни от каких условностей. Да и к тому же, умную.

После начала семейной жизни, Валя узнал, что у Лены было трое детей, а ум, был скорей не умом, а хитростью. Пусть и военной. Потому что заполучила она мужчину, которого, быть можете, и не могла себе позволить раннее (в сказки про мужа-предпринимателя Валя сразу не поверил). Ну а может и могла (тогда пришлось бы верить). Но искала как раз такого.

Несмотря на возраст, Валентин занимал весьма ответственную должность в крупной частной нефтяной компании (с блокирующим пакетом акций у Вали). К тому же у его папы был свой бизнес с семизначными цифрами в виде чистой прибыли (после уплаты всех выплат и налогов). А сам Валя был аристократически красив, в меру умен, но в любовных вопросах наивен как ребенок. До Лены у него было только две женщины. Да и те, переспали с ним случайно (секс был поспешный и нелепый, так что через время Валя и не мог с уверенностью сказать, был ли он).

В принципе, Валя так-то уж и не мучился от недостатка женского тепла. Точнее, всегда стремился показать свою независимость от женщин (от их отсутствия в его жизни).

Но в душе он страдал. И Лена как-то сразу это поняла. И после танца (медленного танца, на который сама же его и пригласила), повела Валю в кабинет.

В кабинете Валя разделась, дав на себя немного посмотреть, а потом повернулась, и наклонилась. Валя не удержался. После этого они поженились.

………………………………………………………………

Сейчас Валя проклинал все. Он проклинал себя, проклинал свой поход в ночной клуб, проклинал свою несдержанность при виде обнаженной и доступной женщины. Он вообще был бы склонен продолжать ругать себя, если бы в комнату (у Вали была большая пятикомнатная квартира) не вошла Лена, и не предложила заняться сексом. Она все делала прямо и открыто. Предпочитая не скрывать своих желаний. А Вале… Вале было как-то по особенному трудно удержаться от подобных предложений Лены. И вскоре он сам не заметил, как оказался на ней. Вернее, под ней. Потому как, усевшись на него, Лена стала отплясывать танец любви.

……………………………………………………………………

Валентин стеснялся спросить Лену про детей. Он был бы вполне в состоянии снять детям отдельную квартиру (даже каждому по квартире). Но Лена настояла, чтобы ее дети жили с ней. А Валя, впервые за время общения с ней, понял, что он, собственно, ничего не может противопоставить напору этой женщины. Причем, если поначалу ее диктат компенсировал секс (то что Лена дозволяла вытворять с собой), то вскоре Елена перестал спать с Валентином. Что он совсем не знал, как расценивать. Но терпел. Достаточно быстро принявшись заниматься тем же, чем и занимался до встречи с Леной. Онанизмом.

Только наедине с собой Валя чувствовал себя человеком. А Лена… Лена начала всячески унижать Валентина.

А потом прошло совсем небольшое время, и Лена уже принялась откровенно презирать его. Так же как и ее дети. Валентин вообще боялся Лениных детей. Каждый из них был выше и крупнее его. И мог бы запросто его побить. И младший (ростом младший был под метр девяносто; Валя не дотягивал до метра семидесяти), завалившись домой как-то под утро и пьяный, даже в шутку предложил Вале попробовать ударить его. Так сказать, наказать.

--Так Вы же потом ответите? —предположил Валя (детей Лены он называл на Вы; впрочем как и всех людей; он был вежливый молодой человек).

--Угу, --кивнул детина.—Сделаю из тебя отбивную. И подам на стол маме, --рассмеялся он.

Валя успел забежать в туалет, где и просидел до возращения Лены из ночного клуба (Лена решила не отказываться от отдыха. Вале давно уже было не до него).

А потом у Вали появились подозрения, что дети Лены, совсем даже не ее дети. Ну, то есть он допускал возможность, что у нее могли быть дети. Но как-то не укладывалась тридцатилетняя внешность Лены в возраст, когда женщине было начало шестидесяти. Да и тридцать-то ей можно было дать тоже с натяжкой. Так, двадцать семь-двадцать девять максимум.

И как-то уж очень быстро (и случайно) Валя узнал, что Лене на самом деле тридцать семь лет. А эти «мальчики» были совсем ей не дети. Но тогда кто?

Думать о плохом Валентину не хотелось. Хотя он с недавних пор и стал подозревать, что Лена спит с «мальчиками». Пусть и не с тремя сразу, но двоим уж точно она дела минет (закрывавшись периодически с каждым из них в ванной, якобы помочь помыть спину). А как-то, проходя мимо комнаты «старшего сына» (у каждого в этой семье была своя комната), когда там находился хозяин комнаты, Валя услышал весьма характерные стоны Лены. Она стонала также, как когда-то стонала в кабинете, когда Валя, обхватив роскошные бедра развернувшейся спиной, и отдававшейся ему женщины, вгонял лузу в шар.

Валя тут же поспешил пройти мимо. Тогда у него еще только появились первые подозрения. Которые усилились, когда чуть позже (заняв наблюдательный пункт возле приоткрытой двери в свою комнату), Валентин заметил как Елена, выскочив из комнаты, из которой раздавались стоны, шмыгнула в ванную. Правда из той комнаты вслед за ней никто не вышел, но Валентин и так знал, кто там был. И у него это все как-то стало не укладываться в голове. И только потом, когда, набравшись смелости, и рассказав о своих подозрениях папе, Валя через время получил информацию от секьюрити папы (папин бизнес охраняло папино же охранное агентство) об истинном возрасте Лены. И о том, что якобы ее дети, были хоть и детьми, но не ее. И с Еленой Степановной Жаровой они не были связаны никакими родственными узами. Что означало, что Валентина попросту все это время обманывали (с Леной он успел «прожить» почти полгода).

Но папа Вали был спокойным и рассудительным человеком. И он подумал, что, конечно же, за такой обман и Лену и ее псевдо детей следовало, как минимум, наказать.

Но он также увидел, что после встречи с Еленой (и подобного любовного поворота с ней), его сын, Валентин, необычайно изменился. Резко и как-то вдруг. Сразу став взрослее и даже как-то умнее (да и жизненно опытнее).

И папа Вали решил не предпринимать в отношении Лены никаких санкций. А детей ее и вовсе послать на все четыре стороны. (Правда после не удержался, и выслал из города; у папы Вали были весьма обширные связи). Но саму Лену…

Лену папа оставил. Причем самым неожиданным образом он стал сам спать с ней. А сама Елена Степановна, на удивление (сколько не посылал папа детективов, они не нашли ни одной измены) стала преданной Валиному папе. Правда с Валей Лена больше не встречалась. Папа отослал Валентина в Англию, в одну из своих фирм. Руководить. Посчитав, что мальчик уже вырос.

01. 07. 2007

рассказ

Подарок судьбы

Думал ли Шагаев, что ему еще когда-нибудь будет так хорошо?

Перед ним сейчас открывались необычайные перспективы. Все, о чем ранее он только мечтал, сейчас можно было потрогать. Даже руками. Потому что он стал вдруг обладать такими богатствами, что разом оказалось, что все его недавние проблемы, а то и намечаемые с кем-нибудь скандалы – столь пустяшны, что ему стало о них даже стыдно вспоминать.

Но он должен был вспоминать. Это было одним из условий того человека, который дал ему все – в обмен на желание наблюдать за преобразованиями Шагаева. Прежде всего за трансформацией его психики. Когда сознание разом и бесповоротно отвергло все, что существовало когда-то. Все к чему он тайно стремился. Все, за что сражался с невидимыми врагами, которых вы не можете различить и увидеть в жизни, но которые периодически появляется на вашем пути. Иной раз они идут рядом. Иной раз -- поодаль. Но факт остается фактом: они с вами. Вы ничего и не можете сделать без их власти. И базируются они как раз в вашем подсознании. Там их штаб-квартира. А уже в сознании, можно сказать, что просто база.

Хотя и с этой базы они-то как раз и управляют вами.

И после того, что произошло с Шагаевым, все словно разом открылось перед ним. Весь мир открылся по-новому. Предстал перед ним не шумом парадных участников, а самой что ни на есть правдой. Но эта правда была исключительно его. И ему совсем не надо было кому-то показывать ее, говорить о ней, да и вообще – ему многое теперь делать было не надо. И он почувствовал себя человеком. Впервые за многие годы почувствовал себя человеком.

«И ведь многого действительно не требовалось», -- рассуждал Шагаев. Он о многом теперь рассуждал иначе. Совсем по-другому, чем прежде. Прежде его сознание словно было чем-то скованно. Что-то ему мешало, все время мешало. А теперь, очистившись, и сбросив надоедливую ношу бытия, Шагаев разом изменился, став другим человеком.

«Ну и что, что теперь его будут не узнавать знакомые и даже товарищи», --как предупредили Шагаева перед началом эксперимента. Для него это было теперь действительно ничто. Ведь он разом, разом – добился всего, к чему раньше только подбирался. А то и, быть может, только намечал подобраться. А тут разом – и все. Ну не подарок ли?

……………………………………………………………………

Не знал Реваз, за что ему такой подарок. Но знал, что достоин его. Конечно же, достоин. И даже стремился всяческим образом доказать, что достоин.

Но ему сказали, что никаких доказательств не требуется. А надо чтобы Реваз Шагаев ни о чем не думал, и просто наслаждался счастьем.

И это все было условием эксперимента. Причем Реваз даже не стал до конца выслушивать все пункты эксперимента. Да ему и сказали, что это все равно не имеет никакого значения, прослушает он до конца, или нет. Потому что с этих самых пор -- все теперь у Реваза будет хорошо и правильно. И никто никогда не будет доставлять ему боль и страдания. Как было еще до последнего дня, когда Реваз получил выговор на работе за то, что не сообщил о приходе проверяющей инспекции (Реваз работал администратором на заводе, который разорившись, сдавал теперь цеха в аренду; должность Реваза – контроль за исполнением условий аренды со стороны администрации завода; то есть, попросту, он был связующим звеном между арендодателем и арендаторами).

И теперь Реваз Шагаев знал, что ему не нужно идти на завод. Что он стал свободным человеком. А деньги ему платят за то, что он такой. Умный и красивый. Ну, в смысле – честный и добрый. За умом Реваз хоть и гнался, догонял не всегда. Ну а красоты пока тоже не намечалось. Была полугрузинская-полуказахская внешность (папа грузин, мама казашка). Был всегда заинтересованный взгляд (смотреть на Реваза невозможно было просто так; хотелось обязательно или положить копеечку перед ним, или дать в морду. Чтобы не пялился), иногда на губах его проступала полуулыбка. Волосы в 37 лет стали поседененными на висках. Ну и вообще, впечатление он производил более-менее умеренное. Ровное, можно сказать. Особенно если бы излишне не разглядывал собеседника или просто попутчика (в маршрутке, например).

Ну а вообще – сейчас все же было главное не это. Главным как раз было то, что Реваз получил счастье. Подарок судьбы. И он пока не знал, насколько долго задержится перед ним этот подарок.

И хотя ему сказали, что подарок навсегда – Шагаев не верил.

А ему попросили верить. Иначе…

…………………………………………………………………………

Подарок заключался в исполнении всех Шагаевских желаний, которые можно было осуществить в настоящем времени и на территории России. И хотя Шагаев, было, заикнулся что-то о Швеции, куда всегда мечтал поехать, на него посмотрели столь строго, что он тут же принялся доказывать, что вообще не знает, что существует такая страна как Швеция. А знает, ценит, и любит только Россию. Его родину. Он так и сказал: «Россия – моя родина». И судя по взгляду на него благодетеля, Шагаев понял, что сказал что-то не то. И впредь дал зарок ничего лишнего не говорить, и вообще – жить в соответствии с правилами, которые ему дадут.

--Ты не понял, --сказал Благодетель (имя свое он попросил не упоминать, поэтому пусть будет известен как Благодетель. Тем более Шагаев к нему так и обращался. Хотя ему-то как раз Благодетель свое имя сказал.).—Ты не понял, --повторил Благодетель, фокусируя на словах внимание Шагаева.—Счастье тебе дается навсегда. Ты волен делать с ним все что угодно. Только не можешь кому-то передать. И отказаться от него тоже не можешь. Так что, --Благодетель посмотрел на Шагаева, --остается только радоваться. Наслаждаясь и купаясь в роскоши и богатстве (до этого, когда ему предложили на выбор все что он хочет, Шагаев попросил исполнить его давнишнее желание -- стать богатым).

…………………………………………………………

А еще через время, Ревазу Шагаеву как-то наскучило все. И не то, что он расхотел быть богатым. Наверное, даже нет.

Но вот понял он, что стали происходить какие-то не очень хорошие изменения в его душе. Злым он стал. А еще расчетливым и хитрым. И даже стал бояться, что его кто-то лишит богатства. Хотя как раз по поводу этого Благодетель успокоил его, сказав, что он может не переживать – пока существуют деньги, они у Реваза не закончатся.

И у Шагаева действительно стало очень много денег. Даже неприлично много. А он… А он все равно попросил вернуть его назад. В то время, когда будущее хоть и не вырисовывалось перед ним столь отчетливо, но теперь-то оно вообще не вырисовывалось. Каждый день походил на другой. Все что необходимо было для нормальной жизни -- у Реваза было. И ему совсем не надо было ни к чему стремиться.

И уже видимо как раз это более всего и удручало его. Потому что он вдруг перестал чувствовать вкус к жизни. Раньше этот вкус был терпкий, и даже какой-то ядовитый. А теперь вообще стал никакой.

И вскоре Реваз Шагаев уже стал проситься обратно. Сначала как-то неуверенно, а потом -- настойчиво. И придумал даже множество обоснований того, почему он должен вернуться назад, в прошлое. А счастье?.. Ну так оно и так было там, в прошлом. Просто за мирскими заботами Шагаев его не замечал. А теперь, по крайней мере, знал, где искать это счастье.

Но Благодетель оставался непреклонен. И в очередной раз напомнив о правилах, принятых когда-то Ревазом, вообще исчез.

И с тех пор жил Реваз Шагаев как будто и в счастье, и без оного. Потому что, какое же это было счастье, когда и не к чему было стремиться?

И Благодетель его, в общем-то, понимал. Ему и самому уже давно наскучили его миллионы. И он искал таким образом с кем поделиться. Потому что просто так отдать не мог (мешали какие-то внутренние правила, правила, которые когда-то он возвел в своей психике), а вот дать часть – чтобы решить что-то для себя, понаблюдав за осчастливленным им – мог.

Но уже было понятно, что не в деньгах счастье. Но тогда в чем?

20 августа 2006 год.

рассказ

Понимание

Он понимал, что должен разрешить свои противоречия, и тогда вполне возможно, что его допустят до главного.

В чем должно было заключаться это главное, и кто, собственно, допустит, Аркадий Васильев пока не знал. Но если серьезно, он и не задавался серьезными целями что-то узнать. Допуская, что, -- то, что будет необходимо – придет само. А лишнее как бы еще и помешает.

Ну да может и не помешает. У Васильева, если честно, пока не было четкого мнения по этому вопросу. И он полагал, что все наиболее значимое в его жизни должно будет случиться как бы после. Хотя и, признаться (точнее – он мог в этом признаться только себе), Аркадий Васильев все равно допускал существование чего-то такого, что должно было, по его мнению, в самое ближайшее время если не разрешить все проблемы да унять возможные сомнения, то, что уж точно – смоделировать ситуацию будущего таким замечательным образом, после чего он и действительно окажется спокоен.

Нельзя, конечно, было сказать, что он не был спокоен сейчас. Но исходя из возможностей понимания ситуации как бы в целом, Васильев находил существование определенных недопонятостей в ряде вопросов, касаемых его жизни, и, главное, в адаптации к социуму. И вот тут, видимо, и начинала просматриваться существенная проблема, потому как, если говорить о механизмах подобной адаптации, то у Аркадия Васильева они были некоторым образом если не нарушены, то приводили к ряду серьезных недоразумений, во время которых его, иной раз, даже били на улице, а в большинстве случаев – игнорировали. Считая чудиком, с которым связываться себе дороже. А Васильев подобное словно бы не замечал. Допуская про себя, что когда-нибудь все наладится, и – честно ожидал того часа, когда все станет по-другому.

Сколько ему предстояло ждать, Васильев не знал. Не знал, но, по сути, пока и не стремился узнать. Он вообще предпочитал в определенных случаях не форсировать события. Допуская, что пока те могут идти в русле вырисовывавшейся цепи обстоятельств, пусть, как говорится, и идут. Чтобы не зависеть от обстоятельств, как полагал он, допуская при этом, что в любой момент способен подойти к рассмотрению вопроса глубже, а значит….

Впрочем, так глубоко он не загадывал. И даже не то что скользил по поверхности, но пока его вполне удовлетворяло то, что было. Притом что, по большому счету, еще ничего серьезного и не было. А сам Васильев, как бы даже допуская многое, понимал, что на самом деле действительность вполне могла оказаться совсем даже иной, чем о ней он имел представление.

Но вот даже считая так, иной раз попросту запутывался в отделении частного от целого. Намереваясь, конечно, с подобным вопросом со временем разобраться, но когда должно было наступить это время (время, которого он тайно ожидал) Аркадий Всеволодович Васильев не знал.

Было ему 27 лет, и он верил, что у него еще все впереди.

…………………………………………………………………

Если бы кто-то попытался охарактеризовать Васильева, то мог бы сказать, что представлял тот из себя достаточно противоречивую фигуру (если оценивать Васильева внешне). При этом внутри у Аркадия царила гармония и упорядоченность как мысли, так и трансформация мысли в действие, то есть – в поступки.

Впрочем, поступки Васильева тоже весьма различались. Например, кем-то из знавших его было подмечено, что в обществе Васильев реализовывал несколько иную модель поведения, чем она складывалась внутри самого Васильева. При этом от подобной игры (прежде всего – от необходимости ее) не только не уставал, но и видимо считал такое положение дел чем-то вполне само собой разумеющимся. Хотя и вполне могло выходить так (как тоже кто-то заметил), что он попросту не знал о возможной реализации другой ситуации. Словно бы каждый раз оказываясь вынужденным находиться в спектре проекции своего собственного видения ситуации – на саму ситуацию в целом (так считал и сам Васильев).

Как пояснял Аркадий Всеволодович, это означало, что отдельные ситуации действительности не только моделировались им заранее, но и брали начало исключительно из собственного убеждения о значимости той или иной ситуации в целом. Значимости прежде всего для психики. И необходимых (так уж получалось) вообще для его жизни. Хотя и было заметно, что он продолжал уходить от ряда вопросов, по ответам на которые можно было бы разгадать нечто большее в мировоззрении Васильева, чем он это старался показывать. И ведь не то, что он был таким уж скрытным человеком. Нет, как раз на людях (в том же обществе) Аркадий Васильев всегда был открыт, по крайней мере, явно демонстрировал это. Тогда как известно, что любую ситуацию невозможно рассматривать в одной плоскости. И вот если бы посмотреть иначе…

Впрочем, иначе смотреть Васильев не хотел, а если и смотрел (иногда проделывая нечто подобное), то совсем не стремился, чтобы его видели в подобном спектре собственного бытия другие. А потому в связи с этим, наверное, можно было бы допустить, что он скрывал как минимум часть того целого, которое не должен был бы собрать никто. «Никто и никогда», --сказал бы сам Васильев, но он был человеком осторожным, и предпочитал особо не распространяться о том, что на самом деле думал. Из-за чего кто-то из его немногочисленных знакомых, конечно, и мог бы сделать какой вывод, но в том-то и дело, что у Васильева было немного людей, которым он доверял, но и даже они вряд ли смогли бы правильно оценить жизнь и поступки Аркадия Всеволодовича Васильева. Просто потому, что не располагали должным количеством фактов. Тех фактов, которые Васильев особенно не стремился выпячивать. Оставляя все время какую-то недоговоренность. Так, что можно догадаться что что-то было, но вот исходя из незнания деталей, следовало допустить, что ничего не было.

Что до Васильева, так ему всегда было проще, когда считали так. Он не только не стремился стать понятным для окружающих, но и, по сути, всегда хотел оставаться наедине с собой. Допуская, что для него это будет наиболее оптимальным и даже можно сказать важным; и если подобное происходило так, следовало сделать вывод, что видимо так и было. И сам Васильев даже не задавал себе вопрос «почему». Ему так было спокойнее. Ведь он все равно понимал если не все, то многое. А со временем знал, что поймет еще больше. Так стоит ли сейчас тратить нервы на поиск смыслов, которые все равно в полной мере постигнуть он бы не смог. А если так, то можно было элементарно жить. Просто жить. Чем он, собственно, и занимался.

12.06.2008 г.

2004-20011 гг.

Сергей Зелинский

© C.А.Зелинский. Свет в окне. Сборник повестей и рассказов.