Глава двадцатая. На следующее утро после нашей встречи Эдит позвонила к нам в дверь уже в четверть девятого утра.

На следующее утро после нашей встречи Эдит позвонила к нам в дверь уже в четверть девятого утра.

– Боже! – сказала Адела. – Кто это может быть?

Мы были в нашей крохотной спальне, которая выходила окнами на улицу. Входная дверь была немного правее, но расположена как раз так, что невозможно было подсмотреть, кто нас посетил. В любом случае, так рано утром я решил, что это почтальон, так что не особенно озаботился своим туалетом и крикнул, что уже иду. Открыв дверь, в трусах, с всклокоченными волосами, я увидел перед собой не почтальона, который в конце концов уже, должно быть, привык к таким картинам, а Эдит Бротон.

– Привет, – сказал я с некоторым удивлением.

Эдит проскользнула мимо меня в комнату:

– Мне нужно с тобой поговорить.

Она бросилась на диван, отделявший гостевую часть от столовой в нашей единственной «зале».

– Можно я оденусь? – спросил я.

Она кивнула, и я помчался обратно в спальню сообщить удивленной Аделе, кто посетил нас с утра пораньше.

Она успела одеться первая, и когда я присоединился к ним, Эдит уже держала в руке чашку кофе, а перед ней лежал тост.

– Ну? – спросил я.

Не имело особого смысла притворяться, что все идет нормально. Эдит взглянула на Аделу, и та вскочила:

– Я, пожалуй, пойду, да? Мне еще уйму бумаг надо разобрать…

Эдит махнула рукой, чтобы она села:

– Останься. Это не секрет. И вообще, – она окинула взглядом наше не впечатляющее масштабом жилье, – кажется, здесь куда ни пойдешь, все равно все слышно.

Адела уселась обратно, и мы приготовились.

– Я хочу увидеться с Чарльзом.

Ее голос был ровным, почти без интонаций, но ее слова нас порядком заинтриговали. Я не очень понимал, почему ей было необходимо поговорить об этом с нами на заре, но мне все равно было крайне интересно. И очень скоро мне предстояло понять, какая роль отводится мне.

– Я хочу, чтобы ты это устроил.

Адела поймала мой взгляд и чуть покачала головой. Ей был присущ весь ужас ее племени перед вмешательством в дела такого рода. Каким бы ни был исход, кому-нибудь обязательно достанется. И еще она, как она сказала мне позже, не имела ни малейшего желания вызвать враждебность леди Акфильд и подозревала, что это будет неизбежным побочным эффектом предложенного плана действий. Не следует забывать, что Адела с первого мгновения до последнего была на стороне леди Акфильд, а не Эдит.

– Зачем тебе нужен я? – спросил я тускло.

– Я вчера звонила в Бротон. Спросила Чарльза, но трубку передали Гуджи. Она сказала, что его нет, но я уверена, что он там был. Я звонила в Лондон и в Фелтхэм, и там сказали, что он в Бротоне. Я знаю, что он был там. Она не хочет, чтобы я с ним разговаривала.

Все это только подтвердило подозрения Аделы, что так или иначе от нас требуется бросить вызов леди Акфильд.

– Не очень понимаю, что я могу сделать.

– Они дадут тебе с ним поговорить. Скажи, что хочешь пригласить его на обед, или что-то вроде того, а когда он возьмет трубку, скажи, что я хочу с ним встретиться.

– Не думаю, что я могу это сделать. Я не против позвонить, – это была ложь, – но если леди Акфильд спросит меня, зачем мне Чарльз, я ей расскажу. Она же не может воображать, что ей удастся не подпускать тебя к нему до скончания века.

– Нет, не до скончания. Но достаточно долго.

– Я не верю в это, – сказал я. Хотя верил.

По правде говоря, к тому времени я уже чувствовал, что тоже начинаю принимать сторону леди Акфильд, если уж на то пошло. Факты достаточно просты. Эдит вышла за Чарльза, не любя его, чтобы получить положение в обществе. Затем она не смогла соответствовать этому положению, бросила Чарльза, обманула его доверие, устроила огромный скандал и причинила ему немало боли. Теперь леди Акфильд желала избавиться от нее раз и навсегда – кто станет этому удивляться?

– Ты думаешь, Чарльз захочет тебя видеть? – спросила Адела. – Может быть, это он сам отказался подходить к телефону. – Несомненно, над этим тоже стоило поразмыслить.

– Если не хочет, я хочу услышать это от него.

Какое-то время мы все трое молчали. Адела хрустнула тостом и занялась Найджелом Демпстером.

– Что-нибудь интересное?

– Сестра Сары Картер вышла за какого-то художника, а Ленгсуэллы получили развод. Мы это еще в октябре знали.

– Ты мне поможешь?

Мы с Аделой переглянулись, но я отказался прислушиваться к совету, который прочел в ее глазах. В конечном счете, как бы мне этого ни хотелось, я не мог бросить Эдит на произвол судьбы и объединиться с Бротонами, это было бы неправильно. Что бы я ни думал наедине с самим собой о том, кто прав, кто виноват в этой истории, такой поступок был бы подлостью. С самого начала я был другом Эдит, и это признала даже леди Акфильд.

– Я позвоню. Но не так рано утром и не в твоем присутствии. Иди домой, я тебе перезвоню.

Эдит кивнула, допила кофе и ушла.

– Что-то случилось, – решила Адела.

Я позвонил в Бротон-Холл в половине одиннадцатого и попросил Чарльза к телефону. Несмотря на то что сказала Эдит, я очень удивился, когда услышал голос леди Акфильд.

– Добрый день, – сказала она. – Как поживаете?

– Да вот пытался поймать Чарльза.

Леди Акфильд была очень любезна и, очевидно, предугадывала каждый мой шаг.

– Боюсь, его нет дома. Что-нибудь передать?

Я хотел было придумать какую-нибудь отговорку, но она явно прекрасно знала, зачем я звоню, так что не имело смысла ставить себя в дурацкое положение.

– Боюсь, у меня поручение. И я совсем не уверен, что оно вам понравится.

– А вы попробуйте. – Интонация из сдержанной стала ледяной.

– Эдит. Она хочет увидеться с Чарльзом.

– Зачем?

– Не знаю. – Это была правда.

– Какой смысл?

– Не знаю, есть ли в этом смысл, но точно знаю, что прямого ответа о том, что она думает о вашем предложении и о разводе, вы не получите, пока она его не увидит.

– Так вы ее спрашивали?

– Спрашивал, и она говорит, что ей надо подумать. Часть этих размышлений, очевидно, должна проходить в присутствии Чарльза.

Последовала пауза, я слышал в трубке призрачное эхо других разговоров, обрывки других, чужих, неизвестных жизней, которые проходили в тысячах миль отсюда.

– Вы свободны сегодня вечером? Не могли бы мы встретиться за чаем?

– С превеликим удовольствием, но в данном случае мне все равно нечего добавить к тому, что я уже сказал вам.

– Я буду в «Ритц». В четыре.

Интересно, что она не пригласила меня прийти к ним, в квартиру на Кабоган-сквер.

– Может быть, с ней приедет Тигра. Может быть, в квартире Чарльз, – предположила Адела, и у меня даже возникло искушение сходить туда и позвонить в дверь. Но я отказался от этой идеи, решив, что мне стоит сначала выслушать, что хочет мне сказать леди Акфильд.

Но все-таки я позвонил Эдит:

– Что ты собираешься ей сказать?

– Не знаю. Что она напрасно тратит время, стараясь не дать вам встретиться. Если это то, чем она занимается.

– Именно этим она и занимается.

– Я имею в виду, без ведома Чарльза. В любом случае я позвоню тебе вечером.

Я нерешительно спросил, пришла ли уже леди Акфильд. Но метрдотель не собирался упускать такую возможность.

– Джентльмен к графине Акфильдской, – громко объявил он проходившему мимо официанту, который любезно проводил меня под прицелом любопытных глаз туда, где меня уже ждали.

Она сидела за столом в Мраморном Зале, справа от большого позолоченного фонтана. Улыбнулась и помахала мне своей маленькой ручкой, пока я подходил, и встала поприветствовать меня. Она двигалась аккуратно и легко, как птица. Официант принес чай, сдобрив его немалой порцией вежливых «миледи», она мягко и невозмутимо кивнула в ответ.

Она весело рассмеялась:

– Я здесь всегда, как в первый раз!

– Я – тем более.

Она стала держаться не то чтобы серьезнее, но по крайней мере прямолинейнее. Отчасти исчезла и ее трепетная задушевность, и, вспомнив нашу беседу в ее комнате в Бротоне, я понял, что она собирается подарить мне немного настоящей искренности вместо этой светской игры.

– Мне хотелось бы быть с вами честной, потому что мне кажется – вы могли бы помочь.

– Я одновременно польщен и недоумеваю.

– Я не хочу, чтобы Чарльзу пришлось встречаться с Эдит.

– Я так и понял.

– Дело не в том, что я желаю ей зла. Честное слово. Просто я думаю, что он оказался сейчас в очень запутанной ситуации, и не хочу, чтобы его еще сильнее сбивали с толку.

– Леди Акфильд, – начал я. – Я прекрасно понимаю, почему вы считаете, что это неудачная мысль. Я тоже так думаю. Вы считаете, что этот брак был ошибкой, и предпочли бы, чтобы на этом все кончилось. И с этим я соглашусь. Но факт остается фактом – Эдит все еще жена Чарльза, и если она хочет видеть его, а он, как я подозреваю, хочет видеть ее, не лучше ли нам уйти с дороги?

В ее глазах мелькнуло раздражение:

– Почему вы думаете, что он хочет ее видеть?

– Потому что он все еще любит ее.

Она помолчала какое-то мгновение, проверила сэндвичи на тарелке, нашла один с яйцом и принялась откусывать от него маленькие кусочки с преувеличенным наслаждением.

– Они просто чудесные! – тихонько прошептала она, как будто мы должны любой ценой сделать так, чтобы никто, не дай бог, этого не узнал. Она взглянула на меня своими пронзительными, кошачьими глазами:

– Вы полагаете, я несправедлива к Эдит.

Я покачал головой:

– Нет, я считаю, что вам она не нравится, но не думаю, чтобы вы были особенно несправедливы к ней.

Она кивнула, подтверждая мои слова:

– Она мне не нравится. Очень. Но дело не в этом.

– А в чем?

– В том, что она не может сделать Чарльза счастливым. Нравится она мне или нет, не имеет никакого значения. Я терпеть не могла свою свекровь, но отлично понимала, как великолепно она управлялась с Бротоном и несчастным отцом Тигры. Мне потребовалось двадцать лет, чтобы похоронить ее память. Вы думаете, если бы она мне просто не нравилась, это имело бы хоть какое-нибудь значение? Я не школьница.

– Нет.

Я глотнул чаю. Это мне, несомненно, очень льстило. По какой-то причине леди Акфильд решила приподнять занавес, который обычно скрывал от посторонних все ее мысли, и поговорить со мной по-настоящему.

– Позвольте мне рассказать вам о моем сыне. Чарльз – хороший, добрый, простой человек. Он значительно добрее меня. Но он не так… – она запнулась, подыскивая определение, которое отвечало бы случаю, но звучало бы мягко.

– Умен?

Так как я уже сказал это вслух, она, не задерживая на этом внимания, пошла дальше.

– Ему нужна жена, которая ценила бы не только его самого, но и кто он есть и что он делает. Ценила бы то, какова их жизнь. Он не из тех, кто стал бы уживаться в собственном доме с иным мировоззрением. Он не смог бы жениться на оперной певице социалистической ориентации и уважать ее за ее взгляды. Это не для него.

– Мне кажется, Эдит это тоже не свойственно.

– Она вышла замуж за представление о жизни, которое вычитала в романах и журналах. Она думала, что это будут бесконечные путешествия, показы модных коллекций и встречи с Миком Джаггером. Она думала, что будет устраивать вечеринки на Маврикии для принцессы Мишель… – Леди Акфильд пожала плечами; меня впечатлило, что она слышала о Мике Джаггере. – Я не знаю, может быть, кто-то так и живет. Может быть. Но я знаю, что жизнь Чарльза не будет такой никогда. Все его существование расписано по сельскохозяйственному календарю. Ближайшие полвека он будет охотиться и управлять имениями, управлять имениями и охотиться и на три недели в июле уезжать за границу. Он будет беспокоиться об арендаторах, ругаться с викарием и пытаться добиться правительственной субсидии на реставрацию восточного крыла. А его друзья, за небольшим исключением, будут точно так же чинить крыши своих особняков, охотиться, заниматься фермерством, пытаться получить налоговые льготы. Вот какое будущее его ждет.

– И вы уверены, что там нет места Эдит?

– А вы – нет?

Я помнил, как Эдит ныла на охоте и дулась вечера напролет, под истории Тигры, в лучах обаяния Гуджи. Но вот о чем я догадывался, а леди Акфильд нет, это о том, как скучна и тосклива новая жизнь Эдит. Я вспомнил, как на вечеринке Фионы Грэй ее водили по комнатам, как призовую телку. Леди Акфильд приняла мое молчание за согласие и стала держаться теплее.

– Это не только ее вина. Это ее ужасная мать забивала ей голову чепухой из романов Барбары Картланд. Какие у нее были шансы?

– Бедная миссис Лэвери, – сказал я. Леди Акфильд слегка передернуло. И с этой женщиной миссис Лэвери намеревалась делить восхитительные обеды и походы к модистке.

– Я не сноб, – начала леди Акфильд, но это было уже слишком, и я не смог удержаться, чтобы не поднять бровь – удивленно. Она попыталась меня упрекнуть. – Нет! Я знаю, что людям удается выйти замуж за человека выше себя и все-таки не спасовать. Правда! – Она была порядком возмущена. Я думаю, она искренне верила, что говорит правду.

– Например? – уточнил я.

Она задумалась на мгновение:

– Сьюзан Кара и Энн Мелтон. Они мне обе очень нравятся. И попробуйте только сказать, что это не так.

Речь шла об одной американке, наследнице огромного состояния, которая стала женой одного туповатого заместителя министра, и дочери миллионера, владельца сетей магазинов одежды, что вышла за бедного ирландского графа, о котором до этого никто не слышал, – и это позволило ему оказаться на карте светской жизни. Ни с той, ни с другой я знаком не был, но я страшился за судьбу Эдит, если леди Акфильд считала, что в этих двух случаях женщины «вышли за человека выше себя».

– Я понимаю, что вы мне не верите, но меня с детства приучили не смотреть на людей с точки зрения их классовой принадлежности.

Забавно, что леди Акфильд вполне могла бы повторить это заявление на детекторе лжи, и он бы смолчал, хотя, конечно же, ни с какой другой точки зрения ее на людей смотреть не учили, и она осталась верна этим принципам.

– Важно не то, к какому классу принадлежит Эдит, что бы это ни значило, а то, что эта работа ей не нравится. Она вместе с ее ужасной матерью – типичные «лондонские леди». Они хотят обедать в итальянских ресторанах, ходить на благотворительные балы и летать зимой на юг греться на солнце. Управлять таким домом, как Бротон или хотя бы Фелтхэм, – тяжелая и однообразная работа, как только пройдет очарование новизны. Горы бумаг и заседания комитетов. Бесконечные споры с инспекторами по охране исторических памятников, которые ненавидят тебя только за то, что ты там живешь, и стараются сделать все, чтобы усложнить тебе жизнь. Прошения в правительственные учреждения и экономия на отоплении. В таких домах приятно погостить пару дней. Даже «лондонские леди» временами не прочь. Но владеть ими – очень тяжелый труд. Такая жизнь никогда не принесет ей ни удовольствия, ни удовлетворения. Я даже не виню ее за это, просто ей это недоступно. И если совсем честно, – она остановилась и не сразу решилась продолжить, опасаясь, что раскрывает мне слишком много своих карт, – я очень не уверена в том, насколько ей нравится Чарльз.

Я вспомнил тот далекий ужин в честь помолвки Кэролайн Чейз, сидевшую слева от меня. «Здесь очень скучно… цветочные выставки все лето, замерзшие трубы всю зиму, – услышал я ее жесткий, холодный голос. – Я надеюсь, она к этому готова?» И какой гордой победительницей казалась Эдит. Она переплыла бассейн и получила свой кубок.

– Если все это так, то какая опасность в том, что они встретятся?

– Потому что я подозреваю, что восемь месяцев с безработным актеришкой на Эбери-стрит напомнили ей, почему в свое время Чарльз казался ей таким привлекательным, или мне сказать – выгодным? Может быть, она захотела вернуться.

– А вы против этого?

Мне было немного жаль Саймона – он-то, бедняга, считал себя ослепительным в своей славе, а его только что назвали «безработным актеришкой». Но время было не совсем подходящее, чтобы придираться к словам.

Она говорила четко, как государственный чиновник, делающий официальное заявление:

– Я против этого всеми фибрами души.

Я думаю, в какой-то степени такая откровенность и искренность меня удивила. Я привык к притворному отвращению к разводу, которое является одним из обязательных атрибутов Общества. Хотя на самом деле им плевать, разведен человек или нет, главное – с кем он сейчас состоит в браке. Но леди Акфильд принадлежала к старой школе, и я уверен, что ни в ее родословной, ни у Тигры ни одного развода не было.

– Вы удивлены, что я пойду на скандал, чтобы этого добиться? Я скорее предпочту довести дело до конца сейчас, чем все кое-как подлатать, чтобы через пять лет дождаться катастрофы покрупнее, когда Эдит заново откроет для себя, как ей надоел Чарльз, либо подыщет кого-нибудь не менее богатого, с кем ей будет не так скучно. К тому времени в деле уже могут оказаться замешаны дети, а я бы предпочла, чтобы моих внуков вырастили в Бротоне, причем их собственные отец и мать.

– Это я понимаю, – сказал я.

Бесполезно было отрицать, что ее рассуждения были очень логичны.

– Вы можете мне помочь? – Она деловито принялась за второй сэндвич и налила нам обоим чаю.

Она была со мной откровенна, и я не мог не ответить ей тем же.

– Нет, леди Акфильд, я не могу вам помочь.

От удивления она застыла с чайником в руке.

Мне кажется, она чувствовала, что оказала мне такую огромную честь, до такой степени открывшись мне, что я просто не могу не быть сейчас с ней заодно. Я пояснил:

– Не потому, что я с вами не согласен. Честно скажу, согласен. А потому, что не верю, что какие бы то ни было аргументы могут убедить ее, что ей не стоит с ним встречаться. И я считаю, что не имею ни малейшего права вмешиваться.

Она чуть кивнула – резкое, отрывистое движение выдало ее сильную душевную боль.

– Я так понимаю, вы хотите сказать, что и у меня такого права тоже нет.

Я покачал головой:

– Вы – мать Чарльза. Вы имеете право вмешиваться. Не уверен, что у вас есть надежда на успех, но право попробовать у вас есть.

Я почувствовал, что беседа подошла к концу, и поднялся. Учитывая ситуацию, я сомневался, чтобы нам с леди Акфильд еще довелось в будущем чувствовать себя друг с другом непринужденно. Она нарушила слишком много своих светских правил, чтобы быстро простить мне то, что я видел ее в таком состоянии. В довершение всего я заметил, что глаза ее увлажнились, и моему потрясенному взору предстала слезинка, которая сама была удивлена, выбравшись на свободу после не менее чем двадцати лет заточения, и нерешительно пробиралась вниз по тщательно напудренной щеке.

Она встала и положила ладонь мне на руку: – Только не помогайте ей. – В ее голосе была настойчивость, это верно, но не та девчачья псевдопроникновенность («Только папе не говори!»), к которой я привык, – это был крик отчаяния. Не поддерживайте ее в этом намерении. Это все, о чем я прошу. И не только ради него, но и ради нее. Они оба будут несчастны.

Я обещал – настолько, насколько считал себя вправе, – поблагодарил ее за чай и в очередной раз поразился, как быстро она берет себя в руки, так что к тому времени, как я направился к арке, ведущей к выходу на Арлингтон-стрит, она уже махала мне с такой невозмутимостью, будто сидела в королевской ложе в Аскоте. Я знал только одно – что я понятия не имел, что скажу Эдит.

– Конечно, ты права. Она не хочет, чтобы вы встретились.

– Я же говорила.

– И все-таки, я не очень понимаю, как она может это предотвратить.

– Она опять отошлет его куда-нибудь. В Америку. На лошадиный аукцион или еще куда. Договорится с кем-нибудь из друзей. Они у нее повсюду.

– Звучит, как Уотергейт. Она резко рассмеялась:

– Ты, наверное, думаешь, что пошутил.

– В любом случае, он же не может оставаться в Америке навсегда. Тебе только нужно не сдаваться. Не думаю, что он станет тебя избегать, если ты его настигнешь. Тебе нужно только выждать какое-то время.

– У меня нет времени.

Что-то в ее тоне заставило меня воздержаться от вопросов, и должен признаться, что намеренно выбросил эти ее слова из головы. Мне не хотелось об этом задумываться, наверное, и уж точно не хотелось делиться этим с Аделой, потому что я чувствовал, что это может значить все что угодно или не значить ничего. Если за этим что-то стоит, зачем рисковать, что слова превратятся в сплетню? Если ничего, почему бы не забыть об этом?

Мы помолчали. Эдит, похоже, почувствовала, что сказала больше, чем собиралась. Может быть, она думала, как бы взять свои слова обратно, не упоминая их.

– И что ты собираешься делать? – спросил я.

– Не знаю.