Часть II 1 страница

Натаниэль Фик

МОРПЕХИ

Посвящается капитану Брэнту Морелу, настоящему другу в первом разведывательном батальоне первой дивизии морской пехоты, убитому в бою 7 апреля 2004 года в Ираке в провинции Аль-Анбар, а также храбрым матерям служащих морской пехоты Соединенных Штатов.

Часть I

МИР

ПЯТНАДЦАТЬ ЧЕЛОВЕК, И Я В ИХ ЧИСЛЕ, поднялись в очень старый школьный автобус. Автобус не совсем обычный: белого цвета, в окнах решетки, а по бокам надпись из четырех слов: МОРСКАЯ ПЕХОТА СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ.

Одетые совершенно по-граждански — в шорты и сандалии, мы заполонили своими вещами весь автобус. Некоторые тут же принялись пить кофе из бумажных стаканчиков, кто-то разворачивал купленную газету. Я облюбовал место в самом конце салона и не успел еще толком разместиться, как машина с ревом завелась, из-за чего внутри сразу же почувствовался запах выхлопных газов.

Руководивший нами второй лейтенант сел впереди. Его габардиновая куртка, его форма цвета хаки придавали ему очень мужественный вид. Хотя он, по всей видимости, окончил военное училище совсем недавно, именно ему было поручено сопровождать нас на базу морской пехоты в Квантико, штат Вирджиния — около часа пути. Как только мы отъехали от призывного пункта, он тут же поднялся в проходе, встал лицом к нам. Я подумал: сейчас скажет что-то типа «добро пожаловать» или пошутит, словом, проявит хоть какую-то доброжелательность.

Однако я не угадал.

— Честь, мужество и преданность, — говорил лейтенант, пытаясь перекричать шум мотора, — вот основные принципы морской пехоты. Если вы не можете быть предельно откровенными, как может армия доверять вам вести людей в бой?

Его слова звучали официально и вместе с тем искренне.

Бой. Я окинул взглядом приспособленный для армейских нужд автобус и с неким удивлением заметил, что новоиспеченные солдаты все как один либо читают, либо делают вид, что спят. Никто не ответил на вопрос лейтенанта. А он все стоял в проходе и смотрел на нас, и я автоматически начал выпрямлять спину. Лейтенант был моего возраста, но выглядел как-то по-другому. Волосы были короче, чем у нас, что совсем не удивительно, и в плечах он был шире. И было что-то еще, от чего создавалось ощущение, что он в чем-то нас превосходит. Может быть, это из-за его тяжелой челюсти или из-за густых бровей, но мне было как-то не по себе.

Чтобы не встретиться с ним взглядом, я повернулся к окну. Народ ехал целыми семьями, может быть, на озеро или на пляж. Дети в наушниках таращились на нас, уверен, им было интересно знать, что за неудачники ездят летом в школьном автобусе. Девушка в открытом джипе встала и начала поднимать свою кофту, но вторая, та, что за рулем, смеясь, потянула подругу обратно. Обе помахали нам и, прибавив скорость, умчались вперед. Я думал о моих друзьях, которые на время каникул уехали в Нью-Йорк и Сан-Франциско и теперь днем работали в офисных зданиях-небоскребах, где уж точно есть кондиционер, а по ночам тусовались на вечеринках. Смотря на яркий солнечный день через автобусные решетки, я думал о том, что, наверное, таким же образом людей перевозят в тюрьму Синг-Синг. Что я делаю в этой колымаге?

Я поехал в Дартмаус, чтобы поступить на медицинский. Однако провалил экзамен по химии, почувствовал тягу к истории и окончил исторический факультет, специализируясь на классике. К лету 1998 года мои одноклассники уже подписывали контракты с пятью нулями, работая консультантами и инвестиционными банкирами. А я все еще не понимал, по каким вопросам можно консультировать в двадцатидвухлетнем возрасте. Другие пошли учиться на юристов или медиков — этим предстояло еще несколько лет читать вместо того, чтобы жить. Ни то, ни другое меня не прельщало. Я мечтал о больших приключениях, хотел испытать себя, служить Родине. Я хотел добиться чего-нибудь действительно стоящего, чтобы ни у кого не возникло повода думать или тем более говорить обо мне дерьмово. Думая о том, что в Афинах или Спарте мое решение было бы воспринято как само собой разумеющееся, я чувствовал, что родился слишком поздно. В нашем мире нет больше места для молодых людей, которые хотят носить броню и убивать драконов.

В Дартмаусе же отхождение от проторенной тропинки не возбранялось только в том случае, если оно приводило к миротворческим организациям или благотворительным образовательным учреждениям. Но я-то хотел чего-то более брутального! Чего-то, что могло или убить меня, или сделать меня лучше, сильнее, выносливее.

В моей семье не было военной традиции, хотя дедушка с маминой стороны, как и многие люди его поколения, принимал участие во Второй мировой войне. Дедушка был офицером военно-морского флота, служил в Южно-тихоокеанском регионе, и его корабль «Натома Бэй» сражался в Новой Гвинее, в заливе Лейте, у Иводзимы и Окинавы. Их команда часто высаживалась на берег вместе с морскими пехотинцами, помогая им в бою. Как повествует наша семейная история, 7 июня 1945 года в 06.35, всего лишь за два месяца до окончания войны, японский летчик-камикадзе направил свой самолет на корабль, где служил мой дедушка, и врезался в полетную палубу. Взрыв образовал дыру шириной в двенадцать и длиной в двадцать футов. При этом тело дедушки изрешетила японская шрапнель. Моя мать помнит, как по прошествии двадцати лет он все еще извлекал из своего тела куски металла. Один из кусков этой шрапнели он переплавил в подкову, которую называл удачливой, и мне, тогда еще маленькому мальчику, с гордостью ее показывал.

Мой отец стал срочнослужащим в 1968 году. Когда большинство его сослуживцев отправились во Вьетнам, он получил приказ о переводе в Управление безопасности. Он провел год в немецком городе Бад-Айблинг, перехватывая радиосигналы Восточного блока и ожидая, что Советский Союз начнет войну. Он окончил Школу подготовки офицеров. Когда президент Ричард Никсон начал вывод войск из Европы, отец, воспользовавшись досрочным увольнением, поступил на юридический факультет. Он всегда гордился тем, что был солдатом.

Когда я учился на первом курсе в Дартмаусе, пришло письмо, в котором мне обещали заплатить за обучение в университете, если я соглашусь послужить в Вооруженных Силах. Военно-Морской Флот и Военно-Воздушные Силы сделали то же самое, обещая к тому же научить меня определенным навыкам. Только морская пехота не обещала ничего. В то время как другие рода войск перечисляли свои преимущества, морская пехота спрашивала: «Есть ли у вас то, что нужно нам?» Я решил: если я собираюсь служить, мне нужно идти именно в морскую пехоту.

Несколько месяцев назад я увидел в столовой плакат, агитирующий прийти на встречу с Томом Риксом, корреспондентом «Уолл-стрит джорнэл», работающим в Пентагоне. А поскольку незадолго до этого я прочитал его книгу, буквально проглотил ее за одну ночь, я решил непременно пойти. В день, когда должна была состояться встреча с Риксом, я встал пораньше, чтобы занять удобное место. Рикс объяснял культуру морской пехоты и разницу между гражданскими и военными в США. Его точка зрения была такова: морская пехота является последним бастионом чести общества, местом, где молодых американцев учат работать в команде, доверять друг другу и в первую очередь себе, жертвовать ради принципов. Обычно я воспринимал подобную информацию довольно скептично, так как чаще всего она звучала из уст агента по найму кадров. Но тут был журналист — совсем другое дело, журналист — это независимый наблюдатель.

На встречу пришли и студенты, и профессорско-преподавательский состав, и выпускники. После речи Рикса одна из женщин-профессоров и задала ему вопрос: «Как вы можете одобрять присутствие службы подготовки офицеров резерва в таком месте, как Дартмаус? Служба милитаризирует студенческий городок, и наша культура терпимости может оказаться под угрозой».

«Неправда, — ответил Рикс. — Служба сделает военных более либеральными». Он объяснил, что при демократии военные должны стать представителями народа. Военные должны отражать лучшее, что есть в американском обществе, и не быть изолированными от него. В своей речи Рикс использовал такие слова как «обязанность» и «честь», без оттенка цинизма, что я совсем не часто слышал в Дартмаусе.

Его ответ помог мне принять окончательное решение: летом, между первым и последним годами учебы, я попробую пройти ШПО (Школу подготовки офицеров). Меня всегда забавляло, когда слышал, что люди идут в армию на спор или после просмотра фильма, но на мой выбор повлияло обстоятельство не лучше. Хотя я и принял решение в основном самостоятельно, Том Рикс своей часовой беседой в Дартмаусе в конце концов убедил меня стать морским пехотинцем.

Да уж, изъявить желание служить в морской пехоте во времена молодости моих родителей не казалось таким сумасшествием как сейчас. Тогда был 1968-й, а не 1998-й. Соединенные Штаты развесили на своих столбах дивиденды мира «холодной войны». Ученые говорили о «конце истории», о свободных рынках, распространяющих свою продукцию по всему миру, и о смерти идеологии: я буду служить в армии в мирное время. По крайней мере, когда я разговаривал с родителями по поводу принятого мною решения, этот довод был ключевым. Они были удивлены, но все-таки поддержали меня. «Морская пехота, — говорил мой отец, — научит тебя всему. Я слишком тебя люблю, чтобы сделать это самому».

Чтобы добраться до базы морской пехоты в Квантико, сначала нужно двигаться по федеральной автостраде — 95, потом вдоль тысяч акров соснового леса и, наконец, одолеть тридцать миль шоссе через болотные топи к югу от Вашингтона. Наш автобус с грохотом вкатился в ворота, затем мы проехали через ряды ангаров с облупленной краской — их, наверное, уже вечность не приводили в порядок; далее следовали унылые кирпичные здания, отличавшиеся друг от друга только номерами. Все это напоминало заколоченные досками мельницы Нью-Хэмпшира и выглядело как останки какого-то давно вымершего производства.

Мы ехали в глубь базы все дальше и дальше. Невольно в голову закралась мысль, что если нас здесь убьют — никто никогда об этом не узнает. Но тот, кто нас сюда послал, наверно, именно этого и добивался. Наконец автобус остановился, водитель открыл двери, мы вышли и расположились посредине парадной палубы черного цвета, размером в три футбольных поля. Эту палубу, этот своеобразный плац окружали суровые кирпичные бараки. На одном из углов красовалась надпись по-английски: ШКОЛА ПОДГОТОВКИ ОФИЦЕРОВ ВОЕННОЙ ПЕХОТЫ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ, и на латинском: DUCTUS EXEMPLO. Я перевел этот девиз, вспомнив уроки латинского: «Руководство примером».

Я думал, что инструктор по строевой подготовке в шляпе медведя Смоки поднимется в автобус, прикажет нам выйти и встать на желтые следы — ими поп-культура увековечила солдат-добровольцев, прибывших ранее для прохождения военной службы в рядах морской пехоты. Но он не приказал, и это отсутствие театральности меня несколько разочаровало. Инструктор всего лишь раскрыл свой планшет, выдал каждому из нас по карандашу и сказал, что нас впереди ждет много бумажной волокиты. В течение двух дней нас тасовали и так и эдак: отправляли на стрижку и выдавали одежду, то таскали по многочисленным тестам, проверяя физическую подготовку. Курсанты, провалившие предыдущий экзамен и решившие начать все сначала, объясняли нам, что данная схема была создана для минимизации числа тех, кого придется исключать из ШПО по причине высокого кровяного давления. На третий день, когда медицинский молоток испробовал колени каждого из нас, оценка наших физических и психических способностей была закончена.

Мы спали в казармах — по пятьдесят спальных мест в каждой. Тут я постиг свой первый урок: в ШПО есть соревнование. В условиях мирного времени морской пехоте необходимо строго определенное количество офицеров, так что если какому-то числу курсантов суждено окончить обучение, то какому-то предопределено отправиться домой ни с чем. Я думал, что это породит конкуренцию в наших рядах. Но и те курсанты, которые в прошлый раз не прошли тест, и те, кто служил срочнослужащим в морской пехоте, делились своими знаниями со всеми остальными.

Наш род войск — военно-морская служба — подразумевает наличие и использование морских терминов. Двери — это шлюзы, стены — переборки, а платформа — это палуба. Отголосками этого на Квантико был огромный лозунг «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА БОРТ», хотя море находилось от нас совсем не близко. Старослужащие также обучили нас и сленгу морских пехотинцев. Так, ботинки для бега назывались «быстролетками». Фонари, которые в Морской пехоте носят на груди в ШПО, назывались «лунатиками». Мы путались во всех этих названиях, что необыкновенно веселило некоторых офицеров. «Посмотрим, что вы скажете, когда попадете на корабль», — говорили они. «Пенисом осла» называли сразу три объекта: радиоантенну, ерш для чистки ствола миномета и воронку для заправки военных «Хаммеров».

Кроме изоляции от окружающего мира, моим самым глубоким эмоциональным впечатлением от Квантико было время, а точнее, его отсутствие — оно как бы остановилось, исчезло. Все было мрачным, и я, смотря в горизонт, представлял себя на месте Франклина Рузвельта. В Белом доме, как и в ШПО, нет пластика, нет рекламы и нет ярких красок. Зато в ШПО есть койки в два уровня, то есть наши постели, пол, покрытый зеленым линолеумом, кирпичные стены и голые лампы над головой. Единственным украшением комнаты были буквы высотой в две среднестатистические ступни, они занимали всю стену: «Честь, мужество и преданность государству». Мало-помалу я укреплялся в чувстве, что морская пехота — это другой мир, совсем не тот, в котором живут все остальные люди.

Когда какой-то курсант ударил ногой о соседнюю скамейку и сел рядом, я был только рад. Общения здесь пока было крайне мало.

— Я Дейв Адамс, — он быстро протянул свою руку.

Он улыбался даже в такой атмосфере, и это как-то сразу расположило меня к нему. Мы разговорились. Дейв пытался поступить в колледж «Уильям энд Мэри». Его брат учился в Дартмаусе.

— Ну что ты обо всем этом думаешь? — я попытался задать вопрос как можно с меньшим волнением в голосе.

Дейв улыбнулся и сказал:

— Я думаю, это лето для нас будет дерьмовым. Но я все детство мечтал вырасти и стать офицером морской пехоты. Как там говорится в пословице? «Боль проходит. Гордость остается навсегда».

Я же ответил, что видел надпись на бампере одного из автомобилей, стоящих на здешней парковке: «В поту еще никто не тонул», — почувствовал, что в глубине души нервничаю. То есть не было страха или беспокойства — это пришло позже, а вот какая-то тревога все не отступала. Трансформация в морского пехотинца — хорошая проверка для американского молодого человека. Репутация морской пехоты всем известна.

Мы прочувствовали это на своей собственной шкуре, получая на складе обмундирование утром третьего дня. Все курсанты построились и зашагали от бункера к бункеру, нам выдавали рубашки и брюки зеленой камуфляжной ткани, нейлоновые ремни с двумя фляжками оливкового цвета, ну и всякую мелочь типа спрея от насекомых с надписью: «Средство, отпугивающее насекомых и членистоногих». Болтавшиеся на складе два молодых морских пехотинца решили воспользоваться предоставленным им шансом и «подставить» будущих офицеров, гаркнув: «Вольно!»

Такую команду мы еще не проходили. Я, мысленно аплодируя им, все же пытался дать понять, что не собираюсь терять собственное достоинство.

— Давайте не будем делать из нас посмешище. Встать по стойке «смирно»?

Курсанты рядом со мной немного выпрямили спины, руки опустили по швам. На что два морских пехотинца сказали, что в ШПО можно стоять только двумя способами: либо по команде «вольно» — при которой ступни солдата находятся друг от друга на расстоянии примерно 30 сантиметров, руки сомкнуты за спиной, лицо поднято, взгляд устремлен вперед, либо по стойке «смирно» — ноги вместе, спина прямая, руки по швам.

Позже, на обед, нас привели в полуцилиндрической формы ангар из гофрированного железа — так называемый куонсетский ангар, [1] собранный впервые во время Второй мировой войны в местечке Квонсет-Пойнт, штат Род-Айленд. Жуя бутерброды с мясом и яблоки — готовые обеды, которые морские пехотинцы называли «мерзкой коробкой», мы буквально испеклись в этой нагретой солнцем алюминиевой печке. Здесь мы познакомились с нашим командиром, который, похоже, относился к нам с таким же омерзением, как к этим обедам. Чисто выбритая блестящая челюсть, нос с горбинкой, седеющие волосы как-то не соответствовали образу полковника-контрактника. Но силы ему было не занимать, он выглядел так, как будто мог уложить на землю любого, властность чувствовалась в каждой нотке его голоса.

— В каждом курсанте мы пытаемся отыскать такие качества, как интеллект, человечность, моральные ценности, которые в дальнейшем помогут ему успешно управлять группой людей. Мы ищем командиров, — сказал он нам. — Поведение курсантов в ситуации давления — это ключевой показатель «потенциала командира». Пытаясь выявить командиров для морской пехоты, которые впоследствии смогут посмотреть врагу в лицо, мы должны знать, кто может думать и действовать в стрессовой ситуации. Стрессовую ситуацию создают в ШПО многими способами, и вы это еще увидите.

Закончив свой монолог, он представил нам инструкторов школы морской пехоты. Все они были инструкторами строевых учений. Хотя в ШПО их называли «сержантами-инструкторами». Мы должны были обращаться к ним, упоминая должность, чин и имя. Штат инструкторов четким маршем зашагал в нашу сторону и встал перед нами по стойке «смирно». Форма цвета хаки с пятнами разноцветных нашивок. Глаза, сфокусированные на стене, прямо над нашими головами. Улыбок не было. Они были сержантами или штаб-сержантами, или орудийными сержантами, большинство прослужили в Вооруженных Силах лет десять-двенадцать. Я видел шрамы, бицепсы и татуировки. Когда представление инструкторов закончилось, полковник повернулся к ним и произнес десять слов, которые положили конец нашей гражданской жизни:

— С этого момента ситуация должна находиться под вашим контролем, действуйте в соответствии с расписанием дня.

Столы были мгновенно перевернуты, стулья убраны в сторону — я даже забыл о полусъеденном яблоке в руке. Теперь мы находились в подчинении своих инструкторов. Мы все, одновременно, начали выбегать из куонсетского ангара. У меня возникло желание рвануть, не останавливаясь, куда-нибудь в лес, выбраться на шоссе и оттуда автостопом добраться домой. Но гордость в молодой душе превосходит другие импульсы, и я, вместе со своими сотоварищами, вскоре стоял в строю взвода новобранцев.

— Хватит смотреть по сторонам, придурок.

Я неотрывно смотрел вперед. Я не думал, что инструктор обращается ко мне. Теплое влажное дыхание на моих щеках. Если он говорит не со мной, то с кем-то в непосредственной близости от меня.

— Застегнуться!

Его слюна была на моих глазах и губах. Инструктор прошелся взад и вперед по нашему неровному ряду. Он говорил со всей группой, но складывалось впечатление, что обращается он к каждому лично.

— Если вы издадите хоть звук, я услышу его — вые… вас в рот. Так что молча соберите ваше долбаное барахло и двигайтесь вперед. Сделайте так, чтобы я поверил, что вам нравится быть здесь.

Мы повесили вещевые мешки на плечи. У бывалых курсантов оказались рюкзаки. Им было поудобней, они быстро сложили все вещи и стояли с таким видом, будто готовы хоть сию минуту отправиться по горным тропам Аппалачей. Про себя я такого сказать не мог и вообще смутно представлял себе занятия с таким огромным, переполненным вещевым мешком за спиной, как у меня.

Я бросил взгляд на значок с именем инструктора. Олдс. На плечах три полоски. Сержант Олдс. Он орал во все горло так, что аж вены на шее выскакивали наружу, а глаза выкатывались из орбит. Он размахивал руками так, будто пытался отогнать назойливую осу. Я смотрел на сержанта-инструктора сержанта Олдса — официально к нему нужно было обращаться именно так — и чувствовал, что он только что стал одной из вех в моей жизни.

— Курсант, прекрати пялиться на меня. Что, хочешь пригласить меня на свидание? Что, на свидание хочешь пригласить?

— Нет, сержант-инструктор сержант Олдс.

— Вперед, курсант. И смотреть прямо мне в глаза.

Он подходил ближе, и его голос превращался в шепот. Я видел, как пульсировала вена на его виске, и старался не входить с ним в визуальный контакт.

— Клянусь, ты хотел пригласить меня на свидание. Хочешь дать своим болванам-сослуживцам повод посмеяться надо мной? Клянусь, это будет последним, что ты сделаешь.

Я что, в театре? Я видел «Цельнометаллическую оболочку». Но то была шутка. А здесь и сейчас все было совсем не похоже на шутку. Когда Олдс обращался ко мне, меня окатывала ледяная волна выработавшегося адреналина. Начали трястись колени. Но самым худшим во всем этом было то, что Олдс знал, что со мной происходит. Я боялся продолжения.

Олдс развернулся на каблуках и ушел, гордо шагая по парадной палубе. Выбора у нас не было, и мы зашагали за ним. Капли начавшегося дождя разбивались о темный асфальт. Они становились все больше, и вскоре весь асфальт превратился в один сплошной поток. Я старался тащить свой вещевой мешок по тротуару. Вчера вечером он казался мне намного легче. Я положил туда только самое необходимое: три комплекта штатской одежды, кроссовки, туалетные принадлежности и походные сапоги, которые мне прислали несколько недель назад, чтобы я успел их разносить. Одежда была аккуратно сложена: брюки по стрелкам, а рубашки так, чтобы не помять на груди.

Сержант Олдс позвал нас к канаве протяженностью метров в сорок пять. Он стоял и смотрел на нас, скрестив руки на груди.

— Вываливайте свой мусор из вещевых мешков. Я хочу посмотреть, кто пытался взять с собой фотографию своего голого дружка.

Я стоял в растерянности, не понимая, — действительно ли он хочет, чтобы мы вывалили свои вещи на грязный тротуар. Потоки дождевой воды становились больше и быстрее.

— Мы что, глухие? Я сказал: вывалить весь ваш мусор из мешков. Немедленно! Двигайтесь!

Как выяснилось, сержант Олдс всегда говорил «мы», он не говорил «вы». Я расстегнул «молнию» и выложил на грязный асфальт сапоги. Затем аккуратно положил на них одежду и сверху, чтобы хоть как-то спасти вещи от дождя, прикрыл все пакетом с туалетными принадлежностями. Моя конструкция почти сразу привлекла внимание Олдса. Он толкнул ее ногой, оставив отпечаток своего сапога на воротнике моей тщательно выглаженной рубашки.

— Что здесь? — спросил он, схватив пакет с туалетными принадлежностями. — Наркотики? Спиртное? Может быть, вазелин и большой огурец?

Мои зубная щетка, зубная паста, бритва и крем для бритья, одно за другим, попадали на землю.

— В следующий раз, наверное, спрячешь их поглубже, курсант, — прорычал Олдс. — Но я все равно их найду. Да, найду. И когда я это сделаю, то вышвырну твою задницу из морской пехоты быстрее, чем ты успеешь позвонить своему конгрессмену.

Затем он перешел к своей следующей жертве, а я начал быстро собирать все то, что всего лишь несколько минут назад было аккуратно упаковано в моем вещевом мешке: «Что я вообще делаю в ШПО?». Дейв, стоящий рядом со мной, улыбаясь, поймал мой взгляд и произнес одними губами: «Новичок».

К АЖДОЕ УТРО, РОВНО В ПЯТЬ ЧАСОВ, все курсанты дружно просыпались, потому что ночной караул включал флуоресцентное освещение. Это примерно то же самое, что выстрелить над ухом из пушки. Инструкторы буквально высыпали из офиса, концентрируясь у двери длинной комнаты. У нас было пять секунд, чтобы приземлиться с наших полок на пол, нырнуть в черные резиновые хлопушки (в морской пехоте так называли сланцы) и встать по стойке «смирно», причем пальцы ног должны были касаться черной линии, пролегающей вдоль всей комнаты. Никакого предупреждения. Никакого надевания сланцев на ходу. Не стонать и все делать очень быстро.

Самым громким всегда был Олдс.

— Я хочу увидеть лес ранним утром. Я хочу выяснить, кому во сне приходили в голову грязные мыслишки на мой счет.

Он шнырял туда — обратно вдоль линии, немного поворачиваясь в корпусе, пялился на нас, определенно вглядываясь в район паха. Еще два инструктора — штаб-сержант Карпентер и штаб-сержант Баклер — стояли неподвижно, с масками безразличия на лицах. За три недели подготовки мы так ничего о них и не узнали. Мы видели их каждое утро, но наше общение не сходило с нулевой отметки.

Их любимым утренним ритуалом было смотреть, как мы по счету одеваемся. После построения вдоль линии нам предстояло освоение новой версии игры «Саймон говорит».

— Надеть левый носок! — надрывали свои глотки инструкторы, и мы стремглав начинали исполнять приказание. У нас было три секунды, чтобы снять сланец и нырнуть в черный носок.

— Слишком медленно! Снимайте! — ревел Олдс в такт мерному шагу.

Мы возвращались к исходной позиции, держа по носку в каждой руке. Боковым зрением я видел стоящего рядом с собой курсанта Данкина. После того как Данкин стал громоотводом недовольства и ненависти наших инструкторов, я начал проклинать систему, по которой спальные места распределялись в алфавитном порядке. В то время как вся команда играла с сержантом-инструктором в «Саймон говорит», Данкин, как будто не слыша его команд, медленно одевался. Это заметил, конечно же, не только я, но и Олдс.

— У нас тут есть индивидуальность.

Олдс произнес слово так, как будто слово «индивидуальность» являлось синонимом слова «маньяк».

— Курсант Данкин, что это вы делаете? — спрашивал Олдс, произнося слова в ритм барабанной дроби, которая, наверное, всегда звучала в его ушах.

Данкин не отвечал.

Не ответил он и сейчас. С отсутствующим взглядом, направленным на противоположную стену, он снял носок и вернулся в исходную позицию. Олдс концентрировал взгляд на пять сантиметров выше носа Данкина, шипя так, что его могли слышать только находящиеся в непосредственной близости:

— Я тебя вышвырну отсюда, щенок. Но прежде чем отправиться домой, я заставлю тебя страдать.

Данкин моргнул, Олдс набрал в легкие побольше воздуха и заорал:

— Правый носок! — в этот раз он даже не посмотрел, как быстро справились все остальные. — Слишком медленно!

После десяти таких раз мы взяли в руки сапоги, встали на колени и маршем потопали на своих четырех конечностях вокруг спальни. Олдс объяснил: медленно приводимые в исполнение приказы приводят к потере преимущества. Мой страх перед ШПО начал потихоньку перерастать в разочарование. Я не понимал правил игры. Все было как в тумане, я ожидал от морской пехоты большего. Я ползал по кругу с сапогами на руках и мечтал о том, чтобы бросить все и вернуться домой. Я бы мог провести остаток лета, работая телохранителем. Боец — это, наверное, не тот социальный статус, который мне нужен.

Когда Олдс объявил об окончании игры, мы оделись и отправились на площадку для занятия физкультурой.

Центром физкультурной площадки был красный деревянный помост. На нем, спиной к восходящему солнцу, стоял цветной сержант из Британской королевской морской пехоты. Он приехал из Соединенного Королевства по обмену, и ему определенно нравилось приводить в форму так жаждущую этого американскую команду.

— А, курсанты, доброе утро. Надеюсь, отсутствие биг-маков и просмотра шоу Джерри Спрингера хорошо сказалось на вашей готовности к утренним занятиям. Помните, ничто так не подтверждает ваших усилий, как рвота фонтаном.

На этот счет у меня тоже есть история. Спустя несколько недель после беседы с Томом Риксом я пошел в призывной пункт морской пехоты в Лебаноне, штат Нью-Гэмпшир. Над солдатским металлическим столом висели плакаты с девизами типа «Обдуманные действия всегда превалируют над масштабными силами» или «Мы ищем хороших людей». Лозунги мне, определенно, понравились. Сидящий за столом сержант с резкими чертами лица оглядел меня сверху донизу и, не выдержав, рассмеялся. Он сказал, что может записать меня прямо сейчас, и к концу недели я уже буду сидеть в автобусе, идущем на остров Паррис. Но, так как я был студентом, он посчитал более приемлемым для меня воспользоваться программой подготовки офицеров, уточнив, что их офис занимается только набором в морскую пехоту. Клянусь, в тот момент я не понимал разницы между двумя этими предложениями. Он вручил мне визитку и пожелал всего хорошего. Сев в машину, я прочитал надпись на визитке. Капитан Стивен Эттейн, офис по подбору офицеров, Портсмут, Нью-Гэмпшир.

Спустя три недели я поехал в Портсмут. Нужный мне офис был запрятан в недрах центра по профессиональному ориентированию. Девушка, сидящая на регистрации, поздоровалась и предложила присесть на диван. Приемная была выдержана в нейтральных тонах, с мягким освещением, — честно говоря, я ожидал увидеть совсем другое. Когда дверь одного из кабинетов открылась, я встал. Знакомый уже мне капитан Эттейн, в своей синей форме, выглядел очень подтянутым, — прямо как офицеры на рекламных плакатах морской пехоты.

— Так вы решили, что обладаете необходимыми качествами офицера моего рода войск? — иронии во фразе было больше, чем вопроса.

Моим первым испытанием было прохождение теста на физическую подготовку. Наивысший результат — 300 очков; для того чтобы стать курсантом, нужно было набрать не менее 275. Тест был разделен на три этапа: подтягивание, отжимание и бег на три мили. Чтобы набрать 300 очков, нужно было подтянуться двадцать раз, не срываясь с перекладины и доставая подбородком до верхнего уровня планки, затем отжаться сто раз за две минуты и пробежать, уложившись в восемнадцать минут. Как триатлон: нужно уметь делать хорошо сразу три вещи. Трудно, но зато комбинация позволит верно определить уровень физической подготовки. В школе я играл в футбол и занимался кроссом, а в Дартмаусе считался хорошим велогонщиком, поэтому, покинув в тот день Портсмут, я был уверен в успешности прохождения теста.