Внутрь и наружу

…Я знаю миф о том, что если все будут делать хорошо и избегать плохого, все станет лучше.

Но грустная правда состоит в том, что человек, который убивает своего соседа, всегда верит в добро и зло — свое добро и соседское зло…

Люк Рейнхард, «Трансформация»

Почувствовав вкус к исследованию себя, я решил попробовать некоторые из инструментов «Духовных технологий» Живорада Славинского. Впервые я прочитал о них еще летом 2007 года, до всяких тренингов. Этот серб, психолог, психиатр и мистик, всю жизнь занимается изучением существующих в мире практик трансформации личности, от ритуальных действий древних индейцев и черт знает каких шаманов до достижений современных течений науки о разуме человека.

Я познакомился через интернет с одним из учеников легендарного серба. Анатолий оказывал услуги процессора по «Духовным технологиям». При встрече он оказался приятным, жизнерадостным и очень простым в общении парнем. Процесс Глубокого ПЭАТ («Первичной энергии концентрация и трансцеденция» — одна из ключевых технологий Славинского) проводился прямо у него дома, в обычной квартире в спальном районе на востоке Москвы. Я пришел в самом конце новогодних каникул, 8 января 2008 года. Мы попили чай, сидя на кухне. Толя объяснил алгоритм процесса и спросил, какую конкретную проблему я хотел бы решить с помощью ГП. Я выбрал страх перед эпилептическим приступом.

— Каждый раз, сколько себя помню, при приближении ауры приступа я испытываю невыносимый страх. Меня пугает ощущение неизбежности приступа.

— Прекрасно, — ответил он, — это очень хороший материал. Лучше всего работать с проблемами, которые действительно мешают жить. Чтобы потом проверить, каков результат процесса.

Он дал инструкции и попросил закрыть глаза и ощутить себя в ситуации страха перед приступом.

Сначала работа шла очень медленно. Потом я незаметно втянулся, и материал из подсознания пошел яркий, красивый, объемный, живой. Это были вовсе не картины из прошлого, а нечто труднообъяснимое. Не вписывается в привычные представления. Бред полный. Нечто такое, что я ожидал бы увидеть под воздействием галлюциногенных наркотиков. Однако происходящее со мной было так просто и достоверно, что процесс шел легко и мощно.

В какой-то момент материал из подсознания разделился на две полярности — «хорошо» и «плохо». Толя сказал:

— Игорь, теперь сохраняй внимание на «хорошо» и «плохо» одновременно.

«Что за чушь, — подумал я, — они же разные?! Как можно их охватывать одновременно?!» Начал их смешивать чисто механически, удерживая обе картинки умом. Они начали как-то взаимодействовать, смешиваться, но не сливаться, а превращаться в другие полярности.

Попутно слились некоторые полярности, например «добро — зло», «любовь — ненависть». Что меня поразило — при всей тяжеловесности этих слов — сущности, которые за ними оказались, оказались не такими уж важными. На этих словах «навешано» много социального, что-то с ними по привычке ассоциируется, но чувства, стоящие за ними, сами по себе очень просты, если не сказать примитивны.

Если поначалу полярности превращались во что-то другое, сохраняя оценочную окраску — разделение на «позитивные» и «негативные», то в какой-то момент я вдруг отметил, что они не просто сливаются друг с другом (например, «хороший» оказывается тем же, что «плохой», и возникает понимание того, что они разделены умом искусственно), но и, превращаясь в новую пару, меняются местами. Максимально ярко это проявилось на паре «свобода и несвобода». Находясь в массе людей, я чувствовал себя зажатым и ограниченным, под гнетом окружения, это была несвобода, я стремился вырваться, но — вырвавшись, после короткой эйфории сразу же начинал чувствовать одиночество. Ни в свободе, ни в несвободе не было ничего определенно хорошего или плохого, только мой ум придавал им ту или иную эмоциональную окраску. Так «хорошая» свобода оказывалась «плохим» одиночеством. А «хорошая» причастность к обществу обращалась в тюрьму для моей личности. Я осознал, что всю жизнь то бегу в люди, то убегаю от людей. Просто в разные моменты я воспринимаю текущую ситуацию (например, затянувшееся одиночество) невыносимой, и стремлюсь вырваться в ее противоположность, а потом ситуация снова меняется на противоположную. И так всю жизнь.

Через два часа, которые прошли в процессе словно одно мгновение (больше всего времени, по ощущениям, ушло на десяти минутный перерыв на чай), мы добрались до моих первичных полярностей. Тех, которые, согласно основателю этой технологии, образуют главную неосознанную игру жизни человека.

Все мои переживания, эмоции и прочие сущности в процессе сопровождались яркими картинками. Такими, фантасмагоричность которых заставила бы растеряться даже Сальвадора Дали. Трудно описывать в словах. Слова ограничивают смысл. Тем не менее, попробую описать свои первички, какой бы бессмыслицей это не звучало.

Первичная пара полярностей — «внутрь» и «наружу». Я даже засомневался, первички ли это. Потому что заранее сформировал представление о том, как должно происходить слияние первичек. Читал в отзывах других людей, что при сливе первичек людей капитально глючит, они куда-то улетают и т. д. У меня не было ничего такого. Просто спокойное счастье от осознания того факта, что «внутрь» и «наружу» — это одно и то же… Звучит бредово, не спорю.

«Внутрь» и «наружу» были двумя гигантскими полусферами — черной и белой, и я переходил из одной в другую. Я был как капля ртути. И вот я перехожу из одной полярности в другую, так — чпок! — и я уже не здесь, а там. Когда они сближаются, меня ошеломляет тот факт, что выскакивая из «внутрь» в «наружу», я оказываюсь внутри того, что только что считал тем, что снаружи. (Сейчас перечитываю запись об этом в блоге, и понимаю, что это звучит, как минимум, шизофренично или, в лучшем случае, забавно, но что поделаешь — рассказываю как есть). В какой-то момент я почувствовал себя каплей, перетекающей из одного океана в другой — кроме них во Вселенной ничего не было. Начав их смешивать, я вырос до бесконечных размеров. Разумеется, не тот я, который тело, сидящее на табуретке на кухне московской квартиры, а тот, который образует все, что происходит в моей персональной Вселенной. Вдруг я осознал, что я — капля, которая и есть океан, который просто превращается сам в себя. Как две половники «инь» и «ян», только не дополняющие друг друга, а состоящие друг из друга. Цветовые различия полярностей исчезли. Осталась одна гигантская сфера, за пределами которой ничего нет, потому что она и была всем, что существует. Сфера вращалась. Вращалась, если происходило движение снаружи внутрь или наоборот. А если не происходило, то не вращалась. Она просто была — постольку, поскольку я думал о ней. А если не думал, то ее тоже не было.

Я понял, что существует только то, на что я обращаю свое внимание. Предметы существуют только тогда, когда обращаю свое внимание на них. В этом случае предметы — это я и есть. Странно…

По окончании процесса Анатолий задавал контрольные вопросы. Меня охватывало двойственное чувство. С одной стороны, мой хитрый ум знал «правильные ответы». Я ведь читал в интернете описание результатов процессов. Например, «зло и добро — одно и то же». Я в роли умненького мальчика, который заранее выучил уроки — как всегда по жизни — и знает, что ответить, чтобы получить одобрение.

С другой стороны, я уже знал, что знание должно приходить изнутри, а не в виде присоединения к готовым ответам, сформированным другими. Поэтому, отвечая на контрольные вопросы, я слегка находился в состоянии ментальной мастурбации — мол, чувствую ли я сейчас то, что чувствую, или я это чувствую потому что знаю, что это надо чувствовать? Но это быстро прошло, и я начал искренне возмущаться в ответ на контрольные вопросы.

— Игорь, исходя из этого нового состояния скажи, ты добро, зло или и то, и другое?

— Толь, ну что за глупости ты спрашиваешь? — ответил я, сидя с закрытыми глазами. — Конечно же, я и то, и другое.

«Глупость» вопросов вызывала у меня улыбку. Но один вопрос заставил задуматься серьезно, очевидно, из-за самоидентификации по сексуальному признаку:

— Игорь, исходя из этого нового состояния, скажи, ты мужчина или женщина, или и то, и другое?

Пауза. Пытаюсь охватить вопрос сознанием. Вопрос, как и все предыдущие, абсурдный — потому что содержит искусственное противопоставление вещей, нарушает гармонию природы. Наконец, я ответил:

— У меня есть тело, у которого есть хуй. Поэтому когда я в своем теле, я мужчина. Ну а когда я не в нем, то я и то, и другое.

Анатолий расхохотался.

По окончании процесса мы выпили еще по чашке чая, попрощались до следующей встречи и я пошел по морозной улице домой.

Иду. С восхищением смотрю на ветки деревьев. Под ногами скрипит снег. Замерзшие в тонких перчатках пальцы болят, но эта боль радует — потому что я чувствую, что у меня есть пальцы и еще есть бодрящий холод. В голову приходят всякие мысли. Бегло их обдумываю, но тут же прихожу к выводу, что слова, с помощью которых я думаю, несут оценочность и потому отнимают смысл, поэтому лучше ничего не обсуждать, чтобы ничего не испортить. Подумалось: «Ничто не важно, кроме того, что я делаю прямо сейчас». И еще — «Что бы ни происходило, все идет правильно». Видимо, поэтому любоваться ветками деревьев в тот день было приятнее, чем думать о чем-то «важном».

Зашел в Макдоналдс на Тверской. Взял «быстрый корм». Пластиковый поднос в руке так приятно держать — в том числе и ощущая его «пластиковость». Рассчитался. Кассирша показалась такой прекрасной. Выбрал место в зале. За моим столиком сидели люди — два парня и девушка. Я им обрадовался, потому что в глубине себя сразу ощутил, что они — очень хорошие люди. Без причины начал о чем-то с ними говорить. Они, естественно, удивились, но с удовольствием поддержали разговор. С первых секунд общения из меня пошел прямо-таки детский креатив. После обсуждения далекой от совершенства (но такой вкусной) еды, переключились на плазменную панель в зале, которая показывала хоккей. Девушка сказала:

— Наверное, владельцы Макдоналдса пропагандируют спорт и тем самым заглаживают свою вину за то, что кормят нас высококалорийной едой.

— А может они нам помогают чувствовать причастность к спорту, — сказал ее друг. — Вроде едим. А вроде и в спорте.

И тут я начал спонтанно разворачивать пришедшую мне в голову идею:

— А может быть у них такой специальный экран телевизора, который передает нашу энергию хоккеистам? Мы тут едим, а часть съеденной энергии от нас идет прямо через экран к спортсменам. Значит, Макдоналдс поддерживает спорт. Не удивлюсь, если они в рекламе скажут: «Каждый второй сэндвич, съеденный в Макдоналдсе, придает хоккеистам сил! Покупая у нас еду, ты поддерживаешь спорт!»

Мои собеседники на пару секунд смолкли, перерабатывая услышанное, после чего разразились смехом. А я сидел, глядя на них, и видел, что я им кажусь, мягко говоря, странным человеком, но вся фишка в том, что они не понимали того, что знал я. А еще я ими любовался — очень, очень приятные люди.

— Обратите внимание вот на что, — сказал я. — Поскольку наша энергия через экран проникает ко всем хоккеистам из обеих команд… — сделав на мгновение паузу, я осознал: «черт побери, две команды — это две полярности!» — …то они все становятся сильнее в равной мере. Значит, никто из них не получает преимущества в игре. Но что же тогда получается? А вот что — игра становится интереснее!

— Точно! Обе команды играют красивее! И все благодаря нам!

Состояние восторга по поводу простых вещей и парадоксального мышления продолжалось еще несколько дней. Были и любопытные побочные эффекты. Как ни странно, ко мне стали очень часто обращаться незнакомые люди, по поводу и без. Словно сговорились. Наше общение было не таким, как прежде, сухо и по делу, но довольно живым и комичным. Один мужик вечером в метро спросил у меня о правописании какого-то слова. Он писал что-то на бумаге и выглядел очень озабоченно.

— Подскажи, — говорит, — это слово пишется с мягким знаком или без?

Я хорошо знаю правила русского языка, но его вопрос заставил меня задуматься. Потому что теперь все правила, хоть правописание, хоть этикет, хоть Гражданский кодекс, стали казаться искусственными выдумками. Я не мог адекватно ответить на бессмыслицу. Чтобы подобрать ответ на его вопрос, задумался. Наконец, сказал:

— Если ты напишешь с мягким знаком, то напишется с мягким. А если напишешь без мягкого, то напишется без мягкого.

Немая сцена. Разрыв шаблона. С удивлением смотрит. Я смотрю на него и тоже недоумеваю: это же так очевидно! Что тут может быть непонятного?!

— Э-э-э… а-а-а… А если по правилам?

— По правилам, конечно, с мягким, — говорю, а сам думаю: «Правила придуманы, чтобы все писали одинаково и понимали друг друга, но зачем по этому поводу так волноваться?!»

Проверить эффективность процесса я смог при наступлении следующего эпиприступа, который пришел примерно через два месяца. Я ехал в троллейбусе и увидел, как все окружающее начало погружаться в сумерки, а передо мной возникла мерцающая точка оранжевого цвета. Страх не появился. Спокойно, как ни в чем ни бывало, я подошел к приятной, интеллигентного вида женщине среднего возраста:

— У меня сейчас будет приступ, — говорю. — Ничего особенного, просто могу потерять сознание на несколько минут. Если это произойдет, просто присмотрите за мной, пожалуйста. Ничего делать не надо.

— Хорошо, — ответила она, удивленно рассматривая меня.

Пришел в себя на том же месте. Троллейбус стоял возле тротуара. Передо мной — молодой мужчина в спортивной куртке, надетой поверх белого халата.

— Как самочувствие? — говорит, улыбаясь.

— Нормально, — отвечаю, — только немного чувствую слабость.

— Ну тогда поехали со мной.

— Поехали, — говорю.

И все.

Но это произошло позже. А тогда, увидев эффект от процесса, я решил освоить еще один инструмент «Духовных технологий»…

Второй раз я пришел к Анатолию для освоения техники Глубокий ПЭАТ четвертого уровня (ГП-4). Она устроена иначе, чем ГП, и решает не конкретную проблему, а сливает заранее намеченные полярности. Как следствие, исчезает напряжение, вызванное ими.

Для первой сессии ГП-4 я выбрал пару «сила и слабость». Я слишком часто чувствовал себя слабым (то есть недостаточно сильным) по жизни.

Толя попросил представить сюжет, в котором я ярко переживаю слабость.

— Ничего не придумывай, — говорит. — Первое, что придет, и есть то, что нужно.

Перед глазами появляется картинка из прошлого. Я в зале дзюдо. Мне тогда было лет десять, жил с родителями в Норильске. Стою на борцовском ковре. Передо мной тренер в синем спортивном костюме. Стоит, слегка наклонившись-согнувшись ко мне, и ругает за то, что я, мол, ленивый, бесталанный, слабый и т. д. Как и полагается советскому педагогу, говорит не о том, что я делаю не так, а о моих личностных характеристиках. Помню его любимую фразу (он бросал ее каждому мальчишке): «От тебя никакого толку, ты сюда пришел нулем, нулем и остался!» На картинке у него такая мимика — агрессия и презрение: глаза на выкате, складки на лбу, нижняя губа оттопырена.

Вокруг сидят на татами другие мальчики, смотрят на него и на меня. На него — слушают авторитетного дядю, на меня

— каждый по своему присоединяясь к мнению дяди, но без особых эмоций. На заднем плане — стена из зеркал. Мои эмоции: обида, страх, ощущение бессилия перед большим авторитетным дядей. Хочется оправдываться. Ощущения в теле: все тело съежено, поверхностные мышцы напряжены, голова втягивается в плечи, мышцы лица вытягиваются вперед, как бывает перед тем, как заплакать.

Потом Анатолий попросил материал, в котором я переживаю силу. Эпизод пришел сразу. Мне было лет четырнадцать, наверное. Я участвовал в соревнованиях по каратэ-шотокан. Бои по системе WUKO, то есть после каждого проведенного удара участников останавливают, разводят и оценивают. Это был мой первый бой на соревнованиях. Я нанес первый удар — налетел на противника ударом ноги в живот, и он упал. В зале было много болельщиков из разных спортклубов — толпа взревела.

В этом эпизоде картинка, которую мой ум связал с ярлыком «сила», была такой. Рефери слева жестом руки вниз дает оценку «вазари». Рефери справа тоже. Напротив стоит противник, стройный черноволосый парень с правильными чертами лица. Мы пронзаем друг друга глазами. Под ногами желтый пол с синими полосками, покрытый мягкой, словно резиновой, приятной на ощупь краской. В нем отражается свет, который льется сверху из мощных ламп. Вокруг, по сторонам зала сидят болельщики — большое кольцо людей, белые пятна лиц на фоне массы одетых в темную зимнюю одежду тел. В картинке мои сжатые кулаки и запястья рук, выдвинутых вперед, и край рукавов кимоно. Эмоции — ярость и радость. Мне хорошо. Чувство всесилия — кажется, что я в центре мира. Я хочу разорвать противника. По вискам, щекам, шее и верху спины вниз бегут мурашки. Спина сильно распрямлена, хотя обычно я сутулюсь. Руки выдвинуты вперед и в стороны, наполнены силой.

Начали сливать «силу» и «слабость» по заданному алгоритму. Обе картинки постепенно поблекли. В «слабости» желание оправдываться превратилось в желание возразить, а потом — в безразличие. Ощущение сжатости в теле исчезло.

Взгляды тренера и ребят потеряли эмоциональное наполнение. Все поблекло. В «силе» — все то же. Желание порвать противника превратилось в ничто. Блестящий пол и яркий свет, которые почему-то хорошо запомнились, потеряли насыщенность. Как и рефери, люди вокруг и противник. Все они стали прозрачными статистами пустой картины.

Анатолий сказал, что процесс продвигается хорошо. Продолжили работать — картинки поблекли еще больше, как будто на них прозрачные профили, которые я могу заполнить краской с помощью воображения, если хочу, но сами по себе пустые.

Когда картинки исчезли в никуда, Толя задал контрольный вопрос:

— Игорь, сейчас ты можешь почувствовать разницу между силой и слабостью?

— Нет, — говорю, — не могу. Могу объяснить, что я имел в виду, но это отнюдь не очевидно.

По пути домой я рассматривал мужчин на улице и в метро. Задавался вопросом: что такое сила и слабость? Смотрю на мужиков — выбирая тех, кто на вид покрепче, и думаю: «Кто из нас сильный и слабый?» Хотелось понять то, что раньше было очевидным и как-то пугающим — я априори считал себя слабее других, хотя много занимался спортом. Смотрю на парня, телосложением напоминающего медведя. «Например, вот этот мужик, возможно, крепче меня, — думаю, — ив случае столкновения лучше бить его тяжелым предметом, чем кулаками». И тут же понимаю, что сам по себе факт его физического превосходства — которое, кстати, не так уж очевидно, — не вызывает у меня никаких эмоций. Заглядываю в лица крупногабаритных мужчин в надежде увидеть силу. Они почему-то сразу отводят глаза…

Инструменты «Духовных технологий» оказались весьма интересной игрушкой. Я больше не развлекал себя чтением, телевизором, компьютером, бесцельными прогулками и чем-то еще, как прежде. Я проводил процессы Глубокого ПЭАТ. Это были удивительные путешествия, которые невозможно купить в турагентстве, но можно отправить себя туда совершенно свободно в любой момент из любого места. Побочным эффектом этих развлечений стало осознавание того, как устроена моя жизнь, моя природа, моя Вселенная. Я делал это еще две или три недели, каждый день по три — пять часов. Я стал получать удовольствие уже не от новых возможностей, а от процесса открывания новых возможностей. Почти перестал удивляться открытиям. Стал часто замечать себя в состоянии беспричинного счастья. Запах и вкус горячего картофеля, холодное стекло, сквозь которое видна автомобильная пробка на проспекте Маршала Жукова, грязный снег, и мысль: «Я просто существую — это так прекрасно!»

Я делился открытиями в своем блоге. Один из парней, раньше мы с ним много дискутировали, заявил, что я неадекватен:

— Ты хоть осознаешь, что вылетаешь из социума?! Ты ненормальный!

Я задумался, стараясь понять, что он имеет в виду. «Неадекватность» — термин, означающий неспособность человека понимать других и жить в соответствии с общепринятыми правилами, которые имеют силу неписанного общественного соглашения. Но чаще всего мы используем это слово в качестве ярлыка, который присваиваем человеку, чьи мысли, убеждения, поступки, ценности, образ жизни и что-то еще не похожи на наши. Еще проще — в значении слова «дурак». Или — «плохой». Кто-то не такой, каким должен, по моему мнению, быть? Понятное дело, придурок. Ненормальный. Неадекватный. Не такой как все нормальные люди. Ну а поскольку под «нормальными людьми» мы имеем в виду тех, кто разделяет нашу картину мира, то неадекватным кажется каждый, кто от нас в чем-то сильно отличается. Особенно пугает, если он был таким же и вдруг начал непредсказуемо изменяться.

— Знать бы, что ты имеешь в виду под вылетанием из социума, — ответил я. — Можешь пояснить, чем я «вылетевший» из социума отличаюсь от тебя «остающегося» в социуме?

Вместо ответа он меня просто послал, чем вовсе не разозлил, но развеселил и растрогал…

После нескольких процессов, проведенных самостоятельно, я заметил, кроме прочих открытий, как изменилось мое отношение к женщинам. Сексуальное восприятие осталось, а сексуальное напряжение исчезло. Я пришел к тренеру, у которого был на Трансформации, и сказал:

— Миша, у меня такое странное состояние, я не испытываю потребности в женщинах. Все женщины из моего окружения перестали иметь для меня сексуальный смысл. Они стали как сестрички, или как маленькие девочки. Только трех я воспринимаю в сексуальном контексте, остальных — нет.

— Ну и в чем вопрос?

— Я никого не хочу. Я раньше был сексуально озабоченным. Чтобы воспринимать себя мужчиной, мне нужно было быть интенсивно востребованным у женщин. А сейчас — тишина. И мне хорошо. Это так непривычно, что я даже беспокоюсь.

Он посмотрел на меня ровным, безэмоциональным взглядом и спросил:

— Ты когда в последний раз ел?

— Три часа назад.

— А сейчас есть хочешь?

— Нет.

— Ну-у-у-у, — протянул он комично, — это ненормально. Должен хотеть есть постоянно! А если не хочешь есть постоянно, это ненормально…

Получив обратную связь, я сразу же осознал причину своего беспокойства. Дело в том, что совсем недавно женщины были нужны мне для подтверждения самоидентификации. После проработок Глубоким ПЭАТом моя зависимость от признания окружающими в качестве мужчины исчезла. Никому ничего доказывать не надо. Ни другим, ни себе. Я тот, кто я есть, и такой, какой есть. Секс как способ подтвердить самоидентификацию — исчез. Хочется быть только с теми, кто действительно нравится и близок. Результат — наслаждение безмятежностью.

Через некоторое время мое предположение подтвердилось. Я провел процесс ГП на тему своей сексуальности и осознал, что мой интерес к женщинам всегда был из двух аспектов. Условно говоря, нормальный и социальный. Первый — естественный, обусловленный природой. Второй можно сформулировать так: «женщин надо хотеть, потому что мужчина так должен». Проработав свою самооценку, я обнаружил, что потребность в самоутверждении за счет женщин исчезла. Или, по крайней мере, исчез какой-то важный ее аспект. Исчезла и пружина, «напрягающая» гипертрофированный интерес к женщинам. Видимо, началась адаптация психики к отсутствию прежних глюков, вот я и «успокоился».

Вместе с тем из памяти начали вылезать совершенно удивительные фрагменты прошлого, которые я давным-давно забыл и которые были чем-то очень важны. Например, эпизод из детского садика, где я впервые ощутил секс.

Мне и моим сокамерникам по детсаду было лет по пять. У нас были две воспитательницы — статные тетушки Мария Степановна и Тамара Павловна. И вдруг появилась она, юная сучка лет двадцати с небольшим. Наверное, она была только что после педучилища, не знаю. В сущности, она сама еще была ребенком. Но — ребенком, сексуально созревшим. Я запомнил ее за черные волосы и сексуальность. У нее была какая-то косметика на юном лице, а на теле уже проросли какие-то небольшие сиськи. Однако ее сексуальность была не в форме тела, а в том, как она смотрела на нас. С сексуальным интересом. Я знаю точно, потому что помню, что чувствовал, когда она смотрела на меня. Она со мной играла, сучка.

Да, пожалуй, главное, почему я выделил ее из числа остальных людей, — мы с ней играли. Я и она. Она была старше раза в четыре. «Молодой педагог». Наказывала меня за отказ пить кисель из сухофруктов. Я вовлекся в ее игру. Стал ее цеплять, чтобы вызвать у нее эмоции и получить еще больше внимания. Однажды принес в садик большую конфету: шоколадная глазурь, внутри вафли и шоколадная начинка, размером с большую шоколадку, на обертке какой-то ушастый заяц. В те времена такие сладости были в дефиците. Я специально принес эту конфету в садик, чтобы скушать демонстративно перед ней. Поделился только со своим дружком — чернявым кавказцем, с которым мы всегда хулиганили, вместе получая обильных люлей от воспитательниц. Поместив себя с конфетой в ее поле зрения, я как бы сообщил ей персонально: «У меня есть кое-что, чего ты сильно хочешь, потому что это вкусно, но я тебе это не дам, и ты меня не сможешь заставить!» Я интуитивно знал, что она вправе заставлять меня что-то делать, например, пить кисель, потому что это правило общее для всех, а заставить поделиться конфетой не вправе. В общем, я насладился конфетным насилием над большой девочкой.

Я хорошо помню, что во время поедания конфеты был в контакте вовсе не со вкусом конфеты, а с ощущением ее ревности к конфете. Однако после этого произошло нечто неожиданное. Когда конфета была уже съедена, она подозвала меня и спросила с упреком в голосе:

— Почемуты меня не угостил конфетой?!

Если бы я тогда мог изъясняться как сейчас, я бы ответил:

— Потому что именно это я и хотел — чтобы ты увидела конфету, захотела, и почувствовала, что у меня есть что-то, что ты очень хочешь, но не можешь требовать. Только просить. А я могу дать или не дать. Поэтому ты от меня зависишь. Как я зависел от тебя, когда ты заставляла меня пить кисель из сухофруктов.

Это была игра во власть.

Но я не мог сказать всего этого — хотя бы потому, что не знал таких слов. Да и вообще, выражал себя преимущественно через чувства. У детей всегда так: чтобы передать свое пожелание, например, маме, ребенок создает в себе определенное состояние, которое мама (если она сохранила хоть какую-то чувствительность) улавливает, и вопрос решается. Потом человек взрослеет и начинает думать и общаться с миром посредством сложных речевых конструкций, одновременно натренировавшись подавлять свои эмоции, и уже не может входить в контакт с другими через тонкие чувства. А маленький ребенок только через них и может.

Так вот, я не мог ничего сказать в ответ на ее наезд и сделал две вещи: состояние растерянности и виноватое лицо. Она делала строгое лицо, отчитывая меня. Моя затея удалась даже больше, чем я предполагал. Я хотел, чтобы она ударилась лбом в ограниченность своей власти, а она неожиданно для меня расширила ее, злоупотребила

— наехала с обвинением, мол, я обязан чувствовать себя плохим, потому что не учел ее конфетные интересы.

Ее поступок вызвал у меня сильные чувства, которые трудно отнести к чему-то хорошему или плохому. Просто сильные, очень интенсивные… Потом я прятался от нее. А еще мы с моим другом-кавказцем подглядывали под столом, какие у нее трусы. (Белые). Потом она о чем-то ябедничала моим родителям, и они долго объясняли мне, что таким, какой я есть, быть нельзя, потому что это вызывает недовольство у некоторых людей… Они подавали свои поучения в упаковке «правил хорошего поведения», но я сканировал их мгновенно — они боялись. Я чувствовал в них страх. Лишь сейчас я понимаю, что они просто боялись людей, от которых, как им казалось, зависели, и проблема была в том, что они считали себя слабыми и зависящими от всего мира. А тогда я ничего такого не понимал, лишь ощущал страх в них. Они, спасаясь от своего страха, старались запугать меня. И грузили пугающими нравоучениями.

Я давал родителям свое любимое обещание «я больше так не буду» и, придя в садик, искал способ, как задеть красивую воспитательницу так, чтобы у нее не было предлога жаловаться родителям. Тем не менее, она снова жаловалась, просто притянув какой-нибудь левый предлог. Чтобы насладиться властью и наказать меня, ей приходилось врать моим родителям. Ну правда, не могла же она сказать им: «Ваш сын сегодня опять улыбался, глядя на меня». Звучит нелепо. Вместо этого она говорила: «Ваш сын опять шумел во время тихого часа». Кстати, это было правдой, мы всегда бесились в тихий час, вот только она не жаловалась по этому поводу родителям других детей. Только моим… Вот такие интриги устраивала эта сука. В общем, наша с ней история была красивее самого страстного романа. В смысле наполненности яркими ощущениями. Это и был мой первый секс.

Все это я вспомнил и осознал после одного из процессов Глубокого ПЭАТ. Тут же прояснилась странная закономерность: меня всегда привлекали стройные черноволосые женщины с небольшой грудью. Такой же внешностью обладала моя первая девушка. И моя любимая бывшая, с которой так долго были вместе. И другие. И даже когда я только начал мастурбировать в подростковом возрасте, представляя себе какую-то женщину, это был один и тот же типаж. У меня была лишь одна блондинка в жизни, но с ней не было страстных отношений, восторга, депрессии, тоски, безумного влечения — просто хороший секс и нежная дружба….

По мере проработки разных аспектов своей жизни и личности я осознал, что интереснее всего общаться с чокнутыми. Не с психически больными, разумеется (хотя это было бы интересным опытом), а с людьми, существенно отличающимися от большинства. Причем так было всегда, только я этого не понимал, потому что думал, что надо быть «нормальным» человеком и, как следствие, общаться с «нормальными». Де-факто общение с нормальными людьми почему-то всегда оборачивалось взаимным лицемерием, мелкими обидками и постоянным соревнованием на тему «у кого больше». Но теперь производить впечатление и подчинять себе кого бы то ни было мне как-то не очень хотелось. Хотелось только быть среди тех, с кем интересно. А интересно с неординарно мыслящими людьми. Выражать себя и принимать новое. Становиться больше за счет открытия новых аспектов жизни. С другой стороны, мне стали неинтересны игры, в которые играет спящее большинство в своем унылом обывательском формате. Интересно с людьми, выражающими себя настоящих.

Поэтому я решил пройти тренинг личностного роста Лайфспринг. Я слышал много пугающих предостережений о нем, и потому еще больше хотел его пройти. Когда я сказал об этом одному из приятелей, он ответил:

— Да ты что?! Я про это читал в интернете! Там гипноз, внушения, манипуляции! Там из людей делают рабов!

— Не волнуйся, — сказал я в ответ. — Никто не может загнать меня в рабство, кроме меня самого. Манипулировать человеком можно только через страх. А я уже познакомился со своими страхами и даже освободился от некоторых. Мне понравилось. Все будет хорошо.

— Ты не понимаешь! Там зомбируют! Из тебя там сделают послушного раба! Это же секта!

Он смотрел на меня озабоченно. Вытаращенные глаза, наморщенный лоб, испуг, готовность отчаянно отговаривать. Мне показалось, что, пытаясь переубедить меня, он на самом деле запугивает себя. Ему самому хочется, но он себе отказал, потому что страшно, и теперь он хочет запугать меня, чтобы утвердиться в верности своего продиктованного страхом решения.

— Ну что ж, — ответил я весело. — Секта так секта. Значит, буду сектантом.