Джей Дот 1 страница

Да, иногда я думаю о Робе и Сайласе. Я не знаю, почему они были там в тот вечер. Я еще тогда спрашивал себя: «Зачем Сайлас это делает?» Ведь у него была Ноэль. Но ясно, что думал я об этом только половиной своего мозга. Если бы я думал обеими половинами, я бы задал себе тот же вопрос: «Зачем я это делаю?» А ответ… ответ заключается в том… что у нас просто был секс. Никто не произнесет этого вслух, но девчонка была чертовски похотлива. Это возбуждало. Это сводило с ума. И еще мы были в доску пьяные. Мы обезумели, мы просто отпустили все тормоза… и понеслось. Что тут еще можно сказать?

Почему с нами был Сайлас? Он целый день находился в каком-то странном, я бы сказал, даже опасном настроении. Это я точно знаю. Что-то случилось у него дома, а может, повздорил с кем-то из учителей. Настоящую причину я так и не выяснил. Но он был не в себе. Я помню, как в середине матча он вдруг изо всех сил швырнул мяч на трибуну. Он попал какой-то женщине в лицо, все были в шоке. Рефери выгнал его с площадки. Вы об этом, наверное, слышали. Об этом писали в газетах, как будто одно вытекало из другого. Сайлас ушел из зала и ни с кем не хотел общаться. Потом мы его нашли. Он сидел в машине и уже был наполовину в отключке. Что-то все-таки случилось. И это не имело никакого отношения к Ноэль, потому что она была в шоке, как и мы все.

Да, следовало с ним поговорить. Следовало многое сделать. Но когда тебе семнадцать или восемнадцать лет, ты не думаешь. Ты просто на несколько часов посылаешь все к чертовой матери.

Да, мне было девятнадцать. И что с того? Она пришла за нами. Она все спланировала.

Что я думаю об употреблении алкоголя в школе? Вас и в самом деле интересует мое мнение?

Когда тебе исполняется восемнадцать, ты уже взрослый человек. Простите, но это так. Если тебя могут призвать в армию, отправить на войну и заставить убивать других людей, значит, ты имеешь право выпить банку пива. Шесть банок пива, если тебе так хочется.

Ну, я понимаю, что девчонка не должна была пить. Я не знаю, где она наклюкалась. Думаю ли я, что детишки в Академии Авери продолжают пить, даже после всего этого?

Вы шутите? Я хочу сказать, вы же знаете, что мы все уже давно состоим в АА.[23]Это шутка.

В Академии Авери?

Мэттью

Вся эта муть в духе Шекспира… Мэттью даже думать о ней спокойно не мог.

«Ответственность». «Гордость Авери». «Цвет нашей молодежи». «Талантливый сын, идущий по стопам отца». Чушь собачья.

Ответственность тут вообще ни при чем. Гордость — другое дело. Гордость и чувство неуязвимости. Само собой, Джеймсу повезло, что он родился у образованных родителей. Они преподают в колледже, и это не могло не наложить отпечаток на весь уклад их жизни. К примеру, они никогда не смотрели телевизор. В детстве Джеймс запоем читал книги. Мишель могла бы сказать, что ей приходилось его уговаривать, но взявшись за книгу, он уже не выпускал из ее рук. С домашними заданиями действительно было много проблем. Мишель за это надо памятник поставить. Джеймс был ужасно неорганизован, и теперь Мэттью жалел, что они вовремя не обратились к психологам. Вполне возможно, что Джеймс с самого начала страдал целым букетом легких психологических расстройств.

Джеймс очень многим был обязан своей матери, но Мэттью отчетливо понимал, что ему тесно под ее крылом.

Они назвали Джеймса зачинщиком. Журналисты выставили его в этом свете только потому, что он был самым старшим. Но Мэттью видел эту ситуацию совершенно иначе. Мэттью не стал смотреть кассету. Не захотел. Это слишком личное и таковым должно оставаться.

В этих парнях ключом била жизнь, вот и все. Бушующие гормоны и соблазнительная девушка на фоне алкоголя образовали такую гремучую смесь, противостоять которой не смог бы ни один семнадцатилетний парень. Девятнадцатилетний парень.

Сиенна

Слушай, а может, за эти интервью и оплата причитается? Нет, если не причитается, все нормально, я так спросила, на всякий случай, вдруг причитается, ведь у меня есть расходы. Не очень большие, но расходы. Родители не разрешили мне летом поработать, вместо этого они заперли меня в специальный лагерь, заниматься исполнительскими видами искусства. Впрочем, там было очень весело, но это отдельная история. Однако в итоге у меня совсем нет — как это называется? — денег на мелкие расходы. Мне же нужны всякие там мелочи. Ну вот, а впрочем… Ладно, не страшно. Я все понимаю. Ты ведь тоже студентка, верно, хотя и называешься аспиранткой? Хотелось бы мне знать, как ты выяснила мое настоящее имя и где меня найти. Мое имя ни разу не упоминалось в прессе, хотя меня легко было вычислить, посмотрев список студентов моего класса за следующий после скандала год и увидев, кто ушел из школы. Но ты ведь назовешь меня просто Сиенной, верно? Потому что, хотя тебе это нужно для научной работы и все такое, закон о защите жертвы никто не отменял.

Да, я думаю о Робе, Джей Доте и Сайласе. Я пытаюсь не думать о них, хотя что тут такого? Просто дело в том, что я должна забыть о своем прошлом и все начать сначала. Наверное, нам пора идти. У меня урок через десять минут. Мне очень жаль, что Сайлас тоже участвовал в этом, но они пришли вместе, и он тоже там… ну, вроде как оказался. Похоже, он не очень понимал, что происходит, хотя я этого тоже не понимала. Я думала: наверное, они поссорились с Ноэль или что-нибудь в этом роде, потому что он был не в себе и вел себя очень странно. Может, она его бросила, и он распереживался, но я этого так и не узнала. Мне очень жаль его, несмотря на то, что он сделал это со мной, в чем нет никаких сомнений. Но выглядело так, как будто это вообще был не Сайлас. Я знаю, что это был он, его тело, но его самого в теле давно уже не было, настолько он был пьян, и я бы ничуть не удивилась, если бы он проснулся на следующее утро и ничего, вообще ничего не помнил бы. У меня случались провалы в памяти, я знаю, что это такое. Всплывают какие-то обрывки, но в одну картину они никак не складываются. Ты меня понимаешь? И если бы не кассета, ну, я не знаю…

Ты случайно не наращивала волосы? Просто у тебя такие густые и красивые волосы… Наверное, это невежливый вопрос. Но сейчас все наращивают волосы. Я тоже об этом подумываю. Мне кажется, я смогу уговорить маму. А сейчас мне нужна вода. Бутылка воды. Ты сегодня вечером возвращаешься в Вермонт? Ты проделала весь этот путь ради того, чтобы со мной побеседовать? Мы могли бы пообщаться и по электронке. Я в шоке, что тебе дали деньги на самолет. Это, должно быть, серьезное исследование. Или у Вермонтского университета полно денег. Я не собираюсь в него поступать. Ноги моей в Вермонте больше не будет. Кроме того, не обижайся, но ходят слухи, что вечеринки в Вермонтском университете препаршивые.

Ноэль

В воскресенье я звоню Сайласу. Его мама говорит, что он плохо себя чувствует и не может подойти к телефону; говорит, что он пришел домой поздно и был пьян. Она спрашивает, знаю ли я что-нибудь об этом. По голосу ясно, что она не сердится, и это очень странно. То, что Сайлас напился, должно было вывести ее из себя, разве не так? Но мне кажется, что ей очень грустно, и если бы мы были знакомы поближе, я бы спросила ее почему.

Она говорит, что Сайласа рвало, и я думаю: «Так ему и надо».

Сайлас не приходит на занятия в понедельник, и я списываю это на чудовищное похмелье и добрую маму.

В понедельник вечером я прохожу мимо открытой двери в одну из комнат. Три знакомые девчонки сгрудились у компьютера. Одна из них стоит, прикрыв рот рукой, как будто хочет закричать, но сдерживается. Еще одна сидит за клавиатурой, а другая присела возле нее на корточки. Та, которая на корточках, видит меня и чуть ли не бьет кулаком по руке ту, которая сидит. Экран тут же гаснет. Я уверена, что там была какая-то любительская запись.

Девчонка, сидевшая на корточках, смотрит на меня, медленно встает и потягивается.

Все ее движения кажутся мне какими-то нарочитыми. Ее зовут Кристал.

— В чем дело? — спрашиваю я.

Кристал молчит, как будто от потягивания она оглохла. Девчонка на офисном стуле разворачивается и тоже смотрит на меня. Я иду из репетиционной комнаты, и у меня в руках футляр со скрипкой. На мне фланелевые пижамные штаны и вязаная шапка.

— Привет, Ноэль, — говорит девчонка, сидящая на стуле.

Та, которая прижимала ладонь ко рту, опускает руку и засовывает ее в карман, но не оборачивается. На мой вопрос ни одна из них не отвечает.

Мы все молчим, пока я пытаюсь придумать следующий вопрос.

— Вы смотрите кино?

— Да так, ерунда из Интернета. — Ответ Кристал кажется мне подозрительно поспешным. — Ты репетировала?

Внезапно мне становится ужасно жарко, ведь я до сих пор не сняла парку. Я стаскиваю с головы шапку.

— Да, — отвечаю я.

Во вторник я издалека вижу Сайласа, но он меня как будто не замечает. Я оставляю ему пять голосовых сообщений и отсылаю два текстовых. Хотя он и приехал в школу, он, наверное, прогуливает, потому что и Синтия, и Молли утверждают, что на уроках его не было. Его дисквалифицировали на четыре матча, но, может, он пойдет на тренировку? Тренер наверняка вне себя, потому что никто лучше Сайласа не умеет пройти к кольцу и никто лучше его не бросает трехочковые мячи.

В среду утром мне сообщают, что Сайлас сейчас в спортивном зале. Вместо первого

урока я бегу туда. Увидев Сайласа, выходящего из раздевалки, я останавливаю его.

— Нам надо поговорить.

У него мертвенно-бледное лицо, а веки воспалены. От него странно пахнет, хотя, возможно, это всего лишь запах нестиранной спортивной одежды.

— Не могу, — заявляет он.

— Нам нужно поговорить прямо сейчас, — настаиваю я.

— Я спешу на урок. И так уже опоздал. Я стою на своем и разглядываю его.

Он заходит за угол. Я иду за ним по коридору. Мы выходим на лестницу, которой почти никто не пользуется.

— Что происходит? — спрашиваю я.

Глаза Сайласа наполняются слезами. Я потрясена, и мне страшно. Я впервые вижу, как Сайлас плачет, и это жуткое зрелище. Он отворачивается от меня.

И тут я понимаю, что все кончено.

Он это тоже знает, и именно поэтому он плачет.

Я обхватываю живот руками. Мне хочется сесть, но я боюсь пошевелиться. Все (все!) во мне протестует, доказывает мне, что я ошибаюсь, что Сайлас переживает из-за своей баскетбольной карьеры. Или, может, умер какой-то близкий человек. Ужасно, что я на такое надеюсь, но это так.

Сайлас стоит, вцепившись в металлические перила и опустив голову. Он вытирает нос и глаза рукавом, по-прежнему стоя ко мне спиной.

— Между нами все кончено? — спрашиваю я, мысленно умоляя его обернуться и сказать: «Нет, нет, дело совсем не в этом». И тогда я обниму его и постараюсь ему помочь. Но он не двигается.

— Сайлас? — окликаю его я.

Он поднимает голову и смотрит в потолок.

Какой-то учитель спускается по лестнице и огибает нас. Кажется, это тренер по сквошу.

— Все в порядке? — спрашивает он.

Я киваю, желая, чтобы он поскорее ушел.

Должно быть, он решил, что стал свидетелем обычной размолвки влюбленных. Но это серьезнее. Гораздо серьезнее.

— Мы должны, — говорит он, когда тренер уходит.

— Должны что? — спрашиваю я. Он так и не повернулся ко мне лицом.

— Расстаться, — говорит он.

— Расстаться? — переспрашиваю я. Он не отвечает.

— Это конец? — От ужаса у меня сжимается горло. Сайлас молчит.

— Сайлас, посмотри на меня.

Он оборачивается. Ему не нужно ничего говорить. Все написано на его лице.

— Я что-то не так сделала? — спрашиваю я. Меня охватывает дрожь.

— Нет, — отвечает он. — Это я что-то сделал не так.

— Что?

Из-за чего же мы должны расстаться? Я думаю о белокурой девочке, с которой он

танцевал.

— Ты встретил другую девушку?

Он бьет себя кулаками по бедрам. Он делает это снова и снова. Я тянусь к нему, стараясь остановить его, чтобы он не делал себе больно, но он судорожно дергается, он не хочет, чтобы я к нему прикасалась.

Сайлас скрипит зубами. Его лицо похоже на каменную маску. Он пытается что-то сказать и опять закрывает рот.

— Ты никогда… — выдавливает он.

— Я никогда… что? — в смятении спрашиваю я. Кроме паники, я больше ничего не чувствую.

Он трет лицо ладонями, разворачивается и взлетает вверх по лестнице, шагая через две ступеньки. Я даже не успеваю его окликнуть, потому что дверь за ним уже захлопнулась.

Гэри

В среду вечером, 25 января, я вернулся на ферму Квинни, чтобы выяснить у Оуэна и Анны Квинни, где находится их сын. Я дал им понять, что мне необходимо срочно поговорить с Сайласом.

Миссис Квинни была очень растеряна и расстроена, но изо всех сил пыталась сообразить, где он может быть. Мальчик не отвечал на звонки по мобильному телефону. Его автомобиля возле дома не было. Оуэн Квинни сел вместе со мной в патрульную машину, и мы вместе быстро объехали город, а потом отправились в школу. Машину Сайласа мы обнаружили на школьной парковке возле спортивного зала. К этому времени снова пошел небольшой снег. Он срывался всю последнюю неделю. У Оуэна не было ключа от машины, но мне удалось открыть дверцу. В салоне мы нашли кое-какую одежду, включая тренировочный свитер и шорты. Мы также обнаружили мобильный телефон Сайласа.

Мистер Квинни предложил связаться с девушкой Сайласа, Ноэль, так как она, по его мнению, была ему ближе всех и могла знать, где он находится. Оуэн Квинни остался в машине, а я вошел в Фостер-холл — общежитие, где живет Ноэль. Мне показали ее комнату, где я ее и нашел. Она была очень расстроена. Подруга пыталась ее успокоить. Ноэль сказала, что в последний раз видела Сайласа около восьми утра, он выбежал из спортивного зала через боковой выход возле парковки. Она также сообщила мне, что на нем была спортивная одежда. Я поинтересовался у нее, что ее так расстроило, и соседка сказала мне, что сегодня утром Сайлас порвал с Ноэль. Я попросил Ноэль сразу же дать мне знать, если она увидит Сайласа или получит какую-либо информацию о нем.

Я вернулся к патрульной машине и сообщил мистеру Квинни то, что узнал. Он попытался сообразить, куда еще мог отправиться его сын. Взяв телефон Сайласа, мы позвонили нескольким его друзьям из команды, от одного из которых мы услышали то же, что и от Ноэль: сегодня рано утром Сайлас был в спортивном зале. После этого его, похоже, никто не видел.

Мы с мистером Квинни вернулись к нему домой. Хотя Анна Квинни понимала, что если Сайласа удастся найти, его тут же арестуют, ей хотелось найти его не меньше, чем нам. Снегопад усиливался, и мы знали, что сегодня ночью будет сильный мороз. Миссис Квинни очень беспокоило то, что Сайлас без машины может попытаться пешком дойти до дома от того места, где он находится. Я покинул их, в очередной раз выслушав заверения, что они свяжутся со мной, как только получат какие-либо известия о сыне.

Я несколько раз объехал город, остановившись у магазина и бензозаправки, чтобы узнать, не появлялся ли здесь Сайлас. Я вернулся в Академию Авери и попросил охранников обыскать всю территорию школы. После этого проследовал в участок, где все еще находились Роберт Лейхт и Джеймс Роублс. В половине девятого вечера миссис Эллен Лейхт внесла залог, и ее сына выпустили под ее ответственность. В десять минут десятого в участке появился Мэттью Роублс и внес залог за своего сына. Джеймса тоже выпустили до

дальнейшего рассмотрения дела. Что особенно расстроило Мэттью Роублса, так это то, что его сын подписал признание, предварительно не посоветовавшись с адвокатом.

Еще до моего ухода позвонил один из охранников Академии Авери и сообщил, что они обыскали всю территорию школы, но Сайласа Квинни не обнаружили.

Около трех часов ночи в четверг, 26 января, мне домой позвонила Анна Квинни. Она была в панике, потому что до сих пор не знала, где находится Сайлас. Она перебрала всю его одежду и поняла, что накануне он надел парку. Однако его перчатки остались дома. Я пообещал ей, что организую поисковую группу, как только рассветет.

В половине седьмого утра мне удалось собрать группу из десяти местных мужчин и женщин, пожелавших принять участие в поисках Сайласа Квинни. Поскольку Сайлас оставил машину на парковке возле спортивного зала, мы начали поиски на территории, непосредственно прилегающей к залу, а дальше двинулись на восток. За ночь выпало почти четыре дюйма снега. Прогноз обещал, что снег будет идти весь день до самой ночи.

В три часа дня наши поиски все еще не увенчались успехом. Мне позвонил Оуэн Квинни и сказал, что нам следует поискать вокруг их фермы — Сайлас мог спрятаться где-то недалеко от дома. С четырьмя добровольцами я направился к ферме Квинни. Анна хотела принять участие в поисках, и мы с трудом убедили ее отказаться от этой идеи. Оуэн уговорил ее остаться дежурить у телефона, на тот случай, если Сайлас позвонит домой. Насколько я помню, именно тогда Оуэн отвел меня в сторону и высказал предположение, что Сайласа уже нет в живых. Я ответил ему, что мне этот вариант представляется крайне маловероятным.

К этому времени толщина снежного покрова составляла уже около десяти дюймов, и нам пришлось обуть снегоступы. Мы веером рассыпались в стороны от дома Квинни, пытаясь разыскать мальчика. Приблизительно через полчаса одна из собак Квинни рванула вверх по холму ярдах в девятистах от дома. До нас донесся ее возбужденный лай. Мы с Оуэном бросились бежать по следам пса.

Оуэн

Этот маршрут Оуэн знал очень хорошо. Они с Сайласом часто по нему ходили. Когда Сайлас был совсем малышом, он вместо ружья нес на плече ветку, а позже, когда Оуэн научил его стрелять, и настоящее оружие. Оуэн и представить не мог, что Сайлас там делал в это время года. Может, он ходил туда гулять с собаками? Да, оттуда донесся лай, но, возможно, это всего лишь собачья память? Что, если они теряют драгоценное время, идя по ложному следу?

Зачем понадобилось Сайласу, который не был новичком в горах, подниматься по этой тропе во время снегопада? Оуэн понимал желание сына уединиться, но разве не логичнее было сделать это в машине? Гэри сообщил им с Анной, что если Сайласа найдут, ему придется арестовать парня по обвинению в изнасиловании. Услышав это, Оуэн потерял дар речи. Он подумал, что Сайлас совершил этот ужасный поступок из-за того, что сделала его мать. Поняла ли это Анна? Он покосился на нее. Одного взгляда ему хватило, чтобы получить ответ на свой вопрос.

Взбираясь вместе с Гэри вверх по холму, он объяснял брату, что Сайлас знает, как выжить в горах в метель. Он напомнил брату об игл-скаутах, [24]но Гэри только молча кивнул. За время службы в полиции Гэри приходилось не раз сталкиваться с ужасными вещами, и, возможно, сейчас он вспоминал одну из таких трагедий.

Собака повернулась и большими скачками понеслась вниз по холму, оставив Оуэна и Гэри на тропе, по которой им уже удалось подняться на добрых четверть мили. Почему пес убежал? Возможно, он потерял след? Или он просто погнался за белкой? Оуэн встал на колени и осторожно смахнул свежий снег. Он что-то почувствовал под ладонями и позвал к себе Гэри. Оуэн снял перчатки. Его пальцы нащупали отпечаток ботинка, оставленный кем- то после одного из предыдущих снегопадов, возможно, после вчерашнего, и уже успевший застыть. Гэри тоже его нащупал. И Оуэн понял, о чем думал его брат, когда предлагал ему остаться дома вместо того, чтобы вместе с ним отправляться на розыски. Оуэн ответил:

«нет». Одно короткое слово — нет.

Оуэн прикинул, что у них в распоряжении остается приблизительно час. Через час окончательно стемнеет, и дорогу вниз найти будет сложно. Гэри сказал, что они будут подниматься еще полчаса, а потом повернут назад. Оуэн сделал вид, что согласился с ним. Он не собирался спускаться, пока не найдет своего мальчика.

Они двинулись вверх по тропе. Оуэн уже чуть ли не бежал. Он знал, что прошлой ночью температура не поднималась выше семнадцати градусов по Фаренгейту.[25]Хотя Гэри ничего об этом не сказал, Оуэн понимал, что они думают об одном и том же. Сайлас мог пережить ночь даже на таком морозе, зарывшись в снег или укрывшись в какой-нибудь ложбине, но то, что он до сих пор не спустился вниз, вынуждало предположить, что юноша получил травму. Или почему-то обессилен. Или у него с головой не все в порядке.

Оуэн не знал, как долго продолжался этот подъем. Он не помнил, выдержали ли они назначенный ранее получасовый лимит.

Оуэн сразу понял, что оранжевое пятно среди деревьев — это парка Сайласа. Бросившись бежать вверх по холму, Оуэн молился: «Пусть это будет всего лишь парка,

которую Сайлас сбросил, а сам ушел куда-то еще. Или пусть это будет Сайлас, но просто спящий». Даже если Сайлас замерзает, им с Гэри удастся его отогреть. Оуэну не нравилось то, что он видит только часть парки, но подбегая к ней, он был уверен, что сейчас увидит и всю остальную куртку, а в ней живого Сайласа. Все эти мысли пронеслись в голове Оуэна в одно мгновение. Добежав до оранжевого клочка, он упал на живот, как будто это могло помочь ему добраться до сына быстрее.

Он смел снег с лица Сайласа и с задубевших складок его одежды. Оуэну уже приходилось видеть в лесу замерзших белок, лис и птиц. Каждый раз его шокировала их оцепенелость. Он звал Сайласа по имени и прижимал его к груди, пытаясь согреть. Он раскачивался взад-вперед. Когда Гэри, наконец, подбежал к нему, Оуэн целовал лицо сына и рыдал. Гэри упал на колени возле тела и вытащил рацию.

Его сын. Его единственный ребенок. Умер. Еще вчера утром Сайлас был жив, сидел за кухонным столом и завтракал. Если бы Оуэн догадался поискать его следы вчера, когда Гэри в первый раз приехал к ним, он бы нашел Сайласа и привел его домой.

— За что?! — заревел от боли Оуэн, и его крик эхом разнесся по лесу.

Тело Сайласа, повисшее между Оуэном и Гэри, весило не меньше ста фунтов. Ноги Оуэна совсем ослабели. Ему казалось, они двигаются, как в замедленной съемке. Даже скользкий склон под ногами казался ему нереальным.

«Этого не может быть, — повторял про себя Оуэн. Снова и снова. — Не может быть чтобы это все происходило на самом деле».

Оуэн и Гэри спускались по тропе, неся Сайласа. Оуэн нашел взглядом окно кухни и увидел Анну. Она подняла руки ко рту, но крик все равно пробивался наружу. Оуэн держал на руках сына, поэтому не мог пойти к жене. Но она выбежала из дома в одних чулках и, проваливаясь в снег, бросилась к ним. Она кричала и протягивала к ним руки, а Оуэн и Гэри все еще спускались, поскальзываясь и оступаясь. Оуэн умолял Господа, чтобы он поразил его насмерть вот в это самое мгновение, поскольку был уверен, что его сердце все равно разорвется, когда он увидит лицо своей жены. Считанные секунды отделяли его от того момента, когда Анна посмотрит на своего сына.

Гэри и Оуэн занесли Сайласа в дом и положили на обеденный стол, а Анна все пыталась вдохнуть жизнь в своего мальчика. Оуэн понимал: она действительно верит в то, что ей это удастся, но на лицах всех стоящих вокруг стола мужчин он видел одно и то же. Сайлас умер несколько часов назад, и ничто не могло вернуть его к жизни, даже дыхание матери.

Когда Анна сдалась, Оуэн думал, что она сейчас рухнет на пол возле стола и останется там навсегда, но она сделала нечто, чего ему не забыть никогда. Она поцеловала Сайласа в щеку, а потом расстегнула его парку, как будто беспокоясь, что ему может быть слишком жарко в этой натопленной комнате. Оуэн стоял рядом, безмолвно оплакивая Анну, Сайласа, себя. Расстегнув куртку, она нашла ворох бумаги, исписанной Сайласом в то время, пока он был наверху. Сначала Оуэн решил, что Сайлас писал матери. Он очень на это надеялся, хотя у сына было полное право возненавидеть Анну. Но он знал, что письмо помогло бы ей справиться с горем. Оказалось, что письмо адресовано Ноэль. Собственно, это было даже не письмо, а хаотичные и беспорядочные мысли, изложенные на бумаге. Позже Оуэн прочтет одну страницу, но будет вынужден отложить остальное в сторону. Письма предназначались не ему, и Сайлас не хотел бы, чтобы Оуэн их читал.

Кто-то приехал и забрал Сайласа в похоронное бюро. Необходимо было сделать вскрытие, ввиду необычных обстоятельств его смерти, хотя все понимали, что Сайлас замерз, проведя ночь на горе. Оуэн хорошо знал своего сына и был уверен, что Сайлас смог бы спуститься с горы даже в темноте. Поэтому он понимал, что в глубине души Сайлас не хотел спускаться, не хотел возвращаться к жизни. Именно это причиняло Оуэну нестерпимую боль, и он знал, что эта боль останется с ним навсегда, потому что Анна и Оуэн простили бы Сайласа, они бы с радостью его встретили, они все равно любили бы его, независимо от того, что он сделал. Оуэн думал: «Наверное, ты начинаешь понимать все это слишком поздно, только тогда, когда у тебя отнимают то, что ты любишь больше всего на свете». Поступок Сайласа ничего не значил по сравнению с той любовью, которой его окружили бы Анна и Оуэн. Оуэн знал, что Сайлас обидел какую-то девочку, и ему пришлось бы дорого заплатить за это. Однако Анна и Оуэн всегда любили бы его, и поддерживали его, и помогали ему, пока он не оперился бы и не встал уверенно на ноги. Они сделали бы все это для своего сына.

Но Анна… Анну это убило, ее жизнь была кончена. Она не выходила на улицу, потому что боялась встретить ровесников Сайласа. Анна хотела уехать в Канаду, но Оуэн не смог пойти на это. Теперь они никогда не включали телевизор. Анна никогда не подходила к телефону. Оуэну пришлось сказать парнишке-почтальону, чтобы он больше не приносил им почту. Оуэн не знал, чем его жена занимается целыми днями. Иногда она плакала.

Сайлас умер с ненавистью к матери в сердце. И Анна об этом знала. Исправить это было невозможно.

Анна

Пусть земля замерзнет. Пусть мороз убьет всех свиней. Пусть рухнет хлев. Надо было забить всех стельных овец. Почему мы забрали у них ягнят?

Где Сайлас? Где мой прекрасный мальчик?

Может, это он ветром вьется вокруг дома? Может, это он тихонько стучит в окно?

Может, он пытается вернуться ко мне?

Почему по-прежнему приносят почту? Почему звонит телефон? Почему стены дома еще не рухнули?

Почему ты остался со мной? Ты считаешь, что это твой долг перед Сайласом — не позволить мне умереть?

Как давно мы не произносим его имя?

Сиенна

Смерть Сайласа меня действительно опечалила. Я не пошла на похороны, но я знаю, что там была вся школа и весь город. Мои родители сказали, что это будет настоящий ужас, кроме того, не все ведь считали меня жертвой, особенно после смерти Сайласа. Мама опасалась, что меня могут оскорбить, поэтому я туда не пошла. Однако мне, ну, типа, казалось, что я все равно должна там быть. Я чувствовала это в то утро, утро похорон. В газетах напечатали фотографии гроба и процессии, выходящей из церкви, и все такое. Он был католиком, верно? Да, точно, и мне казалось, что мне стоит туда пойти. Помолиться за него, и все такое. Я не религиозна, но мне следовало сходить туда, чтобы почтить его память и подумать о нем, о том, что он тоже стал жертвой, хотя, как я уже говорила, он был в той комнате.

Мне действительно пора. Я и так уже пропустила урок, но это не страшно. Я могу переписать конспект у соседки, да и препод все равно никакой. Так что, если тебе понадобится еще что-нибудь, ты просто позвони мне, и вместо того чтобы платить за билет на рейс через всю Америку, может, они лучше заплатят за интервью? Потому что, мне кажется, я тут тебе очень ценные факты выкладываю, это своего рода эксклюзив. Но, видишь ли, это совершенно не обязательно, это я так сказала, на всякий случай.

Ноэль

Я сижу у себя в комнате, когда за мной приходит госпожа Горзински. Она говорит, что меня ждут в административном корпусе. Когда я выхожу в коридор, страх судорогой сводит мне живот. Я знаю, что Сайлас пропал, что на его розыски посылали поисковую группу. Я тоже его искала, ходила всюду, где мы хоть раз с ним бывали. Госпожа Горзински говорит, что меня хочет видеть мистер Бордвин. Она просит, чтобы я обулась и оделась, и тогда она проводит меня к административному корпусу.

Я спрашиваю ее, что случилось, и она заявляет, что все в порядке, просто директор хочет побеседовать со мной о том, что происходило в последние несколько дней. Я знаю, что она лжет. Мы идем рядом, и она болтает без умолку, расспрашивая, как у меня в этом семестре обстоят дела с учебой, какие планы на будущий год, когда у меня были концерты, ведь тот концерт, который она посетила, привел ее в восторг… И вот мы уже возле административного корпуса. Я не помню, когда в последний раз переступала его порог. Мы стоим у двери в кабинет директора школы. Когда мы заходим, мистер Бордвин встает из-за стола. Он пытается улыбнуться мне, чтобы создать непринужденную обстановку, хотя знает: после того, что он мне скажет, я очень долго не смогу себя чувствовать непринужденно. Госпожа Горзински сжимает мою руку и выходит из кабинета, и уже одно это сообщает мне все, что я должна знать.