Насилие и террор

С точки зрения психологии, террор – прежде всего, состояние ужаса, возникающее в результате насилия. Террористические акты – это изначально акты насилия. Занимая важное место в политической истории человечества, с древнейших времен и до наших дней именно насилие рассматривается субъектами политики как одно из основных, хотя и крайних, но неизбежных, не очень желательных теоретически, но достаточно удобных практически, средств достижения своих целей. Еще древние греки свидетельствовали об этом: «Если в речи Перикла только лишь признается тиранический характер афинского господства над союзниками, то в выступлении Клеона свойственный тирании террор объявляется уже единственно возможным способом сохранения этого господства, а в ультиматуме афинских представителей жителям маленького островка Мелоса откровенно и цинически провозглашается profession de foi насильников – их убеждение в санкционированном будто бы самою природою праве сильного на власть»[21].

Вместе с тем понятно, что использование насилия влечет за собой серьезные деструктивные последствия: гибель людей, разрушение материальных ценностей, дегуманизацию социальных отношений. Однако это мало кого и когда останавливало.

Наиболее простое объяснение насилия в социально-политической жизни исходит из следующей логики: «Жизнь человека и общества регламентируется множеством законов и правил. Эти регламентации существенно влияют и на активность субъектов политики. Крайняя и наиболее жесткая такая детерминация предстает в виде насилия. Насилие, как способ принуждения, в той или иной степени присуще любому обществу»[22].

Так обоснонывается насилие над гражданами со стороны государства. С другой стороны, однако, практически всякое насилие, осуществляемое по отношению к государству, группе или личности террористом, также является способом принуждения к исполнению некоторых регламентации, представляющихся необходимыми теперь уже террористу. Бессмысленное насилие, насилие ради насилия – патологический симптом, психиатрический диагноз, не подпадающий ни под какую логику – даже под логику террора. «Насилие в политике имеет место как ее закономерное проявление, когда в достижении политических целей другие формы политической активности становятся малоэффективными». Расширим: это относится не только к политике и не только к достижению политических целей. Истоки насилия видятся в биосоциальной природе человека. «Агрессивность со времен раннего человека так же, как и его социальность, служит средством борьбы за выживание. Она в процессе эволюции не затухает, а приобретает характер насилия в целях удовлетворения прежде всего надбио-логических, социальных потребностей: в статусе, престиже, самоутверждении»[23]. Значит, терроризм – осмысленное явление.

Насилие как социально-политический феномен обычно трактуется как применение различных форм принуждения с целью приобретения или сохранения экономического и политического господства, завоевания тех или иных привилегий. Е. Дюринг считал, что насилие играет решающую роль в социально-политической истории. К. Маркс поначалу вроде бы ограничивал роль насилия только экономикой: «Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция»[24]. Однако со временем данное понимание постепенно расширилось: «Исторический опыт показал, что господствующие классы не отказываются добровольно от своих привилегий и применяют в борьбе с угнетенными классами все доступные им средства борьбы, вплоть до массового террора. Сопротивление отживающих классов заставляет и революционные классы прибегать к ответным насильственным мерам, вплоть до вооруженной борьбы»[25]. Так насилие оказывается крайней степенью принуждения. В свою очередь «принуждение – это форма влияния, характеризующаяся высоким уровнем оказываемого давления»[26].

Безусловно, насилие можно классифицировать на самых разных основаниях – степени жестокости, способу обоснования, отношению общества к актам насилия и т. д. Однако все такие попытки носят слишком частный, излишне конкретный для науки характер. Понятно, что конструктивнее параметрический путь. На данном этапе, при всех его понятных ограничениях, наиболее продуктивной и «объемной» можно считать типологию, основанную на использовании хотя бы двух параметров-координат. Во-первых, это важный количественный параметр – число участников, то есть тип субъекта насилия – массовый (групповой, коллективный) или индивидуальный.

В одних случаях насилие осуществляется группой, организацией или массой. В других – одним человеком. Вторая базовая координата – это степень организованности («структурированности») насилия. В одних случаях оно происходит организованно, «по правилам», в других – стихийно, спонтанно и непредсказуемо. Использование даже двух таких основных координат (для более тонкого анализа к ним добавляется третья – это степень жесткости насилия, от чисто духовного призыва (угрозы) до умерщвления «отказников») дает возможность систематизировать некоторое множество проявлений насилия и выделить хотя бы четыре основных встречающихся варианта насилия: 1) массовое (коллективное) организованное, 2) массовое (стихийное) неорганизованное, 3) индивидуальное организованное и 4) индивидуальное стихийное. Оценим их пока в общем виде.

1. Массовое (коллективное, групповое) организованное насилие, легитимированное государством («во имя общества»), осуществляют, например, армия и полиция – специально для этого создаваемые людьми социальные институты. В крайних формах тоталитарной диктатуры такое насилие ведет к государственному терроризму.

2. Массовое стихийное, спонтанно возникающее и изначально вроде бы никем не организованное насилие обычно направлено против государства и общественных институтов – это, как правило, разного рода восстания, бунты и другие аналогичные стихийные массовые действия. В крайних формах, в виде революций и разного рода переворотов, такое насилие подчас ведет к террору антигосударственному и даже антиобщественному.

3. Индивидуальное организованное насилие включает как тиранию монократа над подданными, так и, напротив, индивидуальный террор против монократов, в частности, цареубийство. Оно всегда основано на постулировании разных прав и разной ценности людей. Так, при рабовладении это полное право господина на рабов, включая их жизнь. При феодализме это и «право первой ночи», и право на жесткое наказание (вплоть до умерщвления) подданных. В современном обществе это, например, право работников правоохранительных органов на насилие по отношению к преступнику. Для террориста это – самопровозглашенное право на деструкцию или даже убийство ради достижения своих целей или во имя неких идеалов.

4. Индивидуальное стихийное насилие включает в себя предельно широкий круг явлений – от всем привычного бытового хулиганства до издевательств начальника над подчиненным или, напротив, убийства подчиненным начальника; от почти банальной «дедовщины» в армии – до бунта уголовников.

Даже если поневоле ограничить рассмотрение насилия только наиболее значимыми, социально-политическими его видами, исключив все многообразие насилия бытового, уголовного и т.д., все равно неизбежно возникает значительное множество вариантов классификации хотя бы только этих видов насилия. Насилие подразделяется по сферам действия (внутригосударственное и межгосударственное); по отношению к власти (государственное, негосударственное и антигосударственное); по источнику инициативы (оборонительное, ответное и наступательное, агрессивное); по числу жертв (высоко интенсивное, «сильное», имеющее среднюю или низкую интенсивность); по социальной характеристике (классовое, этническое, религиозное); по направленности и глубине социально-политических последствий (прогрессивное или реакционное, реформистское или радикальное); по способу воздействия (демонстрационное и инструментальное); по используемым средствам (вооруженное и невооруженное) и т. д. Соответственно, все эти типологии применимы и к крайним мерам насилия – к террористическим актам.

Общесоциальные истоки насилия давно известны. Прежде всего, это неравное положение групп и индивидов в стратификационной системе общества, связанной с распределением социальных благ. Любая группа всегда стремится повысить свой статус, чтобы расширить объем благ, которыми пользуется. Известно, что именно социальное неравенство порождает экстремистские формы поведения, в том числе насилие и террор. Это понятно: пока стратификационная система общества находится в относительном равновесии, насилие возникает редко. Нарушение равновесия ведет к росту насилия, вплоть до бунтов, восстаний и революций. Нарушение равновесия вызывается двумя основными процессами: резким ухудшением социального статуса тех или иных групп или прерванной социальной мобильностью. Снижение статуса ведет к разрыву между притязаниями и реальными достижениями, к росту негативных массовых настроений, что выражается в росте «протестного» насилия. Блокирование восходящей социальной мобильности также порождает недовольство, фрустрационные реакции и понятное желание насильственно преодолеть неожиданную «блокаду». «Социальные сдвиги, нарушающие равновесие стратификационной системы, вызывают недовольство и сопротивление определенных групп, которые в рамках данной формы властных отношений не могут найти иных способов выражения и защиты своих интересов, кроме насильственных. Этому способствует кризис ценностно-нормативной системы, а также особенности господствующей политической культуры, традиционной морали. Этот механизм определяет особенности осуществления политического насилия в обществе и в межгосударственных отношениях». Оговоримся; по крайней мере, отчасти.

С точки зрения психологии, деятельность, связанная с применением насилия, отличается особым своеобразием. Прежде всего, ее особенностью является высокая эмоциональная напряженность, определяемая значительной долей риска. С одной стороны, субъекты насилия обычно руководствуются сильными эмоциями и чувствами, доходящими до бурной степени своего проявления: это гнев, ярость, ненависть, отчаяние. С другой стороны, последствия насилия вызывают соответствующую эмоциональную реакцию и у жертв насилия: унижение достоинства, боль, горе рождают не только страх, но и ответную ненависть, жажду мести. «Объект политического насилия подчиняется властной воле только в том случае, если уверен, что опасность применения к нему средств принуждения носит реальный характер. Поэтому угроза насилия должна периодически сопровождаться его применением»[27]. Жестоко, но верно. Хотя иногда высказывается и другая точка зрения: угроза страшнее ее исполнения.

В периодичности насилия заключается определенный психологический механизм террора: за счет регулярного использования террористами насилия и формируется состояние уверенности граждан в том, что это насилие может быть применено в любой момент к любому из них. Так возникает массовая угроза стабильности и безопасности, за счет чего быстро распространяется ужас. Дальше террористам приходится только периодически его поддерживать все новыми террористическими актами, эмпирически выясняя, какова же продолжительность психологической инерции ужаса, вызванного насилием. Систематическое, грубое, крайнее насилие, длительный террор способны создать такую атмосферу всеобщего страха, которая парализует волю и способность к сопротивлению, вызывает своего рода трансформацию сознания. Хронический террор ведет к формированию своего рода внутренней привычки автоматически подчиняться репрессивному воздействию. Однако насилие, порождающее террор, эффективно лишь для решения тактических задач. В стратегическом плане, рано или поздно оно ведет к психическому истощению – люди устают бояться, и длительный террор редко бывает эффективным. Во всяком случае, террор никогда не бывает постоянным.

Любое насилие должно быть обосновано – такой каузальности требует природа человеческого мышления. Особенно это относится к политическому насилию. Разумеется, отношение общества и государства к насилию определяется многими причинами – историей и культурными традициями народа, конкретной политической и экономической ситуацией, личными качествами носителей власти, степенью развитости или, напротив, неразвитости структур гражданского общества. Однако, абстрагируясь от конкретных условий и особенности той или иной страны, можно выделить несколько факторов, способствующих тому, что насилие становится не чрезвычайным и вынужденным действием, а нормой и частью официальной политической идеологии государства.

Л. Гозман считает, что первый из этих факторов носит не столько политический, сколько мировоззренческий характер - речь об определенных представлениях о самой природе человека. Действительно, демократические режимы обычно исходят из презумпции изначальной разумности и конструктивности человека; люди способны договариваться между собой, им не свойственны разрушительные тенденции, они склонны подчиняться правилам и нормам, существующим в обществе, поскольку понимают их разумность и необходимость. С таким взглядом на человека связано и отношение демократических государств к насилию. Оно допускается лишь как исключительная мера по отношению к меньшинству населения. Массовое политическое насилие принципиально отвергается. Противоположный взгляд на человека, неверие в то, что люди склонны добровольно следовать общепринятым нормам поведения, что они по своей природе глупы и агрессивны, закономерно приводит к выводу о необходимости сдерживать разрушительные тенденции, присущие людям, силой или угрозой ее применения. Следствие такого подхода – оправдание политического насилия и, в целом, ориентация на диктатуру.

Вторым фактором, способствующим тому, что насилие становится системообразующим условием и стержнем политической идеологии, является определенное представление об историческом процессе. «Если этот процесс видится хаотичным, случайным, в ходе которого постоянно возрастает энтропия, то для регулирования этого процесса, для введения его в какие-то рамки, нужен великий человек, который сможет этот процесс структурировать. Этот великий человек, таким образом, противостоит, с одной стороны, тупости и агрессивности каждого из своих подданных, а с другой – хаосу и разрушительности, свойственным историческому процессу вообще»[28]. Действительно, если согласиться с тем, что исторический процесс хаотичен, ведет к разрушению и гибели, то насильственные меры, принимаемые для того, чтобы противостоять такому хаосу и разрушению, могут восприниматься не только как вполне приемлемые, но даже как гуманные и необходимые, а сопровождающие насилие жертвы – как неизбежные.

Третий фактор – представления политика или политической элиты о некой миссии. Это может быть своя, личная миссия или миссия своего народа, своей партии или любой иной группы, с которой идентифицируют себя субъекты политического процесса. Если «мы», к примеру, «белые люди» или «патриоты», «коммунисты», «демократы», призваны осуществить некую миссию, принципиальные преобразования в обществе, привести его к Истине или осуществить Божественное предназначение, то вопрос о допустимости насилия не вызывает сомнений. Согласно такой логике, его вполне можно использовать, чтобы быстрее достичь высокой цели – в подобных случаях она всегда оправдывает средства.

Четвертый фактор – ориентация в политике не столько на решение реальных проблем, сколько на некий собственный идеальный мир. Такая ориентация ведет к представлению о малой ценности текущего момента. Если сегодняшний день не самоценен, а является лишь переходным периодом на пути к лучшему будущему, то нет моральных барьеров на пути к тому, чтобы ради скорейшего достижения цели использовать различные формы насилия.

«Формула террора»

Истоки терроризма уходят в глубочайшее прошлое. Некоторые исследователи находят их даже в Библии, рассматривая в качестве примера первых «террористических актов» те жуткие кары, которые наслал на Египет Создатель. Как известно, «более двух с половиной тысяч лет назад на территории Египта в течение почти трех месяцев было последовательно осуществлено десять террористических акций, именуемых как «Казни Египетские» (Ветхий Завет, кн. Исход 5: 12). В них были применены биологические, бактериологические, экологические, химические и другие средства массового поражения. Делалось это для устрашения фараона, державшего в рабстве еврейский этнос, но огромные жертвы понес народ Египта»[29].

Разумеется, речь ни в коем случае не идет о том, что Господь был первым террористом. За «Казнями Египетскими» стоит своя история. Нельзя рассматривать кару Божью как проявление терроризма. Скорее, это всего лишь основа того образа, который возникает в результате переосмысления современных событий. Однако формула связанных с ней событий и, в частности, насильственных действий корреспондирует с внешней фактурой терроризма. Современный террорист осознанно занимает позицию сверхчеловека и пытается уподобиться Богу в своей власти над людьми. Здесь дело не в оценке такой позиции и факта ее принятия - она очевидна. Тем не менее, при всей неправомерности такой позиции, ее нельзя не учитывать. Террорист считает себя вправе распоряжаться человеческими жизнями – отсюда и базовая формула террора, «списанная» с библейской логики.

Согласно Ветхому Завету, объектами «Казней Египетских» стали все жители и все природные ресурсы страны – вода, растительность, урожай сельскохозяйственных культур, животные. Люди и скот в массовых количествах гибли от отравлений водой, превращенной в «кровь», страдали от нашествия жаб, мошек и песьих мух. В результате насланной на страну «моровой язвы» произошел массовый падеж скота. Впечатляюще, не правда ли?

Поражение людей, животных, «травы полевой и деревьев» градом и огнем (очевидно, молниями) довершила саранча, от которой «земли не было видно, поела траву земную, все плоды древесные...» Последней, десятой «казнью» стало массовое истребление «ангелом-губителем» (Евр. 11.28) или «истребителем» (Числа 14.37) всех первенцев в земле Египетской – «от первенца фараона до первенца узника в тюрьме, и все первородное от скота». В итоге возникла жуткая картина: «Не было дома, где не было мертвеца», но ни одна акция не затронула района Египта Гесем, где проживали сыны Израилевы.

Фараон после первой угрозы Моисея сформировал, говоря современным языком, «антитеррористическую спецгруппу» из своих лучших магов и чародеев, но они отступили после третьей акции, расписавшись в собстэенном бессилии.

Сценарии этих «Казней» и по сей день, уже более двадцати веков, являются классической моделью терроризма: выдвижение требований – угроза насилия – отказ – осуществление насильственной акции. Вот как сформулирована эта модель словами Моисея перед четвертой «Казнью»: «А если не отпустишь народа Моего, то вот, Я пошлю на тебя и на рабов твоих, и на народ твой, и в домы твои песьих мух, и наполнятся домы Египтян песьими мухами и самая земля, на которой они живут; и отделю в тот день землю Гесем, на которой пребывает народ Мой, и там не будет песьих мух... Я сделаю разделение между народом Моим и между народом твоим» (Исход 8.21-23).

Вскоре вслед за «Казнями» на каменных скрижалях появляется, опять-таки говоря современным языком, первая религиозно-этническая доктрина безопасности – Десятисловие, или десять заповедей. В ней уже достаточно концептуально разработан идеологический и этнический образ врага, порожденный в произнесенной Моисеем фразе о разделении народов. Именно тогда и появились «ближние» и «чужие», «идолопоклонники», «иноверцы» и «единоверцы», «вероотступники» и «неверные». С той поры все дальнейшее развитие общества проходило в противоборстве двух начал: Права Силы, то есть насилия, и Силы Права, то есть закона.

Затем человечество прошло через «законность» инквизиции и «беззаконие» революций, в последнее столетие переболело «коричневой чумой» фашизма, «краснухой» коммунизма и «желтой лихорадкой» обогащения. «Возбудитель» всех перечисленных «инфекций» всегда был один – вирус насилия, способный к бесконечным мутациям и очень стойкий к противодействию.

За тысячи лет природа насилия в своей основе практически не изменилась. Разница заключается только в том, что современное насилие стало еще более агрессивным, жестоким и молодым. Таким образом, терроризм как явление во многом традиционен и даже примитивен. Разумеется, он всякий раз меняет свои формы. В определенном смысле, как бы цинично это ни звучало, каждая террористическая акция – это всегда уникальное произведение страшного «искусства» насилия. В одних случаях, это новое сочетание старых средств и методов, как это было 11 сентября 2001 году. В других случаях, это применение самых современных технических устройств и технологий. Однако «формула» террора остается прежней. Главное в ней – даже не само по себе насилие, а, прежде всего, запугивание.

Запугивание осуществляемым или планируемым насилием действует не только само по себе, вызывая страх. Помимо непосредственной эмоциональной реакции, оно вызывает еще и неадекватные действия, усиливающие первичный страх. Банальная истина заключается в том, что 11 сентября 2001 года изменился не мир, а отношение людей к той угрозе, о которой в последнее время они слышали немало, но только теперь, сидя дома, на диване у телевизора, увидели ее чудовищную реальность и осознали свою полную беззащитность. Кроме того, к шоку от непосредственно увиденного добавилась и дополнительная пугающая информация – например, о том, как метался над Америкой в поисках убежища «борт № 1», самолет с лидером могущественной мировой державы, который явно не представлял, что еще может последовать за акциями в Нью-Йорке и Вашингтоне. Первый страх породил неадекватные действия лидера, и они еще больше его усугубили. Страх порождает страх – это тоже часть «формулы террора».

Однако страх не просто порождает страх. Он порождает еще и особую моду на страх и стремление нажиться на этой моде. Так возникает индустрия «борьбы с терроризмом». После 11 сентября на глазах происходит коммерциализация усилий по борьбе с терроризмом. Невооруженным глазом заметно стремление к наживе на жертвах террористических актов. В США устраивают аукционы, на которых продаются предсмертные телефонные переговоры и даже фотографии людей, прыгающих из окон небоскребов Всемирного торгового центра. Неудержимо плодятся «авторитетные эксперты», заполняющие средства массовой информации многочисленными версиями, схемами, гипотезами. Даже в Москве создана общественная организация с громким названием – Всемирный Антикриминальный Антитеррористический Форум, который первым делом предлагает свои банковские реквизиты спонсорам и меценатам. Это также усиливает массовый психоз в обществе и тем самым повышает эффект устрашения – главную цель террористических акций. Кроме того, это еще и порождает преступления-имитации, провоцирует на насилие людей с неустойчивой психикой. И здесь – дополнительный выигрыш террористов.

Итак: выдвижение требований – угроза насилия – отказ – осуществление насильственной акции. Однако на этом «формула террора» не заканчивается. Она имеет свое продолжение: осуществление насильственной акции – ужас – неадекватные действия – новые волны страха – новые террористические акции.