Астерикс и бюрократы

Надо сказать, что все описанные выше события происходили на фоне весьма благоприятных климатических условий, в тепличных, так сказать, условиях. А между тем на перенаселённую и утрачивающую своё идейное единство Европу надвигался очередной малый ледниковый период. Постепенное похолодание вело к незаметному подорожанию жизни, поскольку дороже становилось зерно и другая сельхозпродукция – основа средневековой экономики. А это в свою очередь усиливало и без того значительное демографическое давление повсеместно в Европе.

И вот в этих самых условиях теряющий свою власть римский престол снова обратил свой взор в сторону Франции, пытаясь найти силу, которой можно доверить истребление ненавистных Гогенштауфенов. Не исключено, что такое решение было совершено под влиянием личности короля Людовика Святого.

Как уже говорилось ранее, этот король французов стал истинной душой седьмого крестового похода, и вообще, его искреннее благочестие не могло не быть отмечено высоким руководством из Латеранского дворца. Отплытие Людовика в Палестину состоялось всего за два года до смерти Фридриха Гогенштауфена, и когда перед папством в связи со смертью короля Сицилии замаячила надежда разобраться с его наследниками, Людовик совершенно честно отбывал свой христианский долг перед матушкой Европой. Видя такое рвение в делах веры, Рим отправил к брату короля Карлу Анжуйскому предложение покрышевать немножко Италию и покарать шибко борзых Гогенштауфенов.

Другими словами, Рим повёл эти переговоры с королевским французским домом в тот самый момент, как Людовик отчаянно просил помощи в Палестине. Думаю, что у французского короля такое эгоистичное поведение Рима вызвало серьёзное недопонимание. Он, значить, кровушку свою льёт за Святую Землю, а в это время за его спиной курия вместо посылки подкреплений ему, охмуряет его брата предложениями эти самые подкрепления из Франции вести в Италию, да ещё и против христиан. Разумеется, Карлу было отправлено письмо, в котором было строжайше запрещено вести какие-то переговоры с Римом по поводу сицилийской короны.

Но, не смотря на двуличное и предательское по-сути поведение Рима, Людовик всё так же рвался воевать с неверными и после неудачи в Египте. Удивительно, но ему даже удалось в итоге подбить народ на ещё один крестовый поход. Видимо, подобное поведение французского короля очень расслабило бдительность общечеловеческого руководства в Риме, и Капетинги привиделись там идеальными союзниками против Фридриховичей. А про то, что все Капетинги были себе на уме, включая того же Людовика, предпочли просто забыть.

В Риме однозначно росла убеждённость в необходимости союза с Францией, и в угоду этой идее был даже выбран папа француз – Жак Панталеон, принявший имя Урбана IV. Уж к папе-французу, король должен был прислушаться. А чтобы понтифик не итальянец не мог навредить всяким Сеньи, Орсини, Колоннам и прочим высокородным олигархам, кандидат был специально подобран попроще. Новый папа происходил из семьи простого сапожника из Труа, а потому ему просто некого было протащить с собой в Латеран, и рассчитывать он мог лишь на поддержку тех кардиналов, что его избрали.

В целом маневр Риму полностью удался. В 1262 году Урбан IV начал новые переговоры с французским двором, и в мае 1263 года Людовик IX всё-таки дал брату Карлу разрешение на переговоры с Римом. И тут дело пошло быстро – договор был заключен уже в июне. Разумеется, на Карла налагались разнообразные ограничения: он не мог распоряжаться назначениями на церковные посты, не мог претендовать на императорский престол и занимать никакой пост на территории императорской части Италии и во владениях папства. Но уже осенью Карла выбрали сенатором Рима, что было нарушением договора. Переговоры продолжились, в результате чего обе стороны согласились на уступки, при этом Карл отказался от сенаторства в Риме.

Казалось, Рим смог распутать клубок противоречий. Но на самом же деле, если оценивать французский королевский двор по реальным делам, то Рим просто копал себе могилу. И Людовик и Карл были типичными Капетингами. А все Капетинги и до и после, руководствовались исключительно одинаковыми представлениями о том, что всякая власть от бога, и не видели никаких противоречий в том, чтобы примерить такую власть на самих себя. Французские короли уверенно передавали курс на абсолютную монархию от отца к сыну. И вот эта идея абсолютной монархии была куда как более серьёзным противником примата власти римского первосвященника, нежели любые ереси. Особенно это было верно, когда король вызывал больше уважения, нежели понтифик. Король Людовик IX, например, внушал совершенно неограниченное доверие современникам: на его суд отдавали свои споры даже иноземцы. Сохранился рассказ о том, как Людовик после обедни выходил из дворца, садился под дубом и выслушивал жалобы всех, кому удавалось до него добраться. Очевидно, король становился единственным хозяином во Франции. И в этом смысле королевский двор Капетинигов ничем не отличался от королевского двора Гогенштауфенов.

Вот этого в Риме в упор не замечали, что нам сигнализирует вот о чём: оголтелый материализм с его убогой краткосрочной логикой одержал убедительную победу в сознании нового поколения церковных управленцев. В августейших братьях-французах господа кардиналы видели только то, что хотели видеть – религиозность, которую они якобы могли направить на защиту своих личных интересов. Религиозность, доставшуюся королевичам от их матери Бланки Кастильской, которая сама была чрезвычайно набожной женщиной и оказала существенное влияние на своих детей.

Правда, при этом святыми отцами упускалось из виду то, что всё та же Бланка, будучи регентшей во время крестового похода её сына, пригрозила конфисковать земли у любого, кто откликнется на воззвание Папы к крестовому походу против Фридриховичей, да и сам Людовик, как уже было сказано, в конфликте Рима с Фридрихом сочувствовал Фридриху, а не папе Иннокентию, хотя и не вмешивался прямо. И уж если Людовик Святой, который наверняка не забыл предательство Рима во времена седьмого крестового похода, впоследствии, совершенно не смущаясь, защищал интересы Франции от папских притязаний, то от его более амбициозного и менее набожного младшего братца следовало ожидать куда большего.

…

В то время как рос престиж королевской власти, авторитет римского первосвященника стремительно падал. Даже французское духовенство было на стороне французского короля, а не римского епископа. А в марте 1269 года Людовик, воспользовавшись тем, что его брат взял уже под контроль всю Италию, и вовсе издал «Прагматическую санкцию», которой ограждалась независимость французской церкви от Рима, уничтожались денежные поборы и взносы в пользу римского двора. Т.е. в этом постановлении Капетинги совершенно без всяких усилий осуществили то, что даже не приходило в голову Гогенштауфенам! И сотворил это, между прочим, самый честный, уважаемый, и что более всего важно, самый искренний католик тогдашней Европы. А уж куда более амбициозный Карл Анжуйский был просто обязан двигаться дальше.

И действительно, Младший брат Людовика IX и младший сын короля Людвика VIII Карл Людвигович Анжуйский, оказался самым настоящим джинном, выпущенным из бутылки. Он перевернул вверх дном добрую половину Европы.

Для начала он, действительно, помог римскому престолу уничтожить ненавистных Гогенштауфенов, ликвидировав в сражении Манфреда Фридриховича и казнив Конрадина. Но если подумать таки головой, а не тем, чем думали в курии в тот момент, когда Папа Климент отправлял поздравления Карлу, то вместе с Гогенштауфенами была уничтожена последняя надежда на любое самостоятельное будущее папства, что, по-видимому, господа клирики вообще не просекли, хотя это был лишь вопрос времени, да желания Капетингов.

В 1268 году, у крепости Тальякоццо Карл Анжуйский, к тому моменту уже король Обеих Сицилий, нанес сокрушительное поражение армии последнего Гогенштауфена. Конрадин успел бежать, но скоро его обнаружили и доставили в Неаполь, где вместе со сподвижниками заключили в крепость Кастель дель Нуово. Карл повелел судить Конрадина. Весть о предстоящем суде над последним Гогенштауфеном вызвала бурю эмоций во всей Европе. Мысль о казни помазанника божьего казалась кощунственной. Но когда тогдашний знаменитый юрист Гвидо де Сузарио обратился к королю с просьбой о помиловании Конрадина, просьба была отклонена без колебаний.

Меньше всего Карла заботила справедливость, ему требовалась голова юного соперника. А, скорее всего, даже не ему, а тому, кто стоял за ним – Риму. Это была часть сделки. И насколько всё в этом смысле было серьёзно, мы можем судить по тому, что всех, кто выступал за оправдательный приговор, тоже ждала смерть – такая участь постигла одного из судей, который осмелился зачитать оправдательный приговор: зять Карла, граф Роберт Фландрский собственноручно убил судью. Кстати, стоит запомнить этот момент, поскольку очень скоро эта история повторится снова, но тогда уже французы будут вышибать дух не из врагов папы, а из него самого.

Казнь Конрадина была первой в Европе казнью августейшего персонажа, и Карл Анжуйский подобными действиями серьёзно шокировал всю тогдашнюю общественность, хотя вскоре порицать его стало просто некому. Ещё папа Урбан IV добился расширения кардинальской коллегии, чтобы запустить туда сразу семерых французов. Хотя на самом деле этот крупный успех французской партии в курии лишь отражал реальное положение вещей, которое окончательно закрепилось после смерти Урбана единогласным избранием следующего папы-француза – Климента IV. Раздробленные и разобщённые Германия и Италия не могли ничего противопоставить единой Франции. Так что всё логично, и папа был просто обязан стать французом. Осторожная, прагматичная, но настойчивая политика Капетингов принесла, наконец, свои плоды.

Ну а после того, как Карл на деньги, собранные с помощью Папы, ликвидировал всех Гогенштауфенов и исполнил все свои обязательства перед Римом, выяснилось, что он самый главный человек в Европе, и что сам чёрт ему нынче не брат. Маски можно было снимать.

Как только умер папа Климент, Карл мгновенно нарушил все прежние договоры о том, что он не имеет права занимать никаких должностей, и избрался пожизненным сенатором Рима. И далее Карл продолжал действовать всё так же чрезвычайно рассчётливо и прагматично. Хотя сенат римских аристократов и сохранил совещательную функцию, римляне были полностью лишены самостоятельности. Но самое главное, Карл прибрал к рукам даже городские финансы. Даже монеты теперь чеканились от его имени, а городские доходы шли в городскую казну, хранителя которой он назначал лично.

После замирения Неаполя и Сицилии он сохранил эффективную бюрократическую систему, установленную Фридрихом. Переменилась лишь национальность администраторов: места немцев теперь заняли французы. В купе с богатейшими землями юга Франции, это дало в руки Карла огромные возможности. А вскоре и ломбардские города признали Карла своим покровителем. В итоге, в ведении анжуйца оказалась Южная Франция, вся Италия, Сицилия, да ещё и четверть Балкан в придачу. Но амбиции Карла требовали ещё большего, он уже грезил о восстановлении Римской Империи в её прежнем виде. Для такой задачи Карлу была нужна воистину огромная казна, но и тут он действовал энергично и вроде бы безупречно.

Анжуец прекрасно понимал, что, пока он не увеличит благосостояние своих подданных, суммы, которые они смогут платить в казну, будут уменьшаться, и его мечта окажется недостижимой. Поэтому ему оставалось только закатать рукава и начать работать. Для начала надо было обеспечить законность и прозрачность экономической деятельности. И Карл имел полное право гордиться отлаженной системой правосудия, которую он обеспечил.

Сохранилось множество постановлений, по которым можно судить, как сурово наказывались чиновники-коррупционеры, виновные в притеснениях или взяточничестве, и насколько строгими были судебные уложения, направленные против убийств и разбоя и против любых попыток укрыть преступников. При этом верховный судья был обязан разъезжать по стране, рассматривая апелляции по приговорам провинциальных судов и жалобы на провинциальных юстициариев и подчиненных им судей.

Проведя реформу судебную, Карл решил взять и экономику под строгий контроль. Инспекторы и сборщики налогов проверяли каждую деталь экономической и коммерческой жизни, были установлены стандарты мер и весов, проведена денежная реформа. Была создана программа общественных работ и отремонтированы дороги: в частности главная дорога из Неаполя через Сульмону и Абруцци в Перуджу и Флоренцию и дорога из Неаполя через Беневент в Фоджу к Адриатическому морю. Были организованы ярмарки и рынки. Особое внимание уделялось ремонту и расширению морских портов. Было завершено строительство Манфредонии, начатое королем Манфредом Гогенштауфеном, сыном Фридриха. Были расширены Барлетта и Бриндизи, причем для последнего города Карл сам спроектировал новый маяк. Были предприняты усовершенствования в Неаполе. Целью этих работ в портах было привлечение иностранных торговых судов – из-за пошлин, которые те будут платить. Манфредония, в частности, считалась удобным местом для стоянки кораблей, чтобы переждать неблагоприятную погоду в Адриатическом море.

Поощрялось горное дело. Серебряные рудники в королевских владениях, открытые в 1274 году, приносили казне несколько сотен фунтов серебра в слитках ежегодно, и в том же году было дано разрешение на добычу серебра неподалеку от Реджо частному объединению с условием, что треть его продукции будет передаваться короне. Не забывал Карл и о сельском хозяйстве. Он даже ввез африканских овец в королевские владения.

Особенное внимание уделял он заботе о поредевших коронных лесах, поскольку для похода на восток требовался мощный флот. В то же время Карл защитил крестьян: бальи и лесничие королевских владений не могли посягать на их земли; сборщикам налогов запрещалось конфисковать у крестьян сельскохозяйственные орудия или вьючных животных в случае, если те не могли уплатить налоги.

При этом у короля были и другие коммерческие способы увеличить свой доход. Новые корабли строящегося флота не болтались без толку в гаванях, а сдавались в аренду торговцам. Кроме того, Карл, позволил потоку купцов и банкиров из-за границы, в частности из Тосканы, хлынуть в страну. Они хорошо платили ему за эту привилегию, однако, евреев Карл гнал в шею.

Во всей своей сложной администрации король принимал личное и деятельнейшее участие. Сохранившиеся документы показывают, с каким вниманием он вникал во все детали, как сам способствовал созданию бесчисленных предписаний. Ни один другой средневековый правитель, даже брат Карла, Людовик Святой, не был так ежеминутно озабочен всеми действиями своего правительства.

Карл вел беспокойную жизнь, постоянно разъезжая по королевству, и все его чиновники и секретари должны были сопровождать его. К концу своего правления Карл начал постепенно переводить правительство в Неаполь, превращая этот город в настоящую столицу. Дел было такое множество, что после 1269 года за пределы королевства король выезжал всего несколько раз: нескольких поездок в Рим, одна – в Тоскану и одна – из необходимости присоединиться к крестовому походу Людовика в Тунис. При этом у Карла ни разу не доши руки до Сицилии. Не считая поездки в Тунис, Карл ни разу до своих островных владений не добрался. И вот тут-то весь его титанический труд прахом и пошёл. А казалось бы, такая мелочь!

Организация крепкой вертикали власти, затем все эти жёсткие антикррупционные законы, а в итоге напряжённая борьба самого Карла с собственными же чиновниками. Неправда ли, нам всем это что-то смутно напоминает?

Безусловно, Карл был величайшим правителем Европы всех времён, но были ли к его величию причастны те французы, которых он расставлял в своей вертикали власти? Вряд ли. Идейная увлечённость Карла вряд ли была разделена хоть кем-то из многотоысячной толпы его администрации. Если уж понтифики мыслили весьма материалистически, то можно ли было ожидать иного от тех французов, что шли со своим лидером в Италию, чтобы добыть, конечно, славы, но главное – обогатиться. Подвиги они уже совершили в боях с Гогенштауфенами, и поэтому уже ничто не могло отвлечь их выполнения второй задачи. Потребительская идеология французских чиновников Карла была неизмеримо далека от его собственной, а потому и неудивительно, что управление страной Карлу приходилось проводить постоянно в ручном режиме.

Не случайно Карлу приходилось лично отслеживать, чтобы все торговые дела в суде рассматривались и направлялись по инстанциям справедливо, и он постоянно вмешивался, защищая купцов от своих слишком «усердных» чиновников. Да что там купцы! Карлу даже приходилось рассматривать дела простых крестьян, и в итоге издавались законы, по которым, например, бальи и лесничие королевских владений не могли посягать на их земли. А сборщикам налогов запрещалось конфисковать у крестьян сельскохозяйственные орудия или вьючных животных в случае, если те не могли уплатить налоги. Браво, король Карл Анжуйский! Но, скажите, почему же Вам приходилось всё это делать самому?!

Не знаете? Тогда давайте я попытаюсь ответить. Це усё потому, что среди французской аристократии, совершенно чуждой Сицилийскому королевству действовал собственный закон управления – коррупционный. Что это такое, я описывал ранее. Искать решение этой проблемы Карлу следовало бы в изменении кадровой политики, но по вполне понятным причинам, он не мог решиться доверить управление не «своим» людям.

Да и вообще ему было бы трудно найти адекватных людей после тех излишне рациональных мер по устранению Гогенштауфенов. В итоге, несмотря на все титанические старания короля, административной работы меньше не становилось. Ещё бы, воевать с системой трудно! Даже если ты её сам создал. Это в чистом поле враг виден, с ним можно сразиться лицом к лицу, один на один, но что делать с тысячами собственных подданных, обычных в сущности людей с законным желанием вкусно есть, сладко пить и вешать на своих баб брюлики.

И особо непонятно, что делать с управленцами, которые даже не считают себя частью тех, над кем они поставлены, и в любой момент норовят ободрать тех как липку. Многие историки пишут о тирании Карла, но позвольте всё-таки не согласиться. Да, порой Карл бывал даже жесток, но тираном он не был ни в коей мере. Карл проявил себя как очень предусмотрительный, мудрый политик и талантливый организатор. Нет, это была тирания завоевателей-французов, с которыми Карл сам был вынужден бороться. И суть здесь как раз в том, что его цели очень сильно расходились с целями его же чиновников-франков, рассматривавших королевство Обеих Сицилий как дойную корову. В конечном счёте, Карл, конечно, и сам рассматривал своё королевство точно так же, но он, в отличие от своих чиновников, был первоклассным хозяином и прекрасно понимал, что о корове надо заботиться и прикладывать к этому максимум усилий.

Поэтому Анжуйцу надо отдать должное. По макроэкономическим показателям страна процветала, и даже высокие налоги не могли сами по себе испортить радужной картины. Подготовка к походу на Восток шла полным ходом, и вот уже свеженький, только что спиленный, флот Карла грозил самому Константинополю.

…

Но вот ведь какая штука. Карл действовал чрезвычайно практично и рационально, не допуская вроде бы никаких ошибок. Гогенштауфенов, как непримиримых противников, следовало устранить, и Карл их устранил. Любую оппозицию он давил ещё в зародыше, не давая ей не единого шанса развиться. Римскую курию король Обеих Сицилий тоже держал в ежовых руковицах. Положение Анжуйца было столь сильно, что даже папа Карлу был не нужен. Когда в 1268 году умер Климент, Церковь на долгих три года оказалась без руководителя, что, безусловно, играло на руку лишь одному человеку. Кардиналы, соотечественники Анжуйца, введённые в Конклав папой Климентом, всячески ставили палки в колёса процессу обсуждения кандидатов, и никак не давали своим итальянским коллегам избрать папу-итальянца. Что вполне понятно, логично, очевидно, естественно и, несомненно, правильно. Ибо пока в Италии героически управлял Карл, а во Франции благородно царил его брат Людовик, никем иным, нежели французом, Папа просто не мог быть.

Однако, Карлу не было никакого резона сажать на римский престол даже француза. Дело в том, что трон империи оставался пуст, и пустовал он ещё после смерти Фридриха II в 1250 году. Его сын Конрад никогда не был коронован императорской короной, так же как и антикороль Вильгельм Голландский, и последующие кандидаты – Ричард Корнуэльский и Альфонс Кастильский. Ещё папа Климент заявил о своем праве назначать императорских наместников в Италии, и назначил как раз Карла наместником в Тоскане. И вот теперь не было ни папы, ни императора, чтобы оспорить это назначение, из чего Анжуец извлекал максимум выгоды. Но когда пауза с избранием нового понтифика слишком уж затянулась, Карлу всё-таки пришлось собрать внеочередное заседание. В 1271 году в Витербо, резиденции папы Климента, собрались самые сильные фигуры Европы: король Обеих Сицилий, Карл Анжуйский (теперь Карло I) и его племянник король Франции Филипп III, – чтобы «помочь» кардиналам избрать правильного папу.

Правильным папой оказался Тебальдо Висконти, архиепископ Льежа, назвавшийся теперь Григорием X. Выбор был жутко странный, поскольку Тебальдо даже кардиналом не был, но зато, как вскоре выяснилось, у нового понтифика был племянник, которого он особенно привечал, и которого вскоре после коронации произвёл в кардиналы. Племянника звали Видомино деи Видомини, он занимал должность судьи в Провансе при Карле, который назначил его ещё и архиепископом Экс-ан-Праванса. Таким образом, при новом Папе сразу оказался человек Карла, что трудно назвать случайностью. А вскоре много других французов были назначены на различные посты. Например, Фульк де Пюирикар, один из самых верных чиновников Карла, был назначен правителем Анконской марки. Новый папа даже не пытался ущемлять полномочия сицилийского короля. И Карл вопреки всем договорённаостям с папством остался сенатором Рима и наместником императора в Тоскане. Заодно папа подтвердил отлучения от церкви упорствующих врагов Анжуйца – гибеллинов Вероны, Павии, Пизы и Сиены, провозглашенные Климентом IV. А папский племянник в качестве папского легата сопровождал войска Карла в западной Ломбардии во время его войны против Вильгельма Монферратского.

Только одно шло в разрез с политикой Карла – новый папа жаждал или учинить новый крестовый поход, или устроить унию с греческой церковью. Тут даже Видомино был бессилен. Григорий оказался вполне приличным человеком, а потому был очень шокирован слухами, что его племянник является агентом Карла. Тогда легата Видомино отозвали обратно к папскому двору и оставили там, правда, даровав ему в утешение шапку кардинала.

Очевидно, что папство не для того призывало франков, чтобы оказаться в такой кабале. Поэтому интриги плелись, небось, нешуточные, и опала Видомино была сущим пустяком. Куда большим поражением для Карла в этом шуршании под ковром стали выборы кандидата в императоры, коим стал Рудольф Габсбург. Сие событие было хоть и неизбежно, но Карл рассчитывал его либо оттянуть, либо как-то повлиять на выбор. Повлиять не удалось совсем. И теперь его позиции несколько ухудшились, а его поход на Константинополь снова отодвинулся на неопределённый срок, ибо Григорий вовсе не собирался идти на поводу у Карла в крестоносных вопросах, а потому предложение византийского императора Михаила Палеолога о возможности церковной унии он воспринял на полном серьёзе. Хотя было очевидно, что даже если базилевс примет унию, её не примут его люди. Это больше было похоже на хитрую греческую уловку, нацеленную как раз на то, чтобы спеленать Карла. Сицилийский король долго убеждал папу в лукавстве директора византийцев, но тот был верен своей идее созвать новый поход в Палестину. В результате Карл не мог планировать поход на Константинополь, пока Папа Григорий не сообщит о своих пожеланиях касательно церковной унии.

Григорий справедливо считал, что для успешного крестового похода было необходимо добровольное сотрудничество восточных христиан. И если бы Византия добровольно покорилась Риму, она могла бы стать бесценным союзником. К тому же сам Карл собственными дипломатическими усилиями по окружению Византии создал папе благоприятную почву для давления на базилевса. Окруженный врагами со всех сторон, император Михаил Палеолог в случае нашествия Карла был бы беспомощен как младенец, и папа был его единственной надеждой. Впрочем, Григорий тоже понимал, что базилевс будет изворачиваться, а потому требовал твёрдых гарантий. И Михаил был вынужден прилагать все усилия, чтобы убедить папу в своих намерениях.

А вот Анжуец был в ярости. Пока папа вязал его по рукам и ногам, император Михаил развивал бурную дипломатическую активность. Он заключил союз с татарами Ногая, перетянул на свою сторону Венгрию, наладил контакт с Генуей, сицилийские интересы которой сильно прищемил Карл. До кучи базилевс скорешился с басками, которые тоже заглядывались на Сицилию. А, в конце концов, Константинополь всё-таки принял унию.

Тем временем скончался папа Григорий, и Карл уже вмешался в выборы нового понтифика по-взрослому, дабы более никто не мог помешать ему своими мечтаниями о никому не нужных крестовых походах и униях. Правда, удача стала играть с ним в какие-то совсем уж странные игры. Конклав послушно выбирал пап угодных Карлу, а они мёрли, как мухи. Просто напасть какая-то. Наверное, старички были слишком старыми.

Сначала 22 февраля на святой престол был возведён Петр де Тарантеза, ставший Иннокентием V. Это был совершенно благосклонный к Карлу человек. Иннокентий сразу же утвердил Карла в должности римского сенатора и имперского наместника в Тоскане. Рудольф Габсбургский, хоть и не был всё ещё коронован, но чувствовал себя императором, а потому задался вопросом, почему это папа назначает наместников в его вотчине (в Тоскане), на что папа строго ответил: «апатамушта», чего Рудольфу на тот момент вполне хватило. Ещё Иннокентий успел добиться мира для Карла в очень неуспешной войне с генуэзцами, которых наверняка поддерживал Константинопось. Но 26 июня, через четыре дня после заключения этого мирного договора, папа умер.

Теперь Карл и вовсе окружил дворец, где заседали кардиналы, стражей, которая позволяла кардиналам из его партии свободно общаться с внешним миром и получать посылки с продовольствием, в то время как враждебная партия содержалась взаперти и была подвержена все возрастающим строгостям, предусмотренным решением Лионского Собора. Эта политика возымела успех. Чуть больше чем через неделю, 11 июля, кардиналы избрали одного из самых преданных друзей Карла, генуэзского кардинала Оттобоне деи Фиески, племянника Иннокентия IV. Оттобоне был всего лишь кардиналом-диаконом, но это, разумеется, снова никого не смутило. Новый понтифик собирался принять имя Адриана V, но, не успев даже принять более высокий сан в качестве подготовки к возведению на папский престол, серьезно заболел и умер в Витербо 18 августа.

Полный пипец, сказали бы многие. Видимо, так подумал и Карл. Возможно, он заподозрил в подобном истреблении его кандидатов руку Господа, а потому уже не вмешивался открыто в третьи выборы. Но там всё равно был выбран человек, не враждебный Карлу. По происхождению, он был компромиссным персонажем, не являясь ни итальянцем, ни французом, но Карлу он симпатизировал. Португалец Джованни Пьетро Юлиани был избран в начале сентября и возведен на папский престол 20 сентября в Витербо под именем Иоанна XXI. По сложившейся уже традиции папа Иоанн позволил Карлу сохранить его незаконное сенаторство в Риме и наместничество в Тоскане. Все прекрасно понимали, что с Карлом шутки плохи, и лучше оставить всё как есть.

Затем Папа любезно отлучил от церкви врагов Карла, пьемонтских гибеллинов, и в то же время отправил туда послов, чтобы договориться о перемирии для сицилийского короля. Но в восточной политике новый папа вернулся на позиции Григория, чем не мало расстроил Анжуйца, для которого как раз наступил очень благоприятный момент для наступления на Балканах. Однако, папа Иоанн был очень доволен работой базилевса по продвижению унии, а потому строго запретил Карлу предпринимать что-либо против Константинополя.

Воспользовавшись тем, что Карлу было запрещено предпринимать военные действия против него, Михаил Палеолог напал сам. Он взял несколько крепостей в Албании, принадлежавшей Карлу. Правда, когда дело доходило до серьёзных баталий византийские наёмники разбегались на раз-два. Но так как организованного сопротивления Карлу организовать не позволялось, Михаил Палеолог всё-таки смог неплохо укрепить свои позиции.

Папская политика всё ещё была непреодолима для Карла, но он был человеком упорным и дальновидным. Он прекарсно понимал, что уния для греков, помнивших зверства латинян 1202 года, да к тому же куда более последовательных в вопросах догмата, нежели католики, принципиально не могли переварить примат папы ни под каким соусом, как бы ни старался его приправить император Михаил.

Карл знал, что рано или поздно церковная уния прекратит своё существование. У короля Рудольфа было слишком много проблем в Германии с такими врагами, как, например, чешский король Отакар, чтобы всерьез заняться Италией, и папство должно было понять, что Карл его самый драгоценный союзник. Поэтому сицилийский король все еще надеялся на папу Иоанна XXI, когда узнал о его внезапной смерти. Тот приказал пристроить новое крыло к своему дворцу в Витербо, но приказ был выполнен небрежно. 12 мая 1277 года на Иоанна обрушился потолок, когда он спал в своей новой спальне. Он получил ужасные ранения и умер восемь дней спустя. Среди немногочисленных деяний Папы Иоанна была так же отмена принятых на Лионском Соборе постановлений о содержании кардиналов на конклаве взаперти с ужесточением условий жизни до тех пор, пока не будет избран новый понтифик.

На момент смерти папы только восемь из одиннадцати кардиналов находились в достаточной близости от Витербо, чтобы принять участие в выборах. Четверо из них были итальянцами и четверо – французами. Вполне логично, что господа выборщики не смогли прийти к соглашению. Кардиналы пререкались целых шесть месяцев, пока разгневанные жители Витербо сами не заперли их в папском дворце, дав понять к тому же, что хотели бы избрания итальянца. Французские кардиналы сдались.

25 ноября 1277 года кардинал Джованни Гаэтано Орсини был избран папой и взял имя Николай III. Как Вы уже поняли, новый папа принадлежал к одной из родовитейших римских семей и, в соответствии с традициями этих самых патрицианских семей, сразу по-избрании начал окружать себя племяшами. Пример папы-француза Климента IV, последоваетельного противника кумовства, итальянским олигархам был по-прежнему совершенно чужд. Неудивительно, что позднее различные авторы жестоко критиковали Николая за непотизм помноженный на редкую алчность. А Данте в своей «Божественной комедии» вообще без раздумий поместил этого папу в Ад, в яму для симонитов.

Приход итальянского олигарха на должность всё ещё общеевропейского директора, тут же дал о себе знать. Николай сразу же потребовал, чтобы сицилийский король отказался от поста римского сенатора. Он напомнил, что назначили Карла на этот пост в 1268 году сроком только на десять лет. Карл также должен был отказаться от поста имперского наместника в Тоскане. Момент для требований был выбран папой умело – у Карла опять неважно шли дела в Пьемонте. Король не мог себе позволить ссориться с папой, который к тому же прочно обосновался в Риме. Когда Николай в целях компромисса подтвердил отлучение от церкви врагов Карла в Италии, тот согласился принести присягу Папе. Их встреча состоялась в Риме 24 мая 1278 года. После церемонии Карл пообещал отказаться от сенаторства и наместничества в течение четырех месяцев. А чтобы ещё чуток задобрить Карла, Николай отказался принять посольство гибеллинов из Ломбардии, сказав, что он слишком занят. При этом папа тут же добился назначения на пост сенатора своего брата, Маттео Орсини, а на место наместника Тосканы Николай назначил другого своего племянника, кардинала Малабранка.

С одной стороны папа открыто восстанавливал свои позиции в Северной Италии в ущерб Карлу, но с другой стороны, он видел, что уния продвигается слишком медленно, и его тон по отношению к грекам сильно изменился. Вот это уже не могло не порадовать Карла. От неспокойной Северной Италии он отказался с лёгкостью, поскольку от неё было слишком много проблем. Ну и, в конце концов, Папа помог отстоять для Карла Прованс от требований некоронованного императора Рудольфа, приносивший значительную долю бюджетных поступлений. Таким образом, политика папства и Карла потихоньку приходила к общему знаменателю. А сам сицилийский король за это время успел сделать многое в собственной вотчине: казна его была полна, а флот отстроен. В общем, казалось, что вот-вот Карл сможет, наконец, потешить собственное самолюбие и начать большие игрища на Востоке. Но в итоге, новым препятствием стала алчность папы-олигарха. Теперь уже византийское золото запретило Карлу идти на Константинополь.

Хотя Карлу не пришлось долго терпеть эти ограничения. 22 августа 1280 года Николай III умер от внезапного сердечного приступа в своем особняке в Сориано, неподалеку от Витербо. Кардиналы сразу же собрались в Витербо, чтобы избрать преемника. И снова итальянская и французская партии в коллегии оказались в равном соотношении. Итальянцы, однако, разделились, поскольку многие из них были теперь возмущены концентрацией власти в руках семьи Орсини. Сам Карл предусмотрительно остался в Апулии, но его агенты в Риме и в Витербо раздували враждебные настроения против родственников покойного Папы. Конклав опять растянулся на шесть месяцев.

В начале нового года население Витербо, которому полагалось обслуживать кардиналов, снова потеряло терпение и взбунтовалось. Карл использовал беспорядки как повод для того, чтобы ввести в город войска, и с согласия жителей города заключил кардиналов во дворце до тех пор, пока те не примут решение. Разумеется, в таких условиях господа кардиналы приняли самое правильное решение. 22 февраля 1281 года они избрали француза Симона де Бри, который принял имя Мартина IV.

Новый папа был давним другом французской королевской семьи. В юности он служил при дворе Людовика Святого. Французский папа Урбан IV вручил ему кардинальскую шапку и назначил легатом во Францию, где тот активно участвовал в продвижении кандидатуры Карла на сицилийский престол. Последнее время он возглавлял французскую фракцию в коллегии кардиналов, и все знали, что он поддерживает теплые отношения с Карлом, к тому же Мартин был страстным патриотом. Из семерых кардиналов, назначенных им в первый же месяц после восшествия на папский престол, четверо были французами, один англичанином и только двое итальянцами. Теперь Карл мог рассчитывать на радикальные перемены в политике папства. Преисполненный надежд, он в апреле отправился на север поприветствовать своего нового сюзерена в Орвьето.

Карл не был разочарован. Папа Мартин был готов сделать все возможное, чтобы угодить своему соотечественнику. Первым итогом встречи понтифика с Карлом было восстановление короля на посту сенатора Рима. Семейство Орсини мгновенно оказалось в изоляции, ибо жадность не имеет союзников пред лицом силы. Поэтому Карл без проблем назначил своих провансальцев на места родственников покойного папы Орсини.

Ура! Сицилийский король был снова на коне. Карл упрочил свои позиции в Центральной Италии. При помощи папы уладил сложные конфликты вокруг Прованса, да к тому же появилась перспектива разжиться на богатое королевство в долине Роны. Карл Анжуйский был королем Иерусалимским и признанным лидером Латинского Востока. Макроэкономические показатели были более чем превосходными, и папа был готов сделать все, что Карл пожелает. Наконец-то пришло время для крупномасштабного похода на Константинополь. Уверенные в расположении Папы, Карл и его союзники уже даже не скрывали своих приготовлений. И вскоре император Михаил был объявлен еретиком и отлучён от церкви. А это было практически прямое объявление войны.

…

Вот тут и сказалась вся порочность среднего управляющего звена империи Карла Анжуйского. Упорная административная работа сицилийского короля говорит о том, что он реально понимал проблему, но, похоже, недооценивал её масштабов. Его контроль над чиновниками был последовательным, но не достаточно плотным. В конце концов, надо было и на Сицилии поворошить грязное бельишко для назидания. Ведь если на материке Карл успевал вовремя снимать напряжения вместе с неразумными чиновными головами, то на Сицилии, его наместнички, до которых у Анжуйца просто не доходили руки, явно пребывали в расслабленном состоянии и не шибко заботились о благосклонности вверенных им аборигенов. Вроде бы такая мелочь, да? Но эта мелочь оказалась как раз той бабочкой, что сломала хребет самому, что ни на есть тяжеловозу.

К концу 1280 года перед императором Михаилом открывались весьма мрачные перспективы. Он был втянут в войну с турками в Азии. Со стороны Европы ему угрожал мощнейший союз вражеских сил во главе с блистательным королем Сицилии. Религиозная политика Михаила, за которую он лишился поддержки своих подданных, обернулась полным крахом, а папство, на чью защиту он рассчитывал, в очередной раз предало Византию, и лишь поторапливало её врагов. Если бы огромная армия, которую готовил Карл, обрушилась на Константинополь, у государства Палеологов не было бы и единого шанса выстоять. Но тут у Михаила обнаружился самый неожиданный союзник.

Когда начались военные действия на Востоке, Карл направил в качестве своего бальи и генерального наместника в Ахейском княчжестве француза Галерана д'Иври. Галеран в течение последних шести лет был сенешалем как раз на Сицилии. Так вот сей администратор, если и обладал каким талантом, так только умением доводить до бунта своих подчинённых. Не успел он появиться на Пелопоннесе, как взвыла даже местная знать (франкская, между прочим). Он тут же заполнил администрацию своими дружбанами, а его войска безнаказанно грабили греческие деревни по всему княжеству. Всё было настолько плохо, что 1280 году делегация ахейских аристократов отправилась в Неаполь, чтобы настоять на отзыве Галерана. Нетрудно представить, каких дел наворотил за шесть лет этот персонаж на Сицилии, ежели он всего за год успел довести до белого каления княжество Ахейское.

Другой чинуша Карла, командующий флотом в Эгейском море, Марко II Санудо, герцог Наксоса, служил Карлу ещё более самоотверженно. Этот вообще не нашёл иного способа поддержать боевой дух своих солдат и обеспечить их необходимым, как только при помоши проплывавших мимо торговых судов. Другими словами, сей доблестный адмирал использовал корабли Карла, чтобы пиратствовать, причем с гораздо большим успехом он грабил не греческие, а латинские суда, поскольку те просто не ожидали нападения.

Впрочем, помимо подобных государственных деятелей внутри стана Карла, у сицилийского короля были и вполне обычные противники. Те же генуэзцы, например. Однако, гораздо большую опасность таил в себе другой игрок, прятавшийся до поры в тени пиренейских гор – Арагон, королевство басков.

Дело в том, что двадцатью годами ранее, в 1262 году, король Манфред выдал свою дочь Констанцию за инфанта Педро, старшего сына короля арагонского Хайме I. Манфред еще прочно сидел на своем троне, и его дружба представляла ценность для дальновидного короля Арагона. Когда Манфред был убит, Конрадин обезглавлен, а внебрачные сыновья Манфреда попали в плен, инфанта Констанция оказалась единственной наследницей Гогенштауфенов! А муж был ей предан и гордился ее происхождением: при его дворе Констанция получила титул королевы еще за несколько лет до того, как сам Педро взошел на трон своего отца.

И вот пока Карл готовил крестовый поход на восток, совершенно в аналогичном направлении целился арагонский король Педро в союзе с Генуей. Только для Карла востоком был Константинополь, а для Педро – Сицилия, хотя он и прикрывался удачным стечением обстоятельств, официально заявляя, что идёт в крестовый поход на Тунис.

Византийское золото смогло объединить генузские торговые интересы и арагонские амбиции, и агенты заговорщиков наводнили Сицилию. Но одного золота всегда недостаточно для успеха. На самом деле, главным звеном в этой истории стала кропотливая работа, проделанная на Сицилии самими же французами, в частности достославным губернатором Галераном.

Надо сказать, что ни ниве администрирования сенешаль Галеран д'Иври трудился не в одиночку. Высокомерие и алчность французов оказались воистину небывалыми. Они даже не удосуживались учить язык своих подчинённых, которых, похоже, и за людей-то не считали. В итоге, к 1282 году французов искренне ненавидели даже в Италии, где их замашки хоть как-то сдерживала активная деятельность самого Карла.

В Павии, например, даже нападали на ни в чем не повинных французских паломников только из-за их национальности. А один доминиканский монастырь был разграблен только потому, что несколько его монахов имели неосторожность родиться французами. И если в Южной Италии, где Карл носился туда-сюда, как угорелый, и лично устраивал показательный отлуп своим зарвавшимся наместникам, недовольства особого не было, то в Сицилии французы задирали свои подбородки уже на недосягаемую высоту. А спесь, братцы, несёт империям погибель.

Наверное, это как-то было связано с самой формой франкского носа, но, во всяком случае, сицилийские управители-французы дальше своего носа не видели ничего. У них под ногами закипала земля, но они по-прежнему жили сегодняшним днём. Вот он чёртов материализм, ёпрст.

Огромная армада Карла Анжуйского уже стояла на якоре в гавани Мессины. Королевские агенты преспокойно объезжали остров и, невзирая на угрюмое недовольство крестьян, забирали все запасы зерна, какие могли найти, сгоняли крупный рогатый скот и свиней, не без своекорыстного умысла перевыполняя планы по заготовкам продовольствия для вот-вот стартующего похода. Королевский наместник, Герберт Орлеанский, губернатор острова, прохлаждался в своей резиденции в Мессине, в замке, построенном столетие назад Ричардом Львиное Сердце. В Палермо юстициарий Жан де Сен-Реми шикарно пировал в бывшем дворце нормандских королей. Никто из французских чиновников и никто из военных гарнизонов, размещенных в сорока двух замках, откуда контролировалась сельская местность, не заметил со стороны подчиненных им аборигенов проявлений особой враждебности. Враждебность была такой же, как и всегда, т.е. зашкаливала.

Это было 29 марта. На Пасху. Площадь перед церковью Святого Духа была переполнена, люди разговаривали и пели в ожидании начала богослужения. И тут неожиданно объявилась группа французских чиновников, которые тоже захотели принять участие в празднике. Их, разумеется, встретили холодными враждебными взглядами, но французам было не в первой, и они настойчиво пытались присоединиться к общему празднику.

Французы были пьяны, а потому особенно беспечны; вскоре они позволили себе фамильярное обращение с молодой женщиной, и это взбесило горячих сицилийцев. Но такое происходило, видимо, частенько, поэтому гордые франки не приняли выкрики холопов в серьёз. Среди чиновников был целый королевский сержант по имени Друэ, и он нагло выволок из толпы молодую замужнюю женщину и донимал ее своими ухаживаниями.

Сами понимаете, это Сицилия. Муж женщины такого стерпеть не мог, даже если бы захотел. Поэтому он выхватил нож, набросился на Друэ и заколол его. Французы было ринулись мстить за своего братана, как вдруг им открылось – они не у себя дома. Они с превеликим удивлением обнаружили, что окружены толпой разъяренных мужчин, вооруженных кинжалами и другим интересным оружием. Французских братков просто разорвали в клочья. А колокол церкви Святого Духа и колокола всех остальных церквей Сицилии зазвонили к вечерне.

Со звуком колоколов разгорячённые участники свалки у церкви побежали по городу, разнося крайне соблазнительное предложение продолжить развлекуху. Улицы тут же наполнились обозленными и вооруженными людьми, выкрикивающими «Смерть французам» на своем сицилийском диалекте, который местная администрация не удосужилась выучить. Поэтому французы постоянно оказывались у толпы на пути, и сицилийцы убивали каждого, кому не приходило в голову присоединиться или убраться с дороги.

Сицилийцы же врывались на постоялые дворы, посещаемые французами, и жилища французов, не щадя ни мужчин, ни женщин, ни детей. Даже сицилийские женщины, бывшие замужем за французами, погибали вместе со своими мужьями. Мятежники врывались в доминиканские и францисканские монастыри, они выволакивали всех иностранных монахов и велели каждому произносить слово «Сiciri», непроизносимое для француза. Любого, кто не проходил эту проверку, тут же убивали. Юстициарий Жан де Сен-Реми успел запереться в древнем королевском дворце, но большая часть его гарнизона была в отпуске в городе, и из этого отпуска никто не вернулся. В итоге, он был вынужден бежать, в замок Викари, а Палермо объявил себя коммуной.

А вот то, что весть о восстании мгновенно разносилась по всему острову, наверняка было заслугой многочисленных агентов Арагона, Византии и Генуи. Гонцы поспешили в кровавую ночь с понедельника на вторник из Палермо, чтобы велеть всем городам и селам немедленно нанести удар, прежде чем французы смогут ударить в ответ.

Во вторник мужчины Палермо сами двинулись на штурм замка Викари, где прятались юстициарий и его друзья. Гарнизон замка был слишком малочислен, чтобы оказывать долгое сопротивление, и юстициарий предложил сдаться с условием, что ему будет позволено отправиться к побережью и уплыть на корабле в родной Прованс. Когда начинались переговоры, один из осаждающих выпустил стрелу и убил юстициария. Вполне возможно, что это была умышленная провокация, поскольку это послужило сигналом к началу резни, в которой были убиты все, кто был внутри замка. Но в любом случае, те, кто не почитал за людей своих подопечных, не имел права ожидать человечности от них. В течение недели взорвался практически весь остров. Очевидно, что для такой бури византийского золота и арагонских агентов было совершенно недостаточно. Французов сицилийцы любили тогда не больше, чем иракцы нынешних американцев, которым, вообще-то, стоило бы поизучать реальную историю, а не убаюкивать себя сказками про оси и империи зла, когда их руководители ввязывались в совершенно безумные авантюры на востоке.

Первым примеру Палермо последовал город Корлеоне, расположенный в двадцати милях к югу. После убийства французов корлеонцы тоже провозгласили свой город коммуной. 3 апреля капитан Корлеоне, Бонифацио, отправил в Палермо троих посланников с тем, чтобы предложить действовать сообща. Две коммуны решили направить свои ополчения в трех направлениях – на запад, к Трапани; на юг, к Кальтаниссетте; и на восток, к Мессине, – чтобы поднять весь остров и объединить усилия. По мере приближения повстанцев к каждому из пунктов назначения французы либо бежали, либо были убиты. Их пощадили только в двух городах. Вице-юстициарий западной Сицилии, Гильом Порселе, живший в Калатафими, оказался тем самым исключением, которое из правил. Он снискал уважение сицилийцев благодаря своей доброжелательности и справедливости. Он и его семья были с почестями препровождены в Палермо, откуда им разрешили отплыть в Прованс. В стане сицилийцев тоже оказалась своя ворона белого цвета. Город Сперлинга, расположенный в центре острова, гордился независимостью своих взглядов, и французскому гарнизону в этом городе не причинили никакого вреда, позволив благополучно отступить в Мессину.

В Мессине восстания не было. У наместника, Герберта Орлеанского, был слишком сильный гарнизон, а огромный флот Карла Анжуйского стоял в гавани. Мессина была единственным городом на острове, которому французское правительство оказывало хоть какое-то внимание, и самая влиятельная семья в городе, Ризо, поддерживала правящий режим. Но в Мессине было много выходцев из Палермо, перебравшихся, когда туда перенесли столицу острова. И потихоньку революционный пыл охватил и мессинцев. Всё что мог сделать Герберт Орлеанский – это заложить засовом покрепче двери замка, а весь флот Карла, стоявший в гавани, оказался в руках мятежников. Мда-с... Мечта Карла сгорала, небось, очень впечатляюще, но он этого не видел. Ярость и злоба сицилийцев были просто неконтролируемы, куда было бы разумнее оставить весь флот себе, но корабли тупо сожгли. Пожар, конечно, был до небес, но, по-моему, глупость полнейшая. Однако, мы даже теперь можем ощутить весь накал ненависти сицилийцев.

Карл Анжуйский был в Неаполе, когда в начале апреля посланник архиепископа Монреальского сообщил ему о резне в Палермо. Карл, конечно, пришел в ярость, поскольку это означало, что придется отложить поход на Константинополь на некоторое время. Ха! На некоторое время... Он ещё не знал про костёр в Мессине.

Как это происходило всегда и везде, главный решил, что это локальные волнения, с которыми его наместник, Герберт Орлеанский, вполне может справиться сам. Поэтому Карл лишь приказал вице-адмиралу Маттео Салернскому взять четыре галеры и атаковать Палермо. Этот приказ был отдан аж 8 апреля, поэтому, добравшись до местоназначения, Маттео обнаружил на подходе к гавани мессинскую эскадру. Мессинские корабли атаковали Маттео и захватили две его галеры. С оставшимися кораблями он спешно отступил в Неаполь.

Мятеж в Мессине и разгром его флота привели Карла к осознанию масштабов катастрофы. И вот тут я бы особо отметил, что истинная величина человека проявляется только в несчастии, а не в успехе. Вы как хотите, но лично мне трудно не уважать этого короля. «Господь Всемогущий! – воскликнул Карл. – Если Тебе угодно низвергнуть меня, позволь мне хотя бы спускаться вниз мелкими шагами». И сам же стал принимать все меры для того, чтобы шаги оказались ооочень мелкими.

Мечта Карла – поход на Константинополь – была спешно похоронена, чтобы не мешать делу. Вместо этого корабли и солдаты, собравшиеся в портах Италии, были стянуты к Мессинскому проливу, а сам Карл выступил во главе армии, которая должна была подавить мятеж на острове. Папа полностью поддерживал Карла. Когда в апреле в Орвьето прибыл посланник из Палермо, чтобы просить Святейший Престол взять под свое покровительство новую коммуну, Папа Мартин отказался даже дать ему аудиенцию. Вместо этого Папа издал буллу об отлучении мятежных сицилийцев и всех, кто поддержит их.

Сам Карл теперь не спешил, подготавливая силы, чтобы нанести удар наверняка. Параллельно, он повёл переговоры с бунтовщиками. Признав, что был невнимателен к коррупционерам, он издал большой эдикт, реформирующий управление островом. Королевским чиновникам впредь запрещалось вымогательство в какой бы то ни было форме; даже не строго, а категорически запрещалось конфисковать товары, скот или корабли безвозмездно; принуждать города и деревни преподносить им дары; заключать сицилийцев в тюрьму на недостаточных основаниях; присваивать их земли. В этом эдикте Карл в сущности каялся, что, что в дни, предшествовавшие восстанию, имели место чудовищные злоупотребления. Но обещание этих реформ оставило сицилийцев равнодушными. Поздно очнулся Карл, не надо вовсе было будить красного петуха – он же дурак, и если уж он почуял запах свободы, с ним просто не о чём договариваться. В этом случае есть только один путь – сделать из петуха суп. Но даже этого Карл сделать уже не успел.

Восстание на Сицилии было неожиданным и для Педро Арагонского, которому было выгоднее напасть на Карла, когда тот уже отплыл бы на восток. Но этого, разумеется, не собирался дожидаться император Михаил, так что, скорее всего, это его агенты были основными участниками событий, нежели чьи-то ещё. Но раз уж такое произошло, король Арагона не мог не начать действовать. Он был так охвачен азартом, что даже предупреждение не лезть на рожон от племянника Карла, Филиппа III Французского не возымело на него никакого действия. Педро всё так же, как ни в чём не бывало, бодро заявил: «Я иду на Тунис». И высадился на Сицилии.

Вот на это Карлу было уже трудно что-либо ответить, поскольку арагонцы оказались значительно более умелыми моряками, а мессинский флот было уже не вернуть. Не смотря на все усилия Карл, так и не смог высадиться на Сицилии. Более того, пока он собирал войска в своих французских владениях, в плен попал его сын Карл Салернский, который нарушил строгий приказ не высовываться. Но принц, не дождавшись отца, вышел в открытое море, чтобы снять блокаду с Неаполя и, разумеется, был нещадно арагонцами бит. Тут уместно будет вспомнить другую историю. В своё время Иосиф Джугашвили, на предложение обменять своего сына на фельдмаршала Паулюса ответил, что солдат на маршалов он не меняет. Показательно, как одинково ведут себя некторые люди, попав в одинаковые ситуации. Карл Анжуйский, узнав о пленении сына, сказал следующее: «Кто теряет дурака – не теряет ничего. Почему он не погиб, раз ослушался нас?».

Когда всё это случилось, Карл был уже слишком стар, чтобы успеть разрешить все проблемы, что обрушились на него. Даже железный Анжуец имел свой предел. Но и в последние месяцы своей жизни он оставался деятелен и активен. Он успел издать несколько указов, среди которых нам особо интересен самый последний. Карл был реально шокирован, узнав, что некоторые его чиновники отчуждали свое имущество в пользу Церкви, чтобы избежать налогообложения. 2 января 1285 года он издал строгий указ, запрещающий такую практику, и всего через пять дней, 7 января 1285 года, Карл Анжуйский умер в возрасте пятидесяти восьми лет, а его тело было перевезено из Фоджи в Неаполь и похоронено в мраморной гробнице. Безусловно, это был великий правитель, которому было по силам повернуть ход истории, но даже он недооценил способностей собственных чиновников.

Карл прожил свою последнюю ночь, поддерживаемый церковными обрядами и уверенный в своем спасении. Рассказывали, что умирая, он шептал молитву губами: «Господи, ибо я верю, что Ты воистину мой Спаситель, я молю Тебя, помилуй мою душу. Ты знаешь, что я захватил Сицилийское королевство во имя Святой Церкви, а не для собственной выгоды. Так что Ты простишь мои грехи». Как видите, Карл был человек идеи; он верил, а потому не бездействовал. Бездействие, вызванное материалистической плотской логикой, было чуждо ему, но вот большинству простых чиновничков-молчунов, успокоенных извращённой логикой церковного догмата, уже вовсю работали на собственную плоть, умудряясь организовать коррупционные схемы даже под носом одного из самых деятельных администраторов всех времён.

…

Совершенно очевидно, что христианская идеология в рассмотренном выше искажённом варианте совершенно не вызывала доверия ещё во времена порнократии, не заработала она и теперь. Но как это ни странно прозвучит, своему взлёту Европа была обязана именно противоречивой идее примата Церкви, ведь первоначально это выглядело как передача властных полномочий в руки лучшей части общества – аскетичных, т.е. способных к самоограничению и хорошо образованных монахов, священников. А через них власть уже делегировалась лучшим представителям королевского корпуса. Но идея эта могла работать, пока понтифик был действительно авторитетом, но свой авторитет папство успело быстро монетизировать. Короли Европы теперь рассматривали римского епископа лишь как ещё одну фигуру на политической шахматной доске.

И не только Фридрих Гогенштауфен, или Карл Анжуйский придерживались такого взгляда на вещи. Того же Хайме Арагонского за его вероломную высадку на Сицилию, папа Мартин отлучил от церкви. Затем против него был объявлен очередной крестовый поход. Но когда находящийся в столь стеснённых условиях арагонский король узнал, что его жена Констанция, хочет заключить альянс с базилевсом, Хайме был просто взбешён. Хватит, мол, не нужен нам этот император-схизматик. И это при том, что византийская финансовая поддержка была бы теперь, как никогда, кстати для Арагона, учитывая, что его противниками были не кто-нибудь, а Карл Анжуйский и его племянник король Франции Филипп III. Крайне любопытная логика, не правда ли? Отлучение от церкви или крестовый поход арагонским королём вовсе не рассматривались, как покушение на предмет его веры, а сам король при этом оставался убеждённым католиком.

И что же это получается? Строили Европу, строили, и что вообще построили? Короли тянут одеяло на себя, поскольку нет убедительной общей цели, и понтифик более не обладает реальным влиянием. Собственно, Рим так погряз в политических интригах, что на роли третейского судьи оказался в итоге король Франции. И нужен ли теперь такой папа в роли главы всей Европы? Конечно, нет.

Если посмотреть на другие ступеньки на лестнице властной вертикали, то картина будет ещё более печальной. Королей-то ещё хоть положение обязывает что-то делать, даже если нет никаких иных мотивов, отличных от ублажения плоти. Ведь если слишком злоупотреблять своим положением и предаваться только развлечениям, как это делал, например, Манфред Гогенштауфен, склонный к эпикурейству ещё по более отца, то к тебе очень скоро придёт какой-нибудь Анжуец и не оставит никакого иного выбора, кроме как благородно проломить лоб об булаву какого-нибудь рыцаря в какой-нибудь битве под каким-нибудь Беневенто.

Те же, кто стоят пониже, глядеть далеко и вовсе обязаны. А если не видишь причин работать, работать и не будешь. При отсутствии убедительной идеологической мотивировки человек будет работать исключительно на себя. Почтальон будет разносить почту до ближайшего мусорного бачка, а рекламщики будут сваливать туда же свои флайеры и рекламации. А в итоге все будут дружно работать на мусорный бачок, не шибко задумываясь, что делать потом, когда мусорный бачок переполниться и проделки хитрецов станут видны каждому?

Очевидно, что к концу века XIII бачок с мусором в Европе переполнился, а те кто попытался мусор вывести, были сожжены на кострах инквизиции. В итоге, противоречий накопилось достаточно, чтобы управляемость общества была утрачена на всех уровнях. Когда же противоречия накапливаются, в их суть уже вникать никто не спешит. Хотя сами выводы делают все, будьте покойны. И выводы эти будут очень простые, например, все козлы.

А это и есть та самая ловушка отрицания. И миновать её пока удавалось не многим. Кто-то как Фридрих II Гогенштауфен открыто заявит на весь свет, что Будда, Иисус и Мухаммед – жулики, но большинство-то ведь промолчит и преспокойненько будет делать карьеру. Церковную, например: изучат право, да и пойдут налево, поставив себя выше того, что они сочтут глупыми предрассудками. Несмотря на все обеты не стяжать и не прелюбодействовать, будут стяжать и прелюбодействовать. Разумеется, в, конце концов, это добром не кончится – стяжать очень скоро станет просто нечего, и тогда будет озвучен какой-нибудь лозунг по типу «религия – опиум для народа». Но означать это будет лишь то, что под этим лозунгом уже просто нечего ловить.

И вот если теперь собрать вместе все отмеченные выше признаки тотальной коррумпированности европейского общества, то становится совершенно очевидным, что идея, выдвинутая монахами из монастыря Клюни к концу XIII века себя уже полностью исчерпала, и можно смело предполагать, что ничего хорошего в ближайшем будущем с Европой случиться не могло.