Грамматика любви

И.А. Бунин

… – А это что? − спросил Ивлев, наклоняясь к сред­ней полке, на которой лежала только одна очень ма­ленькая книжечка, похожая на молитвенник, и стояла шкатулка, углы которой были обделаны в серебро, потемневшее от времени.

– Это так... В этой шкатулке ожерелье покойной матушки, – запнувшись, но стараясь говорить не­брежно, ответил молодой человек.

– Можно взглянуть?

– Пожалуйста... хотя оно ведь очень простое... вам не может быть интересно...

И, открыв шкатулку, Ивлев увидел заношенный шнурок, связку дешевеньких голубых шариков, похожих на каменные. И такое волнение овладело им при взгляде на эти шарики, некогда лежавшие на шее той, которой суждено было быть столь любимой и чей смутный образ уже не мог не быть прекрасным, что зарябило в глазах от сердцебиения. Насмотревшись, Ивлев осторожно поставил шкатулку на место; потом взялся за книжечку. Это была крохотная, прелестно изданная почти сто лет тому назад «Грамматика любви, или Искусство любить и быть взаимно любимым».

– Эту книжку я, к сожалению, не могу продать, − с трудом проговорил молодой человек. − Она очень дорогая... они даже под подушку ее себе клали...

Но, может быть, вы позволите хоть посмотреть ее? − сказал Ивлев.

Пожалуйста, − прошептал молодой человек.

И, превозмогая неловкость, смутно томясь его при­стальным взглядом, Ивлев стал медленно перелисты­вать «Грамматику любви». Она вся делилась на маленькие главы: «О красоте, о сердце, об уме, о знаках любовных, о нападении и защищении, о размолвке и примирении, о любви платонической»... Каждая глава состояла из коротеньких, изящных, порою очень тонких сентенций, и некоторые из них были деликат­но отмечены пером, красными чернилами. «Любовь не есть простая эпизода в нашей жизни, − читал Ив­лев. − Разум наш противоречит сердцу и не убеждает оного. − Женщины никогда не бывают так сильны, как когда они вооружаются слабостью. − Женщину мы обожаем за то, что она владычествует над нашей мечтой идеальной. − Тщеславие выбирает, истинная любовь не выбирает. − Женщина прекрасная должна занимать вторую ступень; первая принадлежит жен­щине милой. Сия-то делается владычицей нашего сердца: прежде нежели мы отдадим о ней отчет сами себе, сердце наше делается невольником любви на­веки...» Затем шло «изъяснение языка цветов», и опять кое-что было отмечено: «Дикий мак − печаль. Вересклед − твоя прелесть запечатлена в моем сердце. Могильница − сладостные воспоминания. Печальный гераний − меланхолия. Полынь − вечная горесть»... А на чистой страничке в самом конце было мелко, бисерно написано теми же красными чернилами чет­веростишие. Молодой человек вытянул шею, загляды­вая в «Грамматику любви», и сказал с деланной усмешкой:

− Это они сами сочинили...

Через полчаса Ивлев с облегчением простился с ним. Из всех книг он за дорогую цену купил только эту книжечку. Мутно-золотая заря блекла в облаках за полями, отсвечивала в лужах, мокро и зелено было в полях. Малый не спешил, но Ивлев не понукал его. Малый рассказывал, что та женщина, которая давеча гнала по лопухам индюшек, − жена дьякона, что молодой Хвощинский живет с нею. Ивлев не слушал. Он все думал о Лушке, о ее ожерелье, которое оставило в нем чувство сложное, похожее на то, какое испытал он когда-то в одном итальянском городке при взгляде на реликвии одной святой. «Вошла она навсегда в мою жизнь!» – подумал он. И, вынув из кармана «Грам­матику любви», медленно перечитал при свете зари стихи, написанные на ее последней странице:

Тебе сердца любивших скажут:

«В преданьях сладостных живи!»

И внукам, правнукам покажут

Сию Грамматику Любви.