Kumaй: великий поход в ночь 3 страница

Кампания за «искоренение контрреволюционных элементов» началась в июле 1950 года, а в 1951 году одна за другой были развязаны еще три кампании: «три против» (против коррупции, бесхозяйственности и бюрократизма государственных и партийных кадров), антибуржуазная «пять против» (против взяточничества, коррупции, уклонения от уплаты налогов, должностных преступлений и разглашения государственной тайны) и нацеленная против прозападной интеллигенции «реформа мышления». Участникам этих кампаний предстояло пройти все ступени «перевоспитания» и показать в своих «рабочих коллективах» (дан вэи), какого «прогресса» они достигли. Совпадение по времени всех трех кампаний означало, что ни один член общества отныне не останется в тени, а понятие «контрреволюционный» стало настолько многогранно и растяжимо, что любое идейное расхождение с линией КПК — в настоящем или прошлом — может стать достаточным для осуждения. Это означало пере-

Kumaй: великий поход о ночь 451

дачу неограниченных репрессивных полномочий райкомам партии и парткомам предприятий. С одобрения Центра и при помощи «вооруженной руки», то есть органов безопасности, стало возможным творить расправу. Есть все основания вслед за Аленом Ру назвать эти кампании «красным террором», особенно страшным был 1951 год⁷².

Некоторые цифры впечатляют: за одну ночь в Шанхае были арестованы 3000 человек, за четыре месяца — 38 000. В Пекине в один день вынесено 220 смертных приговоров с публичным приведением в исполнение, в течение девяти месяцев состоялось 30 000 обличительных митингов. В Кантоне за два месяца произведено 89 000 арестов, 23 000 из них закончились смертным приговором⁷³. 450 000 частных предприятий (из них 100 000 в Шанхае) подверглись строжайшей ревизии, после чего больше трети хозяев и множество сотрудников были признаны виновными в денежных махинациях, чаще всего в уклонении от уплаты налогов, и наказаны в зависимости от тяжести преступления (около 300 000 жертв получили разные тюремные сроки)⁷⁴. Особое внимание было обращено на горожан-иностранцев. В 1950 году арестованы 13 800 «шпионов», преимущественно служителей культа; арестован и приговорен к пожизненному заключению даже итальянский епископ. В результате этих действий из 5500 католиков — миссионеров, работавших в Китае в 1950 году, — к 1955 году уцелел едва ли десяток. Верующие китайцы подверглись невиданной по размаху расправе без единого свидетеля: не менее 20 000 арестов в 1955 году и сотни тысяч брошенных в тюрьмы христиан всех конфессий в течение двух последующих десятилетий⁷⁵. Из числа политических и военных кадров Гоминьдана, с помпой амнистированных в 1949 году с единственной целью — предупредить их бегство на Тайвань и в Гонконг, в течение последующих десяти лет был казнен каждый десятый, и пресса совершенно серьезно оправдывала это тем, что «терпимость масс к реакционерам небезгранична». Уголовное законодательство способствовало усилению репрессий: различая среди «контрреволюционеров» «активных» и «исторических», и карая последних, оно произвольно вводило принцип обратной силы закона. Кроме того, иногда использовалось обвинение по аналогии (основанное на трактовке преступления с учетом наиболее близкого к нему), когда не совершивший правонарушений арестант умышленно подводился под статью закона. Выносились неоправданно суровые приговоры. Минимальный срок за «обычное» преступление, как правило, — восемь лет, но нормы приближались к двадцати.

Очень трудно дать общие количественные оценки масштабам репрессий. В 1957 году Мао Цзэдун сам назвал число ликвидированных в кампаниях контрреволюционеров — 800 тысяч человек. Число расправ в городах приближается к миллиону, что составляет треть от числа «ликвидаций» на селе. Поскольку на одного горожанина приходилось примерно пять сельских жителей, можно предположить, что именно город тяжелее всего пострадал от репрессий. Картина будет еще более мрачной, если учесть два с половиной миллиона заключенных в «лагеря перевоспитания», то есть около 4, 1% от числа горожан; доля сельских жителей, находившихся в тюрьмах, составляла 1, 2%⁷⁶. Следует помнить и о многочисленных самоубийствах среди осужденных и подследственных, это число равно 700 тысячам, по данным Чжоу Чинвеня⁷⁷. Случались дни, когда в Кантоне происходило до пятидесяти самоубийств «контрреволюционеров». Приемы «чистки» в городах не отличались от приемов проведения аграрной реформы, но маоисты превзошли даже сыск в СССР, где он был почти

452 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

исключительно полицейским и строго секретным. Местный комитет партии сохранил контроль за действиями полиции, и в городах старались заставить максимально широко участвовать в репрессиях само население, не давая ему, разумеется, такой реальной власти, как в деревнях.

Рабочие, поголовно состоявшие в уличных комитетах, устремились в атаку на «логово тигров капитализма», заставляли их (капиталистов) демонстрировать всем бухгалтерские книги своих частных предприятий, выслушивать критику и заниматься самокритикой, соглашаться с необходимостью государственного контроля над частным производством. Если те полностью «раскаивались», то могли сами участвовать в группах народного контроля и обличать других частников. Но если они что-то скрывали, процедура повторялась. Почти так же обращались с интеллигентами. Те должны были посещать собрания «смирения и возрождения», проводимые в учреждениях, где они состояли на службе, честно признавать свои ошибки, доказывать коллегам, что прежде заблуждались, настаивая на «либерализме» и «приоритете западной культуры», а теперь разобрались в происках «американского культурного империализма», убили того «старого дьявола», что сидел в них и исподтишка нашептывал сомнения и пробуждал собственные мысли. Подобная проработка могла занимать до двух месяцев в году, с полным отстранением на этот срок от работы. У обвинителей было достаточно времени, от их бдительного суда некуда было спрятаться. Оставалось только самоубийство — старый как мир выход, единственный и традиционный для тех, кто сгорал от стыда после очередного отступничества, позора обязательных обличений коллег или просто был безнадежно сломлен всем происходящим. То же самое, но с большим размахом происходило во время «культурной революции» и сопровождалось физическим насилием. Ни один житель города, ни одна мелочь из его жизни не ускользали от бдительного ока всевидящей партии. С 1951 года владельцы предприятий должны были по первому требованию представлять для ревизии свои бухгалтерские реестры, их душили налогами; с декабря 1953 года они обязаны были открыть для государства свои капиталы, а с 1954 года — отчислять часть доходов в общественные комитеты по продовольствию. (В стране уже была введена всеобщая карточная распределительная система). В октябре 1955 года началась генеральная ревизия, и в январе следующего года всем частникам было «предложено» принять активное участие в коллективизации, за что было обещано каждому скромное пожизненное содержание, а некоторым — пост технического директора на их бывших предприятиях (в годы «культурной революции» все эти гарантии были отменены). Один директор из Шанхая, не согласившийся отдать государству предприятие, был предан суду своими рабочими, через два месяца разорен и отправлен в трудовой лагерь. Многие владельцы небольших мастерских, ограбленные в одночасье, кончали жизнь самоубийством. К хозяевам больших корпораций относились лучше. Опытные и компетентные специалисты, пока еще полезные государству, они имели прочные и плодотворные связи с богатой китайской диаспорой в других странах, за поддержку которой Китай тогда жестоко конкурировал с Тайванем⁷⁸.

А чудовищная мясорубка тем временем работала бесперебойно, и, разумеется, все кампании, запущенные в 1950—51 годах, были объявлены выполненными в 1952—53 годах. Уже не оставалось «сырья» для перемалывания. Однако безжалостные репрессии не прекращались, и в 1955 году развернулась новая кампания — за «уничтожение скрытых контрреволюционеров» (суфанъ), осо-

Китай: великий поход в ночь 453

бенно болезненно обрушившаяся на интеллигенцию, включая теперь тех соратников по партии, которые отважились показать хотя бы минимум независимости. Так, блестящий писатель марксист Ху Фэн, ученик высокочтимого Лу Синя, высказал в июле 1954 года ЦК КПК сомнение в полезности вбивавшегося в головы писателей партийного принципа «пяти кинжалов», особенно той его части, которая призывает к подчинению творчества «генеральной линии партии». В декабре того же года против него разразилась кампания: известные деятели литературы и искусства должны были соперничать друг с другом в обличениях, а позднее к их улюлюканью присоединились и «широкие массы». Подвергнутый остракизму и изолированный от мира писатель в январе 1955 года представил на всеобщий суд свою самокритику, но она была отвергнута. В июле того же года его арестовали вместе со ста тридцатью «пособниками», десять лет он провел в лагерях, а в 1966 году его снова ждали арест и этапирование из лагеря в лагерь вплоть до полной реабилитации в 1980 году⁷⁹. В эти же годы впервые были проведены повсеместные аресты членов партии, а газета «Жэнъ-минъ жибао» объявила о затаившихся в рядах партии 10% «скрытых предателей», и, видимо, эта цифра стала служить руководством к действию⁸⁰.

Источники не единодушны в оценке численности жертв кампании «су-фань»: одни считают, что была арестована 81 тысяча человек — довольно скромная цифра. Другие говорят, что были 770 тысяч погибших. Китайские тайны... А когда вспоминают о знаменитых «Ста цветах»* в мае — июне 1957 года, соглашаются, что это была уже подлинно массовая репрессивная акция, одна из серии целенаправленных кампаний, где уничтожение «ядовитых ростков» подогревалось надеждами на провозглашенную Мао Цзэдуном либерализацию общества, которую он в течение нескольких недель обещал, а потом отменил. Он преследовал двойную цель. С одной стороны, в период любых свежих веяний и «исправления ошибок» (а эти «веяния» чувствовались даже в тюрьмах)⁸' у кого-то нет-нет да и вырвется нечаянное словечко, а то и более смелое суждение, и потом ничего не стоит выявить и сокрушить тех, у кого были «дурные мысли». С другой стороны, такой нелицеприятной и поощряемой критикой можно упрочить единство партийных работников, крепче сплотить их вокруг радикальной позиции председателя партии. XX съезд КПСС подчеркнул эту тенденцию к узакониванию репрессивной практики в Китае — усилению контроля судов за деятельностью госбезопасности и за исполнением приговоров⁸². Кроме того, эта политика способствовала укреплению культа Мао. Коммунисты из интеллигентов, которые «обожглись» после Яньани, в целом предусмотрительно держались в тени. Но сотни тысяч наивных людей (нередко это были «попутчики» с 1949 года), особенно членов «демократических партий-захребетниц», до которых у КПК все никак не доходили руки, оказались заложниками своего собственного выбора, и на них пришелся удар «антиправого» дышла. И вот — почти без расстрелов — от 400 до 700 тысяч человек (по скромным подсчетам, 10% китайской научно-технической интеллигенции), украшенные позорным ярлыком «правый», получили солидную «двадцатку» — достаточный срок, чтобы раскаяться, — с отбыванием заключения в лагерях или в забытой богом деревушке. Те из них, которые дотянули до окончания срока, пережили

* В ответ на призыв Мао, прозвучавший 27 февраля 1957 года в речи «О правильном разрешении противоречий внутри народа», — Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ — была развернута кампания «Сто цветов». (Прим. ред.)

454 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

голод 1959—1961 годов, отчаяние следующих лет и еще несколько лет ураганного марша хунвэйбинов*, услышали в 1978 году о первых реабилитированных. Миллионы научно-технических работников (сто тысяч в одной Хэнани⁸³) и студентов временно — а некоторые и пожизненно — «приобщались к сельскому труду» в отдаленных районах Китая. Это было не только своеобразной мерой наказания, но и предвидением «большого скачка», который обрушился на те местности, где были сконцентрированы ссыльные «правые».

Когда началась кампания борьбы с «правыми», тюремной изоляции предшествовала общественная изоляция. Никто больше не желал знать отверженного, даже если речь шла о том, чтобы просто дать ему немного горячей воды. Он должен был ходить на работу, но только для того, чтобы делать признание за признанием, посещать одно за другим собрания по «воспитательной критике». Соседи по дому, коллеги по работе, даже их дети⁸⁴ не дают ему перевести дух. Сарказм, оскорбления, запрет ходить по левой стороне улицы, «потому что ты —правый», детская считалка, заканчивающаяся словами «народ будет бороться⁸⁵ с правыми до смерти», — эти нападки приходилось выслушивать без ропота, чтобы не было еще хуже⁸⁶. Случались многочисленные самоубийства. С помощью бесконечных анкет и публичной самокритики, с помощью «чистки», которая (о бюрократическое чудо!) должна была затронуть минимум 5% членов каждого рабочего коллектива (7% — в университетах, ставших особой мишенью для критики со времени «Ста цветов»)⁸⁷, партийные функционеры стали во главе основных культурных учреждений: весь блестящий цвет культурной и художественной интеллигенции Китая первой половины века был уничтожен. «Красные охранники» (хунвэйбины и цзаофани") впоследствии постарались истребить даже воспоминания о них⁸⁸.

Тем временем зрелое и вооруженное идеями маоизма общество обретало четкие формы. Потрясения «культурной революции» поколеблют его лишь на короткое время (чтобы эта страница была перевернута, понадобилось ждать первых великих реформ Дэн Сяопина). Направляющим лозунгом стали слова Великого Кормчего: «Помни о классовой борьбе!» Она началась в 1951 году всеобщим наклеиванием ярлыков на каждого члена общества, продолжилась в кампаниях аграрной реформы, массовых городских движениях, а завершилась только в 1955 году. Главную роль в борьбе играл рабочий коллектив, но последнее слово оставалось за полицией. Речь идет о нелепом расчленении общества, которое имело поистине дьявольские последствия для десятков миллионов людей. Известно высказывание в 1948 году некоего чиновника из уже упоминавшегося нами Длинного Оврага: «Образ мыслей определяется способом зарабатывать на жизнь»⁸⁹. И если следовать логике маоизма, социальные (определенные довольно произвольно) и политические группы перемешивались, чтобы составить затем две группы: «красную» (рабочие, бедные и средние крестьяне, партийцы, военные из Народно-освободительной армии и «мученики-революционеры») и «черную» (землевладельцы, крестьяне-богачи, контрреволюционеры, «вредные элементы» и правые уклонисты). Между этими двумя формиро-

* Хунвэйбины («красные охранники») - участники созданных в 1966 году во время «культурной революции» в Китае отрядов из учащихся средних школ и студентов. Использовались для расправы с политическими и общественными деятелями. С 1968 года были убраны с политической арены, впоследствии преступления хунвэйбинов были осуждены. (Прим. ред.)

** Отряды бунтарей, в которые входила рабочая молодежь. Были созданы в декабре 1966 года с целью распространить «культурную революция» за пределы учебных заведений. (Прим. ред.)

Kumaй: великий поход в ночь 455

ваниями вклиниваются «нейтральные категории» (интеллигенты, капиталисты и т.п.), которых перебрасывают ближе к «черным» вместе с деклассированными, маргиналами, «партийными работниками, идущими по капиталистическому пути», и «шпионами». Во время «культурной революции» интеллигенция была официально объявлена «гнусной девятой категорией», разумеется, «черной». Ярлык буквально прирастал к коже: даже официально реабилитированный правый становился первоочередной мишенью ближайшей массовой кампании и никогда уже не мог вернуть себе права снова жить в городе⁹⁰. Адская логика сложившейся системы была такова: будущий враг всегда должен быть под рукой, его поспешат разгромить, а потом уничтожат, и «запас» нужно непрерывно пополнять. Одного можно объявить преступником или лишенцем, другого — например, кадрового коммуниста, — правым уклонистом...

Речь не идет о классах в марксистском толковании, скорее имеется в виду формирование неких каст, по типу индийских, хотя китайская традиция, подчеркнем это, не знала ничего подобного: устойчивая социальная система сложилась в Китае задолго до 1949 года (хотя позднее она не раз переворачивалась вверх дном). Впрочем, социальный статус в Китае обычно переходит от отца к детям (жена, напротив, сохраняет свою добрачную социальную принадлежность): подобное наследование способствовало окостенению общества, называвшего себя революционным, и не оставляло надежд тем, кому не повезло с генеалогией, — «худородным». Дискриминация становилась неизбежной для «черных» и их детей, будь это поступление в высшие учебные заведения или активное участие в жизни общества (согласно директиве, принятой в июле 1957 года), не говоря уже о приеме в политические организации. Таким отверженным трудно было вступить в брак с «красным», они подвергались остракизму, так как окружающие боялись трений с властями, неизбежными, если поддерживались знакомство с изгоями. Приклеивание ярлыков и уродливая травля достигли апогея во время «культурной революции» и продемонстрировали свою пагубность даже с точки зрения режима.

Самый страшный голод в истории (1959-1961)

На Западе уже давно прижился миф о том, что, конечно, китайская модель демократии далека от совершенства, но все-таки «Мао удалось дать каждому китайцу, по крайней мере, чашку риса». Увы, нет ничего более ложного: мы еще увидим, что, с одной стороны, весьма скромные продовольственные нормы на душу населения за время его правления существенно не выросли, несмотря на невиданные в истории, неимоверные усилия, прилагавшиеся в Китае для того, чтобы поднять крестьянство. С другой стороны, гораздо важнее то, что Мао и созданная им государственная система непосредственно виновны в национальном бедствии, которое останется в историческом прошлом Китая как самый страшный, унесший несметное число жертв, голод.

Допустим, что Мао не ставил целью истребить своих соотечественников. Но зато можно утверждать, что его совсем не интересовали миллионы тех, кто умер голодной смертью; в эти черные годы он был больше озабочен тем, как бы получше скрыть произошедшую катастрофу, чтобы никто не догадался, что народные беды лежат на его совести. Среди охватившего страну хаоса трудно было разобраться, что породило неудачи: нереальные планы или срыв грандиоз-

456 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

ных замыслов. Обнаруживаются экономическая некомпетентность, неосведомленность о сложившейся в стране ситуации, самодовольный отрыв от народа и волюнтаристский утопизм всего партийного руководства, и в первую очередь председателя КПК. Кооперирование сельского хозяйства в 1955—1956 годах вначале было положительно воспринято большинством крестьян. Кооперативы объединяли крестьян в пределах одной деревни, и право выйти из кооператива не было пустым обещанием: например, в 1956—1957 годах 70 тысяч хозяйств воспользовались этим правом в Гуандуне, и многие кооперативы были распущены⁹¹. Наглядный успех кампании и хороший урожай 1957 года побудили Мао в августе 1958 года сформулировать и навязать колеблющимся задачи «большого скачка» (выдвинуты на обсуждение в декабре 1957 года и окончательно утверждены в мае 1958 года), а средством достижения его целей должны были стать «народные коммуны».

По замыслу Мао, одновременно и за очень короткий срок предстояло (тут же появился лозунг момента — «три года труда и лишений и тысяча лет благоденствия») перевернуть весь жизненный уклад крестьян, обязав их вступать в гигантские объединения из десятков тысяч крестьянских дворов: обобществлялись орудия труда и собственность, в том числе — продукты питания; за этим планировался грандиозный рост сельскохозяйственного производства на базе строительства гигантских оросительных сооружений и внедрения новых агрономических методов и в конце концов — полное стирание грани между сельским и индустриальным трудом; этому должно было решительно способствовать повсеместное строительство кустарных мастерских и малых плавильных печей (идея, достойная Хрущева с его «агрогородом»). Главная задача состояла в том, чтобы добиться «самообеспечения» каждой общины и одновременно с этим — развития промышленности, то есть местных производственных предприятий, ускоренными темпами. Предполагалось, что излишки продукции «народные коммуны» будут сдавать государству, которое направит часть полученного дохода на развитие крупной индустрии, что обеспечит ее дальнейший рост. В такой идиллии —до коммунизма оставалось рукой подать — вот-вот произойдут накопление капитала и быстрый подъем уровня жизни. Дело было за малым — претворить в жизнь спущенные сверху планы...

В течение нескольких месяцев все шло как по маслу. Под трепещущими на ветру флагами работа кипела днем и ночью, производилось «больше, быстрее, лучше и экономнее», местные власти рапортовали о рекорде за рекордом. Планка поднималась все выше и выше. Преследуемая цель — 375 миллионов тонн зерна в 1958 году, в два раза больше собранных годом раньше 195 миллионов тонн (довольно высокий показатель). В декабре было объявлено, что задача выполнена. Однако правда и то, что сотрудники Центрального комитета по статистике, несомненно «правые уклонисты», выражали после посещения полей свое недоверие... Никто не сомневался, что Великобритания, которую Китай планировал перегнать через пятнадцать лет, при таких темпах останется позади уже через два года, потому что — так говорит председатель Мао — «ситуация отличная». И снова растут производственные задания, нормы выработки, заполняются закрома, и есть решение сократить пахотные земли для обустройства на них производственных мастерских. Образцовая провинция Хэнань посылает двести тысяч своих работников на помощь в другие провинции, где результаты скромнее⁹². «Социалистическое соревнование» движется дальше ликвидированы частные наделы, закрыты сельские рынки, отменяется право

Kumaй: великий поход в ночь 457

увольняться из трудового коллектива и проводится повсеместный сбор металлической кухонной утвари для переплавки в сталь, нередко снимаются с петель деревянные двери для поддержания огня в пресловутых малых плавильных печах*. В качестве компенсации все принадлежащие коммуне запасы продовольствия разрешено пустить на общественные трапезы. «Поесть мяса... Самое революционное желание», — вспоминает один из участников трапез в Шаньси⁹³. Ведь не за горами новый невиданный урожай... «Воля масс — решающая сила» — такими заголовками пестрели газеты в Хэнани в дни местной конференции по проблемам орошения земель в октябре 1957 года⁹⁴.

Но вскоре местные руководители партии, которые иногда спускаются с небес на землю (чего не скажешь о самом Мао), убедились, что, сами того не подозревая, попались в собственную ловушку, западню притворного оптимизма, выдуманных успехов. Они поняли, что ослеплены мнимым всемогуществом своих высоких начальников, получивших посты за заслуги во время «Великого похода», взявшихся командовать экономикой и рабочей силой, как армией на марше. Стало ясно, что чиновнику проще подтасовать показатели трудовых достижений и заставить подчиненных сделать то же самое для получения намеченных результатов, чем признаться, что священные задания не выполнены. Ведь, по Мао, «сползание влево» (волюнтаризм, догматизм и насилие считались левизной) было всегда не так опасно, как правая «серость». В 1958—1959 годах чем грубее была ложь, тем быстрее продвигался вверх ее автор. Бег ускоряется, страсти накалены, потенциальные скептики сидят в тюрьме или роют оросительные каналы.

Причины разыгрывающейся драмы — чисто технические. Некоторые агрономические методы были навеяны опытом советского академика Лысенко и — при волюнтаристском отрицании генетики — стали в Китае, как и в стране Большого брата, непреложной догмой. Навязанные крестьянам, они приводили к удручающим результатам, но Мао уверял, что «чем гуще посеять зерна, тем легче им взойти в хорошей компании; когда они растут вместе, то чувствуют себя лучше»⁹⁵. Вот что значит творчески применить к природе понятие классовой солидарности! Тем временем загущенность посевов в пять-десять раз выше нормы убивала молодые всходы, слишком глубокая вспашка сушила почву и выступала соль, а пшеница оказалась не слишком «хорошей компанией» кукурузе. Принудительная замена традиционного ячменя пшеницей на холодных высокогорьях Тибета стала катастрофой для местных жителей. Причиной других ошибок стало не копирование советских методов, а собственная инициатива. Уничтожение вредителей зерна — воробьев — привело к потерям урожая из-за засилья насекомых-паразитов; огромная сеть ирригационных сооружений — примитивных и размещенных по принципу «где густо, а где пусто» — оказалась непродуктивной, а то и вредной, и поэтому в одних районах поля были залиты водой из-за разрыва ненадежно состыкованных гидротехнических сооружений, а в других — почва подвергалась быстрой эрозии от избыточной сухости; кроме того, строительство унесло множество человеческих жизней. На полях провинции Хэнань погибали десять из шестидесяти тысяч рабочих.

* Под лозунгом «Вся страна варит сталь» в Китае развернулось движение за создание «малой металлургии». Была поставлена задача соорудить более десяти тысяч малых и средних металлургических печей. Небольшие печи создавались как в городах, так и в сельской местности. Кампания, в которой приняли участие миллионы людей, стала одной из многих подобных волюнтаристских кампаний: «нетрадиционные методы обработки земли», «борьба с четырьмя вредителями» (крысами, мухами, комарами и воробьями), амбициозные ирригационные проекты и т.п. (Прим. ред.)

458 Коммунистические режимы Азии: от «перевоспитания» к кровавой резне

Деятельное стремление потрясти мир будущими урожаями зерновых (как и выплавкой стали — чем больше, тем лучше) губило на корню вспомогательные сельскохозяйственные производства, в том числе животноводство, как правило, незаменимое для сохранения продовольственного баланса; в Фуцзяни ради расширения посевов риса были уничтожены ценнейшие чайные плантации.

И, наконец, экономические ошибки. Распределение финансирования в экономике было чудовищно разорительным. Отчисления в фонд накопления капитала были неоправданно большими (43, 496 бюджета в 1959 году)⁹⁶, но расходовались они в основном на обычно безуспешную ирригацию сельскохозяйственных земель и на массированное развитие промышленности в крупных городах. Появился знаменитый лозунг Мао — «Китай идет на двух ногах!». Вся «кровь» сельскохозяйственной «ноги» должна перекачиваться в промышленную «ногу». Столь нелепое распределение ассигнований влекло за собой диспропорцию рабочей силы, занятой в разных сферах экономики: в 1958 году на государственные предприятия был направлен 21 миллион рабочих, прирост рабочего класса составил 85% за один год! В результате за период 1957— I960 годов рабочий класс стал составлять не 15%, а 20% населения Китая, и государству приходилось его кормить⁹⁷. Сходные процессы шли на селе, где крестьяне должны были заниматься всем на свете: сооружать малые плавильни, вся продукция которых была некондиционной и годилась только на свалку, разрушать старые деревенские постройки и строить новые дома и т.д., — кроме работы на полях. Еще не были обмолочены «сногсшибательные» урожаи 1958 года, а государство уже решило снизить на 13% площади, отводимые под зерновые⁹⁸. Результатом такого соединения «экономического бреда и политического вранья»⁹⁹ стала уборочная кампания I960 года - тогда у голодных крестьян не было сил убрать урожай. Провинция Хэнань, первой объявившая о полном — на 100% — завершении ирригационных работ и строительства дамб, стала впоследствии одним из наиболее пострадавших от голода регионов; по оценкам из разных источников, здесь погибли от двух до восьми миллионов человек¹⁰⁰. Отчисления зерна государству в это время достигают самых высоких цифр: 48 миллионов тонн (17% зернового запаса) в 1957 году, 67 миллионов (28%) в 1959 году и 51 миллион в I960 году. Обманщики оказались в ловушке, но больше всего, к несчастью, пострадали те, кем они командовали. Было объявлено, что в Фыньяне, «образцовом» районе провинции Аньхой, собрано в 1959 году 199 тысяч тонн зерна, больше, чем годом раньше (178 тысяч!). На самом же деле было собрано 54 тысячи тонн по сравнению с 89 тысячами в 1958 году, но государство потребовало свою долю, — 29 тысяч тонн «фантомного» урожая! Следовательно, в следующем году всех ожидала пустая рисовая похлебка да очередной сюрреалистический лозунг на злобу дня, напечатанный в газете «Жэнъминъ жибао» в конце 1959 года: «Жить в воздержании в год изобилия». Китайская пресса пустилась превозносить животворную силу послеобеденного сна, а китайские светила медицины - восхвалять уникальную физиологическую организацию китайского индивида, способного автономно продуцировать даже излишнее количество жиров и протеинов¹⁰¹.

Казалось, время ослабить петлю и приступить к исправлению положения настало уже в декабре 1958 года. Однако начавшиеся трения в отношениях с СССР и, особенно, выступление авторитетного маршала Пэн Дэхуая на июльском пленуме КПК 1959 года против проводимой самим Мао стратегической линии вынудили Великого Кормчего по соображениям чисто политической